НИКОЛАЙ КОЛЯДА. ИЛЬЯ – 20 лет. ФИЛИПП – 25 лет

НИКОЛАЙ КОЛЯДА

БЕСЫ

Пьеса в одном действии.

г. Екатеринбург

2017 год

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ИЛЬЯ – 20 лет

ФИЛИПП – 25 лет

В степи на дороге.

В июле. Никого на дороге – ни машин, ни мотоциклов, ни телег. Цветы в поле, лес далеко, солнце. Сквозь степь, прорезая её, лежит дорога – ползёт пыльной ниточкой. Слева и справа на обочине ковыль и цветы. Куда-то туда, далеко, к лесу, к солнцу идет дорога. Жарко.

Идут тихо по дороге двое – ФИЛИПП и ИЛЬЯ. Филипп постарше. Ему 25, Илье – 20 лет. Оба в черных монашеских рясах, с рюкзаками за спинами.

ИЛЬЯ (смеётся). Мама говорила в детстве мне: «Ну, посмотри на эту картошечку, которая лежит на тарелочке, а ты её не доел, посмотри, ну? Она лежит и плачет: «Я никому не нужна, меня бросили, не съели! ». И я картошечку тогда доедал.

ФИЛИПП. А меня отец посадил на лошадь, мне лет шесть было, взял лошадь за поводья и повел ее пастись к лесу. А лес стоит золотой-золотой, осень, и такой закат красивый. Лошадь была белая, большая, я вцепился ей в гриву от страха. И вдруг слышу какие-то крики в небе. Смотрю: а там клин летит. Я говорю: «Папа, это кто? ». А он: «Журавли летят». «А куда они полетели? » - спрашиваю. А он: «На Родину». И я так это запомнил.

ИЛЬЯ. Дак Родина-то у них здесь, это они куда-то в жаркие страны полетели?

ФИЛИПП. Кто знает, где у них Родина. Это же мы только придумываем всякое. Просто я запомнил это и теперь всегда, когда слышу песню «Отговорила роща золотая» - плачу. Вспоминаю.

ИЛЬЯ. Плачешь?

ФИЛИПП. Ну, никто же не видит. А еще отец говорил всегда, когда из дома уходил: «Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах! ». Это так говорил отец Мальчишу-Кибальчишу, когда уходил на фронт.

ИЛЬЯ. А кто такой Мальчиш-Кибальчиш?

ФИЛИПП. Ну, темнота, деревня. Он мне так говорил, чтобы я со спичками не игрался, чтобы головой думал, когда дома один останусь. А Мальчиш-Кибальчиш был такой в сказке про буржуев, он хранил великую русскую тайну.

ИЛЬЯ. А какая у русских тайна?

ФИЛИПП. Тихо! Слышишь в небе?

ИЛЬЯ. А мне отец говорил …

ФИЛИПП. Тихо, сказал!

ИЛЬЯ. Журавли?

ФИЛИПП. Нет! Слышишь?

Остановились, задрали головы. Смотрят в небо.

Это жаворонок. «Между небом и землей! Жаворонок вьется! Между небом и землей! Песня раздается! Неисходною струей! Громче, громче льется! Не видать певца полей! Где поет так громко! Над подруженькой своей! Жаворонок звонкий! ».

ИЛЬЯ. Сам сочинил?

ФИЛИПП. Дурак какой. Красиво как, скажи?

Илья поднял с земли пёрышко, вертит в руках, смеётся.

Что там ты?

ИЛЬЯ. Пёрышко. Всегда поднимаю. Это ангел летел и уронил пёрышко.

ФИЛИПП. И зачем поднимаешь?

ИЛЬЯ. Надо всегда поднимать. Ангел летел, уронил пёрышко и как бы мне сказал: «Я тебя вижу, я тебя сохраняю! ».

ФИЛИПП. Эх ты, овца Божья …

ИЛЬЯ. Правда, правда!

ФИЛИПП. Давай отдохнем. Ложись.

Лёг в траву у дороги. Илья тоже. Молчат, лежа на спине, смотрят в небо. Филипп смеётся.

Мы будем водка пить, земля валяться! Сарынь на кичку, шашки выдаргань!

ИЛЬЯ. Ты что?

ФИЛИПП. Так, весело. Смотри, вот, степь уже выгорает. Весной она мягкая, зеленая, вся в цветочках. А в середине июля уже идёшь по степи и вся трава трещит под ногами, высохла. Вся трава стала скелетом каким-то будто. Сгорело всё. Зачем там сильно цвело, если так быстро исчезло – не знает никто. Кто знает?

ИЛЬЯ. Везде, возможно, Бог. Бог знает.

ФИЛИПП. Бог знает, да. Отнюдь. Весьма. Еси. Паки.

ИЛЬЯ. Что?

ФИЛИПП. Так. Илья, а за что тебя в больницу положили?

ИЛЬЯ. Бесы мучали. Сейчас отпустили. Мучали страшно. Только силой молитвы спасся.

ФИЛИПП. Расскажешь – как это?

ИЛЬЯ. Потом. Не могу. Сейчас радуюсь – домой иду.

ФИЛИПП. Это не дом. Монастырь – не дом.

ИЛЬЯ. У меня другого нету.

ФИЛИПП. Раз ты больной – тебе не светит ничего. Место не получишь никогда. Ты ведь хочешь куда-то уехать, устроиться в своём Храме?

ИЛЬЯ. Нет, это же надо в духовную семинарию, а я не могу.

ФИЛИПП. Почему?

ИЛЬЯ. Не хочу.

ФИЛИПП. Ну вот, твоё тогда – пол мыть в монастырском Храме, и всё. Так твоё и будет до старости – шваброй махать будешь. Будешь ишачить на них. Срыва – ноль. Подрыва – тоже ноль. Так и будешь – граф Обсериголяшкин. Да? (Смеётся).

ИЛЬЯ. Ну и пусть. Я согласен. Лишь бы с Богом.

Молчание.

ФИЛИПП. Да не силой молитвы ты вылечился. А тебя таблетками да уколами ширяли в больнице, так что не рассказывай. Ты вон, светишься, тонкий, качает тебя после таблеток.

ИЛЬЯ. Нет, силой молитвы.

ФИЛИПП. Рассказывай. Ты веришь, что ли?

ИЛЬЯ. Что?

ФИЛИПП. А я не всегда. Когда верю, а когда – нет. У меня отец священник, в Курской области он служил. Умер уже. А мама – дома. Нас много в семье. Вот, брат мой, он на КАМАЗе работал, вот он попал в аварию. Сам, вроде, здоров – а машина в лоскуты. Восстановлению не подлежит. И что ты думаешь? Платить заставили нас. Мама плакала, как раз мела пол в доме, сорвала с шеи крестик, в мусор бросила и закричала на весь дом: «Нет Бога, раз он не помогает! ».

ИЛЬЯ. Грех какой.

ФИЛИПП. А отец молчал. Слова ей не сказал. А я был маленький, к отцу на колени залез, спрашиваю его: «Папа, а почему мамка плачет? ». А он слезы вытирает и говорит мне: «Да мамка дура».

ИЛЬЯ. А потом?

ФИЛИПП. А потом отец пошел, крестик поднял, спрятал в буфете в маленький стаканчик. Матери ничего не сказал, молча. И всё. Я думал тогда, что будет гром и молния. А ничего не было. Она сорвала крестик и кинула в мусор, а Бог ее за это не наказал.

ИЛЬЯ. Ну, Бог знает – почему не наказал. Ему жалко, наверное, её стало. Её ведь бесы обуяли. Это не она, а бесы сорвали и кинули крестик.

ФИЛИПП. Думаешь, они есть?

ИЛЬЯ. Раз Бог есть – и бесы есть.

ФИЛИПП. А если его нет?

ИЛЬЯ. Есть.

ФИЛИПП. Расскажи, как тебя бесы обуяли?

ИЛЬЯ. Потом. Жарко как. А это та дорога? Мы правильно идем? А мы почему пешком пошли? Можно ведь было на автобусе? Сколько до монастыря километров от больницы, от райцентра? Меня когда везли в райцентр, ночь была, в машине везли, я не помню. Это точно та дорога?

ФИЛИПП. Та, та. Видишь, вон – уже там, в степи и наш монастырь стоит.

ИЛЬЯ. Где?

ФИЛИПП. Ну, там – где солнце и лес. Не видишь?

ИЛЬЯ. Да не вижу я ничего.

ФИЛИПП. А ты смотри внимательнее.

ИЛЬЯ. Это точно та дорога?

Филипп молчит.

Почему молчишь?

ФИЛИПП. Да я наврал тебе. Сам не знаю, что это за дорога. Какая-то дорога. Куда-то ведет. Красивая дорогая, никого нет, ни машин, ни мотоциклов, ни телег. Цветы, степь. Мы идем. Я веду тебя куда-то. Идём так просто – супороть-напупороть.

ИЛЬЯ. Куда?

ФИЛИПП. Откуда я знаю. Куда-то идем. Я сбежал из монастыря. Вот тебе и вся недолга. Решил просто так ходить туда-сюда. А одному скучно. Я вспомнил, что тебя в больницу увезли, пришел туда, врачам наврал, а они лохи сельские. А я наврал, что меня из монастыря за тобой прислали. Они моей одежды испугались, поди, и потому взяли и тебя отпустили. Смешно как. (Смеётся). Лохи сельские. Называется: мимо рота огурцы.

ИЛЬЯ. Ты что?

ФИЛИПП. Сбежал, да. Меня в монастырь отец отправил оттуда, из Курской области. У него тут знакомые в монастыре, он всех знает. Потому что я начал дома баловаться. Воровать, курить, пить, с девками гулять. Он меня и отправил сюда. Вот уже пять лет я тут. Не могу больше. И домой не хочу. Отец помер в прошлом году, я съездил на похороны, и всё, и назад. Их там много осталось с матерью, семья, все молятся и молятся с утра до ночи. Восемь человек. А я не хочу. И тут в монастыре не хочу. Он меня сбагрил, понятное дело. В армию не взяли. Вот и приехал я в ваши сибирские палестины. А теперь сбежал.

ИЛЬЯ. Ты что?

ФИЛИПП. Ничего. Не могу там и всё. Надоели они мне. Чалдоны, кацапы, шкабари, бессермяне. Они всё играют, делают вид, что верят. Молятся, а сами не верят. И пьют, и грешат, и меня заставляли. Не хочу. Ушёл. Бесы там. Это бесы в них вселились. (Молчит). А это ты их нам принёс. Год назад как ты пришёл в монастырь, так всё и началось. Было всё тихо и не так заметно, а ты как пришёл, так всё завертелось, бесы вылезли наружу.

ИЛЬЯ. Что ты болтаешь, Филипп?

ФИЛИПП. Да. Ты. Теперь это не монастырь, а страна Лимония, дом, где вечно пляшут и поют. Или пекарня, где блины пекут. Ты принес бесов, ты, ты.

ИЛЬЯ. Филипп, ты чего? Куда мы идём?

ФИЛИПП. Никуда не идём, сиди. Поговорить надо. Я сразу заметил, что ты их нам принёс. Ты как пришёл, на следующий день я проснулся, а у меня иконы, которые над головой висели, все упали. На полу валяются. Откуда? Бесы плясали. Ты пришел, выпустил их, вот они и пляшут.

ИЛЬЯ. Ты больной.

ФИЛИПП. Я не больной. Сядь.

ИЛЬЯ. Куда мы идём?

ФИЛИПП. Никуда. Сиди. Говорю же, мне скучно одному, вот вместе и пойдём. Только сначала поговорим, ты мне всё расскажешь.

ИЛЬЯ. Не пойду я с тобой.

ФИЛИПП. Пойдёшь.

ИЛЬЯ. Дак я не хочу если? Дак где райцентр – там или там? В какой стороне монастырь? Я назад в больницу пойду.

ФИЛИПП. А ну – сядь, сказал. Мне с тобой поговорить надо.

ИЛЬЯ. Чего говорить? Мы пошли не туда, нам назад надо.

ФИЛИПП. Туда, туда. Как раз место – чистое поле. Им не спрятаться.

ИЛЬЯ. Кому?

ФИЛИПП. Бесам твоим. Мне твоих бесов на разговор вызвать надо. Узнать мне от них кое-что надо.

ИЛЬЯ. Всё, я пошёл. Ты с ума сошёл, я не буду с тобой разговаривать.

ФИЛИПП. Сядь, я сказал!

Схватил Илью, руки ему за спину заломил, прижал к земле, сел сверху.

ИЛЬЯ. Пусти, больно!

ФИЛИПП. И не рыпайся даже. Мы в начале поговорим. И если мне не понравится что-то, не понравится разговор твоих бесов, то я тебя убью, а стало быть – их убью в тебе и с тобой.

ИЛЬЯ. Да что тебе?!

ФИЛИПП. Сядь, сиди, не вздумай бежать. Мне с тобой поговорить надо.

Отпустил Илью, сели. Сидят, молчат.

Птицы в небе поют.

Филипп травинку сорвал, покусывает её.

Ну, отвечай на вопросы.

ИЛЬЯ. На какие?

ФИЛИПП. Дважды два – сколько?

ИЛЬЯ. Что?

ФИЛИПП. Сколько?

ИЛЬЯ. Четыре.

ФИЛИПП. Так. Волга куда впадает?

ИЛЬЯ. В Каспийское море.

ФИЛИПП. Кто у нас в России президент?

ИЛЬЯ. Путин, что ли?

ФИЛИПП. Не чтолькай. Прочитай теперь три раза Акафист «Неутолимой чаше».

ИЛЬЯ. Не знаю. Не буду. Не знаю наизусть.

ФИЛИПП. Ну вот, ответ неверный. Теперь и до них добрались.

ИЛЬЯ. До кого?

ФИЛИПП. До бесов до твоих.

ИЛЬЯ. Филипп, ну перестань, а? Зачем ты меня пугаешь?

ФИЛИПП. Теперь слушай. Слушай меня внимательно. Каждый человек почитает себя великим и неповторимым. Потому что все усвоили уже давно, что «полюби ближнего своего, как самого себя». Себя любят или любить начинают, а уж потом, если захотят, вспомнят, что ближнего своего любить надо.

ИЛЬЯ. Пойдём.

ФИЛИПП. Сядь, сказал. И вот. Я смотрю на тысячи людей вокруг. И думаю: ведь все уйдут в землю. Как миллионы и миллиарды до них уходили. Все станут перегноем, чернозёмом, прахом, песком, все до единого. Кого сожгут, а кого и закопают, но все в земле будут. Меня вызвали к отцу, он ещё болел, умирал медленно. И он говорил мне, чтобы его не сжигали после смерти, а похоронили бы в земле. В гробу – по русскому православному обряду и обычаю. Мол, говорил он мне, вдруг будет страшный суд, а на страшном суде, говорят, все покойники, все, кто в земле захован, должны из земли встать, подняться и куда-то идти. Ты, говорил, старший у меня, мою волю исполни обязательно. Ну вот. Говорил, что очень хочет встать вместе со всеми из земли на страшный суд – он смерти боялся, в душу не верил, и хотел на страшном суде снова возродиться и снова жить. Он думал, что грехов у него нет, что ему на страшном суде ничего не будет, он оживёт и он хотел снова жить. А денег не было в доме на похороны, мы в пригороде жили. И мы его сдали в крематорий. Сожгли его. Даже досок не могли найти, храм наш бедный, доходов никаких, он по деревням соседним на своей «четвёрке» гонял – отпевал старух, этим и зарабатывал. Не было досок, мы из забора, из гнилушек сделали ему ящик какой-то и отправили в крематорий. Называется это – «бюджетные похороны».

ИЛЬЯ. Хватит.

ФИЛИПП. Ну вот. Сколотили ящик, положили его в него, отвезли в город и сожгли. Я командовал, я приказал так сделать. Ему назло. Не встанет он на страшный суд. Никто потому что не встанет. Не будет никакого суда людям – ни страшного, ни другого какого, земного или небесного. Все безнаказанны. Не будет, знаю. Все уйдут в землю. Кто-то раньше, кто-то позже. Земля будет становиться тяжелее, тяжелее, тяжелее, а потом сорвётся со своей оси и укатится в неизвестном направлении, сгорит по дороге, и все сгорят. Будто и не было ничего. Так будет, я знаю.

ИЛЬЯ. Откуда ты знаешь?

ФИЛИПП. А мне видение было. Апокалипсиса этого.

ИЛЬЯ. Ты это в американском кино в каком-то видел, поди.

ФИЛИПП. Нет, не в кино. Это писатели пишут красиво: «Треть людей уходит в землю гнить, грешники которые, а треть, праведники – перерождаются». Так пишут, да. В кого перерождаются? В жаворонка, что ли? В кого, ну? Вон он поёт над головой. Это что, отец мой поёт?

ИЛЬЯ. Везде, возможно, Бог.

ФИЛИПП. Помолчи, заладил. Это кто там поёт – отец? Отвечай?

ИЛЬЯ. Откуда я знаю.

ФИЛИПП. Отвечай!

ИЛЬЯ. Что ты от меня хочешь?

ФИЛИПП. Чтобы бесы твои заговорили в тебе и мне ответили.

ИЛЬЯ. Нету во мне никаких бесов.

ФИЛИПП. Как нету? А что ж тебя в психушку упрятали? Тебя бесы терзали. Так все в монастыре говорят, все это знают, ну?

ИЛЬЯ. Я просто перенервничал. Вот и всё.

ФИЛИПП. А что тебе нервничать, что тебе спокойно не жить?

ИЛЬЯ. Мне одиноко.

ФИЛИПП. Красиво говоришь.

ИЛЬЯ. Как умею.

ФИЛИПП. Пусть твои бесы ответят мне, ну?

ИЛЬЯ. Пусть отвечают. Молчат ведь. Я что должен тебе сказать?

ФИЛИПП. Бесы твои не говорят. Хотя всё знают. Итак, бесы! Одна треть, вы говорите, уходит гнить, другая третья, вы говорите, переродится. Так? А третья треть куда пошла, куда делась после смерти? Три трети должны же быть, так? Куда третья пошла? Умные люди не знают, никто не знает, бесы молчат. Ты знаешь?

ИЛЬЯ. Я ничего не знаю. Ты меня испугал. Я тебя боюсь.

ФИЛИПП. А что ты меня боишься? Во мне бесов нету.

ИЛЬЯ. Уйди! Вижу – есть. Не ты это говоришь, а кто-то внутри тебя.

ФИЛИПП. Нет, я ещё с ума не сошел.

ИЛЬЯ. Ты с ума сошёл.

ФИЛИПП. Я ведь не нервничаю. У меня нервы железные, что мне нервничать? Это я говорю, я в рассудке. Меня в психушку не прятали еще. Дак ты знаешь?

ИЛЬЯ. Что тебе?!

ФИЛИПП. Куда третья треть уходит?

ИЛЬЯ. Ничего я не знаю!

Молчание.

ФИЛИПП. Куда они рождаются, куда они уходят? В чем смысл жизни? Всё бессмысленно.

Встал, стоит, смотрит куда-то вдаль, на солнце. Ветер волосы его треплет.

Но каждый человек – космос, каждый человек – космос. Безграничный. Они так думают, о них никто так не думает. Каждый любит себя и видит космос в себе, а в другом – нет. «Возлюби ближнего, как самого себя». Возлюби бомжа, возлюби старуху на паперти, возлюби грязного, больного, дикого, дурного. Возлюби его. И тебе Бог даст всё. Так говорится, нет? Каждый о себе думает, что он – не ноль, а единица, а то и единица с шестью нолями. Каждый о себе великого мнения. И все думают, что умирать не будут. Нет, скажи, как смешно всё устроено? Скажи?

ИЛЬЯ. Что я сказать должен?

ФИЛИПП. Ну, что странно всё на свете?

ИЛЬЯ. Да, странно. Я пить хочу и есть.

ФИЛИПП. Перехочешь. Скажи, что чудны дела твои, Господи? Ну?

ИЛЬЯ. Чудны.

ФИЛИПП. Если ты есть.

ИЛЬЯ. Кто?

ФИЛИПП. Если он есть.

ИЛЬЯ. Что?

ФИЛИПП. Ну, Бог твой.

ИЛЬЯ. Он наш. Он есть.

ФИЛИПП. Есть ли?

ИЛЬЯ. Есть.

ФИЛИПП. А если нет надежды к спасению, если не получается ничего, если всё рушится у тебя, а ты себя считаешь единицей с семью, с десятью нолями, то что делать? Почему Он не помогает тебе, многозначной такой единице? Зачем он тебя сделал такой фигурой значимой, если всё рушится у тебя и не происходит ничего? Отвечай, ну?

ИЛЬЯ. Да ты меня запутал, что я тебе отвечать должен?

ФИЛИПП. На кого надеяться? На себя, на свои руки и голову не получается. Честным трудом и молитвой не выходить выжить. Тогда что? Воровать, убивать надо, и у других забирать то, что у них излишку? Ну, можно. Но страшно человека убивать.

ИЛЬЯ. Не трогай меня!

ФИЛИПП. Страшно. Страшно? И тогда от греха сбежать надо. А куда людям сбежать? Храмы давай строить, стены вокруг них толстые, чтобы спрятаться в них и молиться, молиться, молиться, и просить, просить небо, потому что как жить – ведь должна же быть надежда хоть на что-то или на кого-то? Вот они и молятся, идиоты. Ведь так? Что молчишь?

ИЛЬЯ. У меня голова разболелась, я заболеваю снова, вроде. Я пойду!

ФИЛИПП. Куда? Не пойдёшь! А, это бесы в тебе запрыгали от моих слов? Конечно. Ишь, как хвостами задёргали, задрыгали, мутить тебя стали, да?

ИЛЬЯ. Отстань от меня! Отведи меня в монастырь или в больницу, отведи скорее!

ФИЛИПП. Нет, я посмотрю на них, как они из тебя выходить будут.

ИЛЬЯ. Оставь меня!

ФИЛИПП. Нет, не оставлю. Что, радуются в тебе бесы от моих слов, да? Сладко им, да?

ИЛЬЯ. Сладко, сладко, отстань!

ФИЛИПП. Лежат там они в тебе, в твоей душе, валяются от счастья, ножками дрыгают, смеются, да?

ИЛЬЯ. Да, дрыгают, дрыгают, отстань!

ФИЛИПП. Животики надрывают от счастья?

ИЛЬЯ. Надрывают, надрывают!

ФИЛИПП. Ну да. Я ведь им радостное, сладкое им сказал.

ИЛЬЯ. Сказал, сказал.

ФИЛИПП. А ведь я сказал – Бога нет.

ИЛЬЯ. Говоришь, что хочешь.

ФИЛИПП. И что – сказал! И что произошло? Да ничего!

Загремел гром. Долго-долго грохочет. Тучки побежали по небу.

Филипп молчит, улыбается.

ИЛЬЯ. Ну вот, ответил он тебе. Ты же просил.

ФИЛИПП. Это не он.

ИЛЬЯ. А кто?

ФИЛИПП. Бесы твои.

ИЛЬЯ. Конечно, бесы мои.

ФИЛИПП. Конечно, бесы твои. Выскочили и давай стучать в тазик. Стучат и стучат, думают, что меня испугают. А не испугали своим громом! Это всё от бесов и от дьявола. Дьявол есть, он везде и всегда с нами. Злое есть в мире потому что, вот что, а хорошего и доброго нет, я не видел его, нету его, нету, нету!

Илья сел на землю, сидит. Слезы вытирает, бормочет что-то.

Что ты там мурмукаешь, а?

ИЛЬЯ. Ничего.

ФИЛИПП. Что, спрашиваю?

ИЛЬЯ. Говорю: «Господи, помилуй! ».

ФИЛИПП. Зачем?

ИЛЬЯ. Затем, что «Господи, помилуй» не тяжело говорить и легко носить. А надо говорить. И помилует он тогда.

ФИЛИПП. И помилует?

ИЛЬЯ. Конечно. Везде, возможно, Бог потому что.

Молчание.

ФИЛИПП. Давно тебя спросить хочу. Почему у тебя волосы белые?

ИЛЬЯ. От солнца. От солнца. Сгорели потому что.

ФИЛИПП. Это седина. А тебе 20 лет всего. Отчего они белые у тебя?

ИЛЬЯ. Сказал – от солнца.

ФИЛИПП. От солнца, значит. Ладно.

ИЛЬЯ. Я знаю, почему ты меня оттуда из больницы забрал.

ФИЛИПП. Я сказал: мне не с кем идти, от скуки, вот и забрал.

ИЛЬЯ. Нет. Потому что тебе жалко меня, что я одинокий. И потому что ты меня любишь.

ФИЛИПП. Мужики мужиков не любят.

ИЛЬЯ. Иди сюда.

ФИЛИПП. Зачем?

ИЛЬЯ. Я тебя поцелую.

ФИЛИПП. По взаправдашнему?

ИЛЬЯ. По взаправдашнему.

ФИЛИПП. Зачем это?

ИЛЬЯ. Иди. В губы поцелую.

Целует Филиппа. Смотрит ему в глаза.

Ну и хорошо. Любят, любят. Я это с 15 лет знаю. И ничего постыдного нет в этом. Потому что любовь. Везде, возможно, Бог. Ненависть разрушает, любовь строит. Поцелуй меня еще и всё будет хорошо. Ну?

ФИЛИПП. Я тебя убью.

ИЛЬЯ. За что? За то, что я тебя люблю, а ты меня?

ФИЛИПП. Твои бесы через губы пробрались в меня.

ИЛЬЯ. Глупости всё.

ФИЛИПП. Я тебя убью.

ИЛЬЯ. Не убьешь. Иди сюда, прижмись ко мне, ложись рядом. Я тебя еще раз поцелую. И не плачь. Не надо. Сейчас пойдем. Раз не хочешь в монастырь – мы пойдем по дороге. Просто так, куда-то пойдем. Я всё понял, иди сюда, ко мне, прижмись. Молчи.

Лежат на земле, Илья прижал к себе Филиппа. Филипп плачет, молчат.

Вот я и вправду видел страшный суд, апокалипсис. У меня нет никого вообще на земле. У тебя где-то там в Курской области мать осталась, братья, сестры. А у меня никого нет. Давно. И дома нет, сгорел. Ни сестер, ни братьев, я один. Я тебя моложе, мне мало лет, но мне так много, будто я старик, всё прожил, пережил, всё знаю и всё вижу. А припадок у меня тогда начался, месяц назад, ночью, мне сон приснился страшный, такой, будто наяву. И не сон это был, нет, а видение, потому что так было на самом деле, я всё забыть старался, а оно снова и снова всплывает. Я проснулся, вскочил, кричать начал, а братья в монастыре не понимают, что делать – в охапку меня и увезли в больницу. Я вспоминать этого не хотел и думал, что я уже давно забыл это. А это не забылось. Мне восемь лет было, и мой отец топором зарубил мамку, на моих глазах, на кухне. А потом пилить ей ноги начал. А я видел. А потом он сам зарезался ножом, тоже на моих глазах. Он пьяный был, а может с ума сошел, а может – бесы его одолели, не знаю. А я стоял на кухне, весь в крови тоже и всё дергал и дёргал их за руки, думал, что они притворяются, я не знал, что они умерли уже. Всё кричал и кричал, а дверь открыть не мог. А потом кто-то с улицы пришел, соседи, в деревне это было, открыли дверь, меня вытащили. Потом меня сдали в детдом. Из детдома я убежал, когда мне 15 лет было, ходил вместе с Харя-Кришной, не потому, что я в них верил, а они кормили, и я ходил с ними, песни пел, они кормили потом. Там у них парень один был, красивый очень, он меня выбрал и мы с ним стали спать. Я думал, что так надо, что у них такая вера. А потом убежал от них. Туда, сюда по вокзалам, по притонам ходил. Какой-то дядька взял меня в притон работать, я сидел на телефоне, мужики девчонок вызывали. А я должен был записывать в тетрадь – кто сколько денег принёс и куда поехал. Сидел в квартире на телефоне и принимал заказы. А если вызывали парня – ехал по вызову. На всё было наплевать. Пил.

ФИЛИПП. Бесы крутили тебя.

ИЛЬЯ. А потом милиция накрыла тот притон. Я сбежал. Приехал снова в нашу деревню, а дома нашего нет. Его давно сожгли. Сказали: сам сгорел, но в деревне мне сказали – сожгли. Потому что там были убитые, мать и отец мои. Люди решили, что место проклятое, и сожгли дом. А где могилка матери и отца – не знаю. Их не сожгли, говорят, а куда-то и где-то закопали. Ну вот. А потом сюда, потом – я пришел в монастырь. Бесы, думаешь, делали это всё со мной?

ФИЛИПП. Бесы крутили тебя.

ИЛЬЯ. А не я сам, нет?

ФИЛИПП. Не ты. Бесы. Думаю – они.

ИЛЬЯ. А Бог куда смотрел, не знаешь? Почему мне не помог?

ФИЛИПП. Бог не дает не по силам испытание.

ИЛЬЯ. Дак ты веришь, раз такие слова говоришь?

ФИЛИПП. Не знаю. Бесы есть, в это верю. Вон, видишь на дороге - пыль клубится, смерчик такой маленький, видишь, завихряется? Ну вот, вот, посмотри.

ИЛЬЯ. Где?

ФИЛИПП. Да вот, у нас под ногами, ну?!

ИЛЬЯ. Ну, вижу.

ФИЛИПП. Вот, когда ветер вот так в клубочек мусор собирает, пылинки, песок, травинки засохшие, когда вот так крутится клубочком – этот маленький смерчик делают бесы. Дай нож, есть у тебя?

ИЛЬЯ. На.

ФИЛИПП. Вот, если нож в центр этого завихрения кинуть, то, знаешь, что будет?

ИЛЬЯ. Зачем кидать?

ФИЛИПП. Я его сейчас туда кину, чтоб воткнулось – вот, смотри, смотри, ну? Кину и сразу вихря не станет. А потом я нож в руки возьму, а он будет весь в крови. На конце, на кончике ножа будет кровь. Вот увидишь. Кидаю. Кидаю, ну?!

ИЛЬЯ. Зачем?

ФИЛИПП. Кидаю.

ИЛЬЯ. И что будет?

ФИЛИПП. Смотри!

ИЛЬЯ. Что будет?

ФИЛИПП. А то! Значит то, что я беса убил!

Филипп кидает нож в дорогу, нож втыкается. Филипп снова берёт нож в руки.

Видишь? На кончике кровь!

ИЛЬЯ. Это ты порезался.

ФИЛИПП. Нет, беса убил.

ИЛЬЯ. Если б это было так просто.

ФИЛИПП. Я беса убил!

ИЛЬЯ. Ладно. Убил, убил. Вставай, пойдём.

ФИЛИПП. Пойдём. Дай мне руку. Пойдём.

Встали.

Идут по дороге, держатся за руки.

Жаворонок поет. Филипп плачет.

Между небом и землёй жаворонок вьется! Между небом и землёй песня раздаётся!

ИЛЬЯ. Пойдём, пой дём, и ничего не бойся, держи меня за руку.

Идут.

Мы пойдем с тобой и будем идти долго. Мне так одиноко было всегда, а теперь нет. Я так долго искал тебя. Всю жизнь. Я шел и шел, и думал – найду тебя, чтобы идти с кем-то, с тем, с кем не одиноко. Тот парень из Харя-Кришны однажды сказал мне: «Я сейчас приду! » и ушёл в ночь. Я жил тогда в съёмной квартире, у меня ничего не было, только старый тулуп от деда остался, с рваной такой дыркой, как будто в него стреляли. В полушубке были две дырки – спереди и сзади. Залатанные. Будто прострелили полушубок. Он сказал: «Я приду сейчас! » и ушёл. Я ждал его. Так долго ждал. Захотел спать и, чтобы не пропустить его звонка в дверь, лег на тулуп, тулуп положил прямо у двери. Лёг и ждал. Чтобы – если он позвонит: сразу открыть ему, чтобы не проспать. А он не пришел. Я утром проснулся и думаю: а почему я у порога лежу? И вспомнил, что я его ждал. И мне так стыдно стало, что я обманули, что он меня обманул. И вот я нашёл тебя. Я буду защищать тебя, ты будешь защищать меня. Если ты раньше умрёшь, я тебя похороню. Если я – ты меня похоронишь. А может, наверное, нет, я точно знаю – мы помрём в один день, в один час. Потому что мы любим друг друга. Я держу твою руку и мы идем. Нет никаких бесов.

ФИЛИПП. Везде, возможно, Бог.

ИЛЬЯ. Везде, возможно, Бог. Были бесы, да мы их прогнали. Любовь сильнее. И любовь – Бог наш. Держи меня за руку.

ФИЛИПП. Держу.

ИЛЬЯ. Держи крепче. Не отпускай.

ФИЛИПП. Нет, теперь не отпущу.

ИЛЬЯ. Я сильный.

ФИЛИПП. Ты сильный, ты сильнее меня.

ИЛЬЯ. Я тебя буду защищать.

ФИЛИПП. Ты меня будешь защищать?

ИЛЬЯ. Конечно. Ты слабенький, а я сильный. Во всем мире нет никого, кроме нас. Только мы вдвоём. Вон – солнце садится уже. Вон – жаворонок поёт, вон – цветы в степи цветут, дорога куда-то туда к лесу ведёт. А видишь, что там?

ФИЛИПП. Где?

ИЛЬЯ. Там, у леса, горит что-то?

ФИЛИПП. Где горит?

ИЛЬЯ. Там кресты, маковки горят. Там Храм наш стоит.

ФИЛИПП. Где?

ИЛЬЯ. Посмотри внимательнее. Видишь?

ФИЛИПП. Теперь вижу.

ИЛЬЯ. Видишь?

ФИЛИПП. Там – Храм стоит?

ИЛЬЯ. Да, Храм.

ФИЛИПП. А как он сам собой появился?

ИЛЬЯ. Нет, его люди построили. Он не сам собой.

ФИЛИПП. Так быстро?

ИЛЬЯ. Любовь – быстро.

ФИЛИПП. Мы туда пойдем?

ИЛЬЯ. Мы туда идем.

ФИЛИПП. Держи меня за руку, мне страшно.

ИЛЬЯ. Не бойся, не страшно. Ничего не страшно. Ты старше, я младше, ну и что?

ФИЛИПП. Стыдно, что мы друг с другом?

ИЛЬЯ. Идем. Любовь – это Бог. Это одно слово, не два. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. ЛюбовьБог. Мы пойдём с тобой за руки держась по степи, пойдем там, где выгорела степь и трава под ногами хрустит.

ФИЛИПП. Там, где-то там, у Храма, в райском лесу – там не жарко, там трава зеленая под деревьями, да?

ИЛЬЯ. Нет, не жарко. Там трава и цветы в тени под деревьями.

ФИЛИПП. Мы с тобой туда идём?

ИЛЬЯ. Мы с тобой туда придём.

ФИЛИПП. Илья.

ИЛЬЯ. Я ждал тебя и дождался.

ФИЛИПП. Я ждал тебя и дождался. Я всё время ждал, что сейчас отворится дверь и ты войдёшь, а я уже тут, у порога, на полушубке сижу и радуюсь, что ты пришёл.

ИЛЬЯ. Это я на полушубке сижу у порога и жду тебя. Я ждал тебя и дождался.

ФИЛИПП. ЛюбовьБог.

ИЛЬЯ. ЛюбовьБог. Идём.

Они идут.

Там, и правда, вырос Храм у леса.

Они к нему идут.

Темнота

Занавес

Конец

13 июля - 26 августа 2017 года

Село Логиново