Все в глазах (слэш)

Автор:

Kiss

Фандом:

Гарри Поттер

Персонажи:

Северус Снейп/Гарри Поттер

Рейтинг:

NC-17

Жанр:

POV/Drama

Размер:

Миди | 49 Кб

Статус:

Закончен

События:

ПостХогвартс

Война для всех закончилась, но только не для Гарри Поттера. Он ищет свое место в новом мире и делает то, что умеет лучше всего: сражается со злом. Но со злом ли? И причем тут Северус Снейп, он ведь тоже герой... : )

* * *

С Северусом Снейпом я встречаюсь трижды в день: за завтраком, обедом и ужином. В его доме восемь комнат: четыре на первом этаже, четыре на втором. Кухня еще. В подвале — лаборатория.

Не дворец, не хоромы, но мы умудряемся не пересекаться. Только за завтраком, обедом и ужином я понимаю, что не один в доме.

Если в течение дня я спускаюсь в кухню за чем-нибудь, за чашкой чая, за упаковкой печенья, за чем-нибудь, лишь бы не сидеть в кабинете, Северуса Снейпа я не встречаю, и никогда не знаю, где он. В этом крохотном доме мы очень успешно теряем друг друга.

Так постоянно, так уже две недели.

— Поддельные воспоминания, не сомневаюсь, но доказать бы, — вот что сказал Кингсли.

В отделе исследований Аврората заверили, что воспоминания Снейпа могут быть настоящими, а могут поддельными. Равновероятно.

Это было настолько потрясающе, что я даже как-то не сразу понял, что смеяться не стоит. Вердикт ведь, официальный, на документе с печатью начальника Аврората.

Все это было не очень смешно, как выяснилось. Это самое «равновероятно» предполагало, что Снейп, быть может, не такой уж герой, не такой уж шпион, не такой уж светлый — с этой темной меткой на предплечье.

— Поживешь у него, — сказал Кингсли, морщась.

Я слишком долго хохотал над вердиктом авроров — Кингсли это не понравилось. Да что там не понравилось, это взбесило его настолько, что он даже не посчитал нужным скрывать настроение.

— Да, Гарри, поживешь у него. Вот приказ на обыск, вот — на домашний арест.

Я пожал плечами. Я отказывался в этом участвовать — и не мог отказаться. Я не собирался вынюхивать, рыться в вещах человека, которого считал невиновным. Я был аврором. Я подписал кучу бумаг перед вступлением в должность — заранее согласился на все. Такая работа. Я не мог отказаться — это было бы предательством.

Кого предать — Кингсли или Снейпа? Я качал головой. Искал аргументы. Кого предать? Это было так... так потрясающе равновероятно.

— Только, пожалуйста, не надо резкости, — Кингсли вновь поморщился, — не надо давать Снейпу повода. Скитер... Сам понимаешь. В общем, загляни к нему вечером, скажи, что тебе жить негде, что вот, умоляешь о крыше над головой. А в благодарность — о, в благодарность ты наведешь порядок в его доме. Все бумаги просмотришь, рассортируешь, книги перелистаешь — не мне тебя учить.

Учить меня действительно не стоило. Я профессионально проводил обыски.

— Равновероятно, министр, — вот что я ответил, — воспоминания Северуса Снейпа могут оказаться подлинными.

— Могут, — Кингсли кивнул и даже улыбнулся. — Вот это и требуется доказать. Ничего не найдешь, не к чему будет прицепиться — всё, значит, я дурак. Значит, чутье потерял. Значит — что, Гарри, смирюсь. И даже принесу Снейпу извинения. Клянусь.

Была маленькая зацепочка, крохотная. И я поспешил ей воспользоваться, выговорил на одном дыхании:

— Если сделаю, как вы говорите, если приду с дружеским визитом, Снейп выставит меня за дверь.

— О, — Кингсли даже в ладоши хлопнул. — О. Снейп не выставит. Он же тебя все время спасал, жизнью рисковал — он не позволит тебе жить на улице. Не нервничай, Гарри. Все хорошо пройдет. Снейп знает правила игры.

Снейп меня действительно не выставил. Он кивнул — и вздохнул как-то устало, безнадежно даже.

— Проходите, Поттер, — сказал, — не ночевать же вам на улице?

Ни одного вопроса о доме на Гриммо. Ни одного вопроса о моем состоянии в Гринготтс. Я мог отстроить родительский дом в Годриковой лощине за неделю. Хватало средств. Но — Снейп действительно знал правила игры.

Сразу провел меня на второй этаж, распахнул дверь в крохотную комнату в конце коридора и сказал очень сдержанно, непривычно вежливо и спокойно:

— Ваша комната, Поттер. Надеюсь, что понравится. Завтрак в восемь, обед в час, ужин в семь вечера. Если, конечно, пожелаете составить мне компанию.

Я желал составить компанию. У меня было запланировано пять допросов. Без Снейпа их невозможно было провести.

— Вы спокойно спите, Поттер? — спросил меня Снейп за ужином.

Тосты, варенье и сок. Я не привередничал. Жевал и болтал ложкой в чашке с чаем, сахар размешивал.

— Все в глазах, верно? Вы сопровождаете на допросы невиновных, вы держите их в камерах, выясняете неизвестно что. Как смотрят на вас эти люди? Так и сна лишиться можно.

Я размешивал сахар. У меня было всё в порядке со сном. Из тех, кого мы сопровождали в Аврорат, половина оказывалась виновной — веритасерум не проведешь. Ну а вторая половина — что ж, конечно, оказывалась невиновной. Это было равновероятно. Я никогда не знал виновному или невиновному зачитываю его права перед тем, как захлопнуть дверь камеры. Обычно мне снились горы.

— А что лишает сна вас, профессор Снейп?

Я допрашивал так же профессионально, как и обыскивал.

Снейп, перед тем как ответить, поднес к губам чашку.

— Кофе.

У нас не складывались разговоры. Снейп пил действительно много кофе — и бродил по ночам по дому, половицами скрипел, двери распахивал. Я первые пару дней прислушивался, а потом привык и спал замечательно.

Снейп больше не взывал к моей совести. Мы завтракали, обедали и ужинали в молчании, в совершеннейшей тишине. Меня это не тяготило, может быть, потому что совести у меня совсем не было. Пропала когда-то.

Наверное, тогда, когда на аврорских курсах я прошел годичную программу за три месяца. «У Гарри Поттера талант, — говорили преподаватели, — прирожденный аврор».

Я соглашался. Я подписал все необходимые документы — и на следующий день после окончания курсов был зачислен в Аврорат. Через два дня провел свой первый допрос. Под веритасерумом. Уже тогда у меня не было совести.

Джинни, говоря о Фреде, плакала. Деннис Криви вяло рассуждал о том, делают ли в небесной канцелярии колдографии. Луна, вспоминая об Альбусе Дамблдоре, улыбалась и говорила что-то о лучшем мире.

Наш мир был худшим. В нем не было моих родителей, Сириуса, Тонкс, Ремуса. Наш мир был худшим. И я улучшал его в меру сил, очень старался. Черед полгода стал начальником отряда авроров — небывалый карьерный взлет. У меня был талант, а ничего невозможного не было.

Снейпа выписали из Мунго в мае, после празднования годовщины Победы. Кингсли занервничал, приказал проверить на подлинность те воспоминания, что я давным-давно передал в Аврорат.

— Снейп уполз, — объяснял мне Кингсли, — добрался до Хогсмита с рваной раной на шее. Мне всегда это не нравилось. А раз уж он все же выкарабкался... Проверить бы.

Я кивал, соглашался с доводами. Ну действительно, проверить бы. Мы допрашивали и за меньшее.

В ясном, солнечном мае я еще не представлял, чем это обернется. Хотя мог бы догадаться. Рон уже месяц как жил в поместье Малфоев.

Рон обожал Малфоев, только о них и рассказывал при наших нечастых встречах. Я слушал с наслаждением. Я поражался. За полчаса Рон не произносил ни одного цензурного слова. Тоже талант, который внезапно пробудился от общения с Люциусом.

— Как там Снейп? — спросил меня Рон через неделю после того, как я поселился в мрачном доме в Тупике Прядильщика.

— Не знаю, — я пожал плечами.

Я действительно не знал. Завтраки, обеды и ужины в молчании. Я перебрал все документы в кабинете на втором этаже, пролистал все книги, даже стены простучал — не пренебрег маггловскими способами. Прирожденный талант надо было чем-то оправдывать. Любыми действиями.

Надо было найти склянку с подлинными воспоминаниями, или указание на то, где искать эту склянку. Код какой-нибудь, что-то в этом роде. Ну или, конечно, склянку можно было не найти. Равновероятно.

Среди бумаг Снейпа ничего особенного не было. Тысяча исписанных формулами пергаментов. Именно формулами — не шифрами, не тайными знаками. Я проверил. Я раз десять проверил. Ничего подозрительного. Я готов был подтвердить это под веритасерумом.

Оставались гостиная и лаборатория. Всё это должно было занять не больше месяца.

— И как ты уживаешься со Снейпом?

Рон не пил сливочное пиво, он им попросту наливался. Необходимый допинг перед возвращением в Малфой-мэнор. Сквозь пелену алкоголя даже Малфои казались милыми. Иногда.

— Я с ним не уживаюсь. Не вижу его совсем, — от пива я тоже не отказывался — наливался не хуже Рона.

Мне уже через неделю необходима была доза пусть даже недолгой, призрачной радости: молчание очень-очень надоело.

— Слушай, — сказал я, осушив третью бутылку, — слушай, Рон. Я вот все время думаю. Что мы, к чертовой матери, делаем? Пожирателей ведь больше нет. Все арестованы. Тогда почему мы?..

Рон пил пиво, не смотрел на меня. И я, и он прекрасно знали ответ.

Волдеморт не должен был повториться в магической Британии. Как бы дико это ни звучало — не должен был повториться.

Четкое руководство, постоянные следственные мероприятия — все видели, что нынешняя власть — хорошая защита от всяких там неожиданностей. Придумай кто-нибудь дерзкий план по захвату мира, воплощать бы поостерегся. Сгинул бы новый Волдеморт, так и не возникнув.

— Снейп плохо на тебя влияет, — сказал Рон. — Даже если и не общаетесь. Одно только его присутствие. Знаешь, вот по сравнению... Мне Малфои даже милыми кажутся.

Это был знак. Это был сигнал. Пива было достаточно.

Глава опубликована: 21. 09. 2013

К дому в Тупике Прядильщика я в тот вечер добрался с помощью порт-ключа: аппарировать не рискнул. Как-то земля раскачивалась, да и вообще, все было мутное, туманное. Я не планировал по частям оказаться где-нибудь на Аляске.

Снейпа не было в доме. То есть как, он был где-то, конечно, может, в лаборатории, или в гостиной сидел, читал — я никогда не знал наверняка.

Это было молчаливое соглашение. Я исследую кабинет на втором этаже — Снейп занимается чем угодно на первом этаже. Понятно было, что, когда я спущусь на первый этаж, Снейп займет свой кабинет. И встречаться мы будем так же, как и сейчас. За завтраком, обедом и ужином.

Ужин я, конечно же, пропустил, но совершенно не переживал из-за этого. Мне было хорошо. Улыбаться хотелось. И в кабинете Снейпа оказаться хотелось тоже.

В этой мрачной комнате с вечно закрытыми ставнями было одно сокровище. Одна ценнейшая вещь. Среди бесполезнейших пергаментов, среди книг по зельеварению, среди маггловской какой-то литературы, среди поломанных перьев, среди чернильниц с засохшими чернилами был он — огромный прозрачный шар.

На столе стоял, украшал комнату. Огромный прозрачный шар. Внутри — крохотный домик, две пластиковые елки. Вроде, ничего особенного. Но встряхнешь в руке, а снег как полетит... Можно было лечь грудью на стол, упереться подбородком в ладони — и смотреть, смотреть бесконечно. Мечтать. Вспоминать.

В доме Снейпа снежный шар был единственным моим утешением. И я, радостный, к нему торопился, как к другу.

Лестница под ногами раскачивалась, но я не сдавался. Дошел, пусть медленно, устроился в кресле, подтянул к себе тяжелый шар — и...

Рука дрогнула. Не рассчитал силы. Не рассчитал возможности. Шар с глухим стуком упал на пол и откатился к окну.

Я даже не сразу встал на колени. Боязно было: вдруг разбил? Да, конечно, есть репаро, и шар будет как новенький. Но склеенное — это не то совсем. Это ненастоящее какое-то.

Я зажмурился. Вдохнул, выдохнул — и осторожно опустился на пол. Протянул руку.

Шар был цел. Ни единой трещинки. Ни единого скола. Я чуть не рыдал от счастья.

Мне хотелось поскорей поставить сокровище на стол, чтобы спасти, обезопасить, сберечь его от пьяного, пошатывающегося чудовища. Но уже поднимаясь, я вдруг заметил, что один из плинтусов под старой, ржавой батареей отошел. Отлетел даже.

Я был прирожденным аврором. Моими инстинктами восхищалось полстраны. Я, безусловно, полез рукой в открывшуюся за плинтусом щель. Там ведь точно что-то было — в таких вещах я не ошибался.

Было. Было то, что стоило моих недельных тщательных поисков. То, что никак не напоминало склянку с воспоминаниями, даже отдаленно не походило на код или шифр.

Пять писем, написанных таким знакомым почерком. Дневник еще. Тоже со знакомым до дрожи почерком. И колдография. Как точка. Вдруг бы я не узнал адресанта? Вдруг бы не узнал автора дневника?

С колдографии улыбался Сириус.

Из резких, усыпанных мелкими кляксами строк улыбался Сириус.

«В пять вечера у Выручай-комнаты, Сопливус. И только попробуй опоздать. Хотя ты не опоздаешь. Кто тебе, ублюдку, еще свидания назначает? Приползешь».

В дневниковой записи от восемнадцатого марта Снейп утверждал, что Сириус слишком красив — ему невозможно противиться.

В записи от пятого апреля Снейп спрашивал, почему все свидания так похожи на изнасилования.

Завтраки, обеды и ужины.

Я глаз не поднимал на Снейпа. Я терзал яичницу. Я разрезал бекон на молекулы. Я не соглашался с записью от двадцать пятого апреля. Не считал, что любовь — грязная.

— Поттер, что вы так вздрагиваете и постоянно отводите взгляд? — однажды за ужином спросил Снейп. — Я надеюсь, нет, я очень надеюсь, что вы ничего не выкрали из моего кабинета. Ваши вредные привычки... Да смотрите же вы в глаза, черт побери!

«Когда бью тебя, в глаза смотри. И благодари за то, что хоть так к тебе прикасаюсь».

Снейп не был Снейпом. Сириус не был Сириусом. Все смешалось. Все перепуталось.

— Извините, профессор Снейп, — ответил я, поднимаясь, — как-то нехорошо себя чувствую. Извините.

Я вылетел из-за стола, бегом поднялся по лестнице — и упал на кровать в своей комнате, накрыл голову подушкой и постарался выровнять дыхание.

Снейп мне никогда не нравился. Вот даже после того, как просмотрел я воспоминания эти его, равновероятные, — все равно не нравился. Это было выше меня. Это шло из глубины души.

Я не был зол — у меня не было претензий к Снейпу, но на предложение Кингсли о слежке я с легкостью согласился, хотя мог бы поспорить, мог бы сказать, что надо кого-то другого отправить. Кингсли бы губы покривил, по столу постучал — и отправил бы другого.

Но внутри меня жило что-то такое мерзкое, что-то такое гаденькое — ну очень хотелось подтвердить, что все эти годы в Снейпе я не ошибался.

В Мунго я не навещал Снейпа именно из-за этого мезкого и гаденького. Не знал, о чем говорить. Благодарить? Я не чувствовал благодарности. О погоде беседовать? Я не умел лицемерить.

У меня была работа — и именно ей я отговаривался. Объяснял любопытной Скитер, что в Аврорате Снейпа ни в чем не подозревают. Что вы, мисс, что вы. Снейп — герой войны. А я не навещаю его потому, что в стране порядок надо навести. Это дело отнимает много времени. У меня — прирожденный талант. Не могу стоять в стороне. Вот и работаю. Круглосуточно.

Скитер кивала — и отступала, не ловила меня на несоответствиях. Не настаивала. В нашей стране власть была на диво сильной, даже Скитер не по зубам оказалась. «Пророк» министра Шеклболта только хвалил, другого выхода не было.

«У меня нет выхода, — писал Снейп двадцать пятого мая, — я не могу к нему не приходить. Ямочки на щеках, когда улыбается. Не мне. Поттеру или Люпину. Интересно, у них тоже встает на эти ямочки? Ну хоть раз вставал? »

Снейп мне никогда не нравился — и по сей день не нравится. Я завтракаю, обедаю и ужинаю, смотрю на него из-под ресниц и думаю, вот постоянно думаю, как можно было причинять ему боль?

Пять страниц дневника — любовная сцена. Любовная, черт побери. Это так называется. Это омерзение — именно так называется. «Записываю на память», — утверждал Снейп. Я утверждал, что любого бы заавадил, несмотря на запрет и мораль, если бы этот любой вот только посмел со мной так.

Среди бессонных ночей, среди скрипов старого дома, среди шумов, шепотов, шорохов я спрашивал кого-то невидимого, но — уверен, что очень доброго. Я спрашивал: «Ну почему именно Сириус? Грейнбек, Долохов, хоть сам Волдеморт — вот неудивительно. Почему же именно Сириус? »

Что-то тоненько подрагивало в груди, нашептывало: «Хорошо, что не твой отец, а? Хоть это-то хорошо? »

Я не знал. Подушка под щекой была огненной. Каждые пять минут приходилось переворачивать. А одеяло, наоборот, не согревало совсем. Я плотно заворачивался, закрывал глаза, зажмуривался — и считал бесконечных баранов. И до тысячи считал. До ста тысяч. До миллиона. Тогда наступало утро.

Завтрак — и мысли о том, как плохо я знал Сириуса. Детский ведь конфликт совсем, как у нас с Драко Малфоем. И зачем надо было так изощренно? Зачем нужно было настолько унижать? И кому? Сириусу. Который меня любил. Которого я любил.

Все было очень неправильно. Требовалось исправить. Только вот я не знал как — и до сих пор не знаю.

Хоть прошла неделя с тех пор, как дневник нашелся. Долгая неделя, бесконечная. Среди писем совершенно невозможных — и дневника невозможного совершенно.

Снейп не выдерживает первым. Его раздражает моя вечно опущенная голова. Мои изредка вздрагивающие руки. Мой завтрак, обед и ужин — истерзанный, разрезанный на мелкие кусочки. И — нетронутый. Проблемы с аппетитом и сном.

Снейп думает, наверное, что во мне, наконец, проснулась совесть. Он думает, что добровольное заключение в его доме неплохо повлияло на аврора Поттера, который почти год восстанавливал справедливость в магической Британии и наказывал виновных в связях с Пожирателями.

— Вы давно видели Нарциссу Малфой? — спрашивает Снейп за завтраком. — Она спасла вам жизнь. Сейчас Нарцисса не бледная даже, серая. Вы навестите ее, полюбуйтесь. Даже наш Лорд такого не вытворял.

Лорд не вытворял, точно. Я киваю и пью чай. Сладкий-сладкий. Только его в себя залить умудряюсь что за завтраком, что за обедом, что за ужином.

Лорд не вытворял, точно. Лорд вообще на диво хорошим был. По крайней мере тебе, Северусу, в восемнадцать лет так казалось. Лорд давал тебе силу, давал тебе право встать наравне с Сириусом Блеком, которого ты так любил, который делал тебе королевские подарки — новые кальсоны, например, к окончанию Хогвартса.

— Вы неделю валяетесь на кровати. Вы ни черта не делаете.

В голосе Снейпа такое знакомое раздражение. Сначала, давным-давно, я боялся, потом — злился в ответ. Сейчас — о, сейчас мне хочется спросить только о том, почему он все это допустил. Неправильное.

«Сириус сегодня ответил мне на вопрос о том, зачем все эти наши свидания. Он смеялся и повторял: «Свидания, Сопливус, свидания? Ты с ума сошел! » Это не любовь, это козырь в рукаве, это возможность, если что, заткнуть мне рот. Я не пожалуюсь Дамблдору, иначе Сириус все расскажет. Ну а еще — я трахаюсь хорошо. Это во мне нравится. Терпение и покорность. Мне в Сириусе — все нравится. Сердце бы вырвать себе».

— Поттер, — говорит Снейп, — Поттер, вы весь стол чаем забрызгали. Объясните, что происходит?

Глава опубликована: 21. 09. 2013

На моей щеке холодные пальцы. Я бормочу извинения, поднимаюсь, бегу в ту комнату, которую уже две недели называю своей. Падаю на подушку и закрываю глаза.

Плевать на магическую Британию и на Нарциссу Малфой — ну нет у меня совести. Зато любовь есть. Такая глубокая, поднимающаяся изнутри — вечная любовь к тому Сириусу, который мне был родным. Который был обычным человеком, со своими достоинствами и недостатками. Который был и добрым, и жестоким. Который хохотал, когда авроры арестовывали его посреди улицы. Хохотал среди мертвых, среди крови, среди ужаса. А еще, еще — он меня любил. Ни разу не подарил кальсоны.

— Поттер, вас что, накрыло раскаянием?

Это дом Снейпа. Это его комната. Может входить, когда захочет. Мне нечего скрывать. Я дневник выучил чуть не наизусть — и давно вернул на место. Еще два дня назад. Мне — нечего скрывать. Я не чувствую раскаяния.

После Битвы я вообще мало что чувствовал. Не горевал, не радовался — ходил себе, дышал воздухом, изображал что-то там вроде улыбок и счастья. Мне было оглушительно, удушающее все равно. И совсем нечего было делать.

Я не видел себя после войны. Я не знал, куда себя применить. А потом, однажды, Кингсли по секрету мне рассказал, что война не закончилась. И я тогда указательный палец вверх поднял.

О, мол, о, не закончилась. Мне есть, чем заниматься. Отлично. Только вот я совершенно ничего не чувствовал, даже и облегчения. И спокойно спал. Снились горы.

Впервые после войны меня действительно накрыло, Снейп правильно сказал, именно что накрыло, когда я, в дым пьяный, сидел на подоконнике и читал то дневник, то письма. Как же много я разом прочувствовал. За целый год отыгрался.

И сейчас — все продолжается.

— Вы молчите полчаса, Поттер. И лежите, не двигаясь. Кингсли скажет, что я вас убил.

— Боитесь? — вот все, что получается спросить.

— Боюсь. Вы неделю на чае. Мне не хочется в Азкабан.

А мне хочется. И чтобы в самой ужасной камере. И чтобы вокруг дементоры. Чтобы понять, была ли такая злость в Сириусе — или не было. Или Снейп все выдумал, письма в том числе, взял и нарочно написал не своим почерком. И дневник просто так создал, для развлечения.

— Легилименция — или сами все расскажете?

Снейп не собирается уходить из комнаты. Терпеливый. Это нравилось Сириусу. Мне — скажу честно, не очень.

— Хотите, буду помогать вам в лаборатории?

Если хотите, сэр, я задам вам тысячу вопросов. Я ведь умею допрашивать. Вытяну из вас, по чуть-чуть, по ниточке, по капельке все-все о Сириусе. И тогда-то выяснится, что Сириус — хороший, а вы — привычный. Плохой. Очень. Вот давайте все это выяснится. И мерзейшей равновероятности не будет.

— Хочу, Поттер. Поднимайтесь. Жду вас через десять минут.

Небольшое разнообразие в серых буднях. Я действительно через десять минут прихожу в лабораторию. Мы работаем до вечера, совмещаем обед и ужин.

— Вы кабинет уже обыскали? Ешьте, будьте так любезны, — Снейп подвигает ко мне тарелку с тостами.

— Обыскал, да, — киваю и пытаюсь есть. — Остается еще гостиная и лаборатория. Считайте, что одна гостиная. В лаборатории вашей я сегодня все осмотрел.

Осмотрел, действительно. На дне грязных котлов — никаких склянок с воспоминаниями. И паролей никаких. И кодов.

— Комнаты еще, — напоминает Снейп.

— Комнаты уже проверены.

Проверены в первый же день. В них — ни следа магии. Значит, и склянок с воспоминаниями не может быть. А шифры и коды — это уж как получится. В ворохе белья их все равно не найти.

— Расскажете, что случилось, Поттер?

— Случилось?

Что я умею делать, так это беседовать. Врожденный дар, подкрепленный знаниями, полученными в аврорской школе.

— Вы всю первую неделю правильно себя вели. Я смотрел на вас и понимал: Рита не ошиблась. Война для Гарри Поттера продолжается. Потом вы вернулись пьяным, снесли в холле вешалку — и наутро очень изменились. Сотрясение мозга?

Киваю. Можно и так назвать. Хоть вешалку не помню в упор.

— Вы треплете мне нервы, Поттер.

«Он треплет мне нервы. Он издевается. А иногда, вечерами, прижимается носом к моему носу — и улыбается. Ямочки на щеках. Пусть издевается, если ему так легче».

— Может быть, мне так легче, сэр.

— Песок под кожей.

— Извините?

— Вы спите по ночам, Поттер?

— Нет.

— И чем занимаетесь?

— Думаю.

— О чем?

О вас и о Сириусе.

— О любви.

Снейп выпрямляется на стуле, вдыхает так резко, что я замираю. Он счастлив, вот прямо видно, что счастлив. И даже не думает этого скрывать. Еще бы: он ведь разгадал тайну Гарри Поттера.

— Вы у меня гостите две недели, за это время отлучались только раз. Больше — не имеете права?

— Не имею.

И в тот раз тоже не имел. Просто мы очень редко видимся с Роном, вот и нарушил инструкцию. Нельзя покидать дом во время обыска, иначе можно обыскивать до бесконечности. Всего-то и стоит сделать — спрятать искомое в уже проверенных комнатах. Ну и — начинай сначала.

Но с Роном я не мог не встретиться. Есть в мире что-то выше работы.

— Поттер, я не подделывал воспоминания.

Просто убрал из них часть. Киваю.

— Вы мне верите?

«Спросил, верит ли он мне. Сириус смеялся. Когда-нибудь я убью его. И до конца жизни буду вспоминать».

— Верю, сэр.

— Тогда прекращайте этот балаган, составляйте рапорт — и отправляйтесь к своей девушке.

— К молодому человеку.

У меня нет ни девушки, ни молодого человека. Есть работа и правило: будь похож на собеседника — и он станет тебе доверять.

— Хоть к кому. Мне неинтересны ваши страдания.

— Я обыщу гостиную.

— Как пожелаете.

Снейп поднимает вверх руки с ко мне распахнутыми, беззащитными ладонями. Видел ли этот жест Сириус? Не сосало ли у него под ложечкой, вот как у меня сейчас?

— Потерпите еще неделю? Я, как сегодня, буду помогать в лаборатории.

— Потерплю.

Терпение — вот что уважал в Снейпе Сириус. И свидания напоминали изнасилования. Потому что любовь — грязная.

— Вам настолько плохо, Поттер?

Настолько и еще чуть больше. Но отвечать не следует. Не объяснить.

— Страшная штука эта любовь. Поднимайтесь к себе, отдыхайте. Мы славно сегодня поработали.

Славно. Я действительно поднимаюсь к себе, быстро раздеваюсь и падаю на подушку.

Мы славно поработали. Только вот я даже не помню, какое зелье варили. Да что там какое. Мы одно зелье варили или несколько?

Вообще, я не допускаю подобных промахов. Я целый год работал идеально, вот на самом же деле идеально. Ни одной ошибки. А тут...

Просто если бы мне надо было объяснить кому-нибудь, вот хоть Кингсли тому же, то я бы сказал... Да, я бы сказал: знаете, вот эта война — все вокруг такое серое. А раньше яркое было. Цветы цвели, медом тянуло с севера. Гермиона плела венки из одуванчиков. Потом оно все закончилось, конечно, и все мы знаем, что так надо было, что необходимо было чем-то жертвовать. Просто там была жизнь. Настоящая. И еще — там был Сириус. Мое самое светлое воспоминание.

И вот, понимаете ли, Сириус — и свидания как изнасилования. И эти дурацкие кальсоны с запиской: «Дарю. Это больше, чем ты заслуживаешь».

Юмор, конечно, шутка такая. Все бы ничего. Вот честное слово, шутим мы по-разному. Я, может быть, посмеялся бы. В других обстоятельствах. Но. Снейп хранил эту записку, столько лет хранил.

Как он там спросил? Сплю ли я по ночам? Ничего ли мне не мешает? А я вот думаю: ничего ли не мешало Сириусу? Я должен не спать из-за глаз наших подследственных. Но там — виновные и невиновные. Здесь — Снейп.

Он же смотрел на твои ямочки, Сириус. И — как там писал? — в твои синие дерзкие глаза. Вот да, влюбленно смотрел в глаза. Ты спал по ночам, Сириус? Или нет, не спал до Азкабана, до тех пор, пока дементоры не высосали, не вытянули из тебя все — и хорошее, и плохое?

Ненавижу дементоров. Ненавижу. Или люблю? Равновероятно опять. До смерти боюсь — и встретился бы, хоть с одним, хоть с парочкой. Может, они бы и из меня вытянули эту чужую, украденную любовь. Безнадежную. Да и душу пусть бы тоже вытянули. Все равно шепотом, шорохом, шумом закрытых дверей за спиной наши подследственные говорят, что нет у меня души. Исчезла. Вместе с Волдемортом погибла в сражении.

Глава опубликована: 21. 09. 2013

* * *

— Хотите тайну, Поттер? — говорит мне Снейп на следующий день, в лаборатории.

Я киваю. Хочу. Тайной больше, тайной меньше — уже не значимо. У меня тут мощное противоречие из-за равновероятности, из-за Сириуса, который обнимал меня, гладил по голове и обещал, что все наладится. Из-за Сириуса, который когда-то, давным-давно, приказывал Снейпу становиться на колени, открывать рот и терпеть. Снейп терпел. Любовь-то была грязная. А я вот не верю, что грязная. И не боюсь никаких тайн.

— Для того чтобы разрушить арку в Отделе тайн, достаточно приказа министра.

Снейп протягивает мне пакет с какой-то сухой травой. Ее надо измельчить, растереть пестиком в пыль. Только было бы, что измельчать. Пакет падает. Трава разлетается по идеально чистому полу лаборатории.

— Не надо так нервничать.

Снейп взмахивает палочкой — и снова протягивает мне полный пакет с сухой травой.

— Кингсли может вернуть вам Сириуса Блека. Легко может. Но — не делает. Как думаете, почему?

Я ставлю на стол пакет с травой и подхожу к двери.

— Извините, сэр, — говорю, — извините.

Мне хочется куда-то бежать. Хоть по бесконечным улицам, дальше и дальше, пока в боку не заколет, пока не захочется замереть, закрыть глаза и переждать боль. Обычную боль от быстрого бега. Вполне объяснимую. Нормальную.

Вовсе не ту, которую я почувствовал, когда услышал от Снейпа о Сириусе. Значит, оно до сих пор все. Узнал вот про арку. Ходит по дому ночами. Пьет кофе. Думает. Думает, почему же глупый Гарри Поттер не пойдет к Кингсли, не стукнет кулаком по столу, не зарычит: «А ну быстро верните мне Сириуса Блека! » И Гарри Поттеру верните — и ему, и ему, Северусу Снейпу.

Мне некуда бежать. Я на задании. Дом, в котором проводят обыск, запрещается покидать. У меня такая скрипучая кровать. Была нормальная, но неделю ворочался с боку на бок — и вот результат. Взмахнуть бы палочкой, восстановить бы гармонию. Но гармония не восстанавливается. Мне никак не найти выход.

Меня успокаивала одна мысль: все было сто лет назад. Снейп о Сириусе давным-давно забыл. Увлечение юности. Сгинуло оно, прошло. Да, тяжелые, неприятные впечатления. Но — у нас у всех прошлое не медовое.

Только вот не прошло, не сгинуло. Арка, как выяснилось, может быть уничтожена. И Снейп думает об этом, ходит по дому, хранит в тайнике свой дневник и письма Сириуса. Почему? Потому что все — не закончилось.

* * *

— Сходите на свидание, Поттер, — говорит Снейп за ужином. — На вас смотреть больно. Я ничего никому не скажу. Сходите. Так жить нельзя.

Говорят, у гениальных людей бывают озарения. Я — не гениальный, но за столом с потертой клеенкой, с почти пустой сахарницей, с тостами и вареньем меня накрывает пониманием. Иначе не скажешь: именно накрывает.

Когда я поднимаюсь, когда подхожу к Снейпу, когда кладу ему на плечи свои дрожащие ладони, то точно знаю одно: все это — правильно. Он говорит об арке и о свиданиях. Он об этом, наверное, круглосуточно думает. Когда не спит, когда наливается до краев кофе. Он живет столько лет и верит, что любовь — грязная.

Любовь надо реабилитировать, окончательно и бесповоротно оправдать. У меня, конечно, нет никакого опыта. Так, пара поцелуев и наизусть заученный дневник с одной, но очень подробной любовной сценой. Но — для меня нет ничего невозможного. Об этом говорит пол-Британии. И Кингсли говорит, и Скитер, и Рон, и Гермиона даже — в своих письмах из Штатов.

Для меня нет ничего невозможного. И если кому-то следует исправить ошибки прошлого, так только мне. Я ведь мальчик, который выжил. Мне и действовать.

— Гормоны, — говорит Снейп, когда я очерчиваю его скулы подушечками пальцев, — гормоны и замкнутое пространство. Поттер-Поттер.

Если я в состоянии о чем-то думать, отвечая на легкие, жалящие поцелуи, так только о том, как можно, ну как же можно было причинять ему, Снейпу, боль. Раз за разом. Не останавливаясь.

У Снейпа такие нежные руки. Пальцы ледяные. Я с каждым его прикосновением чувствую, как будто меня окутывает мороз. Тонкими льдинками, невесомыми снежинками — запирает в плен. Не выбраться.

— Ну нельзя же так нервничать.

Мои брюки на полу. И нет никакого возбуждения. Я ведь не занимаюсь любовью. Я реабилитирую любовь. Ну и понять пытаюсь, грязная она или не грязная. Кто прав? Снейп или Сириус? Кто виноват? Снейп или Сириус?

Ледяные пальцы гладят меня по животу, спускаются ниже, охватывают член — и медленно движутся, неторопливо.

Я запрокидываю голову. Я завожу руки за спину и опираюсь ладонями о столешницу. Ледяная паутина, что еще недавно меня окутывала, плавится, превращается в капельки пота на висках, на груди, на спине.

Ничего такого сложного и невозможного. Просто надо делать все то, чего не делал Сириус. Повторять любовную сцену с точностью до наоборот.

Снейп хочет встать на колени — не позволяю. Сам становлюсь. Готовлюсь к терпению. Правда, какое уж там терпение? Я, может, без души, без совести и вообще неправильный. Но мне терпеть не приходится. Мне до одури, до щекотки в деснах хочется и языком провести по выступающей вене вдоль члена, и губами головку обхватить, и чуть глубже в рот втянуть, и выпустить — и снова втянуть.

Второй врожденный талант? Не знаю. Я живу ощущениями. И хриплыми стонами Снейпа живу тоже. И мурашками живу вдоль позвоночника. Чистыми такими мурашками, ясными. Никакими вовсе не грязными.

* * *

— Что со всем этим делать, знаешь?

В комнате Снейпа кровать не скрипит и ставни не закрыты. Утреннее солнце льется сквозь стекла, сияет на полированной спинке, смотрится в зеркало — и разлетается бликами по стене.

— Жить, — отвечаю.

И действительно так думаю. Мне грезится, что я тысячу лет спал, как принцесса из сказки. А потом, однажды вечером, на кухне, среди тостов, варенья и сахара вдруг проснулся и понял, сколько вокруг воздуха свежего. Какое лето у нас дивное. Не дождливое совсем. Жаркое.

Мы живем. Что-то варим в лаборатории. Зелья не всегда получаются. Потому что не всегда руки можно расцепить, не всегда можно друг от друга оторваться. Вот когда у нас выходит, тогда и получаются прекрасные зелья. Но часто выкипают. Часто. Мы живые люди и ошибаемся. Нас зелья не очень уж заботят.

Я уже на третий день понимаю Сириуса. Понимаю до сведенных лопаток, до дрожи в коленях, до скомканной простыни и закушенного уголка подушки.

Он не из мести, не для того чтобы поиздеваться. Точнее как. И для этого, вот точно — и для этого, потому что любая злость всегда от беспомощности.

В Снейпа, в Северуса, влипаешь по уши. В жалящие поцелуи, в нежность, которая пробивается иногда в каком-нибудь случайном поцелуе в затылок, в каких-нибудь случайных, поглаживающих щеку пальцах. Да, иногда. Когда среди ночи я просыпаюсь и чувствую, как сильно он меня обнимает. Прижимает к себе. А за окном, на трассе, машины гудят, и свет от неоновых реклам яркими пятнами украшает пол нашей крохотной комнаты.

В Снейпа, в Северуса, влипаешь по уши. И не представляешь, как жил до этого. У Сириуса, уверен, все было так же. И он ненавидел это чувство, истреблял свиданиями-изнасилованиями, кальсонами, подаренными к выпускному, злобными письмами. Истреблял, но не мог отказаться от свиданий.

Я не истребляю. Я каждую ночь переживаю маленькую смерть — от нежности, от чего-то терпкого в горле, от сведенных пальцев и влажных поцелуев в затылок. Маленькая смерть среди огромной такой, всепоглощающей жизни. Ни на что не променяю. Ни на что.

— Рапорт для Кингсли, — говорю я как-то за завтраком. — Мне надо в министерство. Часа на два.

Невыносимые два часа расставания. Но я не могу иначе. Совсем не могу. Есть ведь работа. Долг есть. Я немного так выключился. Как-то капельку отрешился. И — это неправильно. Единственная неправильность, которая волнует меня среди занавесок, что покачиваются под теплым летним ветерком. Среди холодных пальцев, которые легко-легко касаются моего запястья. Среди самой чистой любви, которой я переполнен, которая прорывается в неизвестно зачем брошенном:

— Подождешь меня?

— Ты не вернешься, — просто отвечает Северус. — Кингсли тебе мозги вправит. Объяснит, что к чему. Я не подделывал воспоминания. Но — не собираюсь доказывать.

И не надо доказывать. Вот совсем не надо. Я разгадал тайну равновероятности. Я знаю, что воспоминания настоящие, но немного измененные. Без Сириуса Блека. И это — к лучшему.

* * *

— Воспоминания Снейпа настоящие. Готов подтвердить под веритасерумом.

Кингсли, прищурившись, смотрит на меня. Долго так смотрит. Потом достает палочку, взмахивает и громко, четко говорит:

— Фините инкантем.

Никогда не думал, простое заклятие может так взбесить. Никогда не думал, что смогу склониться над столом и в сантиметре от лица Кингсли прошипеть:

— Я сказал: воспоминания Снейпа настоящие.

— У тебя засос на шее, — спокойно говорит Кингсли. — Не Империо, тогда что? Амортенция? Зелье подчинения? Может, Снейп сам мне расскажет?

— Зелье увольнения.

— Это заговор, — все так же спокойно говорит Кингсли. — Да, заговор. И я бессилен. Они нашли слабое место. Ты сам подумай, Гарри. Вот сядь и подумай: с чего бы тебе увольняться? Что Снейп тебе наговорил?

— Ничего. Мы мало разговаривали.

Ничего не наговорил. Это все я. Я сам. Проснулся однажды утром, долго слушал, как дышит Северус, и думал, что было бы, если бы вдруг да ворвались в нашу тесную комнату авроры. Сказали бы: «Мистер Снейп, мы проводим дополнительное расследование по делу о Пожирателях Смерти. Будьте любезны следовать за нами».

Сколько раз я произносил эту фразу? Одиннадцать. Одиннадцать раз. Семь виновных. Я шел за подследственным. Шаг в шаг. За моей спиной всегда кто-нибудь да плакал. Я бы не плакал, конечно, если бы уводили Северуса. О нет. У меня этот... прирожденный талант. Я бы защищал. И стал бы государственным преступником.

Потому что война закончена. Потому что, если уж говорит наш Кингсли, что все прощены, что нет виновных среди тех, кто признал новую власть, то так и должно быть. Без исключений. Даже если на моем столе лежат неоспоримые доказательства вины. Наплевать. Если все прощены, то все прощены. Без всяких «кое-кто не прощен». Без равновероятности.

Я однажды это понял как-то слишком уж остро. Дыхание Северуса согревало затылок. Зеленщик под окном ругался с какой-то леди. Яркие солнечные лучи дрожали на паркете.

Я лежал, дышал полной грудью, жмурился и думал, как же хорошо, что война, наконец, закончилась. Вот пусть и для меня одного закончилась — все равно хорошо.

— Увольняйся, — кивает Кингсли, — увольняйся, сейчас тебя удерживать бессмысленно. Когда поймешь, возвращайся. Поговорим. Ладно?

В знойный полдень я выхожу свободным человеком. И приношу в Тупик Прядильщика новость о свободе.

— Следствие закончено, — говорю, — и над тобой, и над Малфоями. Не официально закончено, а по-настоящему.

У Северуса в руках какая-то пробирка, доверху наполненная темно-зеленым зельем. Паркет я давеча чистил заклинаниями. Снова грязный. В темно-зеленых пятнах.

— Как ты это сделал?

В темно-зеленых пятнах и в осколках. На моих плечах тяжелые руки Северуса. В коридоре темно, ни одного окна ведь, но все равно — так много воздуха. Я вдыхаю глубоко и говорю, говорю на одном дыхании, рассказываю о том, что однажды утром понял. Рассказываю — и не могу остановиться.

— Нет равновероятности, — говорю, — нет. Или все виновны — или все оправданы. И темные убивали, и светлые. Это война была. Каждый защищал свое. Кингсли говорил, что нельзя допустить второго Волдеморта. Но, понимаешь, Северус, как его не допустить, если он уже существует? Улыбается вот с колдографий в «Пророке», посылает распоряжения в Аврорат — и мы ведем на допросы тех, кто официально оправдан. Волдеморт убивал быстро, мы — медленно. Но тоже убиваем. Каждый ведь ждет, что однажды в его дверь постучат авроры. Больше не хочу. Достаточно.

— Кингсли — не Волдеморт, — Северус качает головой. — Он во многом прав. Он защищает страну. Он очень старается.

— Тогда пусть не скрывает. Нужны не допросы под веритасерумом, а открытые заседания Визенгамота. В присутствии Скитер. Чтобы каждый знал, в чем его могут обвинить. Чтобы каждый знал, что будет не оправдываться, а защищаться. Потому что война продолжается.

— Понял все-таки, — Северус улыбается. — Давно?

— Пару дней назад. Представил, что не я аврор, а за дверью авроры. Уводят тебя под конвоем. Вернешься, не вернешься? Мерзейшая равновероятность. Я не хочу больше в этом участвовать.

— Как твой молодой человек?

Касаюсь кончиками пальцев губ Северуса.

— Мой молодой человек улыбается.

Глава опубликована: 21. 09. 2013

* * *

Я ни разу не дарил Северусу кальсоны, ни разу не ставил его на колени, не связывал руки за спиной, не вынуждал к терпению. Между нами было что-то такое хрупкое, хрустальное, чистое, чуждое веревкам и пощечинам.

Чуждое, но закончившееся так же. Утром в доме нет Северуса. Нет старого чемодана из кладовки. Нет банки кофе из кухни.

Утром в стране нет Малфоев. Рон смотрит на меня растерянно и спрашивает:

— Уволился? Ты что, Гарри, ты правда уволился?

Сириусу Блеку однажды была показана темная метка. Продемонстрировано величие. Мне показана свобода. Вот та абсолютная, за которую я боролся, которую я вытряс из Кингсли, за которую мне было заплачено сполна. Да, заплачено больше, чем я заслуживаю.

— Ты что, Гарри, ты что, ты... Слушай, я ни черта не понимаю. Ты никогда не плакал. Ты... ты это... Ты и сейчас не плачь. Хрен с ним, с Авроратом. Как-нибудь образуется.

Оно все никак не образовывается. Я честно переждал пару дней. Честно надеялся, что придет какое-то понимание. В нашей стране каждый человек имеет право на свободу. Я надеялся прочувствовать это.

Перечитывал письма Сириуса. Перечитывал дневник Снейпа. И одно понимал с отчетливой ясностью. Сириус за свою невозможную, грязную любовь расплачивался Азкабаном. Я за чистое, хрупкое, хрустальное расплачиваюсь добровольным заточением в доме Северуса.

У меня нет других выводов — закончились мысли. Хорошо, что хоть виски не заканчивается.

— Ничего, Гарри, ничего, все пройдет, перемелется, — говорит навестивший меня Кингсли. — Значит, не зелье все же. Чем он тебя взял?

Сохраненными злыми письмами. Дневником с размытыми кое-где строчками. А еще — потрясающей искренностью. Мне не было обещано ничего, не было никаких клятв в верности. Я могу до старости сидеть в его доме и ждать возвращения — Северус имеет полное право не вернуться.

— Что ж, молчи, — Кингсли залпом выпивает любезно предложенный мной виски. — Ты же говорил, что у нас настоящие воспоминания Снейпа, правильно?

Киваю. Все правильно. Чуть-чуть неполные, но настоящие.

— Раз настоящие, пусть катится на все четыре стороны. Он не опасен. И Малфои не опасны. Мы проверяли тысячу раз. Ты прав, я перестраховался. Ничего, да, ничего страшного. Перемелется.

— Вы можете уничтожить арку в Отделе тайн? — все же спрашиваю заплетающимся языком.

Мало ли? Такая дурацкая надежда. Может, Северус вернется. Пусть не ко мне, пусть к Сириусу. Так, будем иногда видеться, мне этого будет достаточно.

— Я могу? — у Кингсли огромные глаза — синеватые белки, темно-коричневая радужка. — С ума сошел?

Не врет. Меня не провести. Врожденный талант. Я всегда чувствую подвох. И с Северусом бы почувствовал. Только он меня не обманывал ни разу, ни в чем.

— Если бы я мог, — Кингсли качает головой и доливает себе виски. — Ох, Гарри, если бы я мог... Знаешь, тогда Волдеморт был бы действительно невозможен. Это ж представляешь, какая бы магическая сила у меня была — как у древних... Если бы я мог, то в нашей стране был бы порядок, а не то, что сейчас — заговор на заговоре.

Кингсли не ошибается. Действительно заговор на заговоре. Я узнаю совершенно случайно, когда на Диагонн-аллее встречаю Риту Скитер.

— Уволился, — говорит она вместо приветствия, — умничка ты наша. Сказал " нет" произволу.

— Мисс Скитер, вы знаете все, — говорю я вместо приветствия. — Можно ли разрушить арку в Отделе тайн?

Кто-то лгал — или Кингсли, или Северус. Мне все равно, кого спрашивать об арке. Тошнит от равновероятности.

— Не знаю, Гарри, — Скитер пожимает плечами. — Разное говорят. Кто-то верит, что министру все под силу, кто-то хохочет. Арка — это древняя магия, недоступная нам сейчас. Тоскуешь по Сириусу? Такой был красивый мальчик. Самый красивый мальчик в Хогвартсе. Столько сердец разбил. Даже я попалась... Ты бледный, Гарри. Пойдем, угощу тебя кофе.

Кофе и пирожными я угощаю мисс Скитер сам. Она счастливо улыбается: в нашей свободной стране снова можно писать о чем угодно, и популярность «Пророка» возрастет. Последний год почти не читали газет, было неинтересно — печатали одно и то же.

— Вкусный кофе, потрясающий, — говорит мисс Скитер, постукивая тонкими пальцами по столу, — я не понимаю этой бескофеиновой гадости. Северус меня не раз угощал. Химия. Маггловская химия. Он со своими зельями всякого напробовался, не чувствовал, видимо. Я не отказывалась из вежливости. Пила. До сих пор мороз по коже.

Я не отвечаю. Складываю мелодию из стука мисс Скитер и напеваю про себя. У меня нет мыслей. Говорить не о чем.

— Что молчишь, Гарри? Да, у нас был крохотный заговор, — Скитер подмигивает. — Я навещала Северуса в Мунго и уговаривала пить нормальный кофе, гробить здоровье, лечиться до умопомрачения, не выписываться. Объясняла, что в нашей стране один герой — Гарри Поттер. Все остальные рано или поздно окажутся под следствием. Гарри Поттера бросила девушка, он не знает как жить. Для него продолжается война — Кингсли это на руку. Вот и воюем.

— На руку?

— Кингсли — неплохой человек, — мисс Скитер болтает в чашке остатки кофе. — Правда, не министр он, а аврор. Привык решать все проблемы с помощью силы. Раз стал министром, учись действовать иначе, учись договариваться. Прекращай душить, я так считаю. Согласен?

Еще бы. Когда твои мысли озвучивает кто-то другой, ничего и быть не может, кроме согласия.

— Согласен, мисс.

— Вот и Северус был согласен. Он говорил, что если в Аврорате не будет Гарри Поттера, то Кингсли придется идти на компромисс. Северус еще в мае мне пообещал, что постарается помочь. Сумасшедший такой. Намекнул Кингсли, что передал тебе поддельные воспоминания. А потом угощал меня своим бескофеиновым кофе и смеялся, рассказывал... Гарри, мальчик, что с тобой? Ты так побледнел.

«Ты так забавно бледнеешь, Северус, когда я улыбаюсь тебе при всех. Сегодня, в восемь вечера, у Выручай-комнаты».

«Все в порядке, мисс, — в который раз сообщаю я снежному шару на столе Северуса. — Все хорошо».

Все хорошо. А кофе бескофеиновый. Можно пить литрами и спать спокойно. Если хочется, конечно, если перед тобой не стоит цель убедить упрямого Гарри Поттера в том, что проблемы не решаются силой.

Только вот на упрямого Гарри Поттера не действовали слова. Неуслышанным остался даже намек на арку. У Гарри Поттера были другие проблемы. Играли гормоны, но сходить на свидание было невозможно — работа ведь. Оставался один способ убеждения. Оставалось единственное, чем можно было пронять Гарри Поттера.

Приходило ли это в голову Северусу? Рассматривал ли вариант вот после того, как я признался, что предпочитаю мужчин? Или так, или пропустил мимо ушей, как я все разговоры о будущем Британии? Или выбора уже не было, когда я подошел к нему на кухне, положил руки на плечи и поцеловал?

«Ну и кто из нас лучше, Сириус? — спрашиваю, постукивая ногтем по колдографии. — Ты его вынуждал, ставил на колени. И я, получается, вынуждал. Тоже ставил на колени. Мы с тобой плохие или хорошие? »

Сириус улыбается и поправляет волосы. За окном, на трассе, гудят машины. В стеклянном шаре летят и летят снежинки.

У меня есть виски, дневник, письма и ощущение справедливости. У меня есть пустой дом и простор для воспоминаний.

Вот на этом журнальном столике, у камина, я лежал, раскинув руки, согнув ноги в коленях, и наслаждался быстрыми, жалящими поцелуями. Я кричал, когда чувствовал, как язык порхает между разведенных ягодиц. Я умолял не останавливаться — и Северус не останавливался. Это время замирало, чтобы рассыпаться каплями по моему животу, чтобы разлететься осколками пробирки в холле, чтобы побежать дальше, а воспоминания оставить мне.

Каждое свидание как изнасилование. Реальное, когда за спиной связаны руки, или другое, страшное-страшное, когда все по доброй воле. Когда делаешь, когда очень не хочешь, но делаешь, потому что нет выхода — надо ведь, иначе никак.

Не осуждаю, что сбежал. Вот совершенно не осуждаю. Будь я на месте Северуса, тоже умотал бы на край света.

«Все в глазах, верно? » — спрашивает и спрашивает воображаемый Северус.

Киваю. Соглашаюсь. Доливаю виски и пью залпом.

«Вы спокойно спите, Поттер? » — спрашивает и спрашивает воображаемый Северус.

Качаю головой. Я черт знает сколько времени не сплю спокойно.

Как тут спать? Я натворил что-то страшное. Я придумал себе чудесный мир. Просто после Битвы у меня не стало своего мира: Джинни ушла к Дину.

Я когда-то мечтал о собственном доме. О том, чтобы меня встречали по вечерам, разговаривали, целовали на ночь. Я мечтал о собственном доме — все рассыпалось. У меня больше не было своего мира, а вот чужой внезапно появился. Не очень уж красивый, не очень уж радостный, но наполненный таким сумасшедшим чувством, что я нырнул с головой и отказался выныривать, потому и натворил что-то страшное.

Повторил в реальности сумасшедший мир: поставил на колени, вынудил. Спали обнявшись под светом неоновых реклам. У Северуса были острые лопатки, ледяные пальцы, сухие губы. Машины гудели. Было столько нежности.

Я никогда не плакал, Рон говорил. И сейчас не плачу. Просто губы дрожат, может, от холода. Может, оттого что камин давно погас. Может, оттого что виски было слишком уж много. Может, оттого что сова уже пять минут настойчиво стучит в окно, а я боюсь открывать.

Что-то поднимается из глубины души: сидеть, замереть, не двигаться — как бы еще чего-нибудь не натворить.

Сова будет биться до утра — она не виновата в моих ошибках. Можно, в конце концов, не читать никаких писем. Просто дать птице пару кнатов, а себе налить еще чуть-чуть виски.

Не читать то, что лежит в неподписанных белых конвертах, совершенно невозможно. Я оправдываю себя врожденным талантом и непереносимостью любых секретов.

В конверте цепочка порт-ключа и записка: «Спасибо за все, Гарри».

Без подписи, но этот почерк я не могу не узнать.

«Спасибо за все, Гарри».

Цепочка порт-ключа. Нужно решение. Можно оставить, наконец, Северуса в покое. Я и оставил, у меня даже получилось: не посылал совами писем, не расспрашивал знакомых, вот хоть ту же Скитер. Я оставил его в покое, потому что свобода не свобода, если не полная, не абсолютная.

Можно швырнуть цепочку в камин. В конце концов, у меня есть старые письма, дневник, дом и воспоминания. Можно закончить эту нелепую историю.

«Спасибо за все, Гарри».

Можно закончить сейчас, но невежливо получится.

Разрываю цепочку — и через минуту в залитой солнцем комнате говорю Северусу, стоящему у окна: «Пожалуйста».

— Ты все равно уволился, и тебе нечего делать.

Он подходит, кладет мне руки на плечи, внимательно смотрит в глаза.

«Все в глазах, верно? »

Не отвожу взгляд. Мне нечего скрывать — пусть выплескивается то, что переполняет. То, чему все равно не подобрать названия. Когда горло пересыхает, когда вдруг улыбаешься, когда не можешь не улыбаться.

Как бы там ни было. Грязное или чистое. С веревками на запястьях — или хрупкое, хрустальное. Главное, что Северус улыбается в ответ. Главное, что пальцами зарывается в волосы и притягивает ближе.

Плевать на будущее и на прошлое. Сейчас от Северуса пахнет кофе. Может, обычным, может, бескофеиновым — это все равно. Это совершенно все равно. Губы у него нежные.

Глава опубликована: 21. 09. 2013

КОНЕЦ