Felix Youssoupoff 23 страница

С тех пор как матушка поселилась у нас в Булони, ангел мира, казалось, воцарился у нас. Но, верно, наскучили мы ему скоро, и он улетел.

Некий князь Юрий Козловский объявил мне о себе совершенно оскорбительным письмом. Двумя годами ранее совершив своей книгой одну подлость, писал он, совершил я и другую, в недавнем номере «Детектива» обвинив государей наших в желании заключить сепаратный мир! А ведь клевета сия опровергнута даже таким предвзятым и злобным сборищем, как следственная комиссия Керенского!

Я попросил купить мне этот номер. До сих пор и не ведал я, что существует такая газета. Действительно в ней была помещена гнуснейшая статья о частной жизни императорской семьи за подписью князя Юсупова.

Новый поклеп и, возможно, новый суд.

В отсутствие мэтра де Моро-Джаффери я обратился к адвокату Шарлю-Эмилю Ришу. Мэтр Риш был знаком нам и нами уважаем как человек и юрист. Стараниями его тотчас направили протест главному редактору «Детектива» и дважды прислали с предупреждением судебного исполнителя. После чего сей «Детектив» соизволил напечатать опровержение, добавив извиненье за опоздание. Остальные газеты, из профессиональной солидарности доселе молчавшие, разразились опровержением также.

Редакция «Детектива» объясняла, что получила информацию от агентства «Опера-Мунди-Пресс», которое за подлинность ее ручалась. Со своей стороны, «Опера-Мунди» валило вину на венскую газету «Нойес Винер Тагеблатт», а та уверяла, что во всем виноват репортер ее, некий еврей Тасин. Путем бесконечной переписки удалось наконец добиться письма от Тасина, в котором признал он, что статья – его собственная выдумка. И, тем не менее, Козловский, хоть и знал подноготную аферы, все же купил и разослал несколько номеров пресловутого «Детектива», приложив к каждому копию своего письма ко мне, в разные гражданские и военные круги русской эмиграции. Судите, каково было впечатление. Председатель «Высшего монархического совета» Александр Крупенский, знавший, как и Козловский, все дело, поручил члену совета графу Гендрикову напечатать в газете монархической партии «Двуглавый орел» статью против меня злее даже, чем письмо Козловского. Статья была зачитана на их партийном собрании и единодушно одобрена сим ареопагом. Никто и пикнуть не посмел против, даже давнишний друг, с которым дружил я тридцать лет, также член совета. Глубоко меня удручила трусость его.

Теперь я вчинил иск главному редактору «Орла» г-ну Вигуре, Крупенскому и автору статьи.

Монархисты выслали ко мне парламентером друга-предателя. Но визит его ничего не изменил. Суд состоялся, я выиграл.

Матушка была оскорблена статьей не менее моего. Она позвала к себе Крупенского и, когда тот явился, сказала ему, не подав руки и не предложив сесть: «Я пригласила вас, господин председатель, с тем, чтобы сообщить вам, что я выхожу из монархической партии и надеюсь никогда более вас не встречать».

Посетитель убрался с позором.

Мой шурин Никита, жена его и еще несколько человек последовали матушкиному примеру и также вышли из партии. Вскоре «Двуглавый орел» прекратил свое существование.

1931 год был для меня годом огромной утраты. Дорогая моя подруга Анна Павлова, величайшая балерина, изяществом и талантом покорившая мир, 29 января умерла в Брюсселе от пневмонии. Было ей 49 лет. Она навсегда останется самым волнующим и поэтическим воспоминанием молодости моей.

В тот же год, почти в то же время, узнали мы о похищении генерала Кутепова. Известие это опечалило всю русскую эмиграцию. Председатель «Русского общевоинского союза», сорокавосьмилетний генерал был человеком энергичным, мужественным и смертельно ненавидел большевиков. Возвращаясь к себе пешком, он был похищен средь бела дня, в двух шагах от своего дома, тремя субъектами, один из которых был в форме полицейского. Этот «ажан» прохаживался по улице, а двое в штатском выскочили из автомобиля, стоявшего неподалеку, схватили генерала и затолкали в автомобиль силой. Псевдополицейский сел в машину также, и только их и видели.

Весть о похищении появилась в газетах лишь несколько дней спустя. Поднялся шум, но похитителей уже и след простыл. Следствие тянуло-тянуло, а вытянуть не смогло. Судя по всему, генерал был увезен в Москву. Впоследствии ходили какие-то слухи о даме в бежевом пальто, якобы сидевшей в машине в момент похищения.

Я хорошо знал Кутепова. Он частенько заглядывал к нам в ресторанчик «Мезонет» на улице Мон-Табор. Директриса, г-жа Токарева, принимала его заискивающе-любезно, что генералу было явно лестно. После похищения, однако, Токарева ликвидировала все дела и уехала в Соединенные Штаты.

Махараджи я не видел с тех пор, как водил его за нос, прячась в Париже. Я уж решил было, что поссорились мы навсегда, как вдруг махараджа позвонил мне по телефону. Сообщил, что приехал в Париж, и пригласил поужинать в один из ближайших дней.

Встретил он меня как ни в чем не бывало, ни разу не вспомнив о прошлом, и снова позвал ехать с ним в Индию. Что маньяку было от меня нужно? Зачем он прицеплялся ко мне с этой Индией? Не затем ведь, что искал себе попутчика! Постоянные мои отказы не обескуражили его. У него явно было что-то на уме. Он приехал с визитом к матушке в Булонь и стал уговаривать ее и Ирину, чтобы те, в свой черед, уговорили меня ехать с ним в Индию. Обе отвечали, что я давно совершеннолетний и сам в состоянии принимать решения. Он не стал настаивать и пригласил меня съездить с ним на несколько дней в Шотландию, в замок, который арендовал он на рыболовный сезон.

Тут я задумался. Матушка и Ирина отговаривали, и рассудком я понимал, что они правы, но, как всегда, любопытство и жажда неизвестности оказались сильней.

Шотландия, где побывал я, учась в Оксфорде, в те поры предстала мне смесью Финляндии и Крыма. Смешение показалось мне удачнейшим. На сей раз увидел я совсем иной край: суровый и дикий. Сам замок, затерянный в горах, вдали от людского жилья, был зловещ и мрачен. Высокие стены из серого гранита и зубчатые башни скорее напоминали тюрьму. В замке сводчатые залы были темны, холодны и сыры. Покои верхних этажей сообщались между собой лабиринтом лесенок, коридоров и галерей, где ничего не стоило заблудиться.

Хозяин мой расположился на втором этаже. Я поселился на третьем, а рядом со мной – молодой махараджев адъютант, единственный, кто за время нашего с махараджей знакомства не был господином сменен. Однажды я по неосторожности заметил махарадже, что он весьма часто меняет челядь, и спросил почему. Махараджа промолчал, давая понять, что замечание и вопрос бестактны, и, помнится, я встревожился. В данной ситуации я тем более рад был увидеть старого слугу, которого считал уже почти другом.

Махараджа принимал меня с распростертыми объятиями и не отпускал от себя ни на шаг. Ели мы в его комнатах. После полудня вместе удили лососей. В голубой сетке, которой от комаров он окутывал лицо, как вуалью, выглядел он комично, но и пугающе. По вечерам долго беседовали у камина, притом об Индии более не было и помину.

Вскоре, однако, на сцену вышло новое лицо. Некто в монашеской рясе, прибывший из Индии. Человек он был молодой, образованный весьма широко и в совершенстве владел английским и французским. Необычайно поразили меня его глаза. От них, сверлящих и властных, тотчас становилось не по себе. Руки у монаха были длинны, тонки и ухожены, как у женщины.

Взял он привычку по вечерам приходить ко мне и часами беседовать о вере и философии. А уходил он – приходил мой сосед, желавший знать, о чем говорил со мной странный монах. В результате я перестал спать и нервы мои расстроились. Наконец в один прекрасный вечер после ухода монаха опять пришел милый друг-сосед и огорошил меня.

– Уезжай скорей из этого чертова логова, – сказал он. – Махараджа заманил тебя в ловушку. Беги, пока не поздно.

Я стал спорить, но он продолжал:

– Еще чуть-чуть – и ты у них в руках. Сам не заметишь, как покоришься и лишишься воли. Они сделают с тобой все, что хотят. А хотят они увезти тебя в Индию.

– Но какого черта я им сдался в Индии?

Сосед не ответил.

Слова его мне показали, что и впрямь уже попал я под чужое влияние. Сосед прав: я теряю контроль над собой и собственным разумом. Взгляды махараджи и монаха преследуют меня. И напоминают другие взгляды… Бежать отсюда, чтобы не поддаться гипнозу, бежать как можно скорей.

Друг-сосед не скрыл, что рискует жизнью, предупреждая меня. Но, когда ушел он, мелькнуло подозрение: а ну как это враг в личине друга и приставлен шпионить за мной? И перепугался я не на шутку, ведь мог в любой миг очутиться беззащитным пленником. Я подумал о всех, кто мне дорог: о матери, жене, дочке, друзьях, которых бросил я, чтобы попасться так глупо, угодить в мышеловку. И единственным желанием стало вернуться и увидеть родных и близких. Я упал на колени и простыми, но из самого сердца словами стал молить Господа прийти на помощь.

Верно, так и заснул я в молитве, ибо на другой день пробудился одетый, на полу у собственной кровати. Проспал я всего несколько часов, но встал твердым, сильным и решившимся. Не хотелось, однако, уехать, не выведя махараджу на чистую воду. Все ж интересно было узнать, на что я понадобился ему в Индии. В тот же вечер после ужина я взял быка за рога – прямо спросил хозяина, какие у него на меня виды.

Махараджа таинственно улыбнулся.

– Какие виды, мой дорогой? Для начала скажу, что вы созданы не для той жизни, какую ведете. Я уж сколько раз намекал на то. Вам потребны уединение и медитация. В тиши и вдали от людей вы сосредоточитесь и будете расти духовно. В вас есть способности, о которых вы и не знаете даже, зато знаю я. Вы – избранный. Хочу представить вас своему гуру. Он живет в горах. Просил он привезти вас, чтобы учить десять лет и сделать из вас йога.

– Да нет во мне ничего такого, – возразил я. – И вовсе не создан я медитировать десять лет при вашем гуру. Я люблю жизнь, семью и друзей. И по натуре я кочевник и терпеть не могу сидеть в одиночестве.

Пропустив мои слова мимо ушей, махараджа продолжал:

– Когда в 1921 году я поехал в Европу, учитель сказал мне: «Ты встретишь человека, который поедет за тобой и станет моим учеником, а после йогом». И описал приметы его – в точности ваши. Когда я увидел ваш портрет у англичанки, то через нее познакомился с вами и вас узнал тотчас. Для такого, как вы, ничто земное существовать не должно. Вы должны поехать и поедете.

Я помолчал и внезапно спросил:

– Вы верите в Бога? Глаза его сверкнули.

– Да, – сказал он сухо.

– Ну, а коли так, положимся на Господа и да будет все по воле Его.

С этими словами я вышел и отправился к другу-соседу пересказать ему разговор и проститься, ибо решил я ехать на другой день.

Друг пожал плечами.

– Ты не знаешь махараджи, – сказал он. – Если вбил он что себе в голову, не остановится ни перед чем. И уехать тебе не даст.

«Посмотрим», – подумал я.

Утром я уложил чемоданы и заказал автомобиль, чтобы ехать на вокзал. Махараджа, узнав о том, заказ отменил.

Но претило мне бежать тайком, как вор, не простясь с хозяином. Я перекрестился и спустился к нему. Он сидел в халате и читал газету.

– Я пришел проститься и поблагодарить за гостеприимство, – сказал я. – И буду вам очень признателен, если вы отвезете меня на вокзал. Потому что иначе я опоздаю на поезд.

Не говоря, не глядя, махараджа встал и позвонил. Вошедшему слуге он велел подогнать к замку автомобиль. На глазах изумленных монаха и друга-соседа, стоявших у двери, я сел в автомобиль и укатил. На вокзал я прибыл благополучно, но в безопасности почувствовал себя, только сев в поезд.

Махараджи я более никогда не встречал. Спустя несколько лет узнал я, что, будучи в Европе, он сломал позвоночник, упав с лестницы. Его отнесли в автомобиль, и двое адъютантов в качестве лежака легли под него. Таким образом отвезли его в больницу, где умер он спустя несколько суток. Призадумался я, узнав стороной некоторые подробности о жизни махараджи. К примеру, он, осердясь на своего пони для игры в поло, велел забить его до смерти и сжечь у себя на глазах. Или тоже, бывая недоволен очередной женой либо адъютантом, заставлял их глотать толченое стекло. Еще говорили, в подвалах дворцов его были пыточные застенки, устроенные, впрочем, по последнему слову техники…

ГЛАВА 13

Колье Екатерины II – Предательство и смерть Полунина – Ликвидация наших предприятий –

Бесцеремонная мадам Хуби – Женитьба шурина Дмитрия – Как встречают судебных

исполнителей – Робер и Мари делле Донне – Тира Сейер

Средства, которые Полунину удалось достать нам, кончались. Наше финансовое положение ухудшалось день ото дня. Американец, снимавший у нас виллу на Женевском озере, пожелал купить ее, матушка согласилась. Но дом был давно уж заложен, так что получили мы за него всего ничего. Остатки драгоценностей находились у ростовщиков или в Мон-де-Пьете, а квитанции от них – у кредиторов в качестве гарантии. В наличии одни долги да угроза потерять последние заложенные украшенья, а заодно и жемчужину «Перегрину», единственную, которую матушка любила и носила. Она считала ее талисманом и о том, чтобы продать ее, и слышать не хотела. Уже и сдача ее в залог вызвала скандал.

До сих пор я не имел дела с процентщиками. Не знал, что за фрукт, и с чем его едят. По правде, ростовщики помогли мне выпутаться из дел довольно трудных, но зато и страдал я, бывало, по их милости. Однажды, просрочив с уплатой процентов, я потерял значительную часть брильянтов. А в другой раз еле выручил бесценное колье, принадлежавшее Екатерине II: ожерелье из розового жемчуга в несколько нитей, перехваченных большим рубином в брильянтовой осыпи. Ростовщик любезно предупредил меня, что, не заплати я такого-то числа до полудня процентов, он тотчас распорядится колье по своему усмотрению. Полунин взялся добыть деньги и принести их утром в последний день срока. Все утро я прождал его, глядя на часы. В половине двенадцатого его еще не было. Я решил бежать к ростовщику – умолять подождать. Черкнул записку Полунину, прося также немедля приехать к ростовщику, и бегу на улицу. Новая беда: нет моего автомобиля. И ни одного такси. Останавливаю автомобиль с элегантным испанцем за рулем. Кричу, что, если не буду через десять минут на улице Шатодэн, потеряю фамильную драгоценность, которой нет цены. Идальго мой рыцарски учтив и к тому ж азартен. Без двух минут двенадцать он подвозит меня к ростовщичьему дому. Взлетаю на шестой этаж и узнаю, что тип мой ушел только что и унес колье. Слетев вниз, не знаю, куда бежать. Была не была. Направо. Бегу. На бегу вспоминаю, что не узнаю его со спины. Хоть смейся, хоть плачь. Впереди идет человек со свертком под мышкой. Последнее усилие – я нагнал его… Он! Объясняемся. Он согласен вернуться и подождать Полунина…

Время идет. Полунина нет. Звоню в «Ирфе» – тоже ни слуху ни духу. Ростовщик нервничает, уже и сомневается. Наконец, предлагаю ему в залог свой автомобиль. Колье Екатерины спасено.

Полунин появился лишь спустя несколько дней. Доверие мое к нему с той истории пошатнулось, а скоро и вовсе пропало. С некоторых пор, оправдываясь, городил он невесть что. Перемена в нем казалась необъяснима. Прежде он по любому пустяку был сама точность, а теперь опаздывал на важнейшие дела. Если я упрекал его, он хватался за голову и говорил, что болен. Впечатление, что помешался. Наконец я посоветовал ему отдохнуть и предложил взять отпуск (бессрочный – подумалось мне). Больше я его ни разу не видел. Позже узнал я, что труп Полунина обнаружили в поезде, но тайна смерти его так никогда и не объяснилась.

* * *

По счастью, в самое трудное для нас время познакомился я с англичанином сэром Полом Дьюксом, жившим долгие годы в России и бегло говорившим по-русски. Заговорив со мной, он напомнил мне махараджу в том смысле, что тоже считал для меня великим благом пребывание в Индии. А тем временем занялся он поправкою наших дел, да так ловко, что на время действительно их поправил. Увы, матушка, от своей болезни и наших неудач ставшая раздражительной, обидела Дьюка необдуманными словами, и помощника мы лишились. Судьба, однако, и в другой раз улыбнулась мне, послав русского адвоката Сергея Карганова. Человек он был умный, знающий, да вдобавок и честный. Одному Богу известно, от чего он спас меня! Скорее всего, от тюрьмы. Ибо, привыкнув тратить деньги не считая, не слишком годился я для ведения крупных дел, какими занялся, и, разумеется, угодил во все ловушки, какие ожидают неопытных энтузиастов. Карганов был небогат, однако, чтобы помочь мне выпутаться, не колеблясь заложил свое именье, а жена его – драгоценности. Супругам Каргановым я признательный друг на веки вечные.

И все-таки даже самая умелая помощь могла лишь отсрочить катастрофу. Полунина более не было. И вскоре стало ясно, что предприятия придется ликвидировать. Удар был тяжел. Рушилось то, что в течение десяти лет мы строили, спасали, поддерживали. А от матушки, сдававшей не по дням, а по часам, приходилось все скрывать, и это не облегчало дела. Но выхода не было. Ирина считала так же.

Банки тем временем по-прежнему отказывали нам в ссуде. Пришлось просить клиенток «Ирфе» оплачивать заказ сразу же при получении, к чему дамы наши не привыкли. Деликатную миссию – предъявить счет – поручил я Булю. Когда заказчица отказывалась заплатить тотчас, Буль вставал на колени со счетом в руке, принимал простодушный вид и молил: «Фирма гибнет, помогите батюшке-князю! ». Тон и поза действовали безотказно. Клиентки, развеселившись и расчувствовавшись, платили, и Буль всякий раз возвращался с добычей.

Ранее несколько раз я видел вещие сны. То же случилось и теперь. Мне приснился мой друг Таухан Керефов и будто бы сидим мы с ним в казино Монте-Карло за игрой в баккара. Проснувшись, я под впечатлением тотчас решил ехать. Телефонировал Таухану на Корсику и сказал, что жду его в Монте-Карло в «Отель де Пари».

Трое суток мы играли запоем, притом все время удачно. Удивительно, что поехал я после сновиденья играть, несмотря на то, что игру как таковую ненавидел и никогда в казино не бывал.

Но, пока мне везло в Монте-Карло, газеты писали, что я прибыл в Бухарест, где король Кароль, дескать, намерен доверить мне управление всем своим имуществом. Пришлось звонить в Булонь и успокаивать матушку и Ирину, которые стали готовиться к очередному скандалу.

Началась ликвидация наших предприятий. Один друг наш, корсиканец Хосе-Жан Пелегрини, предложил содействие. И действительно, занялся он этим сложным и неблагодарным делом умно и совершенно бескорыстно. Главным и самым трудным было найти работу тем, кто по нашей милости ее потерял. Устраивать их пришлось несколько месяцев. Ликвидировали все предприятия, кроме парфюмерного – оно продержалось еще несколько месяцев. Вывод был один: для коммерции я не создан.

Матушке мы наконец во всем признались, и подавленность ее добавилась к нашей. Переживали мы и за отношение к нам мадам Хуби, огорчившее нас. Биби терпеть не могла тонкостей. Ее реакции были часто непредсказуемы, но всегда прямолинейны. Увидав, что мы разорены совершенно, она письменно уведомила нас, что нуждается во флигеле и дает нам неделю на сборы. Я отвечал ей также сухим письмом, что желание ее совпало с нашим, что флигель нам тесен и, кроме того, намерены мы переехать на житье в Англию. Я рассчитывал, что она не захочет выпустить нас из Франции и опомнится. Расчет оказался верен. Но Биби постыдилась просто переменить решение и сделала вид, что что-то не поняла и желает уладить недоразумение. Она призвала меня и держала такую речь:

– Слышь, светлость, хочу флигель подлатать и тебе, чтоб не теснился, дать спальню и ванную в доме на втором этаже. Зиночка пусть остается у себя. Она болеет, нечего ее дергать. А ты с Ириной и девчонкой, пока работать будут, поживи в гостинице. А еще хочу во дворе бассейн устроить с крокодилами.

Я согласился на переустройство, поставив условия ничего более не переменять до свадьбы моего шурина Дмитрия и праздничной по этому случаю пирушки у нас дома.

Дмитрий по натуре самый независимый из Ирининых братьев. Он всегда знал, что хотел, и делал, что хотел, ни у кого не прося ни совета, ни помощи.

Невеста его была восхитительна, и брак их, по общему мнению, обещал быть удачным. Вышло, однако, иначе. Родилась у них дочь Надежда, и, тем не менее, супруги разошлись несколько лет спустя.

Как только начались работы в булонском доме, Ирина уехала с дочкой во Фрогмор-коттедж. Что до меня, я устроился в «Отель Вуймон» на улице Буасси-д’Англас с Гришей и Панчем. Из Парижа я уехать еще не мог, так как ликвидационные дела не были закончены. Да и от матушки не хотелось уезжать. Она уж и так удивлялась, с чего вдруг мы все разъехались, бросив ее в Булони одну. «Одну» – сказала она для красного словца, потому что оставались с ней сиделка, две горничных и повар. К тому ж у нее что ни день были гости, да и я к ней захаживал, когда мог улучить минуту между дел, отнимавших еще довольно времени.

Однажды, придя к ней обедать, узнал я, что судебные исполнители явились наложить арест на наше имущество. Два субъекта с мрачными физиономиями и черными портфелями действительно ждали меня в гостиной. Вот так новость! Этого я никак не ожидал. Что ж, придется сделать хорошую мину при плохой игре. Напустив на себя беззаботный вид, я обратился к черным вуронам непринужденно и приветливо:

– Господа, – сказал я им, – вы тут у русских людей. Уважьте же наш обычай, выпейте со мной рюмку водки.

Вуроны переглянулись, слегка сбитые с толку. Не дав им время опомниться, я велел принести водки. Первая рюмка пришлась им по вкусу. Повторили раз, еще раз, еще много-много раз… Я решил, что созрели они послушать музыку. Добил я их цыганским романсом. Еще бы немного, и они сплясали бы казачок. У себя в комнате матушка сидела как на иголках. То и дело она посылала за мной и понять не могла, почему в ответ я завел граммофон. Наконец, незваные мои гости отбыли, унося с собой ордер на арест. Расстались мы лучшими друзьями.

– А вы, русские, – ничего! – кричали они, фамильярно хлопая меня по плечу. – Чертовски славные ребята!

Свиделись мы с ними и снова, но тогда уж дело отчасти поправилось: составили лишь опись имущества. Ареста так никогда и не наложили.

«Отель Вуймон» принадлежал родителям добрых моих друзей Робера и Мари делле Донне. Мари, замужем за бароном Васмером, была самобытна и обаятельна. В отеле она занимала небольшой номер. У нее всегда было жарко натоплено, притом вещи всюду валялись как попало. Но и беспорядок этот имел свой шарм. Здоровья Мари была слабого и почти все время лежала в окружении друзей и поклонников, как правило, писателей и людей искусства. У нее познакомился я и сдружился с секретарем ее отца, Алексеем Суковкиным, милым юношей, застенчивым и мягким, жившим в собственном мире мечтаний и грез. Он тянулся ко мне всей душой, но и корил меня за беспорядочную жизнь. В конце концов он увлекся буддизмом и уехал на Тибет, где постригся в монахи.

По вечерам, после хлопотного дня, хотелось мне отвлечься и развлечься, и я с радостью уходил куда-нибудь и брал с собой весельчаков-кавказцев Таухана с Русланом, старого друга Альдо Бруши и одного из племянников своих, Марселя де ля Арпа. Иногда составляли нам компанию и Робер с Мари. Пришла весна, и чаще всего мы отправлялись за город. Излюбленным местом стало Коломбье, имение баронессы Тиры Сейер в Сель-Сен-Клу, розовый дом, чудесно вписавшийся в зеленый ландшафт. Розовым дом был и внутри, и веяло от всего непередаваемым очарованием. С Тирой Сейер мы познакомились еще накануне войны 14-го года. Потеряла она поочередно троих мужей: Анри Менье, русского Елисеева и, наконец, Ришара-Пьера Бодена, журналиста, кинокритика из «Фигаро». Овдовев в третий раз, она взяла свою девичью фамилию. Подругой она была отличной, хозяйкой утонченной, а еще замечательной музыкантшей. Прекрасный голос добавлял чар к ней, и без того чарующей греческой своей красотой. С годами не убывала ни красота, ни обожатели. И нрав Тиры оставался мягок вопреки выпавшим на ее долю испытаниям. Глубокая вера помогла ей принять и смиренно вынести все. Ныне Тира живет в Люксембурге, ни с кем не видясь, в доме, который устроила по своему вкусу. Живет наедине со своими воспоминаниями, написала две книги мемуаров: «Да, любила» и «Ум сердца».

Однажды, проведя вечер в Коломбье, возвращались восвояси очень поздно. По дороге мне захотелось пить. Предложил я остановиться у сен-жерменской гостиницы и зайти пропустить стаканчик. Вся гостиница спала, включая портье. Тот храпел у настежь распахнутой двери. Мы, гуманно не будя его, спустились в кухню. Ряд холодильников: ешь-пей – не хочу. И мы угостились на славу, да еще соснули в пустом номере на втором этаже. А потом, сытые-пьяные-нос-в-табаке, оставив с лихвой на стойке деньги за ужин, вышли, как вошли, под храп портье у двери, все так же раскрытой настежь.

В ту пору хаживал я в мастерскую Клео Беклемишевой, талантливой скульпторши, жившей с сестрой на Монмартре. Средства у сестер были очень скромные, но принять они умели. Сколько гостей соберется, сестры в точности никогда не знали, однако ж тепла и радушия хватало на всех. В доме у них встречал я многих художников и всю монмартрскую богему.

Работы в Булони закончились, и не без сожаленья покинул я мирный приют «Вуймона» и дорогих своих делле Донне, подаривших меня дружбой и лаской, столь нужными мне в те дни.

ГЛАВА 14

1931-1934

Второе бегство Вилли – Развод и новый брак мадам Хуби – Смерть вел. князя Александра –

Фильм о Распутине – Квартирка на улице Турель – Тяжба с «Метро-Голдвин-Майер»

Нововведения мадам Хуби в булонском доме я одобрил, за исключением окон в своей новой комнате, выходивших на двор. Биби велела покрыть стекла охрой и разрисовать верблюдами. Не видел я больше ни цветов, ни неба, ни птиц. Одни верблюды. Местами я немедленно соскреб краску, чтобы хоть чуть-чуть видеть, что делается на свете.

Разбуженный как-то рано утром воплями хозяйки, я подскочил к окну и поглядел в дырочку между верблюдов. Биби в ночной рубашке стояла на балконе и вопила:

– Светлость, светлость, иди скорей, Вилли ушел!

Я тотчас прибежал и узнал, что Вилли устроил то же самое, что в Брюсселе, написав ей ту же, слово в слово, записку: «Дорогая Ханна, ухожу и не вернусь. Желаю счастья. Вилли».

Биби задыхалась от гнева и возмущения.

– Светлость, сейчас же найди мне этого негодяя. Хватит с меня этих сраных сыщиков. Давай – иди, живо!

Я заметил ей, что нельзя идти туда, не знаю, куда: надо же иметь хоть какой-то след. Тогда она согласилась позвонить в полицию. Три дня мы с тревогою ждали. Три дня Биби не давала мне вздохнуть спокойно. Наконец пришло известие, что Вилли обнаружен в Ницце в том же пансионе, что и в первый побег. Решительно никакой у человека фантазии!

Но на сей раз Вилли наотрез отказался вернуться в лоно семьи. И поехал я на хозяйском автомобиле в Ниццу с наказом привезти его живого или мертвого. Едучи, думал я, что скажу ему, и считал себя совершенно не способным его вразумить.

Вилли был подавлен и не в духе. В общем-то я питал к нему симпатию. Он напоминал дитя, которое напроказило и боится порки. Наконец, я вырвал у него обещание вернуться со мной в Париж и телеграфировал Биби: «Везу непослушную овцу. Выезд завтра. Приветом. Феликс».

За миг до отъезда пришел ответ: «Волк овцу ждет. Светлость, обожаю тебя. Ханна».

Телеграмму я Вилли – от греха подальше – не показал.

На обратном пути Вилли поведал мне кое-что, о чем я уж и сам догадывался. Был он, безусловно, много умней, чем казался, и о супруге своей судил верно. Признался, что она из садистского удовольствия расхваливает меня ему и сравнениями со мной, не в его пользу, доводит его до отчаяния.

Уже у самой Булони он несколько раз просил остановиться и заходил в бары принять для храбрости перед встречей с ненаглядной.

Волк ждал овечку в гостиной угрожающе молча. Я оставил их с глазу на глаз и ушел по своим делам, смутно предчувствуя неладное. Вернувшись, узнал от Гриши, что супруги расстались с большим скандалом. «Мадам прогнала мужа после ужасной сцены. Она выругала его на все лады и покидала в окно все его вещи, и одежду, и чемоданы, и граммофон с пластинками. Потом вызвала такси, и, когда мсье сел в него, она крикнула: «Счастливого пути, мсье Хуби, скатертью дорога! »

Подобную сцену я мог себе представить, но не представлял, что кончится она разрывом. Я притих, ожидая, что Биби объявится сама. Объявилась она через несколько дней.

– Светлость, – начала она, призвав меня, – хочу тебе сказать, что между мною и Вилли все кончено. Человек он незлой, но дурак и пьяница. А пьяниц я терпеть не могу. Выйду скоро за хорошего американца. Только не говори никому. Ты первый об этом узнал.

Сперва я подумал, что она шутит, ан нет. Она действительно вскоре вышла за своего американца. На бракосочетание нас не позвали. Никого не было, кроме свидетелей.

Здоровье моего тестя уже долгие месяцы вызывало опасения у близких. Ирина отвезла его в Ментону, на виллу Сент-Терез к нашим добрым знакомым Чириковым. Ольга Чирикова жила с нами в Кореизе в последние месяцы перед нашим отъездом из России. Ольга была главным редактором и душой газеты, выпуском которой мы все тогда увлеклись.

С редкой самоотверженностью Ольга до приезда тещи ухаживала за тестем моим и постоянно сменяла Ирину. С Ириной великий князь был по-настоящему дружен. Она приходила в отчаяние от одной только мысли потерять отца и до последней минуты не покидала его. Великий князь умер 26 февраля 1933 года. Получив телеграмму о его кончине, я выехал в Ментон с шурьями Андреем, Федором и Дмитрием. Похоронен он был на Рокбрюнском кладбище.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 21 222324 25 26 Следующая ⇒