Сибирская идиллия.

Расхряснуло, наконец, в таёжной несусвети! Зажелтоглазело весенним просверком солнышко ясное, заблюкотали сосульки на уходящих в сибирское небо кедрачах. Щёлкала, звенела капель. Завозилось зверьё, загалдели птицы, начала понемногу выбираться из-под тяжких снегов глухоманная живность. Темнел и ноздревател снег, оседал и пропадал. Тёплой, духмяной прелью понесло по дальним глухоманям. Разливались вешние воды по просторам сибирским, неезженым-нехоженым. С громом и треском ломался лёд на великих реках, весна вступала в свои права.

В самом дальнем углу глухого таёжного буерыка; там, где в несусветных, непроходимых буреломах, среди кочевряг, колдоёбин и страхуёбищ вековало лишь зверьё, там, где ни одного крещёного человека от веку не бывало, из-под искорявленных корневищ двухсотлетней лиственницы послышался рёв. Рёв шёл густой, грозный, нутряной. С граканьем разлетелись чёрные сибирские вороны, с хрустом ломанулись во все стороны насмерть перепуганные лоси, брызнули бурундуки кто куда. Рёв становился громче, грознее. Могучее ликование слышалось в нём. С громовым рычанием, треском и грохотом, расшвыривая коряги, вылез из берлоги отоспавшийся за зиму Мишка.

Стоял он, низко нагнув грузную, мохнатую башку, и, мотая ею из стороны в сторону, отфыркивался, продирая заплывшие за зиму глаза. И так весело глянуло на него солнышко, так приветливо блеснуло, что Мишка не выдержал, и заревел от радости снова. Хрястнул набрякшей лапищей по лесине - и сломалась лесина, выдрал пень из земли и отшвырнул его в сторону. Ушла зима! Ушла лютая! Ушла, проклятая! Кончился мёртвый сон в душной берлоге, пришла весна-красна, пришло весёлое времечко. Долго, со вкусом чесал Мишка отлёжанные бока. Смотрел по сторонам и радовался. Буерык, где столько прожито, столько лесин сломано, столько звериными тропами хожено – всё тот же. Так же, как и от веку, поднимаются в небо кедрачи, так же таращится жёлтыми глазищами на него филин, так же снуют белки да бурундуки. Хорошо, эх, хорошо по весне в тайге сибирской! Пошёл Мишка хозяйским шагом по родным трущобам, пошёл хозяйство своё проверять. Вот она, родимая болотина! Вот лесина, сломанная им по осени, перед тем, как улечься дрыхнуть в берлогу, вот заросшая мохом древняя корявая ель, о которую он так любит чесаться. Вот родимый малинник. А вот и старый лось уставился на него. Помнят, помнят его бока Мишкины лапы! Фыркая и хрипя, Мишка косолапил по тайге. Ух, хорошо! Дух весенний уж такой разухабистый! Бодрит, шевелит, расходится по суставчикам, кровушку по жилочкам так и гонит! Галдели и орали таёжные птицы, на Мишку глядючи. Понеслось по всей тайге «Мишка, Мишка проснулся»!!! Вздрогнули изюбри, дёрнулись всей шкурой. Страшно! Мишка! Волки, поджав хвосты, бежали во все волчьи ноги подальше. Лиса, тявкнув, кинулась прочь, бросив зайца. Заяц со страху помчался, не разбирая дороги, и треснулся башкой прямо в пень. А Мишка, урча, ворча и бурча, весело лез в самую буреломную несусветь. Вот уставился на него мутными, полоумными глазами по-весеннему тощий, оголодавший за зиму дрыщ. Молодой был дрыщ, долговязый, костлявый. Распустивши сопли замычал он что-то Мишке жалобно и несусветно. «ЫЫЫЫ!!!! » - подумал Мишка, выломал кочеврягу, и хрястнул ею дрыща по спине. Обиженно заныл дрыщ, и с хрустом ломанул, роняя сопли, в чащобу от Мишки. «Хороший дрыщ будет, как подрастёт» - подумал Мишка, и разухабисто, вразвалочку пошёл дальше. А дрыщ, убегая, всё ныл, жалуясь, пока нытьё не стихло вдали. Заухал филин. Хвалил он Мишку за хороший урок дрыщу. «ООООО!!! » - подумал Мишка, и пошёл дальше. Из непроходимых зарослей ядрёной таёжной чертяники-ягоды что-то надсадно и гундосо нудело. Там, откляча многопудовую тяжелину задницы, окорокасто, квашнясто да жописто возилась Корявиха. « - Ыч ты, толстожопая! » - взревел Мишка, замахнувшись на неё кочеврягой. Зарделась счастливым румянцем Корявиха. Нечасто услышишь ласковое слово от сурового Мишки! Дальше пошёл он, принюхиваясь, прислушиваясь да приглядываясь. Широко раскинувшись во все стороны, стоял на поляне могучий дуб. Многие века простоял он, многое повидал. Вверху, среди молодых листьев, что-то грузно возилось, и ревело в голос. Это был лесной мудрец Какалыга. Стар был Какалыга. Всегда Мишка помнил его заросшим сивой шерстью, лохматым и диким. Свиреп был мудрец, и с каждым годом свирепее делался. Утробным, диким рыком ревел Какалыга, задрав башку. «Молится, суть блюдёт» - с уважением подумал Мишка, но тут хрястнуло что-то вверху, и полетел, ломая ветви, Какалыга вниз. Смачно шмякнулся он оземь, взревел ещё громче и побежал прочь. «С дуба рухнул. Поститься пошёл» - подумал Мишка, и пошёл дальше сторонкой. Опасно попадаться Какалыге! Грозен он, когда намолившись досыта, с дуба рухнет! Зашибёт!

Размашисто шёл Мишка лесом, с писком разбегалась перед ним разная таёжная мелочь. Все знали его крутой нрав! Далеко разнёсся слух о его суровости по всему буерыку, только треск да шорох стоял! Засветлело впереди. Расступились кедры, расступились ели, расступились пихты да лиственницы вековые. Стоял Мишка на высоком берегу и смотрел, как внизу катит грозные серебряные волны могучая Сходня, мать рек сибирских. Хороша Сходня! Кто видел её – вовек не забудет! Редкая птица долетит до середины Сходни, одеты берега её в густые, непроходимо-буреломные леса. А сколько зверья по берегам! То дрыщи соберутся стайкой, то вдруг черным-черно станет на берегу – стадо непуганых диких хачей пройдёт, глядишь – и чуркобес опасливо высунет свою косую морду из зарослей. И катит, катит Сходня волны свои к батюшке Ледовитому океану! А ночью как роскошно, каким ясным серебром блестит светлая Сходня в свете луны! Осенью в золото да багрянец рядится сибирская красавица, а с морозами застывает Сходня светлым хрусталём, оправленным в седое серебро кружевного инея. Да! Прекрасна, величава Сходня! Ни одна река не сравнится с нею. Смотрел, любовался Мишка с высокого берега, исполинские мысли роились в его голове. «ООООО!!! » - подумал он. Подошёл Мишка к огромному кедрачу, росшему на краю кручи. Высок был кедрач, строен. Роскошно раскинул он крону свою во все стороны. Настоящее царь-дерево! Всяк залюбовался бы, на него глядючи. Могуче, по-сибирски высился он над Сходней, но пробил его час. Пришла пора послужить Мишке. Эх! Больше не будут прыгать по ветвям его весёлые белки, больше не будет он зеленеть на радость зверью! Не будет он кормить душистыми орешками бурундуков. Дрогнуло дерево под могучим напором Мишки, с писком закружились вокруг него перепуганные птицы. Со стоном рухнул лесной великан с кручи, и упал вниз, к светлым водам великой Сходни. Столкнул его Мишка в воду, и поплыл, неспешно гребя кочеврягой, вниз по течению. Медленно, неторопливо плыли мимо него красоты сибирские. Грозно и величаво стоял Мишка на плывущем кедраче, размышляя о величии Сибири, судьбах русского народа и европейской цивилизации. Шумно плескались в воде многопудовые таймени и осетры – богата Сходня рыбой! Уловиста великая река! Чего только не плавает в её водах! Вот выплеснул грузный, разыгравшийся таймень, и проглотил слёту севшего на воду гуся. «Богатство России будет прирастать Сибирью» - вспомнил Мишка вещие слова великого Ломоносова. Ликовала душа его при виде бескрайних просторов, могуче и ровно билось сердце патриота. «ОООООО!!!! » - вновь думал Мишка, неспешно подгребая к берегу. Ах, хорош правый берег Сходни! Весёлым разнотравьем сибирским радует он глаз! Приходи, Малевич, со своей волшебной кистью, и бросай на холст полными горстями всё буйство красок! Вот за лугами темнеет тайга, а за тайгой высятся синеющие горы. И оттуда донёсся до Мишки тоненький, еле уловимый аромат граблей. Дрогнули ноздри Мишки. Повеселел он. Ждёт, ждёт Мишку друг сердешный! Ждёт Мишку великий Матроскин, сибирский старожил потомственный, исконный! В древние времена пришёл предок его с атаманом Ермаком Тимофеевичем, да так и остался в буреломах тайги бескрайней. Запали ему в душу красоты сибирские, покорила сердце казака могучая сибирская стать. Проросло на занесённых снегом просторах могучее семя Матроскиных, век за веком дарившее потомству неистовый, буйный, неукротимый дух. Весело шагал Мишка навстречу солнцу, и запах граблей становился всё сильнее и сильнее.

Ждал Матроскин друга Мишку, чуяло вещее сердце скорый приход друга-приятеля. Задолго готовился он накрыть стол, и чего только не приготовил! Густой, ядрёный дух граблей стоял в логовище Матроскина. Пахло Родиной, луком, бычками, пролитым пивом, засохшими консервами, заскорузлыми носками… Из многих ароматов складывается ни с чем не сравнимый, неповторимый запах граблей! Ни с чем его не спутаешь! И на этот дух шёл, раздувая ноздри, Мишка.

А Матроскин прикидывал и приглядывался. Норовил встретить дорогого друга получше, похлебосольнее. Да и что сравнится с истинно сибирским хлебосольством? Любит сибиряк угостить друга-товарища, любит и сам в гостях погулять! Гостеприимство сибирское в чести! Вот свисает с потолка большущая вязанка вяленых чертей. Всю зиму ловил их Матроскин по логову своему! Нигде по всей Сибири не найдёшь таких чертей, как у Матроскина! Хороши черти вяленые, ничего не скажешь! А вот вязанка чертей копчёных. Ядрёный дух шёл от них, примешиваясь к аромату граблей. Посреди стола лежал большой печёный медведь, исходя ароматным паром. Улёгся медведище в берлогу, да так из неё и не вылез! Настиг его Матроскин, и пролежал медведище замороженной тушей до самой весны! Справа и слева от него лежали жареные лоси, и вся эта роскошь была сплошь усыпана до хруста зажаренными белками и таёжной черемшой. Тут же стояла бадья с пельменями. Великий мастер готовить пельмени Матроскин! Это на Руси пельмени лепят со свининой да с говядиной, но бывалый сибиряк знает, что нет ничего вкуснее пельменей с чертями. А в эту зиму много чертей видел Матроскин в своём логове! Много их набежало! И в засол хватило, и в копчение, и навялить сумел, а уж пельменей налепить – первое дело! В углу стоял старый бак с облупившейся эмалью. Это был тот самый бак, в котором варили лагерную баланду для самого Шаламова. Теперь в нём томились густые, жирные щи со свежей мамонтятиной. Эх, редки стали мамонты в Сибири! Раньше гуляли, мохнатые, слонялись – да перебили их разгулявшиеся казаки. Еле-еле Матроскин нашёл одного на щи! Трудно стало с мамонтами, что и говорить. Не всем ветеранам даже на 9 мая хватает! Сколько писали, сколько разъясняли… А мамонтов всё меньше! Но уж для друга не жалко и последнего завалить! А щи с мамонтятиной ни с чем не сравнишь! Ни из чего не сваришь таких густых да жирных! Было что и выпить. В другом углу стоял большой медный котёл. Давным-давно отобрал его Ермак Тимофеевич у хана Кучумки, и подарил предку Матроскина за неистовую, буйную храбрость в битве. Налил туда Матроскин чистого спирту доверху! Это на Руси водку пьют, а что для сибиряка водка? Вода! Спирт ядрёный, пламенный нужен сибиряку! Спирт едучий, палящий огнём, чтобы лезли очи на лоб, чтобы всё нутро печью полыхало! Вот что проймёт сибирскую утробу. Но для Мишки просто спирт слабоват. Сыпанул Матроскин полной пригоршней в котёл жгучего красного перца, постоял-постоял, посмотрел-посмотрел, да и вылил в спирт полную бутыль скипидара. Смоляным духом шибануло в логове Матроскина, довольно улыбнулся он в свои знаменитые на весь мир усы. Ух! Хороший, ядрёный спирт получился! Доволен будет Мишка, доволен будет Матроскин!

А Мишка шёл да радовался. Но вдруг осёкся он и встал, как вкопанный. Великой скорбью свело сердце. Впереди, среди молодых деревьев, темнели бараки заброшенного лагеря. Свисала с кривых столбов ржавая колючая проволока, трагически высились покривившиеся сторожевые вышки.

Суровая мысль омрачила лоб Мишки, задумался он, на пне сидючи. Сибирь! Много, много народу думает, что кроме зон да лагерей ничего в Сибири-матушке и быть не может! Каторжанским краем считают её и на Руси, и по всему миру. Да! Много, много косточек арестантских разбросано по её холодным просторам! Много лагерей стоит на её земле. Но не эти ли лагеря выковали неукротимый дух Солженицына, Шаламова и Жигулина? Сибирь закалила их в горниле испытаний, сотворила их великую духовность. Она, Сибирь, дала миру гигантов мысли и духа, и кто знает, сколько их ещё бродит по колдоёбинам и буерыкам сибирским, оглашая тайгу рёвом своей неимоверной духовности? «ООООО!!!! » - подумал Мишка, и в глубокой задумчивости пошёл дальше, наполняя всё вокруг себя духовностью и величественными мыслями. И зашевелилось зверьё таёжное! Превозмогая страх перед грозным Мишкой, вылезли зайцы, белки, бурундуки и соболя. Дрыщ, костылявший к Байкалу, в благоговении распустил сопли. Духовность! Духовность! Не духовность ли позволила простым мужикам покорить суровую сибирскую природу? Не она ли дала им силы перегородить великие реки и построить могучие каскады электростанций, города, заводы и фабрики? Духовность! Духовность! Расступились дебри тысячелетние, вдали замаячила первая деревня. Хороши сибирские деревни! Ладно, на века срублены хозяйские усадьбы. Из увесистых, крепких брёвен в три обхвата срублены они, могучий народ живёт по сёлам и деревням сибирским! Крепко блюдёт он суть сибирскую, насмерть стоит за свою исконность! «ООООО!!!! » - думал Мишка, и радостью наливалось его сердце. Вот лихо скакала мимо него тройка. Играла гармонь, пели частушки ядрёные сибирские бабы. Хороши медведи в троечке, хороши! Бурый коренник яростно косолапил, разбрасывая дёрн, а справа и слева от него, набычившись, бежали чёрные пристяжные. Молодецким посвистом свистнул ухарь-сибиряк в собольей шапке, взмахнул кнутом. Залилась гармошка, взвизгнули бабы. Эх ты, удаль сибирская! Пролетели мимо Мишки расписные сани. «ОООООО!!! » - подумал Мишка, и пошёл дальше. Одну за другой проходил он богатые сибирские деревни, и всё радовало его глаз. Всё было с истинно сибирским размахом, с удалью! Раз уж дом – так дом, раз уж баба – так баба! Стояли в воротах тесовых роскошные сибирские красавицы, щёлкая кедровые орешки. Хороши! Эх, хороши бабы сибирские! В три обхвата шириной, в потолок головою! Любо-дорого посмотреть, как такая красавица ловит разгулявшегося медведя, или ощипывает мамонта на ужин!

Но не только сёлами да просторами бескрайними богата Сибирь-матушка. Шёл Мишка по великим городам сибирским мимо театров, музеев и университетов. Шёл мимо плодов мыслей и рук человеческих, преобразивших дикие и бескрайние сибирские дебри. «ООООООО!!!! » - думал Мишка. Давно ли тут был буерык с медведями? А вот теперь звенят трамваи, едут машины, мигают светофоры. Давно ли тут выли волки – а сейчас в сквере гуляют мамаши с колясками. Чу! Заблудившийся лось проскакал дикими прыжками – но с ласковым смехом схватила его сибирячка за ногу и вышвырнула вон из сквера. Правильно! Не мельтеши!

Сильнее шибанул запах граблей. Близко, близко логово Матроскина! А Мишка шёл мимо заводов и фабрик, мимо прекрасных монументов и выдающихся произведений архитектуры, мимо школ и шумных торжищ сибирских. Лишь больниц не видел Мишка. Да и на что нужны больницы в Сибири? Разве болеет сибиряк? Это Русь чахлая на лекарства работает, а у сибиряка здоровья на семерых хватит!

А Матроскин уже и принарядился. Надел зелёные штаны с широкими жёлтыми лампасами и парадную тельняшку. Посмотрелся в зеркало – щетина нужной длины. Подкрутил усы и зажмурил левый глаз. Хорош! Эх, хорош Матроскин! И логово у него что надо. В углу старинный граммофон наяривает оперетту Имре Кальмана, висит на стене семейная реликвия Матроскиных – старинная литография времён Русско-японской войны «Взятие г. Кавасаки отрядом сибирских казаков», где на первом плане нарисован рвущийся в бой прадед Матроскина, с поднятой шашкой гонящий скрюченных, узкоглазых самураев. Вот большая, потемневшая картина «Битва за 300 кадров». Вот парадный портрет Петра Ильича Чайковского, вот бюст Петра Великого…

Дверь логова Матроскина с грохотом открылась. В дверях стоял Мишка.

- ОООООО!!!!!! – заревел он, и с распростёртыми лапищами пошёл к Матроскину.

- Мишка…. Мишка…. Ить…Я….

- ООООО!!!!! Заревел Мишка ещё громче, и сжал друга в объятиях.

Долго месили друг друга, обнимаясь, друзья. Наконец-то Мишка отпустил Матроскина. Кинул он взгляд на богатый стол, и пробудился в Мишке волчий голод. Схватил он медведя, с рыком разорвал его пополам, и впился зубами в сочный окорок. Глаза Мишки налились кровью. Давненько он не ел как следует, по-сибирски!

Со вздохом отшвырнул Мишка медвежьи кости. Первый голод он утолил. Теперь можно выпить. Матроскин уже протягивал ему полную огненного спирта фарфоровую чашу китайского императора У-Ди, которая невесть какими путями попала ещё далёким пращурам Матроскина. – ОООООО!!!!! – благостно рыкнул Мишка, чокаясь с Матроскиным. Ах, хорош спирт у Матроскина! Прожёг он Мишкино нутро, распалил кровушку, полезли на лоб очи! А Матроскин, осушив кружку, из которой пил на зоне Солженицын, как-то скрючился, и начал носиться взад и вперёд по логову, разыскивая, чего бы покурить. Наконец разыскал он кисет заветный, который его предок отобрал у китайского мандарина в Манчжурии, во времена боксёрского восстания. Закурили друзья по самокрутке ядрёного самосаду. Густой дым повалил клубами изо всех щелей логова Матроскина. Всякий закашлялся бы, проходя мимо – но разве проймёт самосад сибиряков? Эге! Сибиряк и «черёмуху» курить может!

Долго сидели Мишка и Матроскин, рассуждая о судьбах России, о европейской цивилизации и об исламской угрозе. Долго горел свет в логове Матроскина. Да что может быть лучше, чем пить в дружеской компании среди аромата граблей? Доедят друзья щи с мамонтятиной, доедят лосей, выпьют котёл спирта и десяток самоваров чая, и пойдёт Мишка назад, к Сходне, в родимый буерык, в свою берлогу, с благодарностью вспоминая щедрого Матроскина, и ни с чем не сравнимый запах граблей.