Василь Быков 6 страница

Я напрасно не сетую, я понимаю, что таков твой удел, ты мужчина, воин, и этим все сказано. Правда, теперь я все думаю о тех годах твоей юности, когда ты сделал свой решающий выбор и стал военным. Может быть, следовало выбрать иначе? Возможно, прав был твой бухгалтер-отец, видевший иным твое будущее? Ты знаешь, сколько он потратил усилий, чтобы развить в тебе еще детские твои способности к искусству, и как льстили ему похвальные отзывы о них Пэпа и самого Добужинского. Но что делать? Выбор сделан, и теперь поздно сожалеть об этом.

Я только очень прошу - на коленях умоляю тебя, - если можно, побереги себя! Мы свое прожили, твое же - все впереди, если бы не эта проклятая война, так неожиданно свалившаяся на наши головы! Я тебя прошу лишь об одном - без крайней нужды не лезь на рожон, подумай, прежде чем рисковать жизнью, помни, как это ужасно для родителей - переживать своих детей. Твоя мама. Витебск, 9 июля 1941 года".

Всякий раз перечитывая это истершееся в карманах письмо, Волошин со скорбно-печальной улыбкой думал: " Милая, добрая, наивная мама, если бы это было возможно... "

Похоже, он задремал, пригревшись в своем тихом углу, и вдруг содрогнулся от испуга, от неясного сознания того, что случилась беда. Оставленные на ящике часы показывали четверть пятого, он их сунул в карман и выскочил из землянки, ошеломленный тем, что происходило снаружи.

Еще было темно, но ночная тишина исчезла, взорванная обвальным огневым треском и гулом, по всему поднебесью, сверкая, неслись, перекрещиваясь и обгоняя друг друга, десятки огненных трасс, над высотой то и дело взмывали в небо ракеты, синим дрожащим светом заливая переходящий в болото склон. Там же, слышно было, грохнуло несколько гранатных взрывов, и над болотом, батальонной цепью и пригорком густо неслись, сходясь и рассыпаясь в черной темени неба, огненные нити трасс.

Быстро подавив в себе сонный испуг, комбат понял, что, несмотря на грохот и густое сверкание вокруг, бой шел у немцев, его роты молчали. Скорее всего, как он того и боялся, это напоролись за болотом разведчики.

Он бросил испуганно выскочившему из землянки Маркину: " Докладывай в полк", а сам, крикнув Гутмана, пустился по траншее в поле.

Спотыкаясь и оступаясь на полевых неровностях, он бежал в дрожаще-подсвеченной темени навстречу этому грохоту вниз, к цепи седьмой роты, думая, что теперь придется выручать разведчиков, если только еще можно их выручить. Если оба они не распластались на склоне. Конечно, при этом опять не избежать неприятных объяснений с Гунько, но что делать? К объяснениям ему не привыкать.

Гутман, торопливо застегиваясь и подпоясываясь, молча бежал следом, озабоченно поглядывая на высоту, однажды упал, выругался и, пригнувшись, догнал комбата:

- Взбесились они там, что ли?

Волошин не ответил. Он тоже не сводил глаз с высоты, ее залитого мигающим светом склона, на котором, однако, отсюда ничего не было видно, и думал, что, наверно, разведчики влипли как следует, наверно, им уже не помочь. Чуть замедлив свой бег, он начал примечать опытным взглядом все высверки пулеметных трасс, которые он умел отличать среди множества других автоматических выстрелов и, омрачаясь, понял, что их много. Он такого не ждал. Он насчитал их не меньше шести, хотя, конечно, это была лишь часть хорошо организованной системы пулеметного огня, всю ее теперь они не раскроют.

Седьмая была вся на ногах, никто уже не спал, бойцы, высовываясь из темных окопчиков, тревожно смотрели на беснующуюся огнем высоту, ждали, что последует дальше. Он взял в сторону, сгибаясь, пробежал к знакомой приблиндажной траншейке, в которой уже жалось несколько человек и слышался голос Самохина:

- Не лезь, не лезь, не высовывайся! Жить надоело?

Волошин с ходу спрыгнул в траншею, кто-то посторонился, давая место комбату, следом влез Гутман, и Самохин сообщил озабоченно:

- Видите, что делается? Наверно, Нагорный...

- Еще не вернулся?

- Нет.

- Немедленно десять человек через болото на выручку. Немедленно!

- Есть! - бросил командир роты. - Гамзюк! Гамзюк, бери первый взвод и вниз!

Подсвеченный ракетными отблесками, Гамзюк выскочил из траншейки, пригнувшись, побежал вдоль цепи, и близкая огненная очередь, едва не сбив с него голову, толстым сверкающим жгутом пронеслась над бойцом. Когда она затухла, стало видно, как несколько человек нерешительно выбрались из своих окопчиков и упали в темени, наверно не решаясь куда-то бежать без команды.

Они медлили, два пулемета с высоты слепо строчили по кустарнику на болоте, трассирующие светляки рикошетов со шмелиным гудом разлетались в разные стороны. Наконец Гамзюк собрал всех и только сбежал к болоту, как рядом, в траншейке, кто-то обрадованно воскликнул:

- А вон, гляньте! Это не Нагорный?

Все повернули головы в сторону, куда указывал боец, действительно, в кустарнике ощущалось какое-то движение. Наверно, это заметили уже и бойцы Гамзюка, кто-то там, пригнувшись, взял резко в сторону. Минуту спустя несколько бойцов уже повернули обратно на взмежек, одна тесная группка их свернула к траншейке.

- Что такое, Гамзюк? - не стерпев, окликнул бойца Самохин.

- Да вот, ранило.

- Кого ранило?

Они подошли к брустверу и осторожно положили наземь неподвижное тело, кто-то принялся расстегивать на нем шинель, а на бруствер тяжело опустился Нагорный.

- Нагорный? Что у вас случилось? - встревоженно спросил Самохин.

- Счас, счас, товарищ лейтенант...

Только тут все заметили, что Нагорный совершенно выбился из сил, трудно дыша, он распахнул на себе шинель, скинул шапку и долго еще не мог вымолвить слова.

- Счас... Значит, так... Ранили вот его... Дрозда...

- Где ранили? - спросил комбат.

- Там, возле траншеи. Мы доползли... А как побежали... Сперва ползли, а там эта... Спираль...

- Какая спираль? - удивился командир роты.

- Ну эта... Бруно...

- Никакой там спирали не было. Вчера я весь день смотрел...

- Вчера не было. Натянули... Ну мы и вперлись. Ни туда, ни сюда. Я взял, потянул...

- Зачем? Зачем ты тянул, голова и два уха! - взъярился лейтенант.

- Так а Дрозда как же?.. Его ж там ранило, - кивнул он в сторону лежавшего на земле бойца, и комбат, поморщившись в темноте, заметил, что там уже появилась маленькая фигурка Веры. - Туда как ползли, не было. А потом натянули...

- А, они вас там загородили? Вот сволочи! - выругался командир роты.

Комбат не перебивал и не переспрашивал, он ждал, давая Нагорному выговориться о том, что занимало больше всего. Факт появления там спирали Бруно не облегчал положения, скорее наоборот. Но важнее все-таки было узнать о минах.

- Мы, значит, до самой траншеи доползли, слышим, они гергечут... Вдруг и сзади как зашурудят что-то, да так сильно...

- Как то есть зашурудят? - не понял комбат.

- Ну спираль на кольях растягивают. И запутали нас, как карасей в пруду. Ну а тут его и ранило...

- А мины? - нетерпеливо спросил Самохин.

- Что? Так мин нету. Мы не нашли. Да и те, с проволокой, ходили так, смело.

Волошин внутренне вздохнул с облегчением, тревожное напряжение, охватившее его с самого начала этого переполоха, понемногу спало. Самое худшее из его опасений, кажется, не оправдалось, мин не было, и разведчики, хотя и с одним раненым, вернулись в роту. Было бы хуже, если бы они, живые или мертвые, остались за проволокой. Но эта спираль Бруно! Еще ее им не хватало, как бы в ней не застрять поутру.

- Что, сильно ранен? - тихо спросил он бойцов, возившихся с раненым.

- Не поймешь, все в крови, - ответил кто-то из них. Вера молчала.

- Гранатой его, - уже немного отдышавшись, сказал Нагорный. - Этот гад, фриц, услыхал и - гранатой. Как раз возле его разорвалась. Осколками.

- Молодец, не бросил, - сказал капитан и впервые с неприязнью подумал о Кабакове, вместо которого на бруствере лежал этот Дрозд. Получилось куда как негоже - тот своей неприкрытой трусостью выгадал себе жизнь. А этот? Неизвестно еще, выживет ли.

- Такой тарарам устроили, - сказал Самохин о немцах.

- Как ошалели просто. Думал, тоже спекусь, по... Едва вытащил.

- Быстро перевязывайте и в тыл. Старшина Грак!

- Я, товарищ комбат!

- Лично займитесь. Раненого быстро в санроту!

- Есть!

Стрельба все-таки постепенно утихала, постреливали лишь два пулемета с флангов, остальные вроде замолкли. Только ракеты с короткими промежутками все светили над склоном, наверное, немцы опасались новой вылазки разведчиков и старательно освещали склон. Теперь становилось понятно, почему они избегали светить в первой половине ночи - устанавливали препятствие, обносились этой проклятой спиралью Бруно. Да, конечно, если промедлить еще пару дней, то на склонах высоты появится не одна спираль, будет и минное поле, и проволочное заграждение в три кола, а может, и кое-что другое.

Действительно, генерал прав: надо спешить.

Все бы ничего, если бы была своя минрота, а у Иванова было побольше снарядов, и он бы мог как следует поддержать пехоту. Во время атаки да и потом, на высоте. Теперь стало ясно, что немцы устраивались прочно и надолго, что так просто высоту они не отдадут, будут драться за нее упорно. Видно, чем-то она им приглянулась, эта высотка.

В траншейку прибежал младший лейтенант Ярощук, разглядев здесь комбата, боком протиснулся к нему в своем драном, обшарпанном полушубочке.

- Куда это вы запропастились, Ярощук? - с укором сказал комбат. - Все поле облазил, так и не нашел.

- А я тут. Вон, четыреста метров каких. Хотел рубануть давеча... А что? Они вон как лупят, а нам молчать, что ли?

- Не стоит, - сказал комбат. - Поберегите прыть. Понадобится.

- Прыти-то хватит.

- И боеприпасы тоже. Вы вот что, Ярощук: к утру подтащите пулеметы поближе. Начнется атака, будете поддерживать. Огнем через болото. Вот тогда и покажете прыть.

- Есть. Я сейчас. Я уже тут и позицию присмотрел.

- Вот давайте, - закончил с ним разговор комбат, и Ярощук побежал в темноту, к своему взводу ДШК.

- Ах гады, испортили отдых, - поежился на ветру Самохин. В траншею возле блиндажа как-то украдкой от комбата соскочила и исчезла Вера. Раненого уже перевязали, и старшина Грак с двумя бойцами понесли его в тыл.

- Хороший боец был, - с сожалением сказал Самохин и погрозил в темноту. - Ну а тому хрену я покажу. Покажу, как за чужие спины прятаться. Сачок чертов!

Комбат знал, кого он имел в виду, но промолчал. Трудно в таких вещах разобраться, еще труднее предусмотреть все их тонкости. В душе он тоже был зол на Кабакова, но все-таки показывать ему что-либо не стал бы. Еще неизвестно, что в самом скором времени ждет самого Кабакова. Как бы его удел не оказался похуже.

- Ну что ж, - сказал комбат. - Скоро завтрак. Кормите бойцов и... Ваша, Самохин, полоса отсюда и прямо по склону. Восьмая чуть примет вправо. Направляющим пустите взвод Нагорного, ему дорога знакома. Впрочем, приказ еще отдам.

- Ясно, товарищ капитан. Как там, артиллерии не подкинули?

- Нет, не подкинули, Самохин. Снарядов немного дали. По двадцать штук на орудие.

- Только по двадцать? Маловато.

- Что делать. Вся надежда на взвод ДШК. Если Ярощук не подведет.

- Не должен. Он боевой младшой.

- Он-то боевой, да...

Волошин не стал уточнять своих еще во многом ему самому неясных сомнений - перед боем всего не учтешь, что-то все равно вылезет, неожиданное и чаще всего неприятное, вынуждающее быть настороже и решительно ко всему готовым.

Оглядываясь на высоту, он пошел в роту Кизевича. Главная забота ночи наконец свалилась с его плеч, без мин управиться будет легче во всех отношениях. Но по-прежнему неясно было с высотой " Малой" - кто там? Или действительно наши и он напрасно сомневается, гоняет людей и порет горячку?

Как и подобает дисциплинированному ординарцу, Гутман все время держался сзади, но вдруг несколько шагов подбежал и поравнялся с комбатом:

- Теперь Самохин покажет кузькину мать этому Кабакову. Через него ж Дрозд пострадал?

- Через него, да, - подтвердил комбат.

- Я б его, эту гниду!.. Ух, ненавижу трусов!

- Да? Сам никогда не боялся?

- Я? Боялся, почему? Но чтоб за других прятаться!.. Этого за мной не было.

- Видишь ли, Гутман, все дело в том, что люди в жизни все разные, разными приходят на фронт. А тут вдруг ко всем одни требования, и, конечно, не все им соответствуют. Надобно время притереться, а времени-то и нет. Вот и получаются... несоответствия.

- Ага! Кому-то как раз. А другим страдать? Нет, так я не согласен.

- Конечно, за других страдать - непорядок. Но приходится. На войне все приходится.

- Нет, я так не хочу. Мне так неинтересно. Так даже страшно.

- А как же ты хочешь?

- Я? Чтоб с музыкой! Чтоб помнили, гады! У меня больно к ним счет большой. Одной родни было в Киеве человек тридцать. Мне их много надо угробить. Может, отпустите меня в роту, а, товарищ капитан?

Комбат промолчал. Эта просьба прозвучала для него несколько неожиданно, и комбат, хотя и чувствовал ее обоснованность, не хотел сразу решать. Ординарец из Гутмана был неплохой, проворный, с понятием; и хотя он вполне бы сгодился теперь на должность взводного в любой роте, но за два часа до предстоящей атаки Волошин не хотел отпускать его. В бою надежный ординарец значит не меньше начальника штаба.

- Об этом потом, - сказал он, подумав. - Вот возьмем высоту, потом.

Гутман легонько вздохнул.

- Еще как возьмем?

- Сомневаешься?

- Да я ничего. Мне что сомневаться?

Они уже подходили к левому флангу девятой роты, как сзади послышался глухой стук ног бегущего, и комбат остановился.

- Товарищ комбат!

- Да. Что такое?

В темноте к ним вплотную подбежал Прыгунов.

- Товарищ комбат! Командир полка срочно к телефону вызывает.

Волошин, делая вид, что прислушивается к почти уже успокоившейся высоте, полминуты выждал, подавляя в себе внезапно вспыхнувшее чувство досады, - этот неурочный вызов командира полка сулил мало хорошего. Но деваться было некуда, от начальства не спрячешься, и он распорядился:

- Гутман, идите к Кизевичу и узнайте, как с разведкой бугра. Я жду точных данных.

На КП никто уже не спал, разведчиков ни одного не было, Чернорученко с обиженным видом продувал трубку, проверяя связь, и, как только в землянку влез командир батальона, сообщил встревоженным голосом:

- Командир полка там ругаются...

- Понятно, будет ругаться, - спокойно сказал Волошин и, не поворачиваясь к телефонисту, спросил Маркина, который перематывал на ногах портянки: - Как с завтраком? Узнавали?

- Завтрак готов. Прыгунов уже пошел...

- Прыгунов успеет. А роты оповестили?

- Роты уже знают.

- Надо скорее накормить роты. Пойдите и проследите, чтобы все в темпе. Без проволочки.

Как всегда, Маркин молча поднялся и вышел, а командир батальона опустился возле телефона.

- Вызывайте десятого.

Пока Чернорученко крутил ручку, Волошин почти с ненавистью смотрел на этот аппарат в желтом футляре. Иногда он даже страстно желал, чтобы эта связь с командиром полка прервалась хоть на два часа, он бы вздохнул свободней. Но всегда получалось так, что рвалась она в момент, наименее для того подходящий, когда он действительно в ней нуждался, а в остальное время работала, в общем, исправно, и командир полка в любой угодный для себя момент мог вызвать его для доклада, дачи указаний, а чаще всего для разноса.

- Что там снова у вас? Опять светомаскировка? - недовольно начал Гунько, когда он доложил о себе.

- Нет, не светомаскировка. На нейтралке обнаружены разведчики.

- Чьи разведчики?

- Мои, разумеется.

- Ну и что?

- Один ранен.

- Хоть не оставили его там? Немцам, говорю, не оставили? - В голосе командира полка прозвучала тревога.

- Нет, не оставили. Вынесли и уже отправили в тыл.

- Так, - майор помолчал. - Когда будете докладывать о готовности?

- Когда подготовлюсь. Подразделения только еще начинают завтрак.

- Давай, давай, шевелись, Волошин. У тебя задача номер один. Наибольшей важности. Ее надо выполнить во что бы то ни стало.

- Понятно, что надо выполнить.

- Нет, не понятно, а обязательно. Понимаешь? Кровь из носу, а высоту взять.

- А как поддержка?

- Будет, будет поддержка. Рота Злобина будет целиком задействована на вас.

- Это хорошо. Как приданная?

- Нет. Будет поддерживать. Со своих опэ.

Это была минрота второго батальона, у которой тоже, конечно, негусто с минами, и вся она состояла из трех восьмидесятидвухмиллиметровых минометов. Но и то была радость. Наверно, почувствовав удовлетворение комбата, командир полка попытался подкрепить его, сообщив:

- И это - для контроля и помощи тебе поднимаю весь штаб. Скоро к тебе придут командиры...

Волошин, криво улыбнувшись, хмыкнул в телефонную трубку.

- Вот это помощь! Мне стволы нужны. Артиллерия с боеприпасами.

- Будет, будет. Я тут вот увязываю. Все необходимые распоряжения уже отданы.

- Да-а, - опечалясь, вздохнул Волошин. - Распоряжений, конечно, хватит...

- Подбросим патрончиков. Лукашик уже отправился, повез, что там у него наскреблось.

- Товарищ десятый, - оживляясь, перебил его командир батальона. - А как все же с атакой? Разрешили бы на полчаса раньше. Или на полчаса позже?

- Нет, будете выполнять, как назначено. Артбатарея открывает огонь ровно в шесть тридцать.

Волошин поморщился. Он так и знал, что это его обращение окончится неудачей, но вот не удержался. И напрасно. Кажется, это был последний спокойный их разговор, последующие в горячке боя уже будут другими - на басах, с нервами и матом. Гунько с началом боя совершенно менялся, и тогда о чем-либо упросить его или переубедить было невозможно. Переубеждало его только начальство, с которым он оставался неизменно покладистым.

Пока командир батальона разговаривал по телефону, принесли завтрак Волошин услышал, как за его спиной оживился всегда апатичный Чернорученко, с удовольствием принимаясь хлопотать возле котелков и буханок мерзлого хлеба.

Комбат положил на аппарат трубку.

- Вот, товарищ комбат, завтракайте.

Телефонист поставил на уголок ящика плоский алюминиевый котелок, облитый супом, на снятую крышку уважительно положил пайку хлеба. Прыгунов на соломе развязывал вещевой мешок.

- Тут вот доппаек вам, товарищ капитан. Старшина завернул. Что тут? А, вот сало...

Он осторожно извлек из вещмешка что-то завернутое в измятую, изодранную газету, положил на ящик.

- Вот, вам и лейтенанту.

Волошин понял: это был доппаек за март - месячная командирская надбавка к солдатской фронтовой норме, всегда неожиданная и даже удивлявшая своей изысканной утонченностью, - в виде рыбных консервов, масла, печенья. Впрочем, масло и консервы теперь были заменены салом, что тоже весьма неплохо. Глядя, как Прыгунов старательно выискивает в вещмешке раскрошившиеся остатки печенья, Волошин взял один кусочек на зуб, попробовал и с небрежной щедростью подвинул к краю весь измятый отсыревший кулек.

- Угощайтесь, Чернорученко!

- Да ну...

- Ешьте, ешьте. Пока Гутмана нет.

- Это вам, - смутился Чернорученко. - Мы вот - пашано.

- Гутман придет, приберет, - сказал Прыгунов, принимаясь с Чернорученко за свой котелок с супом. - И лейтенанту тут. Всем вместе.

" Не хотят - пусть прибирает Гутман", - подумал комбат. Он же есть это печенье просто стыдился, глядя, как отстранились от него бойцы. Тем не менее, как и все, он тоже был голоден и, чувствуя, как катастрофически убывали минуты тихого времени, знал: скоро станет не до еды. Он быстро выхлебал свои полкотелка остывшего пшенного супа и засунул в полевую сумку складную алюминиевую ложку.

В этот момент зазуммерил телефон.

- Начинается!

Действительно начиналось. Звонил ПНШ-2, требовал сведения о разведке обеих высот, и Волошин грубо ответил, что сам еще не получил этих сведений. С ПНШ он отвел душу, он выговорил ему без обиняков все, что думал об организации его службы в части. Капитан обиделся, они поспорили, но только он положил трубку, как зазвонил начальник артиллерии. Этому надо было увязать некоторые моменты артподготовки минроты Злобина с действиями его батальона. Начальника артиллерии Волошин, в общем, уважал, это был толковый кадровый капитан, с которым они отлично договаривались на тактических учениях под Свердловском, но теперь Волошин срезал его первым вопросом:

- Сколько?

- Что - сколько?

- Сколько дынь на меня отпущено? Бэка? Два?

- Ого, захотел! - развеселился капитан. - Бэка! По двадцать дынек на ствол. Уразумел?

- Уразумел. Что и увязывать? Какое тут может быть взаимодействие!

- Тем более надо взаимодействовать, - сказал начарт. - Когда дынек навалом, тогда действительно... Тогда ешь от пуза, и еще останется. А тут каждая дынька на учете.

- Вот что, капитан, - сказал Волошин. - Я попрошу об одном. Чтоб не все сразу. Чтоб - на потом. Сначала уж я сам как-нибудь. Понял ты меня?

- Я-то понял, - вздохнул начарт в трубку. - Да надо мной поймут ли?..

" Над тобой вряд ли поймут", - подумал Волошин, заслышав, как в траншее застучали шаги и кто-то, тихо разговаривая, затормошил палатку. По беззаботному смеху и долетевшим обрывкам разговора комбат понял, что это шли работники штаба, отряженные ему для контроля и помощи. И действительно, в тесную землянку втиснулись три плотные командирские фигуры в полушубках, с раскрасневшимися от морозного ветра лицами, озабоченные и в то же время затаившие важность возложенных на них обязанностей.

- Привет, комбат, - фамильярно подал ему руку первый вошедший, капитан Хилько, начхимслужбы полка, с виду человек крайне простецкий в отношениях с командирами и подчиненными.

- Мы думали, комбат еще спит, - сказал другой, тонкий, с чернявым нервным лицом полковой инженер, фамилии которого Волошин не помнил, в полк тот прибыл недавно. - Это нас подняли ни свет ни заря.

- Да, вас подняли зря, - сказал комбат, невольно сопротивляясь этой навязываемой ему фамильярности. Вообще-то он был не против фамильярности как таковой, но теперь чувствовал, что за ней таилось желание этих людей поглубже влезть в суть его и без того мало веселых дел, и он не мог не воспротивиться этому.

- Как то есть зря? - удивился третий с новенькими погонами майора, плотный, с брюшком, человек в годах, которого Волошин видел впервые и теперь не без некоторой опаски присматривался к нему. - Как это зря? Разве атака отменяется?

- Атака не отменяется, - сказал Волошин. - Атака в шесть тридцать.

- Вот-вот! Полковник именно так и ориентировал. Командир дивизии, уточнил майор, кого он имел в виду, и комбат понял, что майор, по всей видимости, из штаба дивизии. - Значит, значит... - говорил он, пытаясь озябшими руками достать из брючного кармашка часы. Волошин опередил его, вынул свои и сказал:

- Значит, осталось полтора часа.

- Правильно. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует наличие конского состава.

- Восемь лошадей, - не сразу, с некоторым удивлением ответил комбат.

- Так, так, - заторопился майор. - Ветеринарная обеспеченность? - задал он следующий вопрос.

- Очевидно, вы что-то спутали, - с желчным спокойствием сказал комбат, начавший догадываться, что перед ним ветврач штаба дивизии. - У меня атака, а не выводка конского состава.

- То есть как? - округлил глаза майор.

- Очень просто. Нашли время чем интересоваться! У меня к атаке половина готовности.

- Половина готовности? - в совершенном изумлении переспросил ветврач. Так ведь через полтора часа...

- Уже через час двадцать.

- Ну и ну, - пробормотал майор, склонившись к фонарю и пытаясь записать что-то.

- Да, время идет, - подтвердил инженер. - Я только хотел бы посмотреть схему инженерных заграждений батальона. Атака атакой, но и по части обороны не грех позаботиться.

- Это у начальника штаба, - сухо сказал комбат.

- А где начштаба?

- В ротах.

- Хорошо, я подожду.

- Да, вы подождите, - вдруг спохватился комбат, поняв, что появилась возможность отделаться от этих проверяющих. Но отделаться от них можно было, лишь удалившись в боевые порядки рот, - туда уж они вряд ли сунутся. - Чернорученко!

- Я! - поднял голову телефонист.

- Берите катушку, аппарат и за мной шагом марш.

- То есть как? - удивился инженер.

- Я ухожу в роты.

- Но ведь здесь ваш КП.

- Здесь КП. Здесь будет начштаба батальона. Вот с ним и займитесь. Он в курсе всего.

Чернорученко, предупредив телефониста на другом конце провода, торопливо выдергивал колышки, которыми крепился кабель. Прыгунов сгреб вещмешки, взвалил на плечо запасную катушку, и комбат, не дожидаясь их, рванул палатку над входом.

Он уже был спокоен. Его минутная вспышка быстро улеглась, это было не самое худшее - " контроль и помощь" тоже имели свои уязвимые места, и с ними можно было бороться. В роты вряд ли они сунутся, останутся в землянке, тем более что на съедение им он отдавал Маркина. Маркину, конечно, достанется. Но комбат не чувствовал угрызений совести - он в самом деле не имел уже ни минуты времени на эти бесплодные разговоры отныне все его существо, каждый нерв и каждая мысль были заняты боем.

Он выбежал из траншеи и пошел по бурьяну вниз. Слева, в стороне совхозного поселка, видно, тоже поднялся переполох - светили ракеты, и трассирующие очереди красными роями мелькали над темной землей по краю звездного неба. Наверно, обнаружили себя разведчики - сегодня второй батальон чуть позже третьего тоже возобновлял свое наступление, не принесшее успеха вчера. Конечно, взяв эту проклятую высоту, Волошин очень помог бы второму, впрочем, так же, как и второй помог бы ему, взяв совхоз. Но с их ослабленными силами что-нибудь взять было непросто, думал комбат, видать, крови сегодня прольется вдоволь. Останется ли что от батальона?

А что, если предпринять маневр, не предусмотренный ни командиром полка, ни уставом, и еще до начала артподготовки и до рассвета послать за болото роту - в момент атаки она бы прикрыла продвижение остальных, взяв огонь на себя. Да и сама помогла бы огнем. В самом деле. Ночью в темноте выдвинуться, наверно, удастся, кустарники на болоте маскировали от ракет и хотя не укрывали от огня с высоты, все-таки стрелкам в них было надежнее. Но чтобы послать роту, надо опять связываться с командиром полка, сделать это без его ведома комбат не имел права. Разве что взвод? Скажем, того же Нагорного...

Волошин быстро шагал вниз, к болоту, под затаившейся в ночи высотой. Ветер не утихал, было дьявольски холодно, мороз жал, наверное, градусов на семнадцать. Близился рассвет, стало совсем темно, только звезды в разрывах облаков сверкали беспокойно и остро. Но знал он, скоро их блеск начнет слабеть, небо станет наливаться синькой, из ночных потемок выступит серый, неуютный полевой простор, и для батальона пробьет его час - шесть тридцать.

Волошин на ходу оглянулся - Чернорученко с Прыгуновым отставали, возясь со своей катушкой, которая временами потрескивала, заедая кабель, наверно, задевала зубчатка. Он хотел как можно быстрее обосноваться в роте, но без связи теперь не мог обойтись ни минуты и остановился, поджидая бойцов. Он чувствовал минутное облегчение оттого, что удалось обхитрить проверяющих, которые, по существу, ничем ему помочь не могли, а помешать могли сколько угодно. Каждый из них считал себя вполне сведущим в его действиях, а главное - был вправе указать, не одобрить и даже потребовать. Как же - они посланы в батальон сверху, из полка и дивизии и, значит, полагали себя умнее и дальновиднее. Даже и этот дивизионный ветеринар, которого так озадачила неготовность к атаке.

" Пусть себе сидят на КП, ждут Маркина, - подумал Волошин. - Втроем скучно не будет".

Он, однако, ошибся.

Только он пришел в роту Самохина и приказал Чернорученко поставить графин в траншейке, а Прыгунова послал разыскать по цепи Самохина, как сзади, в некотором отдалении от роты, услышал приглушенный голос. Сначала ему показалось, что это кто-то из бойцов, но затем он услышал характерные интонации Гутмана и обрадовался тому, что Гутман наконец принесет весть о разведке бугра за болотом.

Действительно, это был Гутман, который быстро шел вниз к блиндажу, но за ним, отставая, ворошилась еще одна фигура в полушубке, присмотревшись к которой комбат узнал недавнего своего знакомца из штадива.

- Товарищ комбат, вот представителя дивизии привел, - бодро сказал Гутман, словно ожидая поощрения за свой поступок. Комбат в душе чертыхнулся, глядя, как настырный майор, пыхтя и отсапываясь, лезет в узковатую для него траншею.

- Быстро, однако, вы ходите, комбат. Хорошо, вот ваш ординарец попался... - говорил он как ни в чем не бывало.

По мере того как приближался назначенный для атаки час, все быстрее бежало время, и Волошин боялся, что не успеет, запарится со столь кратковременной подготовкой, запарятся командиры рот, не успеют бойцы. Но роты вовремя получили завтрак, бойцы разобрали подвезенные им боеприпасы и теперь с тревожной напряженностью коротали остаток этого трудного перед атакой часа. Нагорный тоже, кажется, успел. Прошло минут двадцать, как его взвод (впрочем, скорее отделение - четырнадцать человек), тихо соскользнув с обмежка, исчез в предутренней темноте кустарника, и пока там, за болотом, все было тихо. Но что бы ни делал комбат, чем бы ни занимался в своей приблиндажной траншейке, всем своим обостренным вниманием он был там, за болотом. Он очень боялся, что немцы до времени обнаружат бойцов Нагорного и сорвут весь его замысел, который он до поры скрыл от командира полка и старался скрыть от этого дотошного представителя штаба дивизии, все лезшего к нему с расспросами, зачем и куда он посылает бойцов. Но шло время, а сторожкая предутренняя тишина над болотом ничем не нарушалась, вселяя в комбата слабенькую надежду.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒