СЛУЧАЙ НА ФЕРМЕ

(БАЙКА)

Шел август месяц, темнеть начинало рано. Те фляги с молоком вечерней дойки, что привозили с пастбищ, доярки стали оставлять в мелком колодце около фермы. Электричества в те времена в селах и деревнях глухого, таежного Лешуконского района не было. Чтобы молоко не закисло за ночь, его ставили в студеную воду, а под крышки фляг подкладывали лучинки.

Однажды утром заведующая фермой, краснощекая и веселая девушка Аня Лешукова, как всегда, занесла фляги с молоком в аппаратную и удивилась, заметив, что кто-то по литру молока взял из каждой фляги. Однако шум поднимать не стала. «Поспешили доярки и не совсем полные фляги молоком вчера налили», — подумала она. А возчику молока, молодому пареньку Виктору Гольчикову, наказала передать дояркам, чтобы наливали молоко во фляги доверху.

Но и на другое утро фляги в колодце стояли опять неполные. Весь день Анна ходила сама не своя, думая, что же ей делать. «Если кто и ворует молоко, так могут только свои, доярки, — они знают, что фляги в колодце стоят. А посторонние в такую темень, ночью, сюда не пойдут», — решила она. Да и люди в деревне воровством не занимаются.

«И кто же это может быть? » — думала она целый день. Пойти и рассказать о своем подозрении председателю колхоза ей совесть не позволяла. Все доярки у нее были добрые, трудолюбивые; как одна — вдовы, остались с малыми ребятишками-сиротами — отцы-то головы на поле брани сложили. «Ладно, — решила она, — одну ночь еще пережду, а если опять замечу неполные фляги, доложу председателю. Пусть он принимает меры».

Всю ночь она век не сомкнула — не своровали бы молоко! Одной из первых, еще до прихода телятниц и плотников, прибежала Анна на ферму, а увидев уроненные, поломанные лучинки и то, что снова украли молоко из каждой фляги, со слезами на глазах побежала к правлению колхоза.

Председатель Алексей Михайлович Гольчиков, бывший фронтовик, еще с орденами на груди, постарался успокоить девушку и предложил ей сесть и рассказать, кто ее так сильно обидел. Внимательно выслушав и поняв, отчего у нее такое море слез, задумался фронтовик. Если есть на ферме вор, то будет и строгое наказание. Посадят доярку или кого-то другого, а кто за них работать будет? В тюрьмах нынче сидят за подобранный на дороге сноп ячменя, картофелину с поля или политически неправильно произнесенное слово. Тюрьмы и лагеря переполнены работными людьми…

— Вот что, Аня, про воровство — молчок, и милицию мы вызывать не будем, а вора найдем сами, предупредим, и чем можем — поможем. В тюрьму сдать не трудно, а кто в колхозе будет работать, детей растить, государственный план выполнять? Молоко берут наши люди — скорей всего, доярки, чтоб накормить своих орущих, голодных детей. Не говори больше никому про это, а вот ночь придется тебе, голубушка, самой покараулить. Ты у нас фермой заведуешь, тебе и воровство искоренять.

— Ой, боюсь я, Алексей Михайлович, — завопила Аня. — Страшно мне будет одной!

— Зачем одной?

— Попроси Егора Трофимовича, если согласится помочь тебе воровку поймать, всей деревней благодарны ему будем, а колхозное добро, Анна, надо беречь. Да с ним тебе не страшно будет — на фронте Егор Трофимович храбро сражался; там ему и руку осколком снаряда оторвало. Поймаете с ним вора! — заверил председатель.

Ночь выдалась темная и теплая. Аня и Егор Трофимович с вечера, как только фляги с молоком были опущены в колодец, спрятались в сеннике около дверей и сели, спина к спине, метрах в десяти от колодца. Прекратив разговаривать, замерли, прислушиваясь к ночным шорохам.

Время тянулось медленно. Деревня уснула — ни звука, ни шороха. Скорей бы уж пришла воровка — поругали бы они ее да и отпустили с Богом домой, в теплую постель досыпать.

Ферма — за деревней, по соседству с лесом. Неожиданно на лесной опушке забеспокоились птицы — вороны, сороки, и снова все стихло. Не прошло и пяти минут, как, тяжело дыша, но ступая неслышно, прошла мимо дверей сенника воровка, и туг же звякнула откинутая крышка фляги. У Ани сердце замерло от страха, в глазах потемнело, ноги и руки стали ватными: ей не приходилось пока воров ловить. Да их в деревне никогда и не было.

Но Егор не струсил: он, как молодой, юркнул в двери и, быстро подбежав к колодцу, коршуном налетел на воровку. Он ухватился за попавшийся под руку длинный мех.

— Попалась, баба, попалась! — заорал он громовым голосом. — Аня! Что сидишь, беги быстрей ко мне! Воровку в шубе поймал! Она молоко колхозное из фляги черпает!

Не прошло минуты, как Егор почувствовал, что шуба ожила. И тут до его сознания дошло: ведь это же не женщина, а медведь!

— Анька! Медведь! Беги домой! — осипшим от волнения голосом прохрипел Егор Трофимович.

Выскочившая из укрытия Анна, вцепившись в оставшуюся руку инвалида, вмиг обмякла, потеряв сознание, и повисла на нем, как мешок с мукой. Едва Егор Трофимович дотащил потом заведующую фермой до крыльца ее дома…

Утром, как рассвело, на ферму пришли охотники с ружьями, но медведя у колодца не нашли. За ночь оклемался лакомка, хотя со страху и напустил кое-чего возле фляг. Но, видать, молодой топтыгин был, выжил, хотя у медведей сердце робкое — мог бы и погибнуть со страху.

Больше на эту ферму любитель молочных сливок не приходил