I место в номинации «Проза» Зверева Вера Владимировна

I место в номинации «Проза» Зверева Вера Владимировна

Нелюбимая дочь

Мир Маньку принял недружелюбно. С утра тучи плотной стеной зависли над деревенькой, и только слабый ветерок подавал надежду на благой день.

Таисья, кряхтя и охая, поплелась в чулан наладить пойло корове. Зорька, несмотря на преклонный возраст, молоко давала исправно и уже глухо мычала в ожидании проворных хозяйкиных рук и облегчения от набухшего за ночь вымени.

- Дзинь- дзинь, - первые упругие струи ударили по дну подойника, и вдруг страшный раскатистый грохот, словно разрыв снаряда, сотряс дом и прилаженный к нему хлев.

Таисья вскрикнула, повалилась навзничь, прикрывая обеими руками огромный живот, с ужасом ожидая коровьего копыта.

Зорька оказалась добросердной повивалкой - не раз сама, стеная от боли, давала жизнь телятам, заботливо вылизывая отпрысков своим шершавым языком.

Роды были стремительными - Манька выскочила с первыми потугами и тихонько пискнула.

- Горе ты мое горькое, - запричитала опроставшаяся баба, заворачивая крохотный комочек в чистое полотенце, которым только что обтирала корове вымя.

- Куда я тебя, горемычную?! Петька со дня на день приедет - убьет меня.

Понесла Таисья в октябре - Николай давно ходил кругами, давая понять пышнотелой хохотушке свой далеко не праздный интерес. Дружили с измальства, да дороги развели на несколько безвестных лет. Николай завербовался на Север в поисках длинного рубля и романтики. Таисья, не дождавшись его, поддалась уговорам командированного механика и выскочила замуж.

- Недоношенная, - промелькнуло в голове еще постанывающей от боли Таисьи. - Сподобил Господь! Скажу, в срок родила.

В конце августа играли громкую свадьбу с Петькой. Три дня деревня веселилась за Петькин счет. А в октябре молодожена отправили на курсы в город на два месяца - тут грех-то и случился...

Так первые минуты Манькиного новорождения были приправлены горьким отречением...

*****

- Не жиле-е-ец! Не жиле-е-ец, мила-а-я-я! - подвывая сокрушалась бабка Варвара, склоняясь над коробкой с ватой, в которой посапывала синюшная Манька.

- Не слухай врачов-то! Они нагородят тебе бочку арестантов! К бабке вези, к Ульянихе! Сама знаешь, ведает она! Пошепчет, помолится, замолвит слово за младенчика перед Господом - глядишь, и выправится твоя девонька!

Ульяниха жила за четыре километра, в соседней деревне, и слыла в округе ведуньей - знала, как подсобить в трудную минуту.

Таисья слыхивала про бабкины заслуги, но мало верила деревенским байкам. А после больницы вконец отчаялась порадовать мужа рождением дочери - Маньке вынесли приговор - " порок сердца" - считанные месяцы...

Жидкие полупрозрачно-синеватые молочные ручейки Таисьиных прелестей окончательно повергли ее в уныние: " Не выкормить, не вылечить... " Оставалась Ульяниха.

Николай молчал всю дорогу. Легонько подергивая поводья, понукал старую колхозную кобылу да оглядывался на Таисью, крепко прижимавшую крохотный сверток к груди. Каким-то шестым чувством догадывался - его дочка! Молчит баба, но глаза выдают. Слишком хорошо знал он эти глаза - все годы своих мытарств носил в сердце их притягательный блеск.

Ульяниха Николая в дом не впустила:

-Только мужиков мне тутока не хватало! Поезжай с Богом обратно, девку оставь!

Повинуясь грозному старухиному приказу, Николай так же молча сел в телегу и, оглянувшись на Таисью, подмигнул ей, как это делал в юности - мол, не робей - все устроится.

А бабка тем временем уже склонилась над Манькой и, улыбаясь ей беззубым ртом, нашептывала " Отче наш".

- Ты у меня красавицей вырастешь! Ох, и поморочишь не одну головушку своей красотой! Слухай, девонька, бабу Ульяну, хорошо слухай да исполняй!

Измученная неожиданностью - преждевременными родами, - больничными историями и страхом возвращения мужа, Таисья уснула в считанные минуты, едва притулившись на бабкину кровать...

*****

Писем от Петра не было... не почта задерживалась - не писал. Как перевели его в город, в РМЗ, изредка наведывался по праздникам. Приезжал холёный, довольный, всегда навеселе.

- Дура ты, Таиська! Не смыслишь величие города! Там ведь как! Все тебе подручно: и вода, и кино, и покушать в столовой - не гнуть спину с ухватом! И сапоги резиновые не к корове в хлев носят - коротенькие... на обувку надевают, потом сымут, как в приличное место заходят.

Вот носишь, а родишь такую же дуру... на прожитье в деревне.

Давно поняла Таисья - не любит, да и не любил он ее никогда... Прижился на короткий срок, да и отжился так же. Где-то в пустой глубине его души еще держалась деревня (как-никак отцом станет), а тут - больная, едва живая дочь... Окончательно откинуло Петьку от деревни. Денег дал:

- Таиська, лечи девку! - С этим и укатил в город.

Но жена чувствовала всей своей женской сутью измену и была даже рада такому исходу: может, в один раз останется там навсегда и забудет и про нее, и про ребенка.

Николая обходила стороной - боялась встретиться взглядом - стыдилась своей минутной слабости. А сердце ныло и колотилось, как только имя его слышала. Казнила себя за необдуманное замужество длинными одинокими ночами и тешила душу воспоминаниями. В них неизменно присутствовал Николай.

*****

Таисье не хотелось просыпаться... Как у Христа за пазухой жила она второй месяц у знахарки. Порозовевшая Манька распахнутыми голубыми глазенками с кажущимся Таисье любопытством разглядывала материнское лицо. Коробку с ватой сменила красивая плетеная корзинка, и Манька утопала в вывязанных кружевах и ришелье, с удовольствием причмокивая очередную порцию материнского молока (уже на третий день груди Таисьи стали упругими, и белые молочные реки в изобилии изливались к каждому кормлению).

Приземистая избушка Ульянихи, с любовью высветленная такими же кружевами, лежащими, висящими повсюду - даже там, где, казалось бы, им и не место - представлялась Таисье маленьким раем. Божница увенчана кипельной белизны полотенцем, расшитым красными петухами; выскобленные также до бела некрашеные половицы покладисто принимают яркие домотканые половики; на окнах красуются глиняные горшки с красной и белой геранью, стыдливо прикрывающиеся ситцевыми занавесочками, по полю которых беззаботно рассыпаются незабудки - и повсюду разливается аромат высыхающих трав, развешанных бабкой неделю назад над самодельным посудником.

Каждое утро Таисью будил ласковый Ульянихин голос:

- Буди спать-то, девка! Солнышко уже высоко - печаль далеко! Самовар сердится - к столу зовет, а ты все нежишьси!

Как во сне, неспешно протекало утреннее чаепитие, которому предшествовала дымящаяся в чугунке картошка и толченый зеленый лук, залитый молоком, пшённый сальник и тарелка овсяного киселя.

******

Таисья, словно откручивала назад свое житье-бытье у тетки Руфины, много лет назад взявшей над ней опеку.

Отца девка не помнила вовсе, а материно лицо изредка смутно всплывало в тихие ночные часы (мать погибла нелепо: в жаркую сенокосную пору возвращались с пожни - гроза застала врасплох - молния поразила ее и возницу).

Тетка по-своему заботилась о девчушке: кормила, одевала; но ласки от нее не было - в бездетной Руфине так и не проснулся материнский инстинкт.

Взрослеющая Таисья живой взгляд и тепло находила в лице соседского Кольки, неотступно следовавшего за ней и в школу (приходилось бегать за три километра на усадьбу), и из школы. Дорога всегда доставляла Таисье радость: парень рассказывал ей о далеких звездах, которые он мечтал покорить, смешил придуманными историями, и всегда в кармане его пиджачка как бы случайно находились ее любимые ириски.

Со временем понимали оба, что связывает их не просто соседство и класс - что-то до сладости непонятное тянуло магнитом друг к другу.

Никогда Колька не позволял вольностей - так и уехал после школы, завербовавшись на Север и не сказав Тайке главных слов; но она знала - любит! Голубые глаза его светились нездешним светом...

******

Ульяниха не читала Таисье нравоучений, но каждый вечер, когда распаренную после баньки Маньку крестила на сон, приговаривала:

- Вот как мамка тебя шибко любит-то! Господа благодарит за твое рождение кажинный божий день! И папка голубоглазый твой тоскует по тебе да мамке денно и ношно! Вот погоди, мамка твоя оправится умом, и заживете вы светло да в радости!

- Радость ведь она отчего бывает, - продолжала она, усаживаясь к Таисье на кровать, - когда с любовью да по-божески дитя в мир пускают, с благодарностью, а не с горькими причитаньями. Тогда вот и здоровое дитё, и здоровая семья.

Таисья внимала бабкиным сказам, словно колыбельной, и в умилении предавалась сну.

А во сне опять " приходил" Николай и улыбался светло и обворожительно.

******

Ранним воскресным утром, возвратившись с выгона коровы, Ульяниха как бы невзначай бросила:

- С вашей деревни бригадир прикатил. Лошадь-то, девка, справная у него!

Таисья схватила корзинку с Манькой, крепко обняла и поцеловала бабку и заспешила к сельсовету, где, по ее догадке, мог находиться бригадир.

Она теперь точно знала, что сделает непременно, чтобы Манька стала любимой дочкой своего отца.