«Да будет Воля Твоя…» 1 страница

Часть первая

Василий приложил ладонь ко лбу, и вновь осмотрел стадо. Солнце уже поднялось высоко, и его лучи били в глаза, мешая рассмотреть всех пасущихся коров. А приложишь ладошку козырьком, и все, можно таращиться без излишнего напрягу. Эх, зря он противосолнечные очки не взял. Сын оставил, когда в том году в отпуск приезжал. Удобная штука, нацепил на нос и ходи себе – броди гоголем залетным. Щеголяй по хутору.

После ночной сильной грозы и многочасового ливня трава поднялась дуром. Еще бы, после такой небесной влаги даже малая трава – мурава в рост идет. За считанные часы на ладонь израстается. Удивительное дело, вот в огороде, например, плескаешь воду лейками на грядки бессчетно, вроде бы растительность ее в себя вбирает, а такого ходу, как от дождя все равно нету. Будто влага небесная в себе силу особливую набирает, покуда с верхотуры самой к земле летит. Видать, молнии да электричество с озоном силой живительной напитывают. Или же магнитными полями, коих, если верить науке, в воздухе в достатке. Не зря же, некоторые умельцы талую воду через магнитные воронки пропускают. Вот и получается, такая капля сразу живой водой становится. Сразу в корень впитывается и толкает былинку в рост. К солнышку нашему, стало быть, тянуться заставляет в десять раз быстрее. Одно слово – природа! Коренная кормилица, и, стало быть – мать наша. Да только вот изгваздили ее люди несусветно. Запоганили. Замордовали. Затюкали. Тьфу, без выражений грубых и не обойтись. Куда ни глянь, везде свалки, да пластиковые бутылки брошенные. Ежели так пойдет дальше, то и пасти уже животину негде будет. Попадет целлофановый пакет корове в желудок. А их, у кормилицы аж пять штук один за одним идут. И, все – кранты буренушке. Погибель лютая.

В пастухи Василий принялся наниматься лет семь назад. После того, как колхоз, или как там теперь по современному, по капиталистическому –«аукционное» общество, прости Господи – акционерное, - окончательно сдохло. А стало быть, лопнуло, треснуло, обанкротилось, испарилось, утопло, сгнило и так далее. Можно еще по простому, по народному выразиться. Да, это уж совсем не прилично будет. А ведь в старорежимное время, когда над правлением еще колыхался красный флаг, а партия коммунистическая продолжала рулить не тормозя на опасных поворотах, колхоз, если не в миллионерах ходил, но близко к этому. Копеечка не малая на счетах лежала. Колхоз в добрые времена асфальтированную дорогу до хутора за свой счет протянул, чуть не на четыре версты. Лучше, чем в городах стало.

Даром, что почва, по качеству все таки средненькой была. Ну, уж так Боженька распорядился. Ему, стало быть, с верхотуры своей видней, чем народишку земному. Ведь все едино, на всех людей не угодишь. Вона, живут же в песках бедуины всякие, верблюдов своих колючками кормят, и, не жалуются. Барана поймают, зарежут, на костре из саксаула зажарят, и, довольны. Взять же папуасов всяких, те, вообще червяков откопают, и, живьем их грызут. Жуков всяких трескают с пауками без соли, масла и перца. А еще есть на островах всяких южных деликатес. Это вообще ужас голимый. Для русского человека мерзость полная. Поймают туземцы мартышку, зажмут ее, живой череп откроют. Мозг, стало быть ложками лопают. Она бедняжка верещит, а, обжорам хоть бы хны. Не давятся, только нахваливают. В былые годы, сказывают, они таким манером, и у людей живых мозг выедали. Особенно белые люди им по вкусу приходились. Жрали и нахваливали. Тьфу на них, каннибалов разных. Эти ужасы Василий вычитывал в журналах разных. Любил выписывать для образования своего. В те прошлые годы по средствам было. Это сейчас накладно, да, и журналы многие добрые, как и ихний колхоз, приказали долго жить. При капитализме, как там ее обзывают по телемусорке – при развитой «дерьмократии» хорошие журналы тягость излишняя. Народишку требуются скандалы интимные, а, не знания разные.

Чего далеко за примером ходить. Вот в соседнем районе черноземы начинались. А там уж урожаи были такие, что все склады от зерна ломились. Что пшеница, или, та же никиткина кукуруза стеной стояла. Чтобы початок этого самого маиса налитой сорвать, на кабину грузовика приходилось вставать. Вот какой вышины была початконосица! С одного стебля, что в толщину был с лошадиную ногу, целый мешок можно было надрать. Да, в новых условиях тогдашней ельцинщины сельское хозяйство на глазах стало быстро скукоживаться. Пресса, словно по заказу заплевали коллективные крупные хозяйства, и орали осанну мелким частникам – кулакам – фермерам. Дескать, такой один мордатый единоличник враз тыщи горожан прокормит до сытой отрыжки нутряной. Огурцами пупырчатыми, баклажанами фиолетовыми все рынки на два аршина ввысь завалят. Цены же, напротив, смешные станут. Да двух личных автомобилях с базару не увести. Ишо «кировец» с двадцатитонным прицепом надо подгонять. И, все равно не влезет. Покуда электорат, раззявя рот на заманухи о славной жизни дивился, все рухнуло. Не успели люди глазом моргнуть, а, в ихнем районе девяносто процентов некогда успешных хозяйств полегли, будто пшеница с налитыми колосьями под ураганным ветром. Ни жаткой такую повяль не взять, ни косой срезать. Вбита в землю намертво, будто все демократы с либералами по полю неделю своими копытистыми ногами мялись.

Никого стихия рыночная не пощадила. Даже крепкие колхозы, где зараз без напрягу по восемь – десять тысяч тонн зерна намолачивали, не сдюжили. Уж, кто – кто, а, Василий знал это прекрасно. Всю свою жизнь, как пришел из армии, в родном хозяйстве проработал. Довелось шоферить, на тракторе пахать. В страду, стало быть, за штурвал комбайна становился. Да и любил он уборочную. Если напрямую убирать, то комбайн, будто корабль по золотому морю идет! Ветерком потянет, как волны по пшенице идут без конца и края. Аж, в глазах отражается, будто от зеркала. Душа радуется! И начинал он петь в кабине от избытка чувств, и этих самых эмоций. А когда обмолоченное зерно из бункера по хоботине в кузов камазный сыпется, так картины краше во всем свете не сыскать. Зернышко к зернышку, словно песок самородный, что старатели в реках сибирских моют, так и бежит.

Эх, теперь только память об этих деньках и осталась. «Аукционное общество» гикнулось, а запустевшие земли стали осваивать местные фермеры. Вроде бы мужики работают достойно на себя. А вот только такого размаху, как в старое время было – нету. Что это за посевные площади у новых хозяев, когда их можно измерить сотнями гектар? Когда ранее счет шел на целые тыщи! А когда зеленя в рост трогались, то казалось, что до самого края земли изумрудные ковры лежат. Был бы Василий художником, то непременно бы намалевал на дерюге эту великолепную картину. Сверху синь небесная бесконечная, снизу зеленя бархатные тянутся. Простор такой, что сердце в груди стригунком прыгает. Были бы крылья – взлетел бы! Вот и у них в хуторе Высоком с десяток фермеров нашлось. Он, насколько мог, поначалу помогал своему племяшу на посевной и уборочной. Получается, горбатился, хоть и на своего сродника, да на хозяина. Выходит, повернули власти время в обратку. В един миг разделили страну на хозяев, и рабов. Коммуняки, которые раньше мозг народу канифолили про светлое будущие и коммунизм в отдельно взятой даче, стали олигархами, а пролетариат, принялся сосать то, что ему было положено новой властью. Это уж, как водится, голосуй, не голосуй, все равно получишь............. , правильно - срам один выйдет. В свое время, когда Василий учился в школе, учитель по истории рассказывал, что у них хутор необычный. Это самый северный оплот Всевеликого Войска Донского. Дальше уже Великая Русь начиналась. Хотя, ежели по правде гутарить, севернее их было еще два хутора казачьих – Малое Кораблево и Большое Кораблево. В старину там дубовые леса стояли. Дубы только для кораблей по строгому царскому указу валить дозволялось. Тому, кто пытался татем ночным рубить заветные леса, тут же башку отсекали. А как же, на этих кораблях турку били предки. Ствол дубовый тайно сбил, получается, басурману помощь оказал. А это измена называется. Казаки из обеих Кораблевых должны были вдобавок эти ценные дубравы охранять от всяких злодее, что водились, водятся да и будут водиться на всей нашей земле. Только вот двадцать лет назад оба хутора прекратили свое существование.

От базов лишь фундаменты остались. Сохранился в этой стороне только хутор Высокий. А лет через двадцать – тридцать, похоже, и он исчезнет. Будто и не было его. Лишь в архивах сухие строчки останутся. Вот вымрут последние насельники и все! Зарастут пустыри репьем цепким, да крапивой жгучей. Только еще кладбище сиротинится станет. Повалятся от ветхости последние кресты, замоются дождем могилы, и, все – пропала память людская.

Хутор стоял на берегу малой речушки Радомги. А супротив казачьих базов, буквально окна в окна, на другой стороне располагалась деревня Заречная. В старину казаки бывалочи пальцы гнули и через губу гутарили с мужиками. Дескать, кто вы, а кто мы! Эх, деревня! Пра слово – лапти! Хотя мужики и казаки так же одинаково трудились на земле. Пахали, сеяли, убирали. Так же рождались и одинаково умирали. Только хоронили на разных кладбищах. Даже и веры одинаковой придерживались – староотеческой. Крестились по искону двумя перстами, а не глумливым кукишным никонианским троеперстием. Изобразить его, и то грешно православному человеку, форменная фига получается! Стоит только один палец промеж двух пропихнуть и все! Фига! Никакой обережной силы от такой фигни и нет! Токмо рогатому врагу рода человеческого в радость сия конструкция! Скопытил таким подлым образом, выходит, нечистый, доброго человека в самую навозную жижу. Совратил злыдень народ на непотребство всякое. А все почему? Веру извратили настоящую, что тыщи лет с допотопных времен тянулась без устали. Огнем, мечом и лютостью насадили новые взгляды. Да, только вот до сих пор, не все в душе их принимают. Уж очень велика злобкость в писаниях чуждых. Душа содрогается от кровожадности чужих народов. Воли Божьей нету, святости не видно…

Но, не смотря на одинаковую веру, соседи временами мордовались до крови на лугвянке, что рядом со старым мостом. Нонче от него лишь сваи дубовые, будто из железа прокованного, остались. То мужики, а они все, как на подбор, дюжие были, оглоблю об них сломать можно - казакам личности подправят. То казаки, поднапрягшись, их одолеют. Вот так и развлекались. Ох, и весело же было! Сплошной праздник! В те поры, фингалы не закрашивали, а ходили с ними по хутору и деревне, будто с наградами за воинскую доблесть. Примирение между мужиками и казаками состоялось в печальные годы гражданской войны. Вернувшиеся с мировой войны фронтовики мужики и казаки поначалу решили более ни в какой катавасии не участвовать. Хватит, навоевались досыта. Кровушки безмерно пролили. Надыть хозяйства подымать, а то разруха одолевает, вот – вот плетни рухнут курам на радость, греби в огороде на грядках в полную волю. Пернатым невдомек, что бабы крюками стояли, засевали да сажали семена всякие. Только малое время им отпустили для мирной жизни. Вдруг откуда ни возьмись, понаехали в хутор новые власти в кожаных куртках, и приказали казакам, тотчас спороть лампасы, фуражки забросить, сдать оружие, что было режущее и колющее, и более никогда казаками не зваться. Царя более нет, и служить ему не треба. С этого дня дозволялось «интернационал» распевать, а, не славить Бога и его милость. Товарищи Троцкий и его соплеменник Свердлов, решили под корень их извести. Фамилии у них похожи на человеческие, да только души черные были. Да и не фамилии это вовсе, а клички – псевдонимы. Вона, в всех воров да бандитов клички имеются. Как сегодня на Украине у всей властной верхушки. Все шабаш! Казаки возмутились, в мужики по приказу переходить из воинского сословия не пожелали. Ведь они же своей судьбе сами хозяева были. Власть над собой на кругу выбирали, а, не им назначали. Самых активных казаков тут же в сенькином овраге из винтарей положили для устрашения. Без уговору и суда. Скрутили, вывели и пульнули. А зерно, лошадей, и все, что наживалось казаками столетиями, выгребли под чистую, и вывезли незнамо куда. Осталось служивым только с голоду подыхать. Как объяснили несознательным старорежимщикам революционеры– вот такое оно, расказачивание в самом натуральном виде. Без демократического подмесу и личного согласия. Вот так и вынудили казаков подняться на свою защиту. Вроде бы и к белым тяги особой не было у них, а нужда заставила с офицерами в одной упряжке тащиться супротив души. Да, и от новой власти сплошной убой шел. На хутор вскоре обрушилась целая бригада с пушками. Сначала снарядами посыпали обильно, а потом и пулеметами простегали многократно. Потом покочевряжились вволю. Кого в тюрьму, кого на выселение, а кому пулю в грудь. От всего прежнего списка хуторских казаков уцелела, хорошо, если четверть. В основном бабы с детишками, да старики, кои еще турку под Плевной били с генералом Скобелевым. Красноармейцы, которые лопотали на незнакомом языке, не жалели ни старых, ни малых. Казачек молоденьких, девок, у которых только пупырышки под сарафанами проявляться начали, попользовали на глазах мамок. Заголяли их басурмане и позорили хуторских красавиц. Кричали, что теперь так можно. Социализация врагов революции прозывается. Уцелевших и выживших приютили на первое время соседи из деревни Заречной. На фоне такого ужаса, который у них на глазах разыгрался, забылись прежние обиды и претензии. Трагедия побоища враз перечеркнула прошлое. Зареченцы, пожалуй, жили побогаче своих соседей казаков. Издавна они были государственными крестьянам, без всякой крепостной тяги. Землицы в свое время им дали с избытком. Трудолюбия хватало. Они так же отправляли своих сыновей сначала на царскую службу, потом в Красную Армию. Только в отличие от казаков налоги платили в казну, да прочие державные повинности тянули. Они помогли потом разоренным хуторянам отстроить порушенные базы, поделились хлебом, засеяли наделы, не дали сдохнуть с голоду опосля кровавого побоища. Одним словом, наладить кое – какую жизнь. Затем уцелевшие казаки и зареченцы начали родниться. Женить и выдавать замуж детей. Так и стали смешиваться потихоньку. А в шестидесятые годы очередные реформаторы, прямые потомки пламенных и профессиональных революционеров, объединили хутор и деревню. С тех пор и появилась деревня Высокая. Лишь напоминанием о прошлом остались две улицы – Казачья и Зареченская. Да и земли Всевеликого Войска Донского рассекли нещадно и растащили по разным областям, районам и соседним республикам. А самих казаков сделали историческим пугалом. Дескать, душители свободы, псы самодержавия, опричники, охранители царского престола, белогвардейская контра.

До сих пор историки продолжают спорить, сколько же казаков загубили по приказу Троцкого, половину или более? Некоторые по этому вопросу полагают, что уцелела треть от всего русского казачества. Да только вот в одном враги просчитались. За сто лет хуторские и деревенские до такой степени породнились, что практически все выходцы деревни Высокой стали считать себя казаками, и потихоньку общими усилиями возрождать традиции. Ведь они более всего отвечали духу русского народа. Получалось, что у каждого теперь в роду казаки были по мужской и женской линии. Ощущение страшной беды заставило всех сплотиться и находить самую лучшую структуру для самовыживания. А ничего лучшего, чем древняя система казачьей демократии до сих пор ничего не придумано. Навязываемая же демократия, есть не что иное, как слепок с древних народных обычаев.

Василий был прямым потомком казака. И жил же на том месте, где некогда столетиями домовался его род. Был он уже на пенсии, счет годам пошел на седьмой десяток, а без дела сидеть не мог. Вот и подрядился пасти деревенское стадо. Да, и, какое теперь это стадо? Смех один. Язык не поворачивался его так называть, так насмешка над настоящим гуртом. Всего два десятка коров, дюжина телят и полсотни овец с ягнятами. Народ постепенно отказывался держать скотину по примеру своих отцов и дедов. Хлопотно. Но, самое главное было в другом. Возраст давал о себе знать. Молодежь не задерживалась. Перспектив не было никаких. Держали живность больше по привычке, дабы не нарушать тысячелетний образ жизни. Если есть в хозяйстве корова, то и бед в семье не будет. Только летом на буренку надобно поработать, как в банк деньги положить, а, уж потом проценты дуром повалят. Сена заготовить. Корнеплодов, посыпки, а, уж потом буренка сторицей на эти заботы ответит. Молоко, творог, масло, сметана, да и сыр можно сварить. К тому же, и поросенка без молока не вырастить. Одно цепляется за другое. Все свежее, да натуральное, для здоровья полезное. Это в былые годы держали десятками коров и коней, сегодня бы и одну корову прокормить. Василий, как казак и потомок казака, по примеру прадедов, стадо пас на своей лошадке Звездочке. В деревне продолжали держать коней, хотя у каждого тракторишки имелись с мотоплугами. Прогресс, одним словом и им не чужд.

Верхом, значит, пасти удобнее. Ноги бить не надо, и сверху видно все, как на ладони. Еще помогала ему собака Лохмушка. Прозвали в шутку внуки, чуть ли не по стыдобному. В прежние годы промеж себя лохматкой старики хуторские называли одну часть тела у бабского сословия. Так, сказать специфический термин, хе – хе. Ну, что есть, то есть. Можно, конечно строго по научному обозвать, как в умных книжках предлагают. Но, там как – то все пресно. Без красоты природной.

Правда, и собачка – то еще кутенком была покрыта обильно шерстью. Так, что все по ней, кличка – то. Без обидки. Вроде бы и не пастушьей породы, скорей в ней была кровь волкодавов, но сообразительная Лохмушка быстро вникла в курс дела, и помогала соблюдать порядок в коровьих рядах. Вся рогатая гвардия подчинялась собачине беспрекословно. Даже флегматичный и мощный бык Степка признал в ней настоящего заместителя пастуха. Хотя, мог бы при своей могутности, враз эту надоедливую суку, втоптать в землю на манер усохшей коровьей лепешки. Не заметил бы.

Василий прилег на пригорок, где трава чуток просохла, и можно не опасаться промокнуть от обильной влаги. Стелить под себя старый брезентовый плащ, которому уже сто лет в обед, было неохота. Плащу было лет семьдесят, не меньше. А может и больше. Скорей всего выпустили его задолго до войны. Надо же, сколь лет прошло, а ему хоть бы хны. Только выгорел сильно. Еще снял сапоги, пущай ноги малость подышат. Ну, чем не курорт? А? А вокруг красотень полная. Природа, воля. От запаха травяного даже голова кругом идет, будто в молодости. Кашка полевая духманит, Да, и коровки наедятся сегодня до сыта. Хозяйки останутся довольны. Даже несносная Окулька. Господи, нет бабы вреднее на хуторе, чем она. Ежели, допустим, она против Лохмушки лаяться примется, то перегавкает псину! Факт! Ну, до чего же шебутная баба, ужас! Будто шильями ее постоянно колют. Одновременно во все интимные части тела без роздыху. Так, она и в девках непоседой была. А сейчас, с годами, так вообще силу ядреную набрала, вплоть до крайней степени стервозности. Вот изобрели бы всякие ученые прибор такой хитрый. Присоединить его бы проводами к Окульлке. Так она, без напрягу, не то, что губернию, пол – державы электричеством обеспечила!

На той неделе прицепилась к Василию, дескать, на боку у ейной коровы Чернушки след от кнута. Зачем, бил кормилицу? Вред причинил, здоровья лишил. Да кто же виноват, что ее корова, такая же вредная да поперечная, как и ее хозяйка. Всегда все стадо баламутит. На потраву фермерского поля намылилась и всю несознательную живность за собой потянула. Сначала рявкнул на нее, да она все равно продолжала свою троцкистскую линию на развал единства стада гнуть. Вот и пришлось блудню хлестнуть. Не со зла, конечно, а исключительно для вразумления. Вот тогда Окулька и крысанула на Василия. Еле утек от этой вздорницы. Как только с ней Епифаний покойный жил? Казак спокойный, рассудительный, слова лишнего не скажет. Небось, от ее попреков да прицепок пустых, ушел из жизни раньше времени его дружок с далекого детства. Хотя, признаться, жили они душа в душу. Просто наговаривает на вдову Василий, из – за ору безудержного своего, по причине сурового воспитания коровы. Да, кстати, где эта блудня?

В этот раз Чернушка вела себя на удивление скромно. Усиленно поглощала сочную траву. Так увлеклась, что выдвинулась поперед всех. Ничо, пускай насыщается. Травы в буйну голову поднялись. Пожалуй, здесь в долине, еще неделю можно потравить, если не больше. А, уж потом поближе к Городищу перегнать. Там трава силу наберет к тому времени. Как говорили старики, в том месте, в былые годы, тысячи лет назад, град был. Теперь от него лишь камни остались. Чуток из земли виднеются. Втянула их в себя Матушка Земля. Судя по размерам глыб гранитных, предки силой немереной обладали. Такие булыги и трактором не свернуть, а, не то, что руками. Да вон два таких камня недалеко лежат от берега речки Радомги. Один из них, похожий на статую половецкого истукана, наискось торчит. Метра на два возвышается. В глубину же, сказывают, на метров пять. Если не больше. Прозвали его Сварог – камень. Почему так обозвали, никто и не помнит. Ежели, прищуриться, да бочком смотреть, вроде бы на человека статуй похож. Сильно посечен только. Будто давным – давно его кувалдами били со всей размашки. Хоть и исколот Сварог – камень от такого злобного боя, да не треснул. Рядом же, метрах в шести камень поменьше, да чуток поокруглей будет. Это Велес – камень. Опять же, старики баяли, что во время грозы, молнии всегда в эти камни бьют. Оттого они и полосами светлыми отмечены. Только вот почему электрическая сила в миллионы вольт, эти глыбы в порошок не перетерла, никто вразумительно ответить не мог. Каким таким макаром, гранит без вреда для себя разряд в землю проводит? Но, тут ничего не поделаешь. Молчит наука…

В местной газете, прозванной районной болтушкой, когда то писали, дескать, эти огромадные валуны сюда принес древний ледник. Только уже творческий ледник – то оказался, с руками и мозгом. В Городище валуны по линиям сложил, по старым фундаментам затолкал. И тута, аккуратно закопал две глыбины. Хотя, сколько себя помнил Василий, а, в детстве с ребятней всю Радомгу излазили на десятки километров вверх по течению и вниз, а больше таких глыб не встречали. Одна мелочь перекатная на берегу речки. Чуть побольше кулака размером. Такие окатыши лучше всего для банной печки –каменки подходят. Жар долго держат, и, стало быть, пара много дают. Держаться тоже долго, не лопаются от воды. Правда, и плещут нещадно на камни не ледяной водой, а, горячей из котла. Чтобы значит, резкого перепада температур не было. Это только городские по незнанию так делают.

Хотел Василий голову опустить, да показалось ему, будто отсветило промеж камней. Словно пленка тонкая блик дала. Или мыльный пузырь, какие он в детстве бессчетно пускал через соломину. Когда пузырь летит, будто радужка по бокам бежит, начиная от макушки, и до самого низа сбегает по сфере. Да, нет, почудилось, подумал Василий. Вон как солнышко светит, да воду из земли выгоняет. Только парок легкий, да воздух прогретый колышется на Радомгой. Сплошная физика, которую он еще в школе изучал. Да опять же география об этом говорит. Циклон и антициклон. Холодный воздух и нагретый. А отсюда воздушные массы гуляют сами по себе по всему земному шару. Ветра их гоняют туда – сюда. И горы им не помеха. Вон, блудливая корова Чернушка, которой глубоко плевать на географию, агрономию, физику с историей, подошла к камням и принялась увлеченно щипать траву. Ну, да, там она посочнее будет. Потравить не успели. Пускай щиплет. Главное, эта блудня отсюда никуда не денется. Бежать некуда. За камнями Радомга. Не велика речка, не Хопер с Медведицей, ни тем более Дон - Батюшка, а, сразу не перепрыгнешь. Берега здесь высокие. Вслед за Чернушкой неспешно потянулось все стадо. Даже бык Степа, настоящий господин рогатого гарема, важно подтянулся ближе. Верная и надежная Лохматка лежала рядом. Она подняла голову, осмотрела стадо. Зевнула, и опять опустила башку на лапы. Никакого беспорядка не заметила. А у нее на него чутье. Бардака терпеть не могла. Даром, что собака. Все понимает, только говорить, пока, не научилась. Пастух по ее примеру, также хотел опустить голову, и подремать малость. До обеда было еще далеко, и гнать гурт на стан, где хозяйки начнут доить своих коров, было еще рано.

Василий вдруг замер, и открыл рот. Его седые волосы сами собой вздыбились, и приподняли старенькую армейскую панаму, которую много лет назад привез из армии племяш. Тот успел послужить на южной границе незадолго до развала СССР. И было отчего ему прийти в полное изумление и замешательство. У Чернушки исчезла голова, которую она склонила до самой земли. Но, самое удивительное, это ей не мешало двигаться вперед. Потом исчезла половина туловища. Затем он видел лишь заднюю часть. Которую в одном фильме совсем не лектор, а горе – укротитель изобразил на листе бумаги в виде окорока. Меж тем, хвост Чернушки бодро мотался из стороны в сторону, показывая, что строптивая корова чувствует себя очень даже замечательно даже с половиной видимого отсюда тулова. Она сыта и довольна всей своей коровьей жизнью. Ее уже давно пора по примеру народа Индии считать святой, и отливать из чистого золота памятник и высекать из мрамора постамент. Василий хотел было крикнуть совсем даже не литературно, а по нашему, по простому – куда же тебя, тра- та- та – та, такую - сякую, немазаную - сухую понесло! Бип- бип- бип- бип! В таком ключе до самого обеда без передыху. Что б, значит, скотина в разумление пришла. Так ведь, с давних пор принято. Вот хозяйки порой, почему свою животину ругают? Да, они с нее всякую хворь и бесовщину сгоняют! А, то прицепится в луговине болотник, и почнет мучить в стойле корову. Здоровья лишать. А этого нечистого особыми словами отчитаешь, так он сразу, словно клоп отваливается. Не терпит низкий дух этого.

По примеру четвероногой блудницы за ней потянулось все стадо, и безследно исчезало между камней. Лишь временами беззвучно, словно тончайшая пленочка, колыхалась и отсвечивала на солнце. За старшими рогатыми послушно прошли телята и овцы с козами. Вот уже перед Сварог – камнем и Велес – камнем никого не было. Лишь примятая и потравленная трава в характерных шлепках дармового органического удобрения для природы, напоминала, что еще недавно здесь находилось стадо. Было и сгинуло. Будто корова всю живность языком слизала. Длинным хвостом вмиг смахнула, будто надоедливого овода или другое мерзкое насекомое самого паразитного свойства.

Пораженный необычной картиной Василий пытался что – то сказать, но кроме нечленораздельных звуков из глотки ничего не вылетало. Наверное, на таком примитивном языке общались между собой мартышки и прочие приматы, что жрали бананы в Африке. Мозг закипал от этой необычной картины. За спиной уже появился Кондратий, который с гнусной ухмылкой собирался, что есть силы хватить несчастного хуторского пастуха, примерного работника и мужа, своей сучкастой дубиной. Впереди же, во весь рост нарисовался и ухмылялся собственной персоной Кердык. У его ног крутился наглый Песец и показывал острые зубы. Вдали маячило Горе – Злосчастие с драными котомками. Похоже, эти злыдни брали бедного хуторянина в кольцо, и выскользнуть из него он уже не мог. А воображение рисовало жуткую картину скорой кровавой расправы хуторских баб над ним посередь майдана. Несчастным горе – ковбоем, пастухом и пастырем в одном лице, который умудрился средь белого дня, укокошить, незнамо каким способом, целое хуторское стадо. Василий уже слышал бабий надсадный вой, ор и рев. И весь бабий визг перекрывал, надсадный полный горя и тоски, вопль растрепанной Окульки.

-Убил! Погубил лиходей, злодей и тать мою Чернушку!!! Горе, мне какое!! Осиротил мя! Пустите меня бабы, отведать Васькиного мяса! Живьем буду есть басурмана! -

Пастух так ярко представил себе картину расправы над ним, что содрогнулся. Похоже, хуторской майдан впервые за всю свою историю, станет местом кровавой расправы. По своему драматизму эпические полотна - «Утро стрелецкой казни», «Смерть коммуниста», «Допрос Жанны Дарк святой инквизицией» и «Атака камикадзе» занимали последние строчки в рейтинге. Первое место заняла лютая месть хуторских баб Василию за своих коров.

-Господи! Да что же это такое делается!? - бормотал Василий и растерянно оглядывался вокруг, - Вот только что тута паслись! Утекли заразы! Сквозь землю провались заразы! Чур, меня! Оброни, Господи! -

Лохмушка, встревоженная таким неадекватным поведением хозяина, встала на лапы и внимательно посмотрела на пастуха. Мол, ты чего волну гонишь? Да, сыщем твоих коров, нашел проблему. Первый раз, что ли такое бывает?

Василий, как был босиком, сбежал с пригорка и остановился аккурат перед этой загадочной преградой. Лохмушка демонстративно исполнила естественные надобности, еще раз глянула на хозяина. Мол, не ссы Вася, я с тобой! И тут же юркнула в эту пелену по следу стада. Василий осторожно ткнул пальцем в эту переливающуюся хмарь. Ничего не произошло. Палец никто не отхряпал и не выплюнул ему обратно под ноги, мол, на, носи дальше. Ни боли, ни удара током он не испытал. Будь нечистая сила, так она тут же бы его в лоб шмякнула! Такое вредное у нее свойство. А здесь пока без последствий для его организма. Может, пока заманивают его? А, там сразу по сопатке со всего размаху?

Перекрестился двумя перстами. Сразу вспомнились старые молитвы, которые когда то читала его бабушка покойница, на укрепления духа.

- Без стада мне ходу на хутор нет! Факт! Бабы сразу загрызут! Укрепи мя, Господи! Да будет Воля Твоя, Господи!! - Василий вновь перекрестился, закрыл глаза, и, дрожа словно цуцик, шагнул в эту хмарь. Чтоб ни дна ей, ни покрышки! Откуда она только появилась в наших краях? Жили себе - не тужили, и, на тебе – образовалась! Не луговой ли с болотником над ним покуражиться решили? Ведь их он всегда гоняет с этих мест, иначе они покою коровам на дадут. Мстят низкие духи, не иначе. Ведь говорила ему жена, умилостивить надо было их, а, не ершить, почем зря!

12 3 4 5 6 7 8 Следующая ⇒