Выполнил: Малков Даниил, II курс, группа 19834

Историки использовали термин абсолютизм по своему усмотрению, то есть по отношению к любому монарху, который обладал властью большей, чем то считали нужным ученые XX века. Компаративный анализ еще более усложнил ситуацию. По сравнению с английскими монархами, говорят одни историки, Франциск I — «абсолютный» монарх. Другие провозглашает Людовика XIV первым истинным воплощением «абсолютизма». Третьи считают, что действительно «абсолютистскими» правителями были просвещенные диктаторы конца XVIII столетия. Только они обнаруживали то пренебрежение традиционными правами и привилегиями, которое является главной составляющей этого понятия.

Эта цепочка высказываний показывает, как трудно определить, что именно историки подразумевают под терминами «абсолютный» и «абсолютизм».

Фактически происхождение этих двух слов совершенно различно. Слово «абсолютный» часто употреблялось в раннее Новое время, термин «абсолютизм» был почти неизвестен до 1820–х годов. По мнению Николаса Хеншелла, термин «абсолютизм» неразрывно связан с четырьмя утверждениями.

Во–первых, «абсолютизм» по сути своей деспотичен. При нем ущемляются права и привилегии подданных и попирается мнение тех учреждений, которые были призваны их защищать, то есть «Абсолютизм» — враг свободы.

Во–вторых, «абсолютизм» автократичен. Он не обращается к консультативным механизмам, диалог при таком режиме не поощряется, а принятие решений централизовано. Государи отодвигают на второй план сословные представительства и корпоративные организации, через которые ранее осуществлялся обмен мнениями с властными группировками. Власть монополизируется монархом и теми, кому он ее делегирует.

В–третьих, «абсолютизм» бюрократичен. Он действует независимо от корпоративных организаций, обладающих собственной властью и интересами. Используя агентов, зависящих только от короны, будь то чиновники или «новые люди», не связанные со знатью, абсолютные правители отделяют себя от общества и лишают народ возможности саботировать их повеления.

В–четвертых, «абсолютизм» никак не связан с Англией. Историки–виги решили, что именно 1689 год ознаменовал окончательное размежевание между континентальным «абсолютизмом» и английской ограниченной монархией. С этого времени Англию стали считать образцом свободы и управления через процедуру одобрения.

Николас Хеншелл в своей книге ставит под сомнение два давних стереотипа. Историки Англии и Франции ошибочно признавали существование различий между французскими «абсолютными» монархами, которые монополизировали власть, и английскими «ограниченными» монархами, которые ее разделяли. Большинство монархов являлись одновременно и «абсолютными» и «ограниченными». Они были абсолютными, когда осуществляли свои обширные прерогативы, и ограниченными, когда вели переговоры с подданными об их правах. Процедуры консультации и одобрения в «абсолютистской» Европе были столь же важными, как и в свободолюбивой Англии; За этими двумя официальными историями стоит удобная для каждого уверенность, что и Англия и Франция шли верным путем, каждая своим.

Монархи стремились установить свою власть над пестрой мозаикой подвластных им территорий и учреждений, чтобы сосредоточить принятие решений в своих руках и обеспечить их исполнение.

Марксисты считали, что понятие «абсолютизм» полностью характеризует существовавшую социально–экономическую систему. Для них «абсолютизм» был механизмом, с помощью которого знатные землевладельцы угнетали крестьян. В Восточной Европе дворянам было позволено сделать своих работников крепостными: за это знать должна была служить короне в армии или в бюрократическом аппарате. В Западной Европе крепостное право исчезло. Землевладельцы заменили феодальное принуждение крестьянства «абсолютистским» принуждением со стороны королевской власти, поскольку дворяне интегрировались в состав государственной машины, покупая должности. К несчастью для этой теории, именно дворяне нередко были основными противниками «абсолютистского» государства, а в Швеции дворянство стало его жертвой. Должности приобретали главным образом незнатные буржуа. Хотя за столом монархов раннего Нового времени дворянство получало свою выгоду, оно не было единственным участником пиршества.

Противоположная точка зрения представляет «абсолютизм» спланированным воплощением теории, а не результатом действия обезличенных сил. Эту модернизированную, действенную, целенаправленную и разумную версию монархии изобрели юристы, философы и епископы раннего Нового времени. Ришелье привлекал эту теорию для обоснования своих действий.

Две наиболее распространенные концепции «абсолютизма» считают главным фактором формирования «абсолютизма» практическую необходимость преобразований в стране. Одна версия подчеркивает роль войны и «военной революции». Характерным было увеличение французской армии от 50 000 человек в XVI столетии до 400 000 в 1700 году. Это обусловило складывание фискально–военного государства, приспособленного к ведению войны и к выживанию в мире безжалостного соперничества. Для этого нужно было вводить и собирать налоги, при необходимости можно было обойтись и без содействия пассивно сопротивлявшихся сословных представительств. Чтобы увеличивать категории имущества, облагавшиеся налогом, нужно было поощрять экономическое развитие: торговля и промышленность находились в жестких тисках государственного регулирования. Эти цели, в свою очередь, требовали создания бюрократии, не использующей тактики саботажа, к которой прибегали властные группировки. Другая версия выдвигает на первый план стремление правительств эпохи раннего Нового времени улучшить духовное и материальное благосостояние своих подданных.

«Бедный крестьянин — бедный король» — таков был комментарий одного из советников Людовика XV. Однако ни один из этих вариантов развития не предполагает «абсолютизм». Соответствующий социальный порядок достигался благодаря работе сословных представительств, гильдий и городских корпораций. Новым элементом стало центральное регулирование тех сфер жизни государства, где ранее действовала местная инициатива или просто случай. Попытки установить фискально–военное государство не требовали обращения к механизмам, которые традиционно связываются с «абсолютизмом». Брюэр в своем исследовании показал, что такое государство было создано в Англии. Во Франции пытались использовать те же методы, что и в Англии — то есть процедуру одобрения и сотрудничества, поскольку это были единственные доступные и эффективные средства. Во Франции попытка была менее успешной, главным образом из‑ за того, что в стране отсутствовало единое представительство. Если сильная монархия создавалась через соглашение и сотрудничество, а не из‑ за необходимости удовлетворять военные нужды государства, тогда ее основание - это умелое управление правящими элитами, а не вооруженные силы. Большие армии были больше следствием сильной монархии, а не ее причиной. В Польше между монархом и аристократией идеологический консенсус превалировал.

В своем исследовании Брюэр сосредоточил внимание не на жизни королевского двора, а на деятельности парламента и акцизной службы. В части структур, особенно в университетских городках Франции, предпочитают изучать историю «снизу вверх», то есть, например, анализировать истребление кошек подмастерьями средневекового Парижа. Бунтовщики и браконьеры остаются более привлекательными, чем представители власти.

Николас Хеншелл считает, что один из немногих выводов, которые можно вынести в отношении абсолютизма, является то, что в Англии его никогда не было. Многие определения отталкивались от того, чем «абсолютизм» не был. Но чем бы он ни был, он никогда не существовал по ту строну Ла–Манша.

Существует версия об английской ограниченной монархии и континентальном абсолютизме. Парламент, с которым приходилось иметь дело английским монархам, был более влиятельным и могущественным, чем любой аналогичный орган во Франции. Он собирался ежегодно, представлял всю страну и строго контролировал королевские финансы. Французские консультативные органы были более аморфными и неорганизованными, чем английские, и поэтому, как правило, обращались с ними менее терпеливо. Но они были не менее реальны. Разница была количественной, а не качественной: несомненно, эти сословные представительства принадлежали к одному виду.

Но значительность английской парламентарной традиции не умаляет сходства, наблюдавшегося в полномочиях двух монархов и в функциях их дворов. Хотя понятие «абсолютизм» не применяемо к Англии, в некотором роде многие его черты характерны именно для этой страны, а не для Франции. Монарх монополизировал стандартные королевские прерогативы в более ранний период, а в XVI столетии добавил к ним и абсолютный контроль за церковью. Как до, так и после Славной революции 1688 года он поощрял развитие обширной фискальной бюрократии, которая могла использовать набор квазизаконодательных мер, не зависевших от парламента, и была свободна от элемента частного предпринимательства, доминировавшего во Франции. Также в английской конституционной традиции не было понятия «государство», только термин «корона».

Более слабая парламентская система Франции не доказывает существования французского «абсолютизма», поскольку национальный парламент сделал Генриха VIII и Георга II монархами более могущественными, чем их континентальные соперники. Пока репрезентативные органы подчинялись короне, а не избирателям, они оставались инструментом королевской политики. В перспективе противоречий не учитывается смысл взаимоотношения между ассамблеями, воплощавшими права, и монархами, нарушавшими их.

Абсолютизм сталкивался с практическими ограничениями. Финансовые нужды подталкивали режим идти на компромисс с частными лицами и правительственными чиновниками, купившими свои посты; использование механизмов патроната вынуждало потакать корыстным интересам властных группировок; географическая удаленность и разнородность территорий мешала управлять государством как единым целым. Существовали и теоретические ограничения. Ни один монарх к западу от границ России теоретически не был настолько абсолютным, чтобы нарушать права подданных или вводить налоги без их согласия. Любое полномочие монарха действовало не единообразно на всех подчиненных ему территориях, а варьировалось согласно местным законам и обычаям. Во–вторых, правление осуществлялось министрами, не обязательно имевшими одинаковые взгляды на конституцию.

Концепция абсолютизма берет свое начало в работах сэра Джона Фортескью, относящихся к 1460–м годам. Он создал версию, что в парламентах есть нечто специфически английское. Финансовая необходимость подталкивала государей учреждать по всей Европе консультативные ассамблеи, многие из которых успели обзавестись штатом постоянно действующих чиновников и комитетами, имевшими право выступать от имени представительств в перерывах между сессиями; они вотировали и взимали налоги и платили своим должностным лицам. У английского парламента таких преимуществ не было. Тем не менее Фортескью объявил, что, поскольку английские короли обладали прерогативой, они находились в исключительном положении, нуждаясь в одобрении парламентом законов и налогов. Напротив, французские монархи могли поправить свое финансовое положение за счет собственности подданных.

На протяжении XVI и начала XVII столетий англичане продолжали радоваться своему удачному опыту. Они считали свой парламент единственным защитником прав, жизни, свободы и собственности. Правителю, который пользовался доверием своего народа, не нужно было отчуждать их собственность силой: они свободно отдавали ее на законные нужды монарха. В то же время они признавали абсолютную власть короны в ее прерогативной сфере. В частично смешанной конституции королевская власть была представлена абсолютным монархом, который был не угрозой, а гарантом прав подданных. До того как сформировалось убеждение в том, что на континенте монархи превышали свои полномочия, можно было обнаружить, что члены парламента признавали, что власть их государя в некоторых отношениях превосходит их собственную. В 1610 году Дадли Карлтон противопоставлял широкие полномочия Якова I более ограниченным прерогативам испанского короля.

Поскольку на континенте положение сословных представительств заметно пошатнулось, а на родине их правам угрожал деспотизм Карла I, гордость англичан стала менее уместной и более наигранной. Важные перемены произошли в использовании ими слова «абсолютный». На протяжении гражданских войн оно приобрело уничижительную окраску: вместо того чтобы восхвалять абсолютных монархов, люди их поносили. Абсолютная власть стала отождествляться с деспотизмом. Кроме того, это понятие стало страдать от отвращения англичан ко всему католическому. В первые десятилетия XVII века папистов обвиняли в наступлении на легитимную абсолютную власть монархов. К середине столетия в умах англичан возникла прочная связь между папизмом и абсолютной властью. Карл I был связан с католической религией: его власть была отвергнута отчасти из‑ за католических ассоциаций.

В 1670-е годы Карл II стал применять свои прерогативные права, чтобы освободить католиков от действия карательных законов. С одной стороны, это угрожало монополии протестантов на власть, а с другой — разжигало их антипапистский дух. После королевской Декларации о прощении 1672 года абсолютная власть окончательно стала ассоциироваться с терпимостью к католикам. Одновременно Карл II заключил союз с католической Францией для войны с протестантской Голландией; исходившая оттуда пропаганда закрепила связь между «Францией, папизмом и абсолютной властью». Со времен Фортескью королевская власть во Франции считалась самовластной, и нетрудно было сопоставить намерения Карла с французской католической деспотией. Во время Исключительного кризиса отождествление «абсолютной власти и тирании» было подкреплено авторитетом Локка, непримиримым критиком французского «рабства». Политика Якова II, совпавшая с отменой Нантского эдикта Людовиком XIV, нанесла «абсолютизму» так называемый удар милосердия. С этого момента в глазах англичан абсолютная власть была тиранической, папистской и французской.

В следующие тридцать лет Франция представляла собой серьёзную угрозу торговым и династическим интересам Англии, поскольку Людовик XIV присвоил испанскую торговлю и снабжал деньгами якобитов (стороников английского короля Якова II, изгнанного революцией 1688 года и его потомков). Нужно было предъявить ему как можно больше обвинений. Понятие «деспотизм» стал включаться в концепцию «универсальной монархии», которая имела негативный смысл — стремление к мировому господству. Это помогало англичанам в их противостоянии Людовику в войне за испанское наследство. Сторонники королевы Анны и Ганноверской династии также имели достаточно оснований заклеймить идеологию якобитов именем «деспотической». В то же время Людовик все еще казался им угрозой английской религии. Принадлежность к той или иной конфессии возводила защиту единоверцев в других странах в ранг религиозного долга. Дело палаты общин было объявлено общим с делом притесняемых гугенотов, поскольку протестантское братство посвятило себя уничтожению «папства и самовластного правления». Эта же тема появляется и в сочинениях самих гугенотов. Религиозные убеждения определяли политическую теорию. Уничтожение легитимной политической концепции абсолютной власти — работа сторонников международного протестантизма, защищавших свою религию.

Склонность англичан не разрушать смешанную и абсолютную составляющие в их управлении исчезает. Англия официально становится смешанной, или ограниченной, монархией, а абсолютная власть получает название «деспотизм». Об абсолютной власти говорили только тори и юристы. Большинство комментаторов упоминали о той области государственной власти, которая принадлежала исключительно королю, — о прерогативе. Некоторые отождествляли ее с исключительными полномочиями в чрезвычайных ситуациях, хотя большая часть правительств европейских государств все еще пользовались ею в ее первоначальном значении. Сущностное различие между властью, уважавшей права подданных, и властью, их попиравшей, исчезло навсегда.

Такова была и точка зрения вигов, а виги в Англии победили. Однако во Франции различие между абсолютной и деспотической властью в официальной идеологии продолжало существовать. Французский богослов и писатель Боссюэ жаловался на тех, кто сознательно смешивал их с целью представить абсолютную монархию «ненавистной людям и беззащитной». В следующем столетии французские апологеты возражали тем, кто критиковал абсолютную монархию. Впоследствии большинство историков либо игнорировали разницу между абсолютной и деспотической властью, либо не принимали ее всерьез.

В создании мифа присутствует и эмпирический элемент. Локк отправился за границу и по возвращении объявил, что штаты Лангедока (области на юге Франции) - слепое орудие в руках деспота, поскольку они никогда не отвергают требований короля. В XVIII веке наблюдатели представляли ссоры короля с корпорациями свидетельствами тирании. Отсюда рано возникшее представление о двух бесспорных признаках «абсолютизма» — соглашательстве и конфликте.

С течением времени пропаганда обретает авторитет. В начале XVIII столетия английская ортодоксия основывалась не на том, что Франция докатилась до «абсолютизма», а Англия избежала этого благодаря Славной революции 1688 года (хотя некоторые полагали, что отрицательные изменения произошли с французской монархией уже при Ришелье и Мазарини). Официальная точка зрения гласила, что за последние триста лет ни в одной из стран ничего не изменилось. В 1701 году сочинение Фортескью было переиздано под новым названием: «Различие между ограниченной и абсолютной монархией». Оно постоянно цитировалось в политических памфлетах. События 1688 года стали представлять новой точкой отсчета конституционной истории Англии и ее свобод не ранее 1730–х годов.

Первоначальная интерпретация отводит Славной революции роль простого корректирующего механизма. Контраст между двумя монархиями объяснялся генетической разницей их подданных. Англичане были свободолюбивым народом, французы — нацией рабов.

Англичане считали французскую конституцию исключительно «абсолютистской». Однако французы сами изменили теоретические акценты. Боссюэ говорил об абсолютной власти короля больше, чем о правах подданных. Религиозные войны и Фронда представили доказательства того, что в разделенном, сложном по составу государстве абсолютная власть монарха обязана была быть публичной в большей мере, чем ее смешанные механизмы. В хаосе соперничающих интересов и полномочий необходим был голос из центра, не зависимый от фракционных и секционных интересов. Идея неделимости стала основным вкладом французского политика и философа Бодена в политическую дискуссию. Консультативная сфера монархической власти не исчезла, но о ней стали меньше говорить.

В вигской историографии поляризация мнений, характерная для единичного эпизода истории, проецировалась на всю политическую мысль раннего Нового времени в целом. Напротив, в раннее Новое время большинство политических теоретиков оперировали широким кругом согласующихся между собой концепций. Понятия «смешанный» и «абсолютный» сейчас означают вещи совершенно противоположные тому, что имели в виду современники. Абсолютная черта власти французского короля подчеркивалась потому, что перед ней стояли очень серьёзные препятствия. Это указывало на слабость королевской власти, особенно в периоды малолетства правителей. В Англии разделенный характер власти подчеркивался из‑ за слабости поставленных ей границ и был свидетельством силы монарха. Во Франции и Англии на протяжении всего данного периода политические режимы имели элементы и смешанного и абсолютного правления, и к XVIII столетию их конституции, хотя и носившие расплывчатый характер, были сопоставимы. Но к этому моменту риторика контраста уже укоренилась в умах, и представления французов о беспомощности английского короля были столь же далеки от реальности, как и представления англичан о деспотизме Бурбонов. Когда англичане называли монарха абсолютным, они подразумевали, что он делает то, что заблагорассудится, и берет то, что захочет. Когда это слово произносили французы, они имели в виду, что в определенных вопросах королю принадлежит последнее слово. Взаимопониманию не способствовала и склонность обеих сторон консультироваться с изгнанниками и критиками политики соседа. Политическая теория подчинялась пропагандистской целесообразности иного рода. В раннее Новое время всеобщим было увлечение политическим словарем античности: популярные режимы сравнивались с престижными античными примерами, режимы враждебных государств — с отрицательными. Положительным фактором стало открытие в XIII веке сочинений Аристотеля и Полибия: впоследствии это заставило многие государства стремиться к идеалу «политии», или смешанного правления, к которому благоволили знаменитые греки. Фортескью повторяет похвалы Аквината в адрес аристотелевской «политии» как лучшей формы правления и в том же параграфе заявляет, что она существует в Англии. Политические мыслители и публицисты выделяли различные составляющие смешанного правления. В Англии одни предпочитали называть таковыми короля, лордов и общины (смешение монархии, аристократии и демократии, к которому склонялись греки), другие — клир, лордов и общины, и лишь только те, кто читал Монтескье, — исполнительную, законодательную и судебную власти. Таким образом, политические реалии подстраивались под заранее подготовленную престижную модель, а не модель — под факты. Популярная характеристика Англии как страны со смешанной конституцией, тиражировавшаяся в XVII и XVIII столетиях, целиком заимствована у Цицерона, одного из наиболее влиятельных античных авторов в период между Ренессансом и Просвещением.

Политические стереотипы раннего Нового времени свидетельствуют о том, что политическим реалиям уделялось минимальное внимание. Французы противопоставляли собственную легитимную монархию турецкому и российскому деспотизму: они пребывали в неведении относительно ограничений, налагавшихся на эти режимы. Взгляд англичан был столь же избирательным. Они критиковали абсолютистское правление во Франции, но закрывали глаза на собственную политику по отношению к ирландцам–католикам и шотландцам–якобитам, не обладавшим никакими правами. Обвинений избежала союзница Англии — Пруссия, а также дружественные Габсбурги. Столь же избирательной была оценка ими репрезентативных органов. Французские парламенты были защитниками свободы; провинциальные представительства, оказывавшие сопротивление Иосифу II, — нарушителями порядка.

Подобные взгляды – это только вариации на темы, заданные в XVII столетии. Во Франции существовало единодушие притеснявшихся гугенотов, янсенистов (сторонников религиозного движения, впоследствии осуждённого как ересь) членов парламентов и философов в их стремлении лишить Бурбонов права называться легитимными монархами. Они критиковали их, называя «деспотами». В итоге во Франции приняли созданный англичанами миф о себе. В «Философских письмах» (1734) Вольтер критиковал режим Бурбонов, защищая в качестве образца режим Ганноверской династии, а не англичан. Это было эффективным инструментом для критики Людовика XV и уничтожения цензуры.

Поэтому политический режим Бурбонов не был действительно проводником Просвещения. И по сей день глава «Просвещенный абсолютизм» в учебниках ничего не сообщает о Бурбонах.

Похожая пародия на французскую конституцию была создана революционерами 1789 года. Они ставили своей целью уничтожение системы, которой были неизвестны права и консультативные процедуры. Однако летом 1789 года их цели были иными, чем в предыдущие месяцы и годы. Они соглашались со всеми учреждениями государства Бурбонов и требовали реформ из‑ за их неправильного функционирования, в то время как в Национальном собрании революционеры эти институты уничтожили. Тупиковая ситуация мая—июля 1789 года сломала политические шаблоны и изменила условия дискуссии. Революционная агитация создала карикатуру на режим, при котором права и свободы ограничивались не на практике, а по определению. Она говорила о безвыходном положении, в которое попали Генеральные штаты.

Но все же разговора об «абсолютизме» не было и тогда. Никто даже не выдвинул предположений, когда и почему он начался.

Большая часть великих «измов» появилась в XIX столетии, и многие из таких терминов были созданы в духе уничижительной иронии. Начиная с XVI века они являлись унизительными синонимами ереси и вредных учений вообще — вредных с точки зрения их противников. Первая партия «измов» восходит ко временам религиозных конфликтов: протестантизм, кальвинизм, макиавеллизм и так далее. Вторая — к началу XIX века, породившему все политические «измы»: национализм, социализм, коммунизм, капитализм, консерватизм и либерализм. Меттерних полагал, что «из–мы» оскорбительны. Важным было приклеить удобный ярлык к тому, что ты не одобрял.

Период Реставрации, наступивший после 1815 года, был временем реакции и жестких политических дискуссий. Началась охота на ведьм, сводились старые счеты — это был ответ на крайности революционного времени. Мнения политиков резко поляризировались. На фланге «либерализма» находились приверженцы свободы печати, парламентской конституции и слабого клира. На другом — сторонники божественного права, наследственной монархии и союза между троном и алтарем. Французские революционные армии играли королями, а Наполеон переставлял их, как фигуры на шахматной доске. Этого не должно было повториться. В результате в большинстве государств проводилась политика, противоположная той, которая в конце XVIII столетия считалась прогрессивной, независимо от того, проводили ее монархи или революционеры. В Центральной Европе вводилась цензура и уничтожались гражданские свободы. Права сословных представительств сокращались, а иногда представительства и вовсе упразднялись, вопреки инструкции Венского конгресса об их расширении. Тайная полиция процветала, а Карлсбадские решения (1819) запрещали создание ассоциаций. В Австрии нужно было получать разрешение на проведение танцев с участием оркестра, состоявшего из более чем двух музыкантов. При Карле X во Франции газеты ограничивались изложением «фактов» и прогнозов погоды. Если в раннее Новое время конфронтации между «абсолютистскими» и «конституционными» силами не было, то теперь она появилась. В начале и середине XIX века она достигла апогея.

В 1823 году Фердинанд VII Испанский упразднил либеральную конституцию, которую его заставили даровать, и начал преследовать ее сторонников. Результатом стало восстание.

Для либералов восприятие собственного старого режима до 1789 года определяло их отношение к Испании. В отличие от консерваторов они были уверены, что дореволюционная Франция не имела конституции и что права подданных зависели от прихоти короля, а не от закона. Однако им нужен был такой способ защитить революцию 1789 года, который не навлек бы на них обвинения в революционности. Испанская революция в глазах либералов она стала повторением 1789 года. На нее проецировалась агония этого великого начинания: вместо «Фердинанд VII» читали «Людовик XVI». 1 Отправка контрреволюционной армии стала сигналом к недовольству либералов в Палате представителей. В марте 1823 свою речь произнес мсье Хайдде Невиль. С либеральных позиций он критиковал действия сторонников правительства, изобличал тот нелиберальный режим, который, по мнению его самого и его сторонников–роялистов, собираются установить в Испании. И назвал он этот режим «абсолютизмом».

Ранее отрекавшиеся консерваторы применяли традиционное словосочетание «абсолютная власть». Абсолютизм» первоначально был карикатурой, которую создали, чтобы охарактеризовать современные, а не исторические явления. Однако этот стереотип прижился и был спроецирован на прошлое, а именно на «старый режим». Поэтому мягкая окраска последнего приобрела новые резкие оттенки эпохи Меттерниха. Хрупкий баланс сил и умение находить компромисс, характерные для царствования Людовика XIV, подменялись жёсткими конфронтациями, раздиравшими державу Фердинанда VII. Абсолютная и разделенная власть, действовавшие согласованно при старом режиме, теперь стали означать противоположные виды управления. Историки искали хороших и плохих. Министры Бурбонов — такие, как Шуазель, Малерб и Ламуаньон, дали свободу прессе, освободили торговлю от меркантилистского регулирования, объявили о веротерпимости по отношению к протестантам и учредили консультативные ассамблеи. По новому сценарию они становились проводниками деспотизма. Однако настоящий абсолютизм не закончился в 1789 году. Он только начинался.

К 1850–м годам абсолютизм прочно занял свое место как в книгах, так и во дворцах центральной и южной Европы. Вначале он служил для гротескного высмеивания тех автократических репрессий, которые происходили в действительности. Все репрезентативные ассамблеи в Австрии, центральные и местные, были уничтожены, а в России «Наказ» Екатерины Великой попал в список запрещенных книг. Таким притеснениям не было аналогов в предыдущем столетии. Бюрократической альтернативы консультативным органам в новой системе управления не существовало. Выражения «русский царь» и «автократ» когда‑ то не считались взаимозаменяемыми. К 1850 году они стали таковыми.

В 1860–х годах формирование «абсолютизма» совпало с другим явлением XIX столетия — со складыванием национальных государств, обладавших большими армиями и современной бюрократией. Либералы полагали, что армия и бюрократия — столпы современного абсолютизма, а среди историков XIX века преобладали именно либералы. В 1848-1849 годах власть германских монархов спасла армия; а бюрократию монархи использовали как альтернативу аристократии. Формировавшие эпоху полевые армии и бюрократические машины в таком виде, как они существовали в 1860–е -1870–е годы, теперь обнаруживались во Франции при Людовике XIV и в Бранденбурге при Великом Электоре. Они также стали частью «абсолютизма».

«Абсолютистская» историография не во всем строилась на негативной платформе. Националисты были полны энтузиазма. Они сожалели о том, что в раннее Новое время государям не хватало либерального настроя, но, по крайней мере, они противостояли сепаратистским силам, препятствовавшим подъему национального государства. По этой причине в XIX веке историки принижали значение местных консультативных органов — не из‑ за того, что в раннее Новое время их считали действовавшими неадекватно, а потому, что в 1850–е годы они надоели слишком взволнованным националистам. Главным требованием являлось создание подходящей родословной для новых национальных образований. Одновременно в университетах Европы вводились исторические дисциплины с преобладанием изучения национальной истории. Главные темы, относившиеся к истории раннего Нового времени, были определены, и среди них впервые находился «абсолютизм».

В тот же период создается образ Ришелье — деспота, попиравшего права подданных, архитектора «абсолютизма». Были опубликованы «Мемуары» Моле, бывшего в XVII столетии президентом парламента, участника Фронды, противника торжествующего деспотизма. В историографии средневековой Италии создавался контраст между городами–республиками, такими как Ф л о р е н ц и я, и такими, где установились деспотические синьории. Английская историография позитивно оценивала подобные изменения. Сформировав парламентский режим, постепенно трансформировавшийся в демократию, англичане могли определить свою позицию относительно двух остаточных явлений старого режима — позицию официального оппонента современного абсолютизма на континенте, а также «абсолютистских» порядков, спроецированных на XVIII столетие.

В концепции «абсолютизма» увековечена сделанная в XIX веке попытка назвать деспотическими абсолютные монархии раннего Нового времени. Как в Англии, так и во Франции старые режимы имели консультативные и прерогативные механизмы, соответственно ограниченную и абсолютную сторону. Однако XIX столетие воспринимало абсолютную и ограниченную монархию только как альтернативные системы управления. Миф об «абсолютизме» произвольно выхватывал из контекста абсолютную сторону власти во Франции и ограниченную — в Англии. Тонкая политика раннего Нового времени была сведена к единому способу действия.

Мифы часто основываются на крупице правды. В последние дни существования старого режима французские короли в самом деле действовали деспотически, но под влиянием либеральных идей Просвещения. Они стремились к скорейшему проведению задуманных ими реформ, на которые не ожидали получить согласие сословных представительств. Но отождествления деспотизма с французской конституцией не было. Конституция была как раз тем, что считалось естественным, по крайней мере до конца 1789 года. Деспотизм был антиподом конституции. Концепция «абсолютизма» создает организованную систему из того, что до 1789 года считалось сбоем в работе государственной машины.

В последние два десятилетия исследователи сделали новую попытку выявить суть проблемы. Она состоит в наложении современных стереотипов на прошлое, которое не было с ними знакомо или придавало им другое значение. В раннее Новое время абсолютные монархии не были сходными с аристократиями XIX столетия: в них преобладал консультативный элемент, они были скорее конституционными и патриархальными. Пользуясь этими открытиями, в последние двадцать лет историки попытались выявить изначальную концепцию «абсолютизма», поскольку результаты исследований поколебали старую модель. Понятие «абсолютизм» неотделимо от конфронтационной политики периода, когда оно воспринималось как обозначение особой системы управления. Оно навсегда стало слишком автократическим, слишком деспотическим и слишком бюрократическим, чтобы отразить всю сложную систему сдержек и противовесов старого порядка до 1789 года.

Кроме всего прочего, термин «абсолютизм» слишком резко противопоставляется всему английскому. Он исключает Англию — так же как и Республику Соединенных Провинций — из исторической общности государств. Внешняя политика Англии проводилась монархом и его министрами. В Голландии она формулировалась Генеральными штатами: в тупиковой ситуации делегаты отсылались домой для консультаций со своими провинциальными штатами и городскими советами. Голландские штаты избирали правящий совет; Англия, в которой он назначался королем, имела больше общего с Францией. Наконец, термин «абсолютизм» ставит Францию в один ряд с Россией, где корпоративные и индивидуальные права были неизвестны. Вызов, брошенный Екатериной II, состоял не в попытке установить рабочие отношения с сословным представительством. Он состоял в попытке его создать.

Выполнил: Малков Даниил, II курс, группа 19834