5 Вопрос о возвращении

Когда юный Венкатараман покинул дом, это стало полной неожиданностью для его семьи. Несмотря на его изменившееся поведение и семейную судьбу, такого никто не ожидал. Поиски и расспросы ни к чему не привели. Его мать, которая в то время была у родственников в Манамадурае, страдала больше всех. Она умоляла своих деверей, Суббиера и Неллиаппиера, начать поиски и не прекращать, пока они не найдут его. Прошёл слух, что он присоединился к театральной труппе, игравшей в Тривандруме традиционные религиозные драмы. Неллиаппиер немедленно отправился туда и навёл справки среди различных театральных трупп, но, разумеется, безрезультатно. И всё же Алагамма отказалась смириться с неудачей и настояла на том, чтобы он отправился туда во второй раз и взял её с собой. В Тривандруме она и в самом деле встретила юношу того же возраста и роста, что и Венкатараман, и с такими же волосами, который отвернулся от неё и ушёл. Внутренне убеждённая, что это был её Венкатараман и что он избегает её, она удручённо вернулась домой.

Суббиер, дядя, у которого Венкатараман жил в Мадурае, умер в августе 1898 года. Неллиаппиер и его семья отправились на похороны, и именно там они получили первые известия о пропавшем Венкатарамане. Какой-то молодой человек, присутствовавший на церемонии, рассказал им, что недавно был в одном матхе (частном храме) в Мадурае, где слышал, как некий Аннамалай Тамбиран с большим почтением отзывался о молодом Свами из Тируваннамалая. Услышав, что этот Свами прибыл из Тиручули, он стал расспрашивать подробнее и узнал, что его зовут Венкатараман. «Это, должно быть, ваш Венкатараман, и он теперь почитаемый Свами», – заключил рассказчик.

Неллиаппиер был адвокатом второго класса, практиковавшим в Манамадурае. Услышав эту новость, он сразу же отправился в Тируваннамалай с другом, чтобы проверить её. Они нашли дорогу к Свами, но тот уже переселился в манговый сад, и его владелец, Венкатарама Найкер, отказался их впускать: «Он – мауни (тот, кто дал обет молчания); зачем вам его беспокоить? » Даже когда они стали утверждать, что являются его родственниками, самое большее, что он мог им позволить, – это послать ему записку. Неллиаппиер написал на листке бумаги, который был у него с собой: «Неллиаппиер, адвокат из Манамадурая, желал бы тебя увидеть».

Свами уже проявлял то острое восприятие мирских дел вкупе с полной отрешённостью от них, что характеризовало его позднее и многих удивляло. Он заметил, что бумага с текстом записки относилась к департаменту регистрации и на её обратной стороне написано какое-то служебное дело почерком его старшего брата Нагасвами, из чего он заключил, что Нагасвами стал служащим этого департамента. Точно так же в более поздние годы он переворачивал письмо и изучал его адрес и почтовый штемпель, прежде чем вскрыть.

Он разрешил посетителям войти, но когда те зашли, сидел отчуждённо и молча, без малейшего следа того интереса, который только что проявил, изучая записку. Любой признак интереса только укрепил бы тщетную надежду на его возвращение. Неллиаппиер был глубоко взволнован, увидев его в таком состоянии – да, он стал Свами, но был нечёсан, немыт, со спутанными волосами и длинными ногтями. Предположив, что он мауни, он обратился вместо него к Паланисвами и Найкеру, объяснив, что для него огромное счастье узнать, что один из членов его семьи достиг столь высокого состояния, но и земные блага не следует игнорировать.

Родственники Свами хотели бы, чтобы он был рядом с ними. Они не будут давить, чтобы он отказался от своих обетов или образа жизни; пусть он продолжает оставаться мауни (молчальником) и аскетом, но не здесь. В Манамадурае, недалеко от того места, где живёт Неллиаппиер, есть храм великого святого; он может жить там, и за его потребностями последят, не причиняя беспокойства. Адвокат убеждал со всем своим красноречием, но в данном случае безрезультатно. Свами сидел неподвижно, не показывая даже, что слышит. У Неллиаппиера не было иного выбора, кроме как признать своё поражение. Он послал Алагамме радостную весть о том, что её сын нашёлся, и печальную новость, что он совершенно изменился и больше к ним не вернётся. Спустя пять дней пребывания в Тируваннамалае он вернулся в Манамадурай.

Вскоре после этого Свами покинул манговый сад и перешёл в небольшой храм Арунагиринатара к западу от танка Айянкулам. Он никогда не любил зависеть от чужих услуг и поэтому теперь решил сам ходить и просить еду вместо того, чтобы позволять Паланисвами снабжать его. «Вы пойдёте просить милостыню в одну сторону, а я в другую, – сказал он ему. – Давайте больше не будем жить вместе». Для Паланисвами это прозвучало страшным ударом: преданность Свами была его видом богослужения. Как было велено, он ушёл один, но сумерки снова застали его в храме Арунагиринатара. Как он мог жить без своего Свами? И ему было позволено остаться.

Свами по-прежнему хранил молчание. Он останавливался на пороге какого-нибудь дома и хлопал в ладоши, и если ему давали какую-нибудь еду, брал её в сложенные ладони и съедал, стоя на дороге. Даже если его приглашали внутрь, он никогда не входил. Каждый день он шёл по новой улице и никогда не подходил к одному и тому же дому дважды. Он говорил впоследствии, что просил подаяние почти на всех улицах Тируваннамалая.

Проведя месяц в храме Арунагиринатара, он поселился в одной из башен Великого храма и в саду Алари при храме. Куда бы он ни пошёл, его повсюду уже сопровождали почитатели. Он пробыл здесь всего неделю, а затем отправился на Павалакунру[1], один из восточных отрогов Аруначалы, и остановился там в храме. Он сидел здесь, как и раньше, погружённый в самадхи (Блаженство Бытия), и выходил просить подаяние, только когда отсутствовал Паланисвами. Часто случалось, что после пуджи храмовый священник запирал его и уходил, не потрудившись проверить, нет ли его внутри.

Именно здесь Алагамма и нашла своего сына. Получив известие от Неллиаппиера, она дождалась рождественских каникул, чтобы её старший сын, Нагасвами, освободился от работы и мог сопровождать её, и отправилась в Тируваннамалай. Она сразу же узнала своего Венкатарамана, несмотря на его истощённое тело и спутанные волосы. Со всей материнской любовью она оплакивала его состояние и умоляла вернуться вместе с ней домой, но он сидел неподвижно, не отвечая и даже не показывая, что слышит. День за днём она возвращалась, принося ему разные вкусности, упрашивая и попрекая, но всё безрезультатно. Однажды, уязвлённая его явным отсутствием чувств к ней, она разрыдалась. Он по-прежнему не отвечал, но побоявшись, что выкажет сострадание и тем самым подаст ложную надежду на то, что случиться не может, он встал и ушёл. На следующий день она заручилась сочувствием собравшихся вокруг почитателей, излив им своё горе и умоляя вмешаться. Один из них, Пачайяппа Пиллай, сказал Свами: «Ваша мать плачет и умоляет; почему бы Вам не дать ей хоть какой-нибудь ответ? Вы можете ответить ей хотя бы „да” или „нет”. Свами не требуется нарушать свой обет молчания. Вот карандаш и бумага; Свами может написать то, что ему нужно сказать».

Он взял карандаш и бумагу и совершенно безличным стилем написал:

«Верховный определитель управляет жребием душ в соответствии с их прарабдха кармой (судьбой, которая должна быть отработана в этой жизни и которая следует из баланса поступков прошлых жизней). Чему не суждено случиться, не случится, как ни старайся это сделать. Что должно случиться, случится, как ни пытайся это предотвратить. Это совершенно точно. Поэтому лучше всего хранить молчание».

В сущности, это то же самое, что Христос сказал своей матери: «Зачем вы искали меня? Разве вы не знали, что я должен быть там, где дело Отца моего? »[2] По форме это очень типично для Шри Бхагавана: обычно он сначала молчал, когда ответ мог быть только отрицательным, а затем, когда молчание не принималось и под дальнейшим давлением ему нужно было что-то ответить, этот ответ формулировался в таких общих терминах, как если бы это было безличным доктринальным высказыванием, и в то же время это был ответ на конкретный вопрос в соответствии с потребностями спрашивающего.

Шри Бхагаван был бескомпромиссен в своём учении о том, что всё, что должно случится, в любом случае произойдёт, и в то же время он учил, что всё, что происходит, случается благодаря прарабдхе, балансу судьбы человека, действующему в соответствии с таким строгим законом причины и следствия, что даже слово «справедливость» кажется для него слишком сентиментальным. Он никогда не любил вовлекаться в дискуссии о свободе воли и предопределении, ибо такие теории, хотя и противоречат друг другу на ментальном уровне, обе могут отражать определённые аспекты истины. Он обычно говорил: «Узнайте, кем является тот, кто предопределён или имеет свободную волю».

Он недвусмысленно сказал: «Все действия, которые должно совершить тело, уже предрешены в момент его появления: единственная свобода, которая у вас есть, – это отождествлять себя с телом или не делать этого». Когда в театре исполняют пьесу, все роли расписаны заранее, и актёр играет свою роль одинаково добросовестно, Цезарь ли он, которого закалывают, или Брут, вонзающий кинжал. Его не затрагивает эта роль, потому что он знает, что он – не его персонаж. Так и тот, кто осознаёт своё тождество с бессмертным «Я», исполняет свою роль на жизненной сцене без страха и тревоги, надежды и сожаления, не затрагиваемый сыгранной ролью. А если всё предопределено, какая реальность остаётся у нас самих? Кто же в таком случае я сам? Если эго, которое думает, что именно оно принимает решения, нереально и, тем не менее, я знаю, что существую, то в чём состоит реальность меня самого? Тут лишь подготовительная, умственная версия поиска, предписываемого Шри Бхагаваном, но это и превосходная подготовка к поиску подлинному.

И всё же очевидно противоречащее мнение о том, что человек сам творит свою судьбу, не менее истинно, поскольку всё происходит по закону причины и следствия, и каждая мысль, слово и действие влекут за собой свои последствия. Шри Бхагаван был в этом так же уверен, как и другие Учителя. Он сказал одному преданному, Шивапракасаму Пиллаю (в главе 10 этой книги): «Поскольку, в соответствии с законами Бога, существа пожинают плоды своих действий, ответственность лежит на них, а не на Нём». Он постоянно подчёркивал необходимость усилий. В «Евангелии Махарши» записано, как один преданный жаловался: «Покинув этот Ашрам в октябре, я дней десять был окутан тем миром, что царит в присутствии Шри Бхагавана. Всё это время, хотя я и был загружен своей работой, я ощущал подспудный покой Единства; это было какое-то двойственное состояние, как на скучной лекции, когда ты наполовину спишь. Но потом он исчез, и вместо него вернулись старые глупости». И Шри Бхагаван ответил: «Если вы укрепите ум, то этот покой станет постоянным. Его продолжительность пропорциональна силе ума, обретаемой регулярной практикой». В «Духовном наставлении» один преданный прямо указывал на очевидное противоречие между судьбой и усилием: «Если, как говорится, всё происходит согласно судьбе, то те препятствия, которые тормозят и мешают человеку успешно выполнять медитацию, должны считаться непреодолимыми, поскольку они созданы этой неодолимой судьбой. Как же тогда можно надеяться преодолеть их? » На это Шри Бхагаван ответил: «То, что называется „судьбой”, препятствующей медитации, существует только для направленного вовне, а не интровертного, ума. Поэтому тот, кто ищет Самость внутри, оставаясь тем, кто он есть, не пугается никаких препятствий, которые, как может показаться, стоят на пути его практики медитации. Сама мысль о таких препятствиях является величайшим препятствием».

Заключительное утверждение в его записке — «поэтому лучше всего хранить молчание» – относилось конкретно к его матери, поскольку она просила невозможного. Если же брать общий смысл, то он в том, что «бесполезно лягать колючки», сопротивляясь судьбе, которую невозможно предотвратить; но это не значит, что не надо прилагать никаких усилий вообще. Человек, который говорит: «Всё предопределено, поэтому я не буду прилагать никаких усилий», ошибочно подразумевает: «И я-то знаю, что именно предопределено». Ведь может статься, что его роль – сделать определённые усилия. Как сказал Шри Кришна Арджуне в " Бхагавад-Гите", его собственная природа вынудит его сделать усилие.

Мать вернулась домой, а Свами остался, как и был. И всё же не вполне так. За те два с четвертью года, что он провёл в храмах и святилищах Тируваннамалая, уже появились первые признаки возвращения к внешне нормальной жизни. Он уже начал есть каждый день в определённое время и затем, чтобы ни от кого не зависеть, уходил на поиски провизии. Уже несколько раз он говорил. Он стал отвечать преданным, читать книги и излагать суть их учения.

Когда он только прибыл в Тируваннамалай, то сидел, погружённый в Блаженство Бытия, полностью игнорируя мир и тело. Он принимал пищу, только когда её клали ему в руки или в рот, и даже тогда её едва хватало для поддержания тела. Это описывают как тапас, но слово «тапас» имеет сложный смысл. Оно подразумевает сосредоточение, ведущее к аскезе, обычно как покаяние за прошлое потворство своим желаниям, а также искоренение всякого желания их повторения и сдерживание утекающей энергии, которая ищет выход в уме и чувствах. То есть тапас обычно означает стремление к Реализации посредством покаяния и аскезы. В случае Шри Бхагавана борьба, покаяние и насильное сдерживание полностью отсутствовали, поскольку ложное отождествление истинного «Я» с телом и проистекающая из этого привязанность к телу были уже разрушены. С его точки зрения, не было даже аскезы, поскольку он совершенно перестал отождествлять себя с телом, подвергающимся аскезе. Он намекнул на это в более поздние годы, сказав: «Я не ел, поэтому они говорили, что я пощусь; я молчал, и они говорили, что я мауни». Проще говоря, мнимая аскеза была не поиском Реализации, но его результатом. Он ясно сказал, что после духовного пробуждения в доме его дяди в Мадурае больше не было садханы (поиска или устремления).

Так же Шри Бхагаван не был и мауни в обычном смысле – соблюдающим обет молчания ради изоляции себя от окружающих. Не имея никаких мирских потребностей, он просто не имел нужды говорить; более того, он рассказывал, что как-то увидел одного мауни и ему пришло в голову, что молчание было бы хорошей защитой от беспокойства.

В начальный период своего пребывания в Тируваннамалае погружение в Блаженство часто отключало восприятие проявленного мира. Он рассказывал об этом в своём колоритном стиле:

– Иногда я открывал глаза, и было утро, иногда – вечер: я не знал, когда встаёт солнце и когда оно садится.

В какой-то степени это продолжалось, но теперь стало редкостью, а не обычным явлением. В более поздние годы Шри Бхагаван однажды сказал, что он часто слышал начало параяны (пения Вед), а затем конец, но был так поглощён, что ничего не слышал между ними и удивлялся, как они так быстро дошли до конца и не пропустили ли они чего-нибудь. Однако даже в первые месяцы пребывания в Тируваннамалае он часто полностью воспринимал события, и в последующие годы рассказывал о таких эпизодах этого периода, которые, как думали тогда люди, он не сознавал.

Полное погружение в Себя с последующим забытьём проявленного мира называется нирвикальпа самадхи. Это состояние блаженного транса, но оно недолговременно. В «Евангелии Махарши» Шри Бхагаван сравнивает его с ведром воды, опущенным в колодец. В ведре есть вода (ум), которая сливается с водой в колодце (Самость), но верёвка и ведро (эго) всё ещё существуют и могут вытянуть ум-воду обратно. Высшим состоянием, полным и окончательным, является сахаджа самадхи, упомянутое в начале второй главы. Это чистое непрерывное Сознавание, выходящее за пределы ментального и физического плана и всё же с полным осознанием проявленного мира и полным использованием ментальных и физических способностей, состояние совершенного равновесия, совершенной гармонии, превосходящее даже блаженство. Он сравнивает его с водами реки, сливающейся с водами океана. В этом состоянии эго со всеми его ограничениями раз и навсегда растворяется в Самости. Это абсолютная свобода, чистое Сознание, чистое «Я-есть», больше не ограниченное телом или индивидуальностью.

Шри Бхагаван уже находился в этом высшем состоянии, хотя внешнее сознавание ещё не было непрерывным. Возвращение к внешней деятельности, пришедшее позже, было лишь кажущимся и не повлекло за собой никаких реальных изменений. Как он объяснил в «Евангелии Махарши»:

«В случае с джняни (Просветлённым) проявление или наличие у него эго является только кажущимся – он всегда наслаждается своим непрерывным, трансцендентальным опытом. Несмотря на это кажущееся возникновение или присутствие у него эго, он всегда удерживает своё внимание на Источнике. Такое эго безвредно; оно как остов сгоревшей верёвки – хотя у неё ещё есть форма, ей уже бесполезно что-то связывать».

[1] Павалакунру – Коралловая гора. В давние времена на священной Коралловой горе Павалакунру находилось жилище святого Гаутамы – Гаутамашрам. Теперь там расположен храм Муругана (из книги " Arunagirivalam" ).

[2] Евангелие от Луки (2: 49)