КОНСКАЯ ГОЛОВА.

В семье Ивана Евграфовича Каменских, насчитывалось семь ртов. Каждому есть-пить подай. Хлеба надо много. А где его взять, когда у «хозяина» ни кола, ни двора?

Велел Иван Евграфович своей жене Татьяне Фроловне опять собирать в кучу всех ребятишек, чтобы снова отправляться в дорогу. На этот раз они остановились в станице Нижне-Увельской. Наслышались, что у Оренбургских казаков земли много, жить промеж них можно, заработать есть где. Если повезет и самому можно добрым хозяином стать, хоть и на арендованной земле. Иван знал, что разночинцам, как тогда называли казаки приезжих, собственного земельного надела не нарежут.

Но когда прибыли, сразу увидели, что и тут калачики на березах не растут. Сразу довелось наниматься в работники. Но сколько у богачей не работай, а в добрые никогда не влезешь. Хоть десять лет живи у хозяина, пока гнешь спину, все будет ладно, а рассчитался, пошел, да ворота за собой не закрыл, подлецом тебя обзовут.

Иван Евграфович, однако, не долго обитался в батраках. Мать-природа наградила его не усидчивым характером. Не давала ему покоя думка о собственном счастье, в поисках которого он и метался из стороны в сторону. Узнал он, что совсем неподалеку от Увельки, находятся Кочкарские золотые прииски. Вот место, говорят, где люди скоро обогащаются. Золото так само в карман так и лезет. Тонну земли перерыл, перемыл — вот тебе и фунт золота! Пластом, говорят, верховое золото лежит. Попадают и камни самоцветы, за которые господа дворяне и купцы то же большие деньги платят. В косых пластах, которые горщики называют лестницами, трафаретами, встречаются рубины, александриты, бериллы, а на Соколиных горах есть и аметисты.

Слушал-слушал Иван Евграфович все эти рассказы, да еще заговорили о том, что люди находят и крупные самородки золота, не утерпел Иван, сам пошел ворочать кочкарские камни.

И ведь не шутки в деле. Одному счастливчику, сказывают, попал самородок восемнадцать фунтов чистого золота, а другому - в 12 фунтов 23 золотника.

Обладателем двенадцатифунтового самородка оказался житель Кособродской станицы, безлошадный казак Евграф Щербинин.

Многие годы старался Евграф, но все без большого успеха. Так попадало, конечно, не большое золотишко. Перебивался с хлеба на квас. А тут однажды глазам своим не поверил. Попала какая-то глыбка, уж больно тяжелая. Евграф сначала думал, что камень. Потом рассмотрел, как следует, а это металл! И ведь ничего привлекательного снаружи. Так себе, какая-то синеватая загогулина, вроде широкой подковы или скорее похожая на обломок большой тарелки без одного бока и донышка.

Вертел-вертел в руках эту штуку Евграф, скребанул поверхность, внутри заблестело. Еще не веря своему счастью, побежал вприпрыжку к купцу Панкову в магазин. Показал толковым людям. Один из приказчиков нырнул во внутренние двери, и вскоре вышел сам хозяин.

- Вот, Павел Васильевич! - робко предложил Евграф свою находку Панкову, а у купца от вида такого самородка глаза на лоб полезли.

- Э-ге-ге! Такой самородок! Где взял-то?

- В земле выкопал, - уже смелее ответил Щербинин. Сомнения его начали рассеиваться. Раз Панков назвал его находку самородком, значит, это действительно так и есть. Уж Панков-то знает толк в золоте.

А между тем, самородок уже лежал на весах.

- Хорош, хорош! - повторял как помешанный купец, - 1175 золотников! Давно невиданная диковинка! Продавать изволите, Евграф Максимович? - вдруг с какой-то подчеркнутой учтивостью обратился купец к Щербинину.

Евграф сразу опешил. Его еще никто в жизни так не возвеличивал, а тут он слышит такое от самого купца второй гильдии. Немного помолчав, как будь - то раздумывая, Щербинин выкрикнул задорно и весело:

- А что? Купи! Мне самородки не солить, - можно было подумать, что он нашел целый клад самородков, и в то же время он еще не мог себе по всей полноте представить, как теперь он стал богат. Обычно, приказчики Панкова ему выплачивали за сданное золото совсем небольшие деньги, так что половина из этих получек уходила в кабак, к целовальнику Заварухину.

Панков крутил в руках еще и еще раз самородок, пристально осматривал, щупал, пробовал на зуб и снова взвешивал, думал как бы не пролететь с деньгами, но и для себя порядочный куш выкроить, и в то же время опасаясь, как бы Щербинин не передумал продавать самородок и не снес его к кому ни будь другому.

- Кругленьких четыре тысячи могу вам выплатить-с, Евграф Максимович! - наконец назвал сумму купец, - только троячок с двумя сотенками получить наличными извольте-с, а на 800 целковых выдам-с вексель, если на то будет ваша воля выказана-с.

- Хорошее это дело - векселя, сплошная коммерция. Только вот по нашему разумению получается, что в копнах - не сено, а в долгу - не деньги, - заметил Евграф.

- Тогда соблаговолите товаров в наших магазинах набрать-с.

- Я торговать не собираюсь.

- Торговать вам, вестимо, не резон-с, Евграфий Максимович! Но возьмите все, что вам будет угодно-с. Из одежды-с можете взять, из обуви-с, из предметов домашности-с, а кое-что, даже можете у меня в доме или во дворе присмотреть, ни зачем для вашей милости не постою-с.

- А что же мне у тебя в горницах взять, Павел Васильевич?

- Воля ваша-с, Евграф Максимович.

- А ну, идем.

Зашли в дом, как водится, пообедали и выпили. И вот первым, что на глаза попадается Евграфу, так это никелированный самовар.

- Вот это беру, - ткнул пальцем Щербинин. Потом указал на настенные часы, из которых только что выскочила и прокуковала три раза кукушка. Панков проявил готовность предоставить Евграфу возможность взять все, что приглянется из вещей в купеческом доме. Это Щербинину, показалось совсем уж забавным, и он разошелся не на шутку.

- Это беру, и это беру!

- Так за это причитается ничтожная сумма, вы берите-с, Евграф Максимович то, что представляет наибольшую ценность. Вот эти канделябры искусной работы аглицких мастеров…

«А на кой леший сдались мне эти подсвечники? Собак что ль гонять? » - подумал Евграф, но обронил коротко:

- Беру!

Потом ему еще понравился медный таз и умывальник с фигурными открылками.

- Так это предметы ничтожной стоимости, - снова остановил его хозяин дома, - по вашим капиталам-с, Евграф Максимович, стоит подыскивать вещи наиболее высокой ценности. Вот прикажите записать на ваш счет эту картину. Писана она, каким- то иноземным художником, каким именно сейчас точно сказать не сумею-с. Я самолично приобрел ее в третьем годе на Ирбитской ярмарке-с, за восемьдесят семь целковых с четвертаком. Но поскольку картина немножко подержана-с, уступлю ее вам со скидкой семи рублей с четвертаком-с.

Евграф глянул на картину, а там, на картине то, распласталась какая-то баба с рыбьим хвостом и зелеными волосами.

- Русалочка-с! - хихикнул купец.

«На кой черт она мне сдалась, эта дрянь? », - подумал про себя Щербинин, но хмель мутил его разум и пробуждал в душе чувства спеси, хвастовства и ухарства, и он почти бессознательно махнул рукой:

- Ладно, беру!

Чего только не предлагал купец Евграфу, он смотрел и понимал, что вещь никчемная, не нужная, лишняя, но продолжал выкрикивать:

- А, давай!

У Евграфа появились откуда-то несколько добровольных прислужников, стоило ему только махнуть рукой или сказать «давай», как всякая рухлядь из дома купца куда-то исчезала. Щербинин заметил, как волокли уже на улицу варшавскую кровать со светлыми шишечками, тащили персидские ковры, громыхали креслами и шкафами…

Во дворе уже было нагружено две телеги всяким скарбом. Евграф еще выторговал себе тройку лошадей и, очень уж ему понравилась коляска на рессорах. Он залез в нее и никак не хотел вылезать. Панков же, предлагал выбирать еще что-то, чтобы сквитать последние пятьдесят рублей.

- Свези меня вот в этой коляске до дому - и вся не долга, - раскатисто захохотал Евграф, сам удивляясь тому, что в голову пришла такая блажь. Но Панкова это не обескуражило.

- Держитесь, Евграф Максимович! - воскликнул купец, впрягшись в оглобли и, трусцой побежал к воротам, которые уже были распахнуты настежь. Толпа зевак двинулась следом.

- Сторонись, граф Щербинин едет!

Коротенький, толстенький, красный и потный, в одной жилетке поверх рубахи, в плисовых шароварах и лакированных сапогах, купец пыхтел в оглоблях как паровоз, а седок в коляске, сухопарый и длинный, важно задирал нос к верху.

Посмотреть на это зрелище собралась вся станица. За коляской бежали дети и молодые парни, вдоль дороги стояли старики и бабы. Народ улюлюкал и кричал:

- Граф Щербинин едет! Граф Щербинин!

- Заворачивай в кабак! - распорядился Щербинин.

Из кабака выскочил целовальник Заварухин и проговорил:

- Чего изволите-с, Евграф Максимович!

- Восемь чертей! Закуски разной! Карбидов два ящика. Я сегодня народ угощаю!

Ему поставили восемь четвертей водки, два ящика длинных пряников, на столы тащили яства, жаренные и пареные.

Недели две подряд кутил Евграф в Кособродской, Кочкаре и Миассе. Вокруг него всегда толпилась ватага золоторотцев. Вскоре у него в руках опять осталась одна кирка да лопата.

- Нет, я не буду так по-дурацки, расходовать деньги, - говорил Иван Евграфович Каменских, — Вот, погодите, попадет мне самородок с конскую голову, тогда и заживем.

Но самородков ему никаких не попадало, ни с конскую голову, ни с воробьиный клювик. Он сам копал землю, а жена Татьяна Фроловна, стояла на валке. Так у старателей назывался вороток, при помощи которого корзиной, привязанной на канате, вытаскивали руду из шурфа. Ребята Каменских, пасли скот казаков Чуксинского поселка.

Однажды Евграфыч напал на хорошую жилу. Доверенный Ивановского прииска - Лифантьич, оказался тут как тут.

- Возьми меня в пай!

-А ты, копал со мной? - огрызнулся Евграфыч.

- Тогда вылезай! - закричал поверенный. Потом он отобрал участок у Каменских. Сколотил артель на трех старателей, сам вошел в пай и начал «фунтить». Золото оказалось хорошим - фунт с тонны руды.

Евграфыч опять начал шурф, и опять повторилась та же история. Снова поверенный отобрал участок, и так много раз.

«Где же она, правда-то? » - спрашивал себя Евграфыч. Он был рассержен в конец. В это время к нему и подошел двенадцатилетний сынишка Ваня. Он распевал и маршировал под услышанную им грозную песню:

Тебе отдых - одна лишь могила!

Каждый день недоимку готовь.

Царь - вампир, из тебя тянет жилы,

Царь - вампир, пьет народную кровь.

Евграфыч улыбнулся и сказал:

- Царь, говоришь, тянет жилы? Вот в этой песне, и есть правда жизни сынок.

А Ванюшка продолжал петь:

Ему нужны для войска солдаты,

Подавай же сюда сыновей,

Ему нужны пиры да палаты,

Подавай ему крови твоей!

Евграфыч содрогнулся от этих слов. Он слышал, что в Петербурге, Москве, поднимаются рабочие против царя, капиталистов и помещиков. Он знал, что на Кочкарских приисках рабочие бастуют, добиваются какой-то правды. Но сам он стоял в стороне от всех этих дел, не понимая, что все это значит. Надеялся он, только на свою силу и считал, что рано или поздно, обязательно найдет самородок размером с конскую голову. Но от слов песни его покоробило. У него четыре сына, и, конечно, все они пойдут в солдаты на службу к царю, который требует народной крови. Ему стало страшно и жалко не столько себя, сколько сыновей. Он притянул к себе Ванюшку, крепко прижал к груди и стал целовать сына, кажется первый раз в жизни.

- Всегда борись за правду, сынок! Это тебе мой отцовский наказ. Есть люди, которые знают эту правду, стремись к ним.

Не знал Евграфыч, что буквально через несколько лет, постигнет его великое горе. На Германской войне, погибнет его старший сын Анатолий. Второго подросшего сына, Ивана, тоже заберут на войну. Он отправится на фронт вместе со своими земляками из Демарино, Николаевки, Мордвиновки, Житарей и рабочими Кочкарских приисков. Самого Евграфыча совсем оставят силы. Счастья своего он так и не найдет, заветный и желанный самородок с конскую голову так и останется лежать в земных недрах, дожидаясь своего старателя.