Древнерусские древо-земляные крепости: преодоление стереотипов

Древнерусские древо-земляные крепости: преодоление стереотипов

26 Апреля 2021 06: 00

ИЗ ИСТОРИИ ФОРТИФИКАЦИИ

КОВАЛЬ Владимир Юрьевич — заведующий отделом средневековой археологии Института археологии РАН, кандидат исторических наук

(Москва. E-mail: kovaloka@mail. ru).

Древнерусская фортификация вызывает особый интерес у историков военного дела, археологов и краеведов. Как выглядели укрепления русских городов в X—XIII вв. и позднее, до начала строительства каменных крепостей? Какими способами эти древнейшие крепости оборонялись, каковы были их конструктивные особенности? Вот те важнейшие вопросы, на которые и сегодня пытаются ответить учёные. Сложность состоит в том, что большинство столь древних оборонительных сооружений не сохранились до наших дней, поскольку многократно перестраивались или просто сносились в ходе расширения городских территорий. С тех давних пор не осталось также никаких изображений городских укреплений — самые ранние зарисовки относятся к XVII веку, т. е. к эпохе господства огнестрельного оружия, когда фортификация существеннейшим образом изменилась.

От ранней (доогнестрельной) эпохи сохранились только «городища» — площадки древних городов и крепостей, которые существовали в эпоху Средневековья. Одни из них погребены под улицами, площадями и зданиями современных городов, наследников своих древних предков, другие же были заброшены много веков назад, и теперь на их месте размещаются поля или леса. Таких мест довольно много на Руси, и они всегда были известны историкам. Отличительной чертой городищ являются валы — гребнеобразные всхолмления (высотой до 10 м), отделяющие территории, на которых в далёком прошлом размещались жилые постройки городов. Наиболее известны валы ныне существующих городов, где эти древние сооружения сохранились с относительно небольшими утратами, — Владимира, Суздаля, Новгорода, Переславля-Залесского, Юрьева-Польского, Рязани (древнего Переяславля), Городца близ Нижнего Новгорода. Лучше всего, конечно, они сохранились на тех городищах, где нет современной городской застройки, — в Старой Рязани и других, менее известных местах.

Многие из валов имеют настолько крутые склоны, что подняться на них довольно трудно. Поэтому нет ничего удивительного в том, что историки военного дела и археологи XIX века были убеждены: именно наблюдаемые ими валы (а в те времена их сохранность была куда лучшей, чем сейчас) и являлись древними крепостными укреплениями. Кроме того, земляные крепости строили в России (и во всём мире) ещё в XVIII веке, а земляные полевые укрепления (редуты, шанцы и т. п. ) возводили в ходе войн первой половины XIX столетия. Вспомним хотя бы Шевардинский редут и батарею Раевского (Центральный редут), прославившиеся в Бородинской битве.

Уважаемые наши предшественники не учитывали только одного: земляные укрепления XVIII—XIX вв. строили ради укрытия от артиллерийского и ружейного огня, поэтому их высота была незначительной — редко более 3 м. Но ведь и среди средневековых валов встречались относительно невысокие, поэтому увидеть различия тех и других было действительно сложно. Правда, в XIX веке археологические раскопки древних валов практически не проводили, поэтому понять, чем они отличались от фактически современных для того времени земляных укреплений, историки фортификации тоже не могли. Они были совершенно уверены, что все выраженные в рельефе сооружения (валы) являются, в сущности, насыпями. Однако исследователи понимали, что в средневековую эпоху насыпь сама по себе была недостаточным препятствием, по крайней мере, для пехотных войск, следовательно, на вершине такой насыпи должны были располагаться какие-то дополнительные укрепления. Какие же? Казалось бы, разобраться в этом помогают русские летописи — в них при описании городов упоминаются «стены градские», которые были «срублены». Очевидно, эти стены сооружались из дерева, в традиционной для Руси технике возведения венчатых срубов, применявшейся для строительства крестьянских изб, городских боярских хором и даже царских дворцов.

Представить, как выглядели деревянные стены, несложно. В XIX веке в Сибири ещё стояли деревянные остроги (крепости), срубленные в XVII—XVIII вв. русскими землепроходцами. Классическим примером таких деревянных крепостей являлся тщательно изученный архитекторами острог г. Якутска1. Историк военного дела Ф. Ф. Ласковский собрал сведения обо всех оставшихся к середине XIX века деревянных крепостных конструкциях, опубликовал их планы, разрезы и фасады2.

Поскольку в сибирских острогах обычными элементами были высокие башни, а стены между ними часто делали не из срубов, а частоколов, эти конструкции надолго остались в памяти современников.

Итак, ряд очевидностей — сохранившиеся древние валы, живая память о насыпных валообразных защитных сооружениях, старинные деревянные крепости, составленные из срубов или частоколов и массивных башен, — казался настолько банальным, что ни один из историков даже не попытался воспроизвести его в том виде, как это сделано в данном тексте. Связь всех компонентов для создания представления о древнерусских крепостях казалась совершенно естественной и однозначной. Был создан стереотип, который благополучно перешёл в ХХ век и пережил события революции, утвердившись в умах советских учёных-историков. Художники создавали картины, на которых вырастали деревянные стены (копии сибирских острогов) на вершинах валов, окружавших древние города — Москву, Владимир, Старую Рязань. Одним из первых стал изображать стены XVII века в реконструкциях Москвы XII—XIV вв. талантливый художник и популяризатор исторической науки А. М. Васнецов, чьи картины и сейчас остаются наиболее востребованными при визуализации пейзажа средневекового города. Аналогичные стены можно видеть на диорамах советского художника-баталиста Е. И. Дешалыта, посвящённых разгрому Батыем Владимира и Старой Рязани.

Несмотря на внешнюю логичность сложившегося стереотипа, имеется несколько важных, не вписывающихся в него фактов: 1) среди древнерусских валов имелись сооружения огромных размеров (высотой до 10 м), которые, очевидно, не соответствовали поздним земляным насыпям; 2) при единичных вскрытиях древнерусских валов внутри обнаруживались остатки деревянных срубов и даже кладки из сырцового кирпича (например, в раскопках В. В. Хвойкой вала Белгорода Киевского в 1909 г. )3; 3) деревянные остроги Сибири были лишены всяких валов — их стены ставились на древнюю поверхность земли без малейших следов насыпей (так что реальные примеры установки полых стен на гребень вала неизвестны).

Перечисленные факты не привлекали внимания исследователей и не обсуждались ими в печати. Между тем без должного объяснения сформировавшееся представление не могло считаться серьёзно обоснованным. Также игнорировалось, что стены и башни сибирских острогов возводились в эпоху полного господства огнестрельного оружия и были приспособлены именно для его использования. Кроме того, эти крепости строились для противодействия местным сибирским племенам, не знакомым с таким оружием и, соответственно, не применявшим его в случае конфликтов с русскими. Никто из учёных не задался вопросом, насколько допустимо переносить столь поздние и специфические фортификации на много столетий назад, когда способы ведения военных действий были совершенно иными. Без ответа на этот вопрос рассмотренные выше построения теряют логичность.

Углублённое изучение валов древнерусского времени фактически началось только в послевоенное время благодаря развитию археологии в СССР. Для первой половины ХХ века можно назвать лишь одно городище, тщательно изученное методами археологии, — Райковецкое, в окрестностях Бердичева. Но его исследователь Ф. Н. Молчановский был репрессирован, и результаты его раскопок были опубликованы на четверть века позже4.

Наиболее весомый вклад в изучение древнерусской фортификации в советский период внёс археолог и историк архитектуры П. А. Раппопорт, благодаря трудам которого в послевоенные десятилетия были проведены десятки прорезок древних валов. Итоги этих масштабных работ (опубликованные в нескольких солидных монографиях5) по сей день остаются важным источником по средневековому оборонному зодчеству.

Внутри многих валов П. А. Раппопорт обнаружил остатки деревянных конструкций — в основном изготовленные из дуба деревянные срубы. Но на некоторых валах исследователь не увидел никаких следов древесины. Их и нельзя было выявить, используя устаревшую к середине ХХ века методику работы узкой траншеей (всего 1 м), прорезавшей вал не на всю ширину и высоту, к тому же без одновременной прорезки рва. Именно методическое несовершенство раскопок стало главной причиной того, что П. А. Раппопорт так и не приблизился к пониманию сущности изучавшихся им валов.

Проделав огромную и весьма полезную работу по систематизации всех материалов, касавшихся древнерусских крепостных сооружений, археолог пришёл к следующему представлению о порядке их возведения: вокруг городов оно начиналось с создания насыпных валов. Одни из них представлялись ему земляными насыпями с бессистемно набросанным грунтом, другие содержали «внутривальные конструкции» — ряды дубовых срубов, заполненных землёй и присыпанных ею со всех сторон. По мнению исследователя, такие срубы требовались для того, чтобы «укрепить» насыпь и «способствовать сохранению крутизны склонов» (как именно это достигалось благодаря срубам, не было разъяснено). В то же время они служили основой для деревянных стен из полых срубов (всё та же реминисценция сибирских острогов Нового времени), которые возвышались над валами. Вариантами деревянных укреплений поверх валов назывались и реконструированные умозрительно «трёхстенные срубы» (ни одного такого сооружения при раскопках зафиксировано не было).

Исследователь не усомнился в допустимости привлечения аналогий XVII века для реконструкции внешнего вида древнерусских укреплений и даже не попытался объяснить перечисленные выше факты, не вписывавшиеся в концепцию «валы = насыпи + полые стены». Иначе говоря, проблематику валов П. А. Раппопорт не анализировал критически, но впервые сформулировал те «очевидности», на которых базировался отложившийся в сознании стереотип. Единственным отклонением от него стало признание того, что городские стены в ранний период были лишены башен (поскольку их не удалось обнаружить в ходе многолетних исследований).

Авторитет П. А. Раппопорта в научных кругах был и остаётся очень высоким, он необычайно много сделал для исследований каменной (церковной) архитектуры, однако относительно деревянной — его представления не соответствовали уровню археологических знаний. Так, только благодаря поддержке учёным столь же устаревшего стереотипа о землянках и полуземлянках (как основном типе жилищ восточного славянства) эту ошибочную интерпретацию погребов и подполий под наземными домами «законсервировали» на много лет, и лишь недавно от неё наконец, отказались6. Кроме того, начиная с 1960-х годов П. А. Раппопорт не проводил полевых исследований фортификационных сооружений. Несмотря на его высокие заслуги, необходимо отметить, что стереотипы валов-насыпей и полых деревянных стен не выдерживали критики уже в момент публикации.

Вот лишь некоторые оставшиеся без ответов важные вопросы (тогда даже не сформулированные): 1) почему «внутривальные конструкции», предназначавшиеся быть полностью погребёнными в вал и быстро там сгнить, всегда создавались из дуба — самой дорогой и трудной в обработке породы дерева; 2) могут ли такие зарытые в землю срубы реально укрепить насыпь, насколько этот метод эффективен; 3) могли ли полые деревянные стены поверх валов противостоять стенобитным орудиям и действию огня при осадах крепостей; 4) на каких основаниях допускалась установка наземных стен точно на зарытые в землю срубы, если те неизбежно истлевали гораздо быстрее, тем самым становясь причиной быстрого разрушения наземных стен?

На первый вопрос ответ получить невозможно — он переносится в иррациональную область, поскольку подразумевает, что строители крепостей сознательно и целенаправленно перерасходовали свои силы и уничтожали полученные на строительство средства. На второй вопрос отвечает современная инженерия, никогда не использующая при создании насыпей каких бы то ни было внутренних конструкций, тем более — из органических материалов, подверженных гниению (т. е. дерева). Такие конструкции не сохраняют насыпь, но способны её повредить. Прочность последней достигается трамбовкой грунта и предохранением поверхности от размывания атмосферными осадками. Ответ на третий вопрос очевиден: полые стены не могли надёжно отражать атаку камнемётной артиллерии, т. к. разрушились бы от её первых ударов. В случае же использования зажигательных снарядов стены из сухих брёвен должны были быстро сгореть без остатка. Четвёртый вопрос тоже не имеет ответа, поскольку само предположение о подобном конструктиве абсурдно. Появление такой трактовки может объясняться только тем, что аналогичную реконструкцию П. А. Раппопорт допускал для землянок: начинаясь в их котлованах, срубные стены продолжались над поверхностью земли (но эта концепция неверна, а подробный разбор проблемы — вне рассматриваемой темы).

Таким образом, отсутствие ответов на перечисленные выше вопросы (за исключением абсурдных вариантов) ясно показывает, что отстаивавшийся П. А. Раппопортом стереотип уже в момент выхода его книг был нежизнеспособным, и требовались иные объяснения.

Первым, кто попытался найти выход из этого тупика, стал историк архитектуры Г. В. Борисевич. Ещё в 1980-х гг. он предположил, что древнерусские валы — это вовсе не насыпи, а руины вертикальных древо-земляных стен7. Последние представляли собой ряды из установленных вплотную друг к другу заполненных грунтом дубовых срубов, которые снаружи не присыпали землёй, но могли обмазать глиной для усиления противодействия огню. Земляная засыпка находилась исключительно внутри срубов и в простенках между ними, она же превращала их в монолиты, совершенно неодолимые для любых стенобитных орудий. Да и сжечь такую конструкцию было гораздо труднее из-за отсутствия циркуляции воздуха внутри сруба.

Вертикальная преграда (стена) является гораздо более эффективным препятствием для атакующего противника, нежели насыпной вал, даже с самыми крутыми склонами. Также объяснялось, почему былые стены превратились со временем в валы: в ходе разрушения деревянных срубов из-за гниения или сгорания их в пожаре содержавшийся внутри них грунт высыпался наружу и оказывался у подножия стены, прикрывая собой её основание. Поскольку и разборка срубов начинается только сверху (а пожар уничтожает, прежде всего, верхние части деревянных построек), именно эти части стены уничтожались в первую очередь, тогда как нижние, наоборот, сохранялись и консервировались обвалившимся сверху грунтом. Так из вертикальной преграды формировался вал с отлогими склонами и «внутривальными конструкциями». К сожалению, гипотеза Г. В. Борисевича не была им подробно изложена и разъяснена в научной печати. Лишь кратко упоминавшаяся в некоторых изданиях по археологии средневековых городов Руси8, она не была сразу воспринята археологическим сообществом.

Между тем именно концепция Г. В. Борисевича снимала все вопросы относительно накопившихся прежних взглядов на древнерусскую фортификацию и позволяла совершенно иначе реконструировать внешний вид древних крепостей. Но гипотезу нужно было проверить археологическими методами. И этот труд был выполнен замечательным русским археологом Ю. Ю. Моргуновым, несколько десятилетий проводившим раскопки городов-крепостей на южных рубежах Древней Руси — в Днепровском Левобережье. Результаты исследований учёного опубликованы в серии статей и книг, а анализ всей древнерусской фортификации изложен в его фундаментальной монографии9.

В ходе многолетних раскопок исследователь установил, что многие валы являются чрезвычайно сложными по внутренней структуре объектами. Получить представление об этой структуре можно было только при разборке валов тонкими прослойками толщиной всего 10 см. Это позволяло выяснять мельчайшие детали древнего строительства (какими порциями ссыпался грунт внутрь срубов, в какую сторону он впоследствии высыпался при разборке стены). Кроме того, изучение валов он вёл раскопами большой площади, обязательно включавшими кроме вала и находившийся перед ним ров, — основной источник грунта для создания древо-земляной стены. Исследования Ю. Ю. Моргунова позволили понять, что происходило, когда существовавшую долгое время крепость периодически перестраивали: верхнюю часть прежней древо-земляной стены разбирали, а из её нижней части и сброшенного вниз грунта разобранной части формировали платформу для строительства новой стены. Поскольку подверженное гниению дерево могло быть уничтожено пожарами, то даже в тех случаях, когда стены города не использовались в боевых действиях и не разрушались противником, их приходилось перестраивать каждые 30—50 лет и даже чаще. В ходе каждой такой перестройки земляная платформа с остатками стен предыдущих этапов росла вширь и вверх, постепенно превращаясь в вал, финальным аккордом в оформлении которого становилась последняя из разрушенных (или разрушившихся от ветхости) древо-земляных стен.

Методические наработки Ю. Ю. Моргунова позволили в последние десятилетия изучить, осмыслить и предложить варианты реконструкции фортификаций Старой Рязани10, Ростиславля-Рязанского11 и Владимира12.

К применению тех же методических подходов самостоятельно пришли и некоторые другие археологи: так были изучены древо-земляные стены IX—X вв. Рюрикова городища13, остатки укреплений Х в. на Старокиевской горе14 и две линии стен XI и XII вв. в Ярославле15. В результате обнаружилось, что древние валы — это руины многократно перестроенных древо-земляных стен.

Благодаря публикациям Ю. Ю. Моргунова начала формироваться единая терминология древнерусской фортификации, увязанная с литературными оборотами, применявшимися летописцами. Например, заполненные землёй срубы, составлявшие основу древо-земляной стены, назывались «городнями», и этот термин стал общепринятым при описании древних оборонительных сооружений. Нередко к городням с тыльной стороны стены пристраивали ряд срубов, которые не заполняли землей, а оставляли пустыми. Такие срубы назывались «клети» и их могли использоваться с различными целями: как склады, жилые помещения, караульни и т. п. Слово «вал» постепенно перестало быть синонимом специально воздвигнутой насыпи, а приобрёло второе значение — «руины древо-земляной стены».

Размеры и конструкция стен древних городов Руси были в целом схожими, но различались во многих деталях, зачастую очень важных. Так, стены, составленные из одного ряда городней, создавались, как правило, лишь на самом первом этапе городского строительства. Крепостей, которые были созданы с такими стенами, но сразу же после этого погибли и уже более не восстанавливались, известно немного, в их числе — две небольшие крепости в Южной Руси — Райковецкое городище и городище Сампсониев остров (тщательно исследованное Ю. Ю. Моргуновым)16.

В большинстве городов в ходе перестройки стен происходило наращивание их мощности: вместо одного ряда городней строились два или даже три. Максимальное число рядов (девять) насчитывается в «городе Ярослава» древнего Киева. Разумеется, такую чрезмерную толщину имели стены только самых крупных и экономически сильных городов. Даже два ряда городней позволяли городской стене стать неуязвимой для доогнестрельной артиллерии, а также устоять какое-то время перед зажигательными снарядами противника.

Изучение результатов раскопок городских стен позволило установить, что городни не были единственными возможными модулями их строительства. В некоторых городах (Новгород, Тверь, Москва, Минск, Витебск, Слуцк и др. ) в X—XII вв. вместо них применялся совершенно иной способ возведения вертикальных преград — «перекладная техника». Такая стена создавалась путём укладки в неё горизонтальных рядов брёвен на расстоянии 0, 2—0, 5 м друг от друга, пространство между которым засыпали землёй. Поверх такого «наката» перпендикулярно укладывался следующий слой брёвен, но интервалы между ними были уже 2—4 м. На эти «лаги» укладывали следующий накат, и вся операция повторялась. В результате выстраивали древо-земляную стену, в которой едва ли не половину её объема составляла древесина. При этом применяли не столько дуб, сколько другие породы дерева, ведь прочность конструкции определялась не твёрдостью древесины, а самой системой укладки брёвен. Такую не разбираемую конструкцию, в отличие от стены из городней, практически невозможно было сжечь. При этом внешняя сторона этой стены сохраняла вертикальность или имела очень небольшое отклонение от вертикали. Сложенные в «перекладной технике» стены называют также «крюковыми»17: у их брёвен, торцы которых выходили на внешнюю сторону стены, часто оставляли направленный вверх сучок — «крюк». Он удерживал перпендикулярные брёвна, составлявшие внешний панцирь стены.

Такая традиция не имеет корней в Восточной Европе и, вероятно, была позаимствована у западных «соседей» — Великой Моравии, Польши и полабских славян. Истоки же перекладной техники ведут к «галльским стенам», состоявшим из деревянных накатов и камней, которые очень высоко оценивал Юлий Цезарь18. Видимо, перекладные стены западных славян возникли в ходе адаптации древней кельтской фортификации к реалиям болотистых равнин, где не было достаточного количества камня, но в избытке имелся обычный грунт.

Особо подчеркну, что в перекладной (или крюковой) технике возводились именно стены, поскольку не было смысла «погребать» под земляной насыпью столь искусно сделанную, почти неодолимую преграду. Примером того, как старый стереотип мешал правильному восприятию вновь выявленных конструкций, является описание М. Х. Алешковским остатков стены Новгородского детинца внутри вала: его удивляло, что все наружные её части были «отёсаны с исключительной тщательностью, будто не предполагалось засыпать их землёй»19. Исследователь был в одном шаге от открытия того, что перед ним не земляная насыпь, а стена, которую, действительно, не собирались засыпать землёй. Но шаг вперёд тогда не был сделан. Подвело недопонимание того, что древние конструкции обнаруживаются не в первоначальном виде, а в сильно искажённом как результат произошедших разрушений, деформаций, осыпаний и т. п. Без «очистки» их от земли (не только в прямом, но и в переносном смысле) приблизиться к пониманию изучаемых конструкций оказалось невозможно. Всё это тем более удивительно, что археологи Польши и Восточной Германии, с которыми в советский период имелись очень тесные контакты, уже в те годы прекрасно понимали, что крепости были окружены не валами, а стенами. Осознавался ими и процесс разрушения таких стен, приводивший к образованию валов. Все материалы этих исследований регулярно публиковали, о них знали, но не воспринимали всерьёз археологи-русисты — из-за влияния стереотипа, ставшего настоящим «камнем преткновения».

Вернёмся к предмету нашего исследования. Разумеется, выбор строителями техники возведения стен отражался на фактуре поверхности законченной постройки, однако на её общий внешний вид он не влиял. Стены древнерусских крепостей представляли собой вертикальные преграды, высотой от 2 до 7 м. При этом чем дольше жил город, тем более высокой оказывалась платформа (из разрушенных более ранних стен), на которой выстраивалась новая стена, тем глубже становился ров перед ней, а значит, между дном рва и вершиной стены возрастал перепад — в самых крупных городах он достигал 15 м и более. Такой перепад был крайне труднопреодолим для противника и делал крепость надёжным убежищем для горожан.

К сожалению, количество древних укреплений, исследованных на современном методическом уровне, остаётся пока небольшим, изученные же площади невелики по отношению к протяжённости древних стен. По этой причине остаётся не до конца ясным вопрос о наличии башен на рассматриваемых стенах. На сегодняшний день известны лишь две небольшие крепости (южнорусские городища Райковецкое и Судовая Вишня), на каждой из которых при раскопках зафиксировано по одному выступу городней за фронтальную линию стены, которые с известной осторожностью можно рассматривать в качестве остатков башен20. Однако единичность этих случаев показывает их исключительность. К тому же нет полной уверенности, что обнаруженные выступы принадлежали именно башням, а не каким-то иным конструкциям, возникшим, возможно, даже по случайным обстоятельствам.

Таким образом, скорее всего башен как специальных фортификационных сооружений, предназначенных для прострела вдоль линии стен, древнерусские крепости не имели. Появление же их в средневековой древо-земляной фортификации в XV—XVI вв. связано с изменениями в организации военного дела в России. Столкновения с Золотой Ордой, немецкими рыцарскими орденами, Литвой (позже Польско-Литовским государством), выход на арену военных действий хорошо обученных многочисленных армий, способных брать города штурмом, заставляли наших предков искать средства повышения оборонного потенциала своих крепостей, а одним из их ответов на новые вызовы стало строительство башен на стенах.

Для домонгольского времени нет даже надёжных данных о наличии башен в местах размещения воротных проездов в крепостях. Раскопки таких проездов показывают, что их ширина была не более 3 м, причём ни разу не зафиксировано выступов за фронтальную линию крепостных стен. Для оформления въездов в город иногда использовались заходившие друг за друга концы стен (напоминая позднейшие захабы) и срубы, помещённые в воротный проём21. Следовательно, эти ворота могли иметь сверху перекрытия, но называть их «башенными» преждевременно. Исключения из этого правила хорошо известны — каменные Золотые ворота в Киеве и Владимире, однако напомню, что эти сооружения являлись необычными для всего древнерусского зодчества и создавались, несомненно, при участии иноземных архитекторов.

Что же дало новое археологическое прочтение древних валов? На первый взгляд, не так уж много, если говорить о реконструкции внешнего вида древних укреплений. Ведь согласно современным представлениям деревянные стены венчали сформировавшиеся ранее валы — так же, как это виделось исследователям XIX века. Однако изменилось понимание древнерусского оборонного зодчества. Выяснилось, что строители крепостей не насыпали валов перед началом возведения стен, а напротив, строили стены, которые постепенно превращались в валы. Значит, оборона русских городов опиралась не на примитивные насыпи, а на вертикальные преграды — стены, полностью соответствуя фортификационным традициям соседних стран Европы и Азии. Да и стены крепостей не были, как оказалось, пустотелыми, только ожидавшими первой горящей стрелы, чтобы вспыхнуть, как костёр, и оставить город в окружении одних только валов. В действительности крепости сооружались из очень прочных модулей, заполненных грунтом (городни или монолитные стены перекладной конструкции), разрушить которые было не легче, чем стены, полностью сложенные из обожжённого кирпича или камня. Эти крепости в подавляющем большинстве не имели таких выразительных рельефных элементов, как башни, что, конечно, снижало их обороноспособность, но до 1237 года этот недостаток не являлся фатальным.

Русские крепостные стены доогнестрельной эпохи не были прочными и требовали постоянных перестроек. Этим они, конечно, уступали каменным, что и привело впоследствии вместе с появлением огнестрельного оружия к распространению каменных крепостей. В то же время более простые в исполнении, дешевые и привычные древо-земляные крепости продолжали строить до конца XVI века. Лишь постепенно их «вытеснили» сначала «тарасы» (линии стен из цепочки взаимосвязанных срубов, где заполненные грунтом городни чередовались с полыми клетями, внутри которых размещались пушки или стрелки из ружей), а затем полностью — деревянные стены (ряд полых срубов или частокол и высокие пустотелые срубные башни). Однако отказ от земляного заполнения стен шёл постепенно и лидировал там, где хозяева крепостей не рассчитывали на противника, обладавшего огнестрельным оружием (на южных рубежах, предназначенных для отпора крымским татарам и в Сибири). Так что внешний вид средневековых крепостей и острогов Нового времени всё же заметно отличались. Это необходимо учитывать всем, кто пытается реконструировать древнерусские крепости (в натуре или чертежах).

В заключение — два замечания. Первое касается того, что валы доогнестрельной эпохи не обязательно являются исключительно руинами стен. Полностью насыпные валы использовались в качестве элементов фортификации городищ догосударственной эпохи (в раннем Железном веке и раннем Средневековье — до второй половины I тыс. )22 как в лесной зоне Восточной Европы, так и в степях (например, в скифских городищах). Такие валы применялись даже в античной фортификации Северного Причерноморья23, а также в Средневековье, но не русскими, а соседними с ними народами, например, волжскими булгарами. Недавние раскопки протяжённого (более 5 км) вала Болгарского городища показали, что это была именно насыпь, а деревянных или древо-земляных стен, подобных древнерусским, там никогда не было24.

Валы сооружались и русскими военными строителями в XVII—XVIII вв., например, при возведении засечных черт. Причина использования этих насыпей достаточно ясна — для конницы они служили препятствием, способным задержать её стремительное продвижение вперёд.

Второе замечание связано с попытками противников современного «прочтения древнерусских валов» и далее отстаивать интерпретацию последних в качестве насыпей. Иллюстрацией того, что не одни только древо-земляные стены могли превращаться в валы, являются воздвигнутые из сырцового кирпича древние и средневековые крепости Средней Азии. Сегодня их стены превратились в валы, внешне практически ничем не отличающиеся от русских. Но обнаруженные при раскопках массивы сырцовых кладок внутри этих валов свидетельствуют, что в прошлом это были именно стены.

Остатки древних фортификационных сооружений — один из самых сложных для понимания объектов в археологии. Выраженные в рельефе они постоянно подвергаются разрушению, деформации под воздействием сил природы, кроме того, часто несут в себе следы многочисленных перестроек, уничтоживших результаты более ранних сооружений. Для правильного понимания таких объектов требуется максимальное внимание, тончайшая методика раскопок и фиксации, а также широкий кругозор исследователя. Поэтому современное представление о древнерусских валах не является окончательным. Может статься, что в будущем с совершенствованием методики и исследовательских инструментов удастся глубже понять, расшифровать едва заметные сегодня следы древних трансформаций.

12 Следующая ⇒