Житие протопопа Аввакума

· Традиции и новаторство:

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» — уникальный памятник русской литературы XVII века. У «жития» есть главное отличие от других произведений того времени — грубый язык, нарочитая простота. В произведении не отражены литературные каноны и нормы. Его автор Аввакум Петров писал: «Занеже люблю свой русский природный язык, виршами философскими не обыкл речи красить». Аввакум положил начало автобиографии, до него она практически не существовала. В отличие от канонических житий, здесь много бытовых подробностей, например, о жене, о хорошем отношении к ней. Композиция тоже имеет отличительную особенность — житие заканчивается не смертью (так как это автобиография). Деятельность Аввакума была направлена на защиту старого, отжившего. Однако большое дарование, литературное новаторство делают творчество Аввакума выдающимся явлением в древней русской литературе. Новаторство Аввакума сказывается прежде всего в том, что он традиционное житие с его стилистическими и тематическими шаблонами деформирует в полемически заостренную автобиографию, в повествование не о каком-то постороннем угоднике, а о самом себе. Старая русская литература да Аввакума ничего похожего не знала. Житие изобилует сообщениями о чудесных исцелениях и людей, и животных, и одержимых бесами, лед расступается перед ним и он утоляет свою жажду, в воде он и его семья не тонут Так высоко возносился он в своих собственных словах, считая себя отмеченным перстом божьим и учителем верных. Начав изложение своего «Жития» чистой церковнославянской речью, Аввакум вскоре меняет ее на живую русскую, лишь изредка вкрапливая в нее церковнославянизмы. С церковнославянскими цитатами контрастируют обильные вульгаризмы, присущие речи Аввакума. Они проявляются в бранных эпитетах, расточаемых в адрес противников. Для оживления речи Аввакум вводит в нее поговорки, присловья, пословицы, часто рифмованные (у бабы волосы долги, а ум короток, отольются медведю коровьи слезы).

· Новое во вступлении

«Житие протопопа Аввакума, им самим написанное». Аввакум так определяет рамки своего повествования: «... предлагаю житие свое от юности до лет пятидесят пяти годов». Он отбирает лишь самые важные, самые главные вехи своей биографии: рождение в семье сельского священника-пьяницы («... отец же мой прилежаше пития хмельнова»), первые испытания во время пребывания в Лопатицах и Юрьевце-Повольском; начало борьбы с Никоном и ссылка в Тобольск, а затем в Даурию; возвращение на Русь («... три года ехал из Даур»), пребывание в Москве и подмосковных монастырских темницах и, наконец, лишение сана и последняя ссылка в Пустозерск. Центральная тема жития — тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за «древлее благочестие» против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола «начальников»-воевод, обличения «шиша антихристова» Никона и его приспешников, утверждавших новую веру «кнутом и виселицами». На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей. Аввакум — поборник справедливости: он не терпит насилия сильного над слабым. Он заступается за девицу, которую «начальник» пытался отнять у вдовы; защищает двух престарелых вдов, которых самодур-воевода Пашков решил выдать замуж. Выступая защитником слабых и угнетенных, Аввакум переносит, однако, решение вопроса социального в область религиозно-моральную, развивая евангельскую идею равенства всех людей «в духе», идею одинакового их подчинения богу. Обличает Аввакум сребролюбие никонианского духовенства: дьяк тобольского архиепископа Иван Струна за полтину оставляет безнаказанным «грех» кровосмесительства. Изображает в житии Аввакум и представителей светской власти. Один из них избивает протопопа в церкви, а дома «у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. И егда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустил из зубов своих». Этот же «начальник» пытается застрелить протопопа из пищали и, пользуясь своей властью, изгоняет его, «всего ограбя и на дорогу хлеба» не дав. За отказ благословить «сына бритобрадца» боярин Шереметев приказывает бросить строптивого попа в Волгу, где его в студеной воде, «много томя, протолкали». Жестокостью превосходит всех остальных «начальников» воевода Пашков — «суров человек»: «... беспрестанно людей жжет, и мучит, и бьет». Он нещадно избивает Аввакума, нанося ему три удара чеканом (боевым топориком с молотком вместо обуха) и 72 удара кнутом, после чего в Братском остроге протопоп «все на брюхе лежал: спина гнила». Пашков «выбивает» Аввакума из дощаника и, издеваясь над ним, заставляет идти пешком через непроходимые таежные дебри. Подчиненных ему людей суровый воевода морит на работе. Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть он считает незыблемой. С царем Аввакум познакомился еще в молодости, когда, изгнанный воеводой из Лопатиц, он «прибрел» к Москве. Проходя часто мимо монастырского подворья, где жил Аввакум, царь раскланивается «низенько-таки» с протопопом. В то же время он дает приказ боярину Стрешневу уговорить Аввакума, чтобы тот молчал. Но это было не в характере «огнепального» протопопа, и он «паки заворчал», подав царю свою челобитную, чтобы тот взыскал «древлее благочестие». Это вызвало гнев и раздражение Алексея Михайловича. Сосланный в Пустозерск, Аввакум в своих посланиях переходит к обличению «бедного и худого царишки», который ко всем поддерживает «еретиков». Не считаясь с авторитетом царской власти, Аввакум предрекает Алексею Михайловичу адские мучения. Характерно, что царь Федор Алексеевич, принимая решение о казни Аввакума в 1682 г., выносит постановление: сжечь его «за великая на царский дом хулы». Если Аввакум непримирим и беспощаден к своим противникам, то он ласков, отзывчив, чуток и заботлив по отношению к своим сподвижникам, к своей семье. Иван Неронов, Даниил Логгин, Лазарь, Епифаний, дьякон Федор, юродивый Федор, «христовы мученицы» Федосья Прокопьевна Морозова и Евдокия Прокопьевна Урусова изображаются протопопом в житии с большой симпатией и любовью. Он образцовый семьянин. Он любит «своих робяток», печалится об их горькой участи и о своей разлуке с ними (семья протопопа была сослана на Мезень). С грустью говорит Аввакум о своих сыновьях Прокопии и Иване, которые, испугавшись смерти, приняли «никонианство» и теперь мучаются вместе с матерью, закопанные живыми в землю (т. е. заключенные в земляную темницу). С любовью говорит протопоп и о дочери своей Аграфене, которая вынуждена была в Даурии ходить под окно к воеводской снохе и приносить от нее иногда щедрые подачки. Наиболее значителен в житии образ спутницы жизни Аввакума, его жены Анастасии Марковны. Безропотно идет она вместе с мужем в далекую сибирскую ссылку: рожает и хоронит по дороге детей, спасает их во время бури, за четыре мешка ржи во время голода отдает свое единственное сокровище — московскую однорядку (верхнюю одежду из шерстяной ткани), а затем копает коренья, толчет сосновую кору, подбирает недоеденные волками объедки, спасая детей от голодной смерти; Марковна помогает мужу морально переносить все невзгоды, которые обрушивает на него жизнь. Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее национальными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита «древлего благочестия» превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений «старой веры», подкрепляя их ссылками на авторитет «отцов церкви» и решительно заявляя: «Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю». Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропагандистом которой он выступает. Ж а н р и с т и л ь ж и т и я. Житие Аввакума — это первая в истории нашей литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с гневным сатирическим обличением правящих верхов, с публицистической проповедью «истинной веры». Тесное переплетение личного и общественного превращает житие из автобиографического повествования в широкую картину социальной и общественно-политической жизни своего времени. Житие вбирает в себя и этнографические описания далекого сибирского края, его рек, флоры и фауны. Религиозная традиционная фантастика под пером Аввакума приобретает реальные бытовые очертания. Вот, например, «чудо, которое происходит в темнице Андрониева монастыря: три дня сидит здесь в темнице на цепи томимый голодом Аввакум, и перед ним предстает то ли ангел, то ли человек, и дает ему похлебать щей — «зело привкусны, хороши! » Или пищаль, из которой пытается убить Аввакума «начальник», трижды не стреляет, и протопоп объясняет это промыслом Божиим. И еще «чудо»: Бог помогает Аввакуму наловить много рыбы там, где ее никто не лавливал и т. п. Таким образом, все «чудеса», описываемые Аввакумом, не выходят за пределы реального бытового плана. Новаторство жития Аввакума особенно ярко обнаруживается в его языке и стиле. Он пишет «русским природным языком», о своей любви к которому заявляет во вступлении: «И аще реченно просто, и вы, Господа ради..., не позазрите просторечию нашему, понеже люблю свой русский природной язык, виршами философскими не обык речи красить». Говорить «природным языком» призывает он и царя: «Ты ведь, Михайлович, русак, а не грек. Говори своим природным языком, не уничижай его и в церкви, и в дому, и в пословицах». В стиле жития протопоп использует форму сказа — неторопливого рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую аудиторию своих единомышленников. Но, как отметил В. В. Виноградов, в стиле жития сказовая форма сочетается с проповедью, и это обусловило тесное переплетение церковно-книжных элементов языка с разговорно-просторечными и даже диалектными. Для стиля Аввакума характерно отсутствие спокойного эпического повествования. Его житие состоит из ряда искусно нарисованных правдивых драматических сцен, построенных всегда на острых конфликтах: социального, религиозного или этического порядка. Эти драматические сцены соединены между собой лирическими и публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками и самим собой, либо горячо сочувствует единомышленникам и печалится об их судьбе. Житие — это мастерский изустный рассказ, не связанный никакими условностями. Рассказчик часто любит забегать вперед, возвращаться к ранее рассказанным эпизодам; он не следит за точной хронологической последовательностью повествования. Аввакум использует народные пословицы, поговорки, каламбуры, в которых подчас скрыта тонкая ирония. Например: «Любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца»; «Бес – от веть не мужик: батога не боится». Исследователи стиля Аввакума в местах наиболее драматических отмечают наличие ритма и рифмы, звуковых повторов, аллитераций и ассонансов. Например: «У церкви за волосы дерут, и под бока толкают и за чепь торгают и в глаза плюют». Или: «Среди улицы били батожъем и топтали и бабы были с рычагами». Теоретически отвергая «живство» в иконном писании, Аввакум в своих сочинениях постоянно к нему обращался. Он предельно конкретизировал абстрактные религиозные понятия и представления, наполнял их реальным бытовым содержанием, которое позволяло ему делать психологические и морально-философские обобщения. Тексты «священного писания» в истолковании Аввакума приобретают бытовую конкретность, которая сочетается с широкими обобщениями.

· Двойственность образа героя (соединение высокого и низкого)

Если обычно героями житий становились лишь те, кто был официально канонизирован русской церковью, то Аввакум, преследуемый и церковной и светской властью, создал житийное повествование о своей многотрудной жизни, став одновременно его героем и автором и сблизив жанр жития с новым жанром автобиографической повести. В его произведении широко представлены, и общественно-политическая борьба в России того времени, и семейно-бытовой уклад, и размышления о свойствах человеческой натуры. Аввакум веровал в свою избранность, в то, что сами силы небесные поддерживают его в борьбе с жизненными неправдами, но в то же время он вовсе не считал себя тем идеальным человеком, какого обычно изображало традиционное житие. Герой жития рисовался личностью исключительно добродетельной и непогрешимой. Уже в детстве он отличался от сверстников высокими нравственными потенциалами, и вся его последующая жизнь становилась лишь их реализацией. Аввакум же повествует о себе как об обычном, не чуждом слабостей человеке, который трудно ищет свет истины, преодолевая собственные заблуждения, порой подпадая под власть мирских соблазнов, порой впадая в отчаяние. Так он рассказывал, как его, молодого священника, царский духовник Стефан благословил книгой слов и поучений Ефрема Сирина, велев прилежно читать эту книгу и наставлять по ней других. Но Аввакуму и его брату Евфимию в ту пору гораздо большей ценностью представлялась лошадь, необходимая в хозяйстве. Аввакум, недолго думая, променял книгу на лошадь. А Евфимий, человек очень набожный, так обрадовался покупке, что, с утра до вечера заботясь о лошади, забыл и про молитвы. И когда Евфимий тяжело заболел, то Аввакум счел, что это Божья кара за то, что материальные блага они предпочли духовным. Если герой жития обычно представал образцом, с которого должен был брать пример читатель, поверяя по нему свои поступки, то Аввакум порой чистосердечно признается, что и сам не знает, правильно ли он поступил. И просит потенциальных читателей стать его судьями. Получив разрешение вернуться в Москву после первой сибирской ссылки, Аввакум стал свидетелем бунта, когда люди, доведенные до отчаяния голодом и нуждой, начали избивать воеводских приказчиков и слуг. Один из них прибежал к лодке, в которой готовился отплыть Аввакум, моля о помощи. Увидев преследующую беглеца разъяренную погоню и понимая, что все увещевания тут будут бессильны, Аввакум, — по его собственному выражению, " своровал". Чтобы не допустить убийства, он нарушил евангельские заповеди, обратившись к заведомому обману и заставив участвовать в этом своих домашних: " Спрятал ево, положа на дно в судне, и постелею накинул, и велел протопопице и дочери лечи на нево. Везде искали, а жены моей с места не тронули, — лишо говорят: " матушка, опочивай ты, и так ты, государыня, горя натерпелась! " А я, — простите бога ради, — лгал в те поры и сказывал: " нет ево у меня! " " Обращаясь к читателям, Аввакум спрашивал: " Каково вам кажется? не велико ли мое согрешение? " И смиренно просил: " Вот вам и место оставил: припишите своею рукою…" Первым чтецом оказался заключенный вместе с Аввакумом в пустозерской тюрьме инок Епифаний. Он и оставил свое мнение: " Добро сотворил есте и праведно. Аминь" (с. 44). Когда Аввакум на Иртыше пристал к берегу, его окружило племя местных инородцев, вооруженных луками. Аввакум уже слышал, что на Оби были убиты 20 христиан, и, напуганный; притворялся, как мог, изображая радушие и дружелюбие. Посмеиваясь над самим собой, Аввакум повествует, как принялся " обниматца с ними, што с чернцами", словно и впрямь встретил желанных друзей: " Жена моя также с ними лицемеритца, как в мире лесть совершается". Первыми " удобрились" на их приветствия женщины племени. И Аввакум с тонкой наблюдательностью замечает: " И мы то уже знаем: как бабы бывают добры, так и все о Христе бывает добро. Спрятали мужики луки и стрелы своя, торговать со мною стали…". Аввакум купил у них медвежьи шкуры, и обе стороны расстались, вполне довольные друг другом. Таким образом, Аввакуму порой приходилось хитрить и обманывать, руководствуясь не высшими нравственными соображениями, а единственно инстинктом самосохранения, что уже вовсе не достойно было героя жития. Нередко герой житийного жанра, отказываясь от всех мирских благ, не имел и жены. Образцом в этом отношении служило очень популярное на Руси " Житие Алексея, человека Божия". Алексей, когда родители вознамерились его женить, тайно ушел из дому в день собственной свадьбы, оставив красавицу невесту, принадлежавшую к царскому роду. Если же герой был женат, то о его семейной жизни либо вовсе не упоминалось (как, например, в " Житии Александра Невского" ), либо говорилось кратко, стандартными фразами, что брачные обязательства он исполнял " целомудренно" и жил с супругой " во всяческом благоверии". А в " Житии протопопа Аввакума" много теплых, проникновенных слов сказано о Настасье Марковне, верной и терпеливой спутнице мятежного протопопа. Тема любви и духовного единения супругов, поддерживающих друг друга в житейских испытаниях, стала в произведении Аввакума такой же важной и значительной, как и рассказ о его " борениях". Роль этой сцены как иллюстрации смирения героя определилась в творческом замысле Жития не сразу. В первоначальной редакции памятника, частично сохранившейся в Прянишниковском списке, заключение в Братском остроге, как уже отмечалось выше, было описано в тонах, несомненно, более соответствующих истинному положению страдающего человека: «... кинули больнова в студеную башню... ясти хочется... Я бы хотя.. ”

· Образная система и приемы обрисовки персонажей

Центральная тема жития - тема личной жизни Аввакума, неотделимая от борьбы за " древлее благочестие" против Никоновых новшеств. Она тесно переплетается с темой изображения жестокости и произвола " начальников" -воевод, обличения " шиша антихристова" Никона и его приспешников, утверждавших новую веру " кнутом и виселицами". На страницах жития во весь свой гигантский рост встает образ незаурядного русского человека, необычайно стойкого, мужественного и бескомпромиссного. Характер Аввакума раскрывается в житии как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей. Аввакум проявляет себя и в отношениях к " робяткам" и верной спутнице жизни, преданной и стойкой Анастасии Марковне, и в отношении к патриарху, царю, и простому народу, к своим единомышленникам, соратникам по борьбе. Поражает необычайная искренность его взволнованной исповеди: горемыке-протопопу, обреченному на смерть, нечего лукавить, нечего скрывать. Он откровенно пишет о том, как прибегнул к обману, спасая жизнь одного " замотая" - гонимого человека, которому грозила смерть. Вспоминает о своих тяжких раздумьях и колебаниях, когда в порыве отчаяния, истерзанный пытками, гонениями, он готов был молить о пощаде и прекратить борьбу. Аввакум - поборник справедливости: он не терпит насилия сильного над слабым. Он заступается за девицу, которую " начальник" пытался отнять у вдовы; защищает двух престарелых вдов, которых самодур-воевода Пашков решил выдать замуж. Выступая защитником слабых и угнетенных, Аввакум переносит, однако, решение вопроса социального в область религиозно-моральную, развивая евангельскую идею равенства всех людей " в духе", идею одинакового их подчинения богу. Суров и непримирим Аввакум к своим идейным противникам - Никону и его приверженцам. Используя иронию и гротеск, он создает их яркие сатирические образы. На первый план выдвигается лицемерие и коварство Никона, который перед избранием в патриархи ведет себя, " яко лис, челом да здорово" (явная перекличка с сатирической " Повестью о Куре и Лисице" ); а после " друзей не стал и в крестовую (приемную, патриаршую палату) пускать". В изображении Аввакума Никон - это " плутишка", " носатый, брюхатый борзый кобель", " шиш антихристов", " волк", " пестрообразный зверь", " адов пес". Он подчеркивает жестокость Никона, который " жжет огнем", пытает и мучает своих противников; говорит о распутной жизни патриарха. Изображает в житии Аввакум и представителей светской власти. Один из них избивает протопопа в церкви, а дома " у руки отгрыз персты, яко пес, зубами. Обличая представителей церковной и светской власти, Аввакум не щадит и самого царя, хотя царскую власть он считает незыблемой. С царем Аввакум познакомился еще в молодости, когда, изгнанный воеводой из Лопатиц, он " прибрел" к Москве. Бегство протопопа от мятежной паствы из Юрьевца-Повольского вызвало " кручину" - гнев" государя: " На што-де город покинул? " " Яко ангела божия" принимает его царь после возвращения из даурской ссылки. " Государь меня тотчас к руке поставить велел и слова милостивые говорил: " Здорово ли-де, протопоп, живешь? еще-де видатца Бог велел! "

· Бытописание в повести и его значение

Проходя часто мимо монастырского подворья, где жил Аввакум, царь раскланивается " низенько-таки" с протопопом. В то же время он дает приказ боярину Стрешневу уговорить Аввакума, чтобы тот молчал. Но это было не в характере " огнепального" протопопа, и он " паки заворчал", подав царю свою челобитную, чтобы тот взыскал " древлее благочестие". Это вызвало гнев и раздражение Алексея Михайловича. Сосланный в Пустозерск, Аввакум в своих посланиях переходит к обличению " бедного и худого царишки", который ко всем поддерживает " еретиков". Не считаясь с авторитетом царской власти, Аввакум предрекает Алексею Михайловичу адские мучения. Характерно, что царь Федор Алексеевич, принимая решение о казни Аввакума в 1682 г., выносит постановление: сжечь его " за великая на царский дом хулы". С грустью говорит Аввакум о своих сыновьях Прокопии и Иване, которые, испугавшись смерти, приняли " никонианство" и теперь мучаются вместе с матерью, закопанные живыми в землю (т. е. заключенные в земляную темницу). С любовью говорит протопоп и о дочери своей Аграфене, которая вынуждена была в Даурии ходить под окно к воеводской снохе и приносить от нее иногда щедрые подачки. Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Патриархальный уклад, охраняемый старым обрядом, и защищает он. Он стремится доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, ее национальными основами, а новый обряд ведет к утрате этих основ. Страстная защита " древлего благочестия" превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. Не случайно свое житие протопоп начинает с изложения основных положений " старой веры", подкрепляя их ссылками на авторитет " отцов церкви" и решительно заявляя: " Сице аз, протопоп Аввакум, верую, сице исповедаю, с сим живу и умираю". Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропагандистом которой он выступает.

Аввакум описывает свою биографию. Родился в нижегородских пределах, за Кудмою в селе Григорове в семье священника Петра. По благословению матери женился на дочери кузнеца Анастасии Марковне. В 21 год стал диаконом, в 22 священником, в 28 лет стал протопопом. На момент написания автобиографии Аввакуму было 50 лет. Будучи священником обличал скоморохов, блудодеев и бреющих бороды. Затем Аввакум сообщает о реформах Никона, когда «от дьявола житья не стало». После чего он был отправлен в Сибирь (Тобольск, Енисейск, Братск). Описывает Аввакум свое плавание в сопровождении Афанасия Пашкова по Большой Тунгуске, озеро Байкал и путешествие в Даурскую землю на Нерчу рядом с Мунгальским царством. Затем, после опалы патриарха Никона, три года возвращался в Москву. Однако в Москве Аввакум не задержался и вновь был сослан в Пустозёрье. Здесь, в земляной тюрьме, он провёл пятнадцать лет, но «остался упорен» и был в 1682 году сожжён на костре.

Богословие: В богословии Аввакум опирается на Дионисия Ареопагита, различая у Бога имена истинные и похвальные. Истинных имен только 4: сый, свет, истина, живот. Аввакум сетует, что реформаторы (новолюбцы) убрали из Символа Веры упоминание об истинном характере Святого Духа. Основываясь на Дионисии, которого он продолжал считать учеником Павла, Аввакум защищает сугубую аллилуйю, которую утвердил Василий Великий: аллилуйя, аллилуйя, слава тебе Боже! Поскольку «слава Богу» это и есть перевод аллилуйи, то включать еще одну аллилуйю в это песнопение — значит славить не Троицу, а Четверицу. Вера кафолическая, писал Аввакум, есть вера в единаго Бога в Троице. Рим отпал от Церкви, а с ним отпали и ляхи. Православие «пёстро», поскольку греческая церковь сильно пострадала от турецкого завоевания.

Литургика: Аввакум разработал элементы старообрядческого богослужения в условиях гонений. Перед образом Христовым на коробочку постелить платок и зажечь свечу, в сосуд налить воду и ложкой положить в нее часть тела Христова, окурить кадилом и произнести молитву:

« Верую, господи, и исповедую, яко ты еси Христос сын бога живаго, пришедый в мир грешники спасти, от них же первый есмь аз. Верую, яко воистинну се есть самое пречистое тело твое, и се есть самая честная кровь твоя. Его же ради молю ти ся, помилуй мя и прости ми и ослаби ми согрешения моя, вольная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведением, яже разумом и мыслию, и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых ти таинств во оставление грехов и в жизнь вечную, яко благословен еси во веки. Аминь

· Новое в создании пространства и времени

Художественное время «Жития» Аввакума находится на пороге новой литературы.

В «Житии» Аввакума нет непрерывности исторического времени, как в летописях, нет замкнутости времени, типичного для исторического рассказа, посвященного одному сюжету. В нем редки и самые датировки — как бы закрепляющие события во временной протяженности. В нем преобладает «внутреннее время», время психологическое, субъективное, связанное с трагическим мировосприятием Аввакума, отмечающее в большей мере последовательность событий, чем их объективную временную прикрепленность. Аввакум до крайности эгоцентричен в своем восприятии времени. Когда у Аввакума встречаются указания на точное время, то по большей части это отсчеты от событий своей же собственной жизни: «…а егда я был в Сибири»; «и как меня стригли, в том году страдала з детми моими»; «а егда еще я был попом»; «егда же аз в Тоболеск приехал» и т. п. Это все внутренние вехи самой жизни Аввакума. Когда нельзя определить точные размеры времени, Аввакум указывает приблизительные: «Было в Даурской земле нужды великие годов с шесть и с семь, а во иные годы оградило»; «бился я з бесами, что с собаками, — недели с три за грех мой». Кажется, что Аввакум и не стремится к точным указаниям на длительность времени, — для него важнее эта неопределенность времени, его зыбкость, текучесть, томительная длительность. При этом он обобщает: рассказывает не то, как б ыл о, а как бывало. Отсюда формы глаголов, указывающие на длительность времени: «принашивали», «бес меня пуживал сице». Отсюда же подчеркивание (яногократности действий, невозможности сосчитать то, что с ним совершалось: «…и иное кое-что было, да што много говорить»; «и иное там говорено многонько». Жизнь больше рассказа о ней. Всего рассказать невозможно. Это удивление перед сложностью жизни, перед ее многообразием и это ощущение ее необычайной временной емкости. Аввакум в иных случаях преувеличивает длительность тех или иных событий, а если и не преувеличивает, то ощущает их как необыкновенно длительные, долгие. Длительность события — для него до известной степени знак его значительности. Каждое событие длительно при этом в самом себе. Он не заботится устанавливать связь между этими отдельными длительностями, восстанавливать общее течение жизни. «Житие» Аввакума изображает время вовсе не однонаправленным, как его изображали произведания предшествующего времени. Для Аввакума важна не внешняя последовательность событий, а внутренняя, и эта внутренняя последовательность заставляет его постоянно то возвращаться назад, то забегать вперед.

· Психологизация повествования

Аввакум начинает Житие оправданием такого странного произведения благословением своего духовного отца Епифания, извинением за просторечный язык. Он пишет, что не словес витиеватых Бог от людей хочет, а «любви с прочими добродетельми». Оправдание человека сочетается в творчестве Аввакума с опрощением художественной формы, стремлением к просторечию. «Ударить душу перед богом» – вот к чему он стремится. Нередкая в его произведениях церковная риторика не коснулась изображения человека. Ни один из писателей русского средневековья не писал столько о своих чувствах, как Аввакум. Он тужит, печалится, плачет, боится, жалеет, дивится и т. д. Он стремится вызвать к себе сочувствие читателей, просит прощения за свои грехи, описывает все свои слабости. Однако это оправдание человека касается не только самого Аввакума. Даже его личные мучители изображаются им с симпатией к их человеческим страданиям: «Дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры» (Там же). Сочувствие к своим мучителям стало возможно благодаря проникновению писателя в психологию изображаемых лиц. В произведениях Аввакума личность снова приподнята, полна особого пафоса. Она по-новому героична, и быт служит её героизации. Аввакум считает, что можно стать мучеником, героем даже в самой будничной, домашней обстановке. Его болезненно ранит безобразие жизни, её греховность. Отсюда страстная потребность проповедничества. Проповеднический пафос по-новому возрождается в произведениях Аввакума, и с ним вместе возрождается монументальность в изображении человека. Это монументальность борьбы титанической, мученической, но вполне конкретной и бытовой. Вот почему и самый быт приобретает в произведениях Аввакума какой-то особый оттенок пафосности.

· Стиль

По языку и стилю представляет собой настоящий шедевр древнерусской литературы. По мысли автора, оно должно было служить чисто практической цели – борьбе с церковным реформаторством патриарха Никона, против которого восстал мятежный протопоп. Избирая для своего произведения столь необычную форму, Аввакум, конечно, знал на что шел. Эму хорошо были известны распространенные на Руси жития различных святых, написанные по определенным правилам, основной целью которых было возвеличивание подвижников христианской веры, посмертно канонизированных церковью. Берясь за написание своего «Жития» протопоп Аввакум должен был неизбежно столкнуться с определенной литературной зависимостью от традиционной церковной агиографии. По традиции, составитель жития канонизированного святого в авторских отступлениях всё время униженно заигрывал с читателем, уверяя, что он недостоин описывать деяния столь выдающейся личности. Аввакум же приступил к составлению собственного жития сам, что в читательской среде могло быть воспринято негативно. Ему нужно было как-то морально оправдать свой поступок, найти серьезные доказательства необходимости создания собственного «Жития». Для этого Аввакум привлекает старца Епифания, своего друга и духовного отца, который написал предисловие к его агиографу. В предисловии Епифаний оправдывает поступок Аввакума тем, что он сам потребовал от него этой литературной исповеди. «Многострадальный юзник темничий, горемыка, нужетерпец, исповедник Христов священнопротопоп Аввакум понужен бысть житие свое написати отцем его духовным иноком Епифанием, да не забьвению предано будет дело Божие. Аминь», – пишет Епифаний. Он называет Аввакума святым и объясняет написание «Жития» тем, что оно служит «делу Божию», то есть борьбе за утверждение старой веры. Несмотря на то, что «Житие» является талантливым, высокохудожественным произведением, сам протопоп Аввакум писателем себя не считал. Взяться за перо его побудила необходимость – борьба с церковным противником патриархом Никоном и его реформаторской деятельностью. Отдавая дань традициям агиографической литературы, Аввакум упоминает о своем ничтожестве: «... Аз же есть человек грешник, блудник и хищник, тать и убийца, друг мытарем и грешникам, и всякому человеку лицемерец окаянный». Вместе с тем, Аввакум считает себя «пророком» и даже евангелистом, что неоднократно подчеркивается в «Житии». Подобно первым христианским апостолам, он называет себя рабом и посланником Иисуса Xриста. Новаторство «Жития» Аввакума особенно ярко отразилось в его языке и стиле. «Житие», по признанию самого автора, написано «природным русским языком», то есть просторечием, которое противопоставляется красноречию «вирш философских», или иными словами, риторическим стилям церковно-богословского характера. Вот как об этом пишет сам Аввакум в одном из вариантов «Жития»: «Вы, господа ради, чтущие и слышащии не позазрите, просторечию нашему, понеже люблю свой русской природной язык, виршами философскими не обык речи красить, понеже не словес красных Бог слушает, но дел наших хощет... того ради я и не брегу о красноречии, и не уничижаю своего языка русскаго... » Аввакум невысоко оценивает стиль «плетения словес», характерный для книжной речи своего времени. Он отдает предпочтение живому разговорному языку простого народа. Элементы просторечия встречаются в «Житии» на каждом шагу. Особенно выразительны они в лексике, фразеологии, в различных синтаксических построениях и в образной ткани произведения. Вот эпизод, в котором рассказывается, как Аввакума привезли в Братский острог: «Посем привезли в Брацкой острог, и в тюрму кинули, соломки дали... Что собачка в селомке лежу: коли накормят, коли нет. Мышей много было, я их скуфьею бил, – и батошка не дадут дурачки! Всё на брюхе лежал: спина гнила. Блох да вшей было много... А жена з детми верст з дватцеть былга сослана от меня. Баба ея Ксенья мучила зиму ту всю, – лаяла да укоряла». Образность и характерная особенность языка протопопа Аввакума создаются здесь выразительными сравнениями типа: «что собачка в соломке лежу», а также непринужденностью и естественностью изложения, преобладанием общеупотребительной лексики. Аввакум использует не только просторечные слова и выражения, такие, например, как: «на брюхе лежал», «дурачки», «блох да вшей много», но и просторечные значения общепринятых слов. «Лаять» употреблено здесь в значении ругать, а это способствует созданию образности и эмоциональной выразительности языка. Наряду с этим, Аввакум использует ряд образно-изобразительных средств традиционной агиографической литературы. Олицетворением судьбы здесь является корабль, а человеческая жизнь сравнивается с плаванием. Когда пришел Аввакум домой после исповеди девицы «многими грехами» обремененной, приснился ему сон, будто плывут по Волге два корабля, принадлежавших Лукину и Лаврентиеву – его духовным детям. И видит Аввакум третий корабль. Корабль этот «... не златом украшен, но разными красотами испещрен – красно, и бело, и сине, и черно, и пепелесо, – его же ум человеч не вместит красоты его и доброты. Юноша светел, на корме сидя, правит... И я вскричал: «Чей корабль? » И сидяи на нем отвещал: «Твой корабль. На, плавай на нем, коли докучаешь, и з женою, и з детми». И я вострепетах и седше разсуждаю: «Что се видимое? И что будет плавание? » В тех случаях, когда Аввакум посылает угрозы в адрес последователей патриарха Никона, он использует только разговорно-бытовую речь, подкрепленную грубыми словами и выражениями. «Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня. Надеюсь на Христа, яко будете у меня в руках. Выдавлю я из вас сок-от». Не гнушается автор и бранной лексики. Он использует такие выражения, как: «блядин сын», «выблядки», «з говенною рожею» и тому подобное.

Просторечная фразеология представлена в «Житии» пословицами, поговорками, каламбурами: «Из моря напился, а крошкою подавился», «отольются медведю коровьи слёзы», «любил протопоп со славными знатца, люби же и терпеть, горемыка, до конца», «бес-от веть не мужик: батога не боится». Очень умело Аввакум воспроизводит разговорный язык, что наиболее характерно показано в эпизоде возвращения из сибирской ссылки. «Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, – кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нее набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости! » А протопопица кричит: «что ты, батко, меня задавил? » Я пришел, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет? » И я говорю: «Марковна, до самыя смерти! » Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петрович, ино ещё побредем». Аввакум употребляет просторечие в оригинальных сочетаниях с церковнославянизмами, которые поясняются бытовыми выражениями: «бысть же я в третий день приалчен, сиречь есть захотел», «зело древо уханно, еже есть вони исполнено благои». Являясь по сути дела традиционалистом по своим политическим убеждениям, протопоп Аввакум подобно Ивану Грозному стремился к демократизации русского литературного языка. Он не видел разницы между книжным церковнославянским и живым русским разговорным языками и владел ими свободно. Для него это был один язык. В «Житии» автор широко пользуется церковнославянизмами, умело вплетая их в разговорный, просторечный стиль своего произведения. Аввакум часто приводит выдержки из богословской литературы. Например, – когда излагает пророчества Ивана Неронова об эпидемии чумы, о войне с Польшей и о церковном расколе, Аввакум пишет: «Таково-то попущено действовать антихристову духу, по Господню речению: «Аще возмогло ему прельстити и избранныея, и всяк мняися стояти да блюдется, да ся не падет»... Писанное внимай: «Се полагаю в Сионе камень претыканию и камень соблазну; вси бо не сходящиися с нами о нем претыкаются ели соблажняются». Это, по-видимому, не дословные цитаты, а вольное их переложение языком самого Аввакума. Когда Аввакум ссылается на ветхозаветный рассказ о том, как Иов возроптал на Бога из-за своих страданий, то больше придерживается языка оригинала: «Изведыи мя ис чрева матери моея, кто даст судию между мною и Тобою, яко тако наказуеши мя; ни аз презрех сироты и вдовицы, от острога овец моих плещи нищих одевахуся». Церковно-книжная фразеология выступает у Аввакума в новом значении. Например, черт превращён в щёголя-соблазнителя: «И бес блудной в души на нее седит, кудри... расчесывает, и ус расправляет посреди народа. Силно хорош, и плюнуть не на ково... » Книжная фразеология часто сочетается с просторечными словами и словосочетаниями: «Логин же разжёгся ревностью божественного огня, Никона порицая, и чрез порог в алтарь в глаза Никону плевал». Аввакум не гнушался в своей речи и диалектизмов, смело вводя их в текст «Жития». Он широко использует характерную для северорусских говоров эмоционально-усилительную частицу «от» и многое другое. В стиле «Жития» протопопа Аввакума неторопливая сказовая форма переплетается с яркой проповедью, что и способствует тесному соединению церковно-книжных элементов языка с разговорно-просторечными и даже диалектными. Свой стиль Аввакум называл «вяканьем», в значении «беседа, разговор». «Житие» состоит из ряда искусно нарисованных драматических сцен, построенных на острых конфликтах социального, религиозного или этического порядка. Драматические сцены соединены лирическими или публицистическими отступлениями. Аввакум либо скорбит, либо негодует, либо иронизирует над противниками; либо горячо сочувствует единоверцам и печалится об их судьбе. Аввакум безжалостен к своим политическим противникам – патриарху Никону и его приверженцам. Используя иронию и гротеск, он создает их яркие сатирические образы. Во главу угла ставится лицемерие и коварство Никона, который перед избранием в патриархи ведет себя «яко лис, челом да здорово», а после того «друзей не стал и в крестовую пускать». По меткой характеристике Аввакума, Никон – это «плутишко», «носатый, брюхатый борзый кобель», «шиш антихристов», «волк», «пестрообразный зверь» и «адов пес». Нелестно изображает Аввакум и представителей светской власти. Один из них избил протопопа в церкви. А дома «у руки отгрыз персты, яко пёс, зубами. И егда наполнилась гортань его крови, тогда руку мою испустил из зубов своих», – пишет Аввакум. Сатирическое изображение своих врагов протопоп практикует и в других произведениях. В одном из сочинений он дает гротескный образ соратника Никона, рязанского архиепископа Иллариона: «В карету сядет, растопырится, что пузырь на воде, сидя в карете на подушки, расчесав волосы, что девка, да едет, выставя рожy на площаде, чтобы черницы-ворухиниянки любили». Не останавливается Аввакум и перед обличением царя. Сосланный в Пустозерск, в своих посланиях он пренебрежительно называет монарха бедным и xудым царишкой. «Житие» Аввакума – это мастерский рассказ, не связанный никакими условностями, записанный по законам устной речи. Рассказчик часто забегает вперед, возвращается к ранее рассказанным эпизодам. Точная хронологическая последовательность ему не важна. Некоторые исследователи стиля произведения Аввакума усматривают в наиболее драматических ситуациях появление ритма, звуковых повторов, аллитераций и ассонансов, свойственных поэтической речи. «У церкви за волосы дерут, и под бока толкают и за чепь торгают и в глаза плюют». Или в таком, например, отрывке: «Среди улицы били батожьем и топтали и бабы были с рычагами». В заключении хочется добавить, что особенности стиля «Жития» и других произведений Аввакума наглядно свидетельствуют о неповторимой творческой индивидуальности этого талантливого писателя второй половины XVII века, ярко отразившего характерные черты переходной эпохи. Совершив настоящий подвиг, почти всю жизнь боровшийся против несправедливости, клеймивший царских чиновников и своих религиозных оппонентов, протопоп Аввакум, несомненно, имел моральное право на создание собственного жития. Произведение Аввакума – первый шаг от литературы средневековья к русской литературе нового времени.