Толкование сновидений 31 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 31 из 43Следующая ⇒

воспоминанию детства: ребенок, побуждаемый, вероятно, половым

любопытством, крадется в спальню родителей, но встречает грозный окрик

отца.

Я считаю излишним приводить дальнейшие примеры. Все они подтвердили бы

только то, что мы заключили уже из всех нами разобранных: то, что акт

суждения в сновидении представляет собою лишь повторение своего образца в

мыслях, скрывающихся за сновидением. В большинстве случаев повторение это

ни с чем не связано и плохо приспособлено к остову сновидения;

иногда же, как в наших последних примерах, оно использовано настолько

удачно, что на первый взгляд производит впечатление самостоятельного

мышления в-сновидений. В дальнейшем мы обратимся к рассмотрению той

психической деятельности, которая, хотя и не всегда, по-видимому,

фигурирует при образовании сновидений, но которая, будучи в наличии,

стремится безупречно и осмысленно соединить в одно целое элементы

сновидения, столь различные по своему происхождению. Предварительно,

однако, мы должны рассмотреть аффекты, проявляющиеся в сновидении, и

сравнить их с аффектами, вскрываемыми анализом в мыслях, лежащих в основе

сновидения.

ж) Аффекты в сновидении. Чрезвычайно меткое замечание Штрикера (77)

обратило наше внимание на то, что проявления аффектов в сновидении не

допускают того пренебрежения, с которым мы относимся после пробуждения к

содержанию сновидения. " Если я в сновидении боюсь разбойников, то хотя

разбойники и иллюзии, зато страх вполне реален"; точно так же обстоит дело

и в том случае, когда в сновидении я испытываю радость. По свидетельству

нашего ощущения, аффект, испытываемый нами в сновидении, отнюдь не менее

значителен, чем испытываемый наяву и обладающий тою же интенсивностью;

более энергично, чем кругом своих представлений, требует сновидение своими

аффектами включения в число действительных переживаний нашей души. Мы не

производим, однако, этого включения в бодрствующем состоянии, так как не

умеем психически оценивать аффект иначе, как только в связи с определенным

кругом представлений. Если аффект и представление по характеру своему и

интенсивности не совпадают, то наше бодрствующее суждение приходит в

смущение.

В сновидениях вызывало всегда удивление то обстоятельство, что

представления не сопровождаются аффектами, которые в бодрствующем мышлении

мы считаем необходимыми. Штрюмпель говорит, что в сновидении представления

утрачивают свою психическую ценность. С другой стороны, мы можем наблюдать

нередко и то, что интенсивный аффект возникает по поводу содержания, не

дающего, по-видимому, ни малейшего повода к этому. Я нахожусь в сновидении

в ужасном, опасном положении или в отвратительной обстановке, но не

испытываю при этом ни страха, ни отвращения; в другой раз, наоборот, я

могу возмутиться самыми невинными вещами или могу обрадоваться по поводу

какой-либо безделицы.

Эту загадку сновидения разрешить легче, чем всякую другую: нам достаточно

только перейти от явного содержания сновидения к скрытому. Мы не будем

останавливаться даже на этом, а скажем только: анализ показывает нам, что

представления претерпевают, различного рода замещения и смещения, между

тем как аффекты остаются в неизмененном виде110. Неудивительно поэтому,

что представления, измененные искажающей деятельностью сновидения,

перестают соответствовать неизменившимся аффектам: стоит только анализу

переставить истинное содержание на его прежнее место, как соответствие

будет вновь восстановлено.

В психическом комплексе, подвергшемся воздействию цензуры, единственной

неприкосновенной составной частью являются аффекты; лишь они могут указать

нам правильный путь к толкованию. Еще более рельефно, чем в сновидении,

проявляется эта особенность в психоневрозах. Аффект здесь всегда

обоснован, по крайней мере, по характеру своему; лишь интенсивность его

может повышаться вследствие колебания невротического внимания. Если

истерик удивляется, почему он боится какой-нибудь безделицы, если человек,

страдающий навязчивыми представлениями, недоумевает, почему какой-нибудь

пустяк может вызывать в нем столь тягостные угрызения совести, то оба

заблуждаются, считая наиболее существенным эту безделицу или пустяк;

они тщетно борются, беря исходным пустяком своего мышления эти

представления. Психоанализ указывает нам правильный путь, признавая,

наоборот, сам аффект вполне обоснованным и отыскивая представление,

относящееся к нему, но оттесненное произведенным замещением. Мы

предполагаем, конечно, что проявление аффекта и круг представлений не

составляют того неразрывного органического целого, каким мы их привыкли

считать: обе эти части лишь спаяны друг с Другом я могут быть без труда

разделены при помощи анализа. Толкование сновидений указывает на то, что в

действительности дело обстоит именно таким образом.

Я приведу сначала пример, в котором анализ разъясняет отсутствие аффекта

при круге представлений, который, несомненно, должен был бы вызвать

таковой.

II. Юна видит в пустыне трех львов, из которых один смеется, она их не

боится. Но ей все-таки приходится, должно быть, спасаться от них бегством,

так как она хочет влезть на дерево', но ее опередила ее кузина,

французская учительница и так далее"

Анализ представляет нам следующий материал. Индифферентным мотивом

сновидения послужила фраза из учебника английского языка: грива -

украшение льва. У отца ее была большая борода, обрамлявшая лицо, точно

грива. Ее английскую учительницу зовут мисс Лиане (Lions - львы). Один

знакомый прислал ей томик баллад Леве (Lewe - лев). Вот и три льва; чего

же ей их бояться? Она читала недавно рассказ, в котором негра преследует

толпа; негр влезает на дерево. Вслед за этим идут другие воспоминания

аналогичного характера: рецепт охоты на львов, даваемый юмористическим

журналом - нужно взять пустыню и просеять ее через решето, песок

просеется, а львы останутся. Затем забавный, но не совсем приличный

анекдот про одного служащего: его спросили, почему он не постарается

заслужить благосклонность начальника; он ответил: я хотел было пролезть,

но меня опередил другой. Весь этот материал становится понятен, если

принять во внимание, что грезившая принимала у себя накануне сновидения

начальника своего мужа. Он был очень любезен, поцеловал ей руку, и она

перестала бояться его, несмотря на то что он " крупный зверь" и считается в

столице " светским львом".

II. Для второго примера я сошлюсь на сновидение той девушки, которой

приснился маленький сын ее сестры, лежащий в гробу, но которая, как я

добавлю теперь, не испытала при этом ни скорби, ни грусти. Из анализа мы

уже знаем, почему это было именно так. Сновидение скрывает лишь ее желание

свидеться с любимым человеком. Аффект направлен именно на это желание, а

не на его сокрытие. Для скорби не было никакого повода.

В некоторых сновидениях аффект сохраняет все-таки хоть и слабую связь с

тем кругом представлений, который заместил соответствующий ему. В других

же разложение комплекса происходит энергичнее. Аффект совершенно

отделяется от соответствующего ему представления и включается в какое-либо

место сновидения, наиболее подходящее для него в новом расположении

элементов последнего. Дело обстоит тут аналогично тому, как в вопросе о

роли и значении актов суждения в сновидениях. Если в мыслях, скрывающихся

за сновидением, имеется какое-либо более или менее значительное суждение,

то таковое же имеется и в самом сновидении; но в последнем оно может

относиться совершенно к другому материалу. Нередко такое смещение

совершается по принципу противоположности.

Последний случай я разъясню на следующем примере, который я подвергаю

исчерпывающему анализу.

III. " 3амок на берегу моря, впоследствии, однако, на берегу не моря, а

узкого канала, ведущего в море. Г. П. - губернатор крепости. Я стою вместе

с ним в большой трехсветной зале: перед окнами возвышаются форты. Я -

морской офицер, прикомандированный к гарнизону. Мы опасаемся нападения

неприятельских кораблей;

крепость на осадном положении. Г. П. намеревается уйти, он дает мне

указания, как действовать в случае нападения, его больная жена вместе с

детьми тут же в крепости. Когда начнется бомбардировка, надо будет

очистить большую залу. Он дышит тяжело и хочет уйти. Но я удерживаю его и

спрашиваю, как в случае необходимости послать ему донесение. Он отвечает

мне что-то, но вдруг падает мертвый. По всей вероятности, я чрезмерно

утомил его вопросами.

Смерть его не производит, однако, на меня впечатления я думаю о том,

останется ли вдова в замке, нужно ли мне донести о смерти губернатора

главнокомандующему и вступлю ли я как следующий по старшинству в

начальствование над крепостью. Я стою у окна и смотрю на проходящие

корабли, по зеленой воде быстро мчатся купеческие суда, одни с несколькими

трубами, другие с пузатой крышей (похожей на крышу вокзала во

вступительном, не сообщаемом мною сновидении). Подле меня мой брат; мы оба

смотрим в окно на канал. При виде одного корабля мы пугаемся и восклицаем:

неприятельский корабль! Оказывается, однако, что это возвращаются суда,

которые я уже знаю. Проплывает небольшое судно, комично срезанное на

половине своей длины; на палубе видны, странные предметы, что-то вроде

бокалов и флаконов. Мы кричим в один голос: " Fhihstiicksschiff" (" судно

для завтрака" )".

Быстрое движение кораблей, темная синева воды, черный дым труб - все это

вместе производит мрачное, довольно гнетущее впечатление.

Место действия в этом сновидении составлено из воспоминаний о нескольких

путешествиях по Адриатическому морю (Мирамаре, Дуино, Венеция, Аквилейя).

Непродолжительная, но в высшей степени приятная поездка в Аквилейю вместе

с моим братом за несколько недель до сновидения была у меня свежа в

памяти. Морская война Америки и Испании и связанные с нею заботы о судьбе

моих родственников, живущих в Америке, играют тут тоже довольно видную

роль. В двух местах этого сновидения имеются проявления аффекта. В одном

месте ожидаемый аффект отсутствует, тут имеется категорическое указание на

то, что смерть губернатора не производит на меня впечатление. В другом

месте, думая, что я вижу неприятельское судно, я пугаюсь и действительно

испытываю в сновидении все ощущения страха. Аффекты размещены в этом

превосходно сконструированном сновидении так удачно, что избегнуто какое

бы то ни было противоречие. У меня ведь нет никакого основания пугаться

при смерти губернатора, и, с другой стороны, вполне естественно, что я в

качестве коменданта крепости пугаюсь при виде неприятельского корабля.

Анализ показывает, однако, что Г. П. лишь замещает мое собственное " я" (в

сновидении я его преемник, заместитель). Я - губернатор, который внезапно

умирает. Мысли, скрывающиеся за сновидением, интересуются будущим моих

близких в случае моей преждевременной смерти. Другой неприятной мысли в

материале сновидения не имеется. Страх, связанный в сновидении с видом

неприятельского судна, должен быть перенесен оттуда и включен сюда. Анализ

показывает, наоборот, что круг мыслей, из которых взят военный корабль,

полон радостных и светлых воспоминаний. Год тому назад мы были в Венеции,

стояли в один дивный летний день у окна нашей комнаты на Рива Чиавони и

смотрели на лазурную лагуну, на которой как раз было больше движения, чем

обыкновенно. Ожидались английские суда и готовилась торжественная встреча.

Вдруг жена моя закричала радостно, как ребенок: английский корабль! В

сновидении я пугаюсь при тех же словах; тут мы опять-таки видим, что речь

в сновидении происходит от речи в действительности. Что и элемент

" английский" не остался неиспользованным деятельностью сновидения, мы

скоро увидим. Я превращаю здесь, следовательно, радость в страх; мне

остается только упомянуть, что я благодаря этому превращению изображаю

часть скрытого содержания сновидения. Пример нам показывает, однако, что

сновидению предоставляется право выделить повод к аффекту из его общей

связи с мыслями и включить в любое место содержания сновидения.

Я пользуюсь тут случаем, чтобы подвергнуть более детальному анализу

" Friihstiicksschiff", появление которого в сновидении столь абсурдно

завершает превосходно и осмысленно сконструированную ситуацию. Напрягая

свою память, я вспоминаю, что судно это было черное; со стороны его

срезанного конца оно было похоже на одну вещь, обратившую на себя наше

внимание в музеях этрусских городов. То была прямоугольная чаша из черной

глины с двумя ручками; в ней стояли вещицы наподобие кофейных или чайных

чашек; все вместе напоминало сервиз для завтрака (Fruhstiick). На наши

расспросы нам ответили, что это туалет этрусской женщины с

принадлежностями для румян и пудры; мы шутя сказали, что было бы недурно

привезти его жене в подарок. Объект сновидения означает, следовательно -

черный туалет, траур и указывает на смерть. Другим своим концом объект

сновидения напоминает ладью, на которую в древности клали тело умершего и

пускали по волнам. Сюда относится и то, почему в сновидении суда

возвращаются.

" Тихо, на спасенной ладье, в гавань вплывает старик".

Это возвращение после кораблекрушения (nach dem Schiff bruche), судно ведь

сломано наполовину (abgeb-rochen). Откуда же название Fruhstiicksschiff"

? Здесь-то и используется слово " английский" (смотри выше). Завтрак -

Fruhsciick - breakfast - Brechen и относится опять-таки к Schiffgbruch, a

Fasten (пост) имеет связь с трауром.

Однако у этого судна лишь название образовано сновидением. Само оно

существовало в действительности и напоминает мне приятнейшие часы моего

последнего путешествия. Относясь подозрительно к кушанью в Акви-лейе, мы

взяли с собой провизию из Герца, купили в Аквилейе бутылку чудесного

истрийского вина, и, в то время как маленький почтовый пароход медленно

плыл по каналу delle Mee, направляясь в Града, мы, единственные пассажиры,

устроили себе на палубе превосходнейший завтрак, который пришелся нам по

вкусу, как никогда. Это и было, значит, ^Fruhstucksschiff", и именно за

этим воспоминанием о приятном удовольствии скрывает сновидение скорбные

мысли о неизвестном, загадочном будущем.

Отделение аффектов от представлений, вызывающих их проявление, - наиболее

яркое и рельефное изменение, претерпеваемое ими при образовании

сновидения, но далеко не единственное и не наиболее существенное из всего

того, чему подвергаются они на пути от мыслей, скрывающихся за

сновидением, вплоть до явного содержания последнего. При сравнении

аффектов в этих мыслях с таковыми же в сновидении бросается в глаза тотчас

же следующее: там, где в сновидении имеется аффект, он имеется и в мыслях,

но не наоборот. Сновидение в общем более бедно аффектами, нежели

психический материал, из обработки которого оно образовалось;

восстановив мысли, лежащие в основе сновидения, я вижу, что в них

постоянно отражаются наиболее интенсивные душевные движения, зачастую

борющиеся с другими, им диаметрально противоположными. Обращая же взор

снова на сновидение, я вижу, что оно почти всегда бесцветно и лишено какой

бы то ни было окраски интенсивного аффекта. Сновидение подымает на уровень

безразличия не только содержание, но и эмоциональную окраску моего

мышления. Я решаюсь утверждать даже, что сновидение совершает подавление

аффектов. Возьмем хотя бы сновидение о ботанической монографии. Ему в

сновидении соответствует пламенная и убежденная защита моего права

поступать так, как я хочу, и устраивать свою жизнь так, как мне самому это

кажется лучшим и правильным. Возникшее отсюда сновидение гласит в самом

безразличном тоне: я написал монографию, она лежит передо мною, в ней

много таблиц в красках и засушенных цветов. Тут словно покой кладбища; не

слышно и следа шума битвы.

Может быть, правда, и иначе: и в самом сновидении могут быть интенсивные

проявления аффектов; мы, однако, остановимся пока на том неоспоримом

факте, что большинство сновидений представляются нам крайне

индифферентными, между тем как мысли, скрывающиеся за ним, связаны

постоянно с глубоким и повышенным чувством.

Дать здесь полное теоретическое объяснение подавления аффектов со стороны

сновидения я затрудняюсь:

оно поставило бы на очередь подробное рассмотрение теории аффектов и

самого процесса подавления. Я выставлю лишь два положения. Проявление

аффекта я вынужден - по другим соображениям - считать центростремительным

процессом, направленным в глубь нашего тела по аналогии с моторным и

секреторным процессом иннервации. Подобно тому как в состоянии сна

отсутствует, по-видимому, посылка моторных импульсов во внешний мир, так и

центростремительное вызывание аффектов может затрудняться бессознательным

мышлением во время сна. Проявления аффектов во время хода мыслей,

полагаемых в основу сновидения, в значительной мере сами по себе

ослабляются; отсюда ясно, что не могут быть сильными и те из них, которые

включаются в сновидение. Согласно этому в " подавления аффектов" повинна

как будто не деятельность сновидения, а просто-напросто состояние сна.

Быть может, это и так, но во всяком случае, это далеко еще не все. Мы

должны подумать и о том, что каждое более или менее сложное сновидение

оказывается результатом взаимодействия различных психических сил. С одной

стороны, мыслям, образующим желание, приходится выдерживать сопротивление

цензуры, с другой же - мы видели уже неоднократно, что даже в

бессознательном мышлении каждая мысль связана с другой, ей противоречащей;

так как все эти мысли способны вызывать аффекты, то в общем мы едва ли

впадем в ошибку, если сочтем подавление аффектов результатом тормозящего

воздействия, которое оказывают друг на друга противоречивые элементы и

которое испытывают подавленные стремления со стороны цензуры. Таким

образом, подавление аффектов есть второй результат воздействия цензуры в

сновидении; первым результатом его было искажение.

Я приведу один пример, в котором индифферентный тон содержания сновидения

может быть объяснен противоречивостью мыслей, скрывающихся за последним.

Нижеследующее короткое сновидение должно, конечно, вызвать у каждого

читателя чувство отвращения.

IV. " Возвышение; на нем нечто вроде отхожего места; длинная скамья, на

одном конце большое отверстие. Весь задний край покрыт испражнениями

различной величины и свежести. Позади скамейки кустарник. Я мочусь на

скамейку; длинная струя мочи смывает всю грязь. Засохшие экскременты

отделяются и падают в отверстие. Но на конце остается все-таки что-то еще".

Почему не испытал я никакого отвращения при этом сновидении?

Как показывает анализ, только потому, что образованию этого сновидения

способствовали самые приятные мысли. При анализе мне тотчас же приходят в

голову авгиевы конюшни, очищенные Геркулесом. Этот Геркулес - я.

Возвышение и кустарник относятся к местности в Аусзее, где живут сейчас

мои дети. Я раскрыл этиологию детских неврозов и тем самым предохранил

своих детей от заболевания. Скамейка, исключая, конечно, отверстия, в

точности напоминает собою мебель, подаренную мне одной благодарной

пациенткой. Она свидетельствует о том, что пациенты ценят меня. Даже

собрание человеческих экскрементов допускает самое невинное толкование.

Как это ни странно, но это лишь воспоминание о прекрасной Италии; там в

маленьких городках ватерклозеты, как известно, устроены чрезвычайно

примитивно. Струя мочи, смывающая все вокруг, несомненное указание на

манию величия. Точно таким же способом Гулливер тушит пожар у лилипутов,

этим, правда, он навлекает на себя немилость миниатюрной королевы. Но

тиГаргантюа, сверхчеловек мэтра Рабле, мстит аналогичным образом парижанам;

он садится верхом на Нотр-Дам и направляет на город струю мочи. Книгу

Рабле с иллюстрациями Гарнъе я перелистывал как раз вчера вечером перед

сном. И удивительно: снова доказательство того, что я сверхчеловек.

Площадка на Нотр-Дам была летом излюбленным местопребыванием в Париже;

каждый день я прогуливался там между причудливыми и страшными химерами.

То, что все экскременты исчезают так быстро, относится к изречению:

" affauit etdissipati sunt", которое я поставил когда-то эпиграфом к своему

очерку по терапии истерии.

А вот и активный повод сновидения. В жаркий летний вечер я читал лекцию о

связи истерии с извращениями; все, что я говорил, меня почему-то не

удовлетворяло и казалось несущественным и неважным. Я был утомлен, не

испытывал никакого удовольствия от работы и стремился прочь от этого

копания в человеческой грязи к своим детям и к красотам Италии. В таком

состоянии духа я отправился из аудитории в кафе, что бы посидеть немного

на воздухе и чуть-чуть закусить; аппетита у меня, впрочем, не было. Но со

мной пошел один из моих слушателей; он попросил разрешения посидеть со

мной, пока я выпью кофе, и начал читать мне панегирик: сколькому он от

меня научился, он смотрит теперь на все другими глазами, я очистил авгиевы

конюшни заблуждений и предрассудков в учении о неврозах словом, я -

великий человек. Мое настроение плохо подходило к этому панегирику, я не

мог подавить отвращения, ушел поскорее домой, стараясь избавиться от него,

перелистал перед сном книгу Рабле и прочел еще рассказ К. Мейера

" Страдания одного мальчика".

Из этого материала и образовалось сновидение; новелла Мейера включила в

него еще воспоминание детства (ср. сновидение о графе Туне, последнюю

часть). Настроение, проникнутое чувством неудовлетворенности и отвращения,

проявилось в сновидении лишь в том, что доставило почти весь материал его

содержанию. Но ночью проявилось противоположное настроение и взяло верх

над первым. Содержанию сновидения пришлось принять такой характер, который

дал бы возможность в одном и том же материале выразить и желание умалить

свои заслуги, и желание превознести себя. Из этого компромисса и

образовалось двусмысленное содержание сновидения, а из толкований двух

противоречий - его индифферентный тон.

По теории осуществления желаний сновидение это было бы невозможно, если бы

с чувством отвращения не столкнулась противоположная, хотя и подавленная,

но приятная мания величия. Неприятное не находит себе выражения в

сновидении; неприятное в наших мыслях включается в сновидение лишь в том

случае, когда оно уступает свое отражение осуществлению желания.

Но сновидение может производить с аффектами в мыслях, скрывающихся за

ними, еще и другие операции, не только включать их в свое содержание или

подавлять. Оно может обращать их в свою противоположность. Рассматривая

правила толкования, мы говорили о том, что каждый элемент сновидения может

означать в толковании как свою противоположность, так и самого себя.

Заранее никогда нельзя сказать этого; решающее слово произносит здесь

общая связь всего целого. Это обстоятельство было подмечено, по-видимому,

и народной мудростью: народные сонники при толковании сновидений очень

часто поступают по принципу контраста. Такое обращение в противоположность

становится возможным благодаря внутреннему ассоциативному сцеплению,

которое в нашем мышлении связывает представление о каком-либо предмете с

представлением, ему противоположным. Как и всякое смещение, оно служит

целям цензуры, но становится нередко и орудием осуществления желания, так

как последнее состоит ведь не в чем ином, как в замещении неприятного

представления ему противоположным III.

Подобно представлениям, могут в сновидении обращаться в противоположность

и аффекты в мыслях, скрывающихся за ним; по всей вероятности, это

превращение аффектов производится большей частью цензурой. Подавление

аффектов и превращение их и в социальной жизни, в которой мы нашли ту же

цензуру, что и в сновидении, служит прежде всего целям маскировки,

сокрытия. Когда я разговариваю с кем-нибудь, с кем я должен так или иначе

считаться, но кому мне хотелось бы высказать свои враждебные чувства, то

для меня гораздо важнее скрыть от него выражение своего аффекта, чем

смягчить лишь словесное выражение своих мыслей. Если я говорю этому

человеку не враждебные слова, но сопровождаю их все же взглядом или жестом

презрения или ненависти, то впечатление у этого человека получается почти

то же, как если бы я беззастенчиво кинул ему в лицо все свое презрение.

Цензура заставляет меня, таким образом, прежде всего подавлять свои

аффекты, и если я хороший актер, то я проявлю противоположный аффект; буду

смеяться там, где мне хотелось бы возмущаться, и буду вежлив тогда, когда

мне хотелось бы презирать.

Мы знаем уже один превосходный пример такого превращения аффектов в целях

цензуры сновидения. В сновидении о " дяде с бородой" я испытываю нежное

чувство к своему другу Р., в то время как мысли, скрывающиеся за

сновидением, ругают его дураком. Из этого примера превращения аффектов мы

вывели первое указание на наличие цензуры в сновидении. И здесь у нас нет

основания предполагать, что сновидение создает заново этот контр-аффект;

оно находит его обычно в готовом виде в материале мыслей и возвышает его

лишь психической силой контр-мотивов до тех пор, пока он не становится

пригоден для образования сновидения. В упомянутом сновидении о дяде нежный

контр-аффект проистекает, по-видимому, из источника детства (как

разъясняет и продолжение сновидения), так как отношения дяди и племянника

благодаря своеобразному характеру переживаний моего раннего детства стали

для меня источником всех дружеских и враждебных чувств.

Есть группа сновидений, особенно претендующих на наименование " лицемерных"

и подвергающих тяжелому испытанию теорию осуществления желаний. Я обратил

на них внимание, когда г-жа д-р М. Гильфердинг сообщила в " Венском

психоаналитическом обществе" следующее интересное место из произведения

Розеггера.

Розеггер в " Лесной родине" (II т. ) в рассказе " Чужой" говорит: " На сон я в

общем пожаловаться не могу, но в бесчисленное количество ночей я, наряду

со своей скромной жизнью студента и литератора, влачил жизнь портновского

подмастерья - то была тень, призрак, от которого я не мог избавиться.

Днем я вовсе не часто погружался в размышления о своем прошлом. Мечтателю,

выросшему из кожи филистера, есть подумать кое о чем и другом. Но он не

думал и о своих ночных сновидениях. Лишь впоследствии, когда я научился

размышлять обо всем и когда во мне вновь зашевелилась душа филистера, я

задумался над тем, почему, в сущности, я всегда играю в сновидениях роль

портновского подмастерья и почему в качестве такового я всю жизнь работаю

без вознаграждения на своего мастера. Когда я сидел подле него, строчил

или гладил, я всегда сознавал превосходно, что у меня много Других забот и

интересов. Мне было тяжело, неприятно, я сожалел о потере времени, которое

я мог бы использовать лучше и целесообразнее. Когда я чем-нибудь не

угождал мастеру, я терпеливо сносил его брань; о вознаграждении не было,

однако, никогда и речи. Часто, сидя согнувшись в темной мастерской, я

решал отказаться от работы. Однажды я заявил даже об этом мастеру, но тот

не обратил ни малейшего внимания, и я снова продолжал строчить для него.

Как отрадно было для меня пробуждение после этих томительных и скучных

⇐ Предыдущая 26 27 28 29 303132 33 34 35 Следующая ⇒