TERRA NOVA

Вопросы Татьяне Апраксиной

На тему «Майк, Боб, Сладкая N и другие» или «Лениградский андеграунд»

от журнала нашего времени, также известного как «TERRA NOVA»

Татьяна, Вы – коренная ленинградка? Где Вы родились? Когда Вы жили в этом прекрасном городе? В каком месте? Имеет ли отношение Ваша фамилия Апраксина к Апраксину двору или Апраксину переулку?

Ленинград (он же Питер) в 80-х годах прошлого века заслуженно считался столицей русского рока, молодёжь даже специально ездила туда чтобы повидать своих кумиров тусующихся возле клуба на знаменитом Рубинштейна, 13.

Расскажите об атмосфере тех лет «изнутри».

==================================================================

1. Начало эры

-- Множество признаков замечалось и раньше, но к началу семидесятых можно было уже констатировать вступление в действие нового образа, стиля, духа, новых норм и приоритетов. Рок-идея с практически принудительной властностью взяла правление в свои руки. В тот период ничто не могло с ней равняться по силе влияния. Всем, в любых кругах, так или иначе хотелось этой эстетики, этой динамики, этого вида отношений с жизнью. Здесь был полный комплект ценностей и удовольствий. Своя гармония, философия плюс ритмическая основа бытия. Кто-то входил в неё органично, кто-то неуклюже. Заражались и подчинялись ей даже самые злостные гонители.

Это могло бы показаться типичным, если бы с самого начала главной движущей силой не стало отрицание типичности, бегство от неё, от общих -- всеобщих -- вкусов и манер.

Ничего не было заманчивей, чем что-нибудь " послушать". Круглыми сутками работали магнитофоны и проигрыватели, повсеместно шёл активный обмен записями и дисками. По причине фантастически трудной доступности (и совершенно неприемлемой дороговизны) любых рок-новинок каждый должен был изыскивать особые средства для пополнения познаний о том, чем заняты и как живут западные музыканты, какие новые шедевры потрясают мир. Любой чудом попавший к кому-то в руки (хоть на день или на вечер) альбом-подлинник немедленно становился общим фетишем, на него (взглянуть, подышать, потрогать) слетались со всех концов города. Моя квартира в самом центре, между двумя популярными станциями метро, куда можно было прийти в любое время суток, быстро стала штабом для подобных операций.

Бывало, что диск прибывал для разового прослушивания. Бывало, оставался на какое-то время у меня. Конечно, я этим пользовалась, стараясь имплантировать в себя ещё один музыкальный образчик. В то время я часто оставалась в квартире одна, поэтому могла позволить гостям засиживаться до утра -- до " первого метро" или до начала институтских занятий. Кто умел держать в руках гитару, приигрывался к неожиданным для себя музыкальным приёмам, разучивал оригинальные аккорды. От руки переписывались тексты с конвертов.

Частенько случалось пересечься одновременно двум-трём маниакально настроенным гитаристам (будущим, в основном). Возникал незатейливый джем. Кто-то умел воспроизвести пару остро актуальных вещиц -- конечно, западного происхождения, о " русском" всерьёз никто вообще не думал.

Как раз это было одной из главных тем споров: способен ли (хотя бы в далёком будущем! ) русский язык сгодиться для рок-н-ролла. Большинство в это не верило категорически. Молодые и менее молодые люди (последние в лице, главным образом, композитора-песенника Сергея Касторского, который тоже хаживал на Переулок и даже сумел, сидя за пианино, листая взятые с полки сборники современных поэтов, кое-что там насоздавать) очень умно и со знанием дела доказывали природную неорганичность русского языка для рок-текстов: гласные, согласные, слоги, ударения -- всё не то и не так.

И это несмотря на то, что в то время уже существовали отечественные группы (уже окружённые ореолом поклонения), исполнявшие, в основном на всяких студенческих, ПТУшных или даже школьных вечерах, под (формальным) видом самодеятельности, наряду с " танцевальными" западными хитами свои доморощенные опусы, и даже иногда с русским текстом. Но!.. Эти первые опыты внедрения в рок-сознание, в рок-материю " набившего оскомину" родного языка (ведь острота рок-н-ролла заключалась и в свежеоткрытой яркости бывшего до этого школьно-занудным английского) сводились к пародийным, шуточным, полублатного характера, " стебковым" вариантам. Или же, в ещё более редких случаях, к попыткам введения фольклорной интонации. Как же! На Западе фолк в моде, и мы должны не отстать, изобрести свою версию бомбы.

О таких группах, как " Колокол", " Россияне", " Санкт-Петербург", " Мифы" хотя бы понаслышке знали все. Горячо обсуждали каждого из персонажей. Кто-то через кого-то был с кем-то знаком. У кого-то брат или друг учился с кем-то в школе или институте. Кому-то посчастливилось попасть на " сейшн" -- ужасающая толпа, наряды милиции, выбитые окна, самопальный аппарат, выдающий самолётный вой и гудение, к сцене, где хоть что-то слышно (слова всё равно никогда -- это закон) никаким тараном не пробиться... Уж я-то знаю!

У меня подобные легендарные личности не появлялись до поры, даже мечтать об этом в голову никому не приходило. У меня пока сидели с гитарами их поклонники -- и, одновременно, язвительные критики. Кое-кто, правда, лелеял в душе собственные сценические амбиции. " Собственная группа" была навязчивой идеей почти каждого... И почти у каждого уже была в запасе пара-тройка собственных пробных сочинений.

2 --- Выгоды

--- Так уж повезло, что прямо у меня дома начала действовать рок-академия. При этом её посетители меня как-то интуитивно берегли (потом оказалось, что почти все были влюблены), вели себя воспитанно. Никаких оргий, драк, сцен, фарцовки, почти никакой битой посуды... Хотя состав всё время обновлялся, чуть ли не каждый день появлялись новые лица, кто-то задерживался, кто-то приводил друзей, подруг.

Кроме отдельной квартиры, дефицитной музыки и живых музыкантов, у меня появился ещё один козырь: спонтанно начавшаяся и пополнявшаяся собственная коллекция пластинок. Мне дарили то, на что не было спроса: либо об альбоме или группе владелец ничего интересного не слыхал, либо, по той же причине, не мог продать случайно попавший к нему альбом. Так у меня стала складываться редчайшая (как позже выяснилось) коллекция, единичные в городе экземпляры. Те альбомы, те группы, о которых не было известно широкому населению, считавшему, что это второсортная музыка (если это не Пинк Флойд). Та музыка, с которой были знакомы только знатоки, элита, те, кто был одержим рок-н-роллом всерьёз. У меня, скажем, был единственный в городе образец Атомик Рустер -- " Тобакко Роуд" на сорокопятке. Людей привозили специально, чтобы её послушать. У меня оказался уникальный двойник братьев Винтер, тоже редкость ещё та. Дальше -- больше. Я просто никогда не отказывалась от того, что считалось непопулярным. Покупать пластинки у меня не было возможности, первое и единственное приобретение я сделала (по случаю весьма льготных условий), едва начав снова работать и получив первый аванс. Это был первый сольник Пола Саймона. Уж больно хорош! Успела с ним сжиться, пока он валялся дома в ожидании лучшей участи. Так никто и не решился на него разориться, и он стал моим за бесценок.

3. --- Майк

--- Майк был одним из " младшеньких". Совсем ещё зелёный, робкий, со свежестуденческой скамьи ЛИСИ (инженерно-строительный институт). Майка привёл Родион, а Родиона привёл Саша Соломонов, который тоже учился там же. Кто-то продолжал учиться (прогуливая по-чёрному), кто-то был в академке или мечтал о ней, кто-то бросал всякую учёбу, попутно обдумывая стратегию отмазки от армии. Все, как один, глядели в наполеоны. Преимущественно рок-н-рольные.

У Майка со свободным временем было хорошо. Просиживая часы институтских лекций в моей комнате, он обменивался с присутствующими (всегда были присутствующие) сплетнями о рок-звёздах и мечтами о собственной группе. Если он брал гитару, то скорее " показывал" какие-нибудь песни: лучше всего у него получалось -- не петь, выкрикивать -- из репертуара Роллинг Стоунс. Голос его мелодичностью не отличался, а до своей неповторимой манеры ему надо было ещё дорасти. Свои песни у него были только в знаменитой тетрадке, в эмбриональном состоянии.

Пока для него было важней знать, что творят другие. И быть при них.

В ту пору Майк посвятил себя тщательной отделке вкуса, оттачиванию эстетических критериев, коллекционированию информации, самой детальной, самой доскональной -- обо всём, что касалось групп, музыкантов, их частной жизни и сценической деятельности. Он даже умудрялся где-то добывать " Роллинг Стоун" (степень несвежести номеров не имела значения), выходивший тогда на газетной бумаге. Так он сделался кладезем редких сведений -- и это положило основу первой ступени его репутации.

Мечты о своей группе, как у всех, были больше данью хорошему тону. Всех тянуло приобщиться поближе, втиснуться поглубже и занять своё место в новой версии спасения.

Кроме этого, Майк разрабатывал свою (теоретическую) концепцию: " Это не рок-н-ролл, это зоопарк". Он ею гордился. Исходя из неё, он поклялся " свою группу" (гипотетическую) назвать Зоопарк. Те собственные песни, которыми он тогда мучился, не выжили. На волне всеобщего веселья (случались такие апофеозы, когда все начинали вылезать из кожи) он экспромтом, чего больше никогда не происходило, сочинил " Блюз Апраксина Двора", затем переименовав его в " Апраксин блюз", на манер " Мочалкина". Блюзом, или песней, это можно было считать с большой натяжкой. Застольная (в отсутствии стола) шалость годилась только на то, чтобы отметить момент (о чём неуклюжий текст и сообщает).

Под настроение Майк развлекал себя и других также язвительными собственными стишками типа:

Элис Купер -- мазохист.

Пилил себя пилою.
Его музыку и я

Слушаю порою.

На гитаре Майк играл тогда неплохо, хотя виртуозом не был и не стремился быть. С гитарой он обходился, можно сказать, варварски, пытаясь подчинить её не столько мастерством, сколько нахрапом, садистски дёргая и крутя струны.

Он сам нарёк себя Майком и только так разрешал себя называть. Имя Миша он ненавидел люто, принимая русскую версию исключительно в варианте полного имени Михаил, которое и употреблял при обращении к своим тёзкам, в том числе Мише Файнштейну.

Он вообще предпочитал пользоваться полными именами. Собственно, он и привил манеру звать Боба Гребенщикова Борисом. Даже свою жену все годы брака он называл Натальей.

Уже тогда он выбрал своим пожизненным кумиром Марка Болана и Т-Рекс (Тиранозаврус Рекс, соответственно), поклялся страшной клятвой (которую не сдержал) назвать своего ребёнка Марком, если это будет сын, и не на шутку обижался, если кто-нибудь говорил, что у Болана козлиный голос.

На последующие годы Майк стал одним из самых верных завсегдатаев Переулка.

4. --- Аквариум

--- Во второй половине сентября 74-го года на фабрике им. Володарского, где шили мужские пальто и пиджаки и где я начала работать художником, я познакомилась со " швеёй-мотористкой" по имени Зина Васильева. Она стала заходить ко мне в мастерскую покурить с комфортом. Общая тема для общения нашлась быстро. Конечно, всё та же центральная для всех тема. У Зины, как оказалось, романтические отношения с басистом Аквариума Мишей (Фаном) Файнштейном.

Что такая группа существует, не знал никто вокруг, кроме Майка и Родиона (Родион даже был с ними кое-как знаком по университету, где сам он не учился, но проводил время).

Миша, попав с Зиной ко мне домой, спросил, может ли он привести когда-нибудь и весь Аквариум, по крайней мере Боба (Гребенщикова тогда очень многие называли также Гребень).

Специальные договорённости в тогдашнем моём кругу были не в ходу. Дверь была открыта всегда и для всех. В тот период я по большей части хозяйничала дома одна. Однако в воскресенье неожиданно приехала из загородного санатория мама -- взять какие-то вещи и пр. Именно в это время, через пять минут после её появления (усталая, с электрички), в прихожую вваливается целая толпа с Мишей во главе. Толпа очень симпатичная, приветливая -- и хорошо воспитанная, несомненно. Весьма привлекательные молодые люди, а также их девушки. Что делать! Мне пришлось начать знакомство с извинений и просьбы прийти в другой раз. " Вряд ли мы когда-нибудь ещё сюда придём! " -- надменно бросила одна из девушек. Этого я опасалась, конечно, хотя все остальные дали обещание появиться снова.

Мы даже не успели друг другу представиться, и я совершенно не знала, кто есть кто (кроме Миши, естественно). Позже оказалось, что надменная девушка (которую я действительно никогда больше не увидела) была той Леной (если не ошибаюсь) из театра Горошевского, в которую, по слухам, Гребенщиков был влюблён и которой посвятил песню " Моей звезде".

Настоящее наше (и на много лет) знакомство произошло чуть позже, когда Миша пришёл вдвоём с Борисом, который с этого дня начал заглядывать на Переулок регулярно. Аквариум -- и частями, и в полном составе -- тоже хорошо вписался в обстановку.

5. --- Аквариум как образ жизни

--- Аквариум, и сам Борис прежде всего, представляли уже следующий, и вполне авангардный (хотя тогда это не каждый мог понять), слой принадлежности к рок-культуре. Они были не только носителями, но и трансформаторами её духа и характера. Тут уже искусство подражания не котировалось.

На протяжении практически всего периода до начала всенародной славы Боря любил при случае заявить, что " Аквариум -- это не группа, а образ жизни", что " Аквариум -- это все, кого мы любим и кто любит нас" и что " автор этой (любой) песни -- мы все". Действительно, при или вокруг непосредственно музыкантов существовал довольно обширный круг людей, считавших себя частью Аквариума. Многих из них привлекали не столько песни (до конца семидесятых редко кто желал признавать за ними серьёзную ценность, их и их автора было принято критиковать без стеснения), сколько пресловутый аквариумный " образ жизни", стиль поведения, активно нестандартный, не ко времени и не к месту, а также, безусловно, просто яркое личное обаяние всех музыкантов группы: Дюши (Андрея) Романова, Севы Гаккеля, Миши Файнштейна. В этом тоже, как во всём остальном, Борис был вне конкуренции. Его подчёркнутая галантность, даже куртуазность, знаменитое целование рук дамам (т. е. девушкам, в основном) при встрече и знакомстве... Это сочеталось не только с разносторонней образованностью, интеллигентностью, сообразительностью, но и с оригинальностью и дерзостью. Он умел моментально расположить к себе, вызвать чувство полного доверия. Мне, как и друвгим, чрезвычайно импонировала его манера всегда смотреть собеседнику прямо в глаза, очень открыто и глубоко. Он это делал и когда играл и пел. Ему было как будто всё равно, сколько людей его слушает. Он стопроцентно верил в святость своих откровений, в свою избранность, в свою беспрецедентность (с годами и опытом эта вера нашла себе замену). Он мог подшучивать над собой, своими амбициями, своими песнями -- но именно потому, что был уверен в своей неуязвимости.

Глубина его мышления в песнях поражала с первого раза. Практически каждого. По известному правилу многие как раз за это были готовы с первого же раза его жестоко невзлюбить: " строит из себя", " умничает", " хочет показать, что он особенный"... Поэтому его критиковали за то, что другим прощали, и за то, что в других поощряли. Правда, его личное присутствие всегда всех смиряло. Его вежливость, внимательность к любому собеседнику, его доброжелательная открытость немедленно завоёвывали всякого.

Действия его обаяния, вошедшего в поговорку, не избежала и я. Тогдашний мой муж злился и ревновал, понося Гребенщикова перед своими друзьями, но стоило тому появиться, как он чувствовал себя польщённым, обласканным и гордым столь завидной дружбой.

То, что Гребенщиков -- личность необычная, незаурядная, сквозило во всём. Но и другие незаурядные и обаятельные примагничивались к Аквариуму. Вся эта ужасно привлекательная публика составляла как бы новую, доселе невиданную формацию. Они меньше бросались в глаза, были менее ослепительны, чем какой-нибудь Жора Ордановский или другие из Россиян. Это был более мягкий, деликатный вид выразительности, более подводный, что ли, характер вибрации. По моим тогдашним ощущениям, от которых и сейчас не откажусь, это был как бы передовой десант людей будущего.

Они находили вкус в рафинированной интеллигентности (формальный уровень образования мало что значил), в утончённой -- но вольного и непринуждённого характера -- любезности. " Вы" было принято чрезвычайно широко и естественно, и не только в первые две минуты знакомства, а подчас на годы. Если представить, что в общее сочетание также входили практически все элементы хиппизма (первой отечественной волны), получится достаточно правдивый портрет тогдашнего авангарда будущего. Родион, шлявшийся по всему городу в разбитых шлёпанцах на босу ногу, покидая квартиру, пятился задом, не желая повернуться к хозяевам спиной -- и оказывался босым на летничной площадке, выйдя не только из двери, но и из своей обуви.

6. --- Борис на Переулке

--- В Боре (самые близкие, такие как Дюша, называли его Бориской) не было суетливости, не было позёрства. Во всём, что он делал, он выглядел очень естественно. Милое артистическое хулиганство, к которому он был склонен, ему шло.

Бывать в моей квартире ему нравилось. Не только потому, что до неё удобно было добраться с любой стороны: и Невский под боком, и из Московского района, где он жил, прямая ветка метро, и любимый им Васильевский остров с университетом тоже совсем близко. Больше всего, как и всем остальным, раньше и позже, ему нравилась атмосфера, дух этого жилья, который даже странности и неудобства тесной квартирной планировки с нежилыми пропорциями превращал в часть волшебства. Он даже жил здесь какое-то время со своей первой женой Наташей, пока им не удалось снять полуразрушенную квартирку в центре. После этого он вообще чувствовал себя здесь, как дома.

Время от времени он оставался до утра, как другие (зависящие от метро). Его привлекало и то, что он почти всегда мог встретить здесь свежих людей, расширить поле действия Аквариума. В этой квартире он любил (по своей инициативе) устраивать и небольшие концерты. Дюша возражал: " Здесь мало места". Боря отвечал: " Зато здесь уютно". Те концерты Аквариума, которые проходили у меня, никогда не бывали платными. Никто никаких денег не собирал, никто о них даже не заикался. Может быть, поэтому в различных воспоминаниях о них вообще никогда никто не упоминает. Думаю, что Борису было неловко предлагать мне меркантильные темы. У нас с ним вообще были очень особые и особенные отношения.

Один он приходил или с компанией, он обязательно просил дать ему гитару. Он всегда приносил свои новые песни, но любил петь и старые, и по собственному выбору, и по просьбам. Кроме своих, он пел песни Окуджавы, Галича, Вертинского. Пел также Дилана и пр.

Если не было посторонних, он мог сидеть в комнате с какой-то ещё не оформившейся вещью, или удалиться для этого с гитарой на кухню. Так, зайдя по дороге из Сайгона, он пробовал разные варианты на гитаре для полуготовой песни и нашёл свой знаменитый риф для " Иванова". И был очень доволен, что сразу получил слушателей. Разные бывали ситуации такого рода, некоторые исключительного значения.

7. --- Майк и Борис

--- Майк был абсолютно счастлив свести знакомство с Аквариумом. К Борису он просто прилип. Для обоих встреча была удачей. Оба мало с кем ещё могли обсуждать свои любимые темы на равных. К тому же обнаружилось сходство музыкальных вкусов. В отличие от Майка, Гребенщиков был уже опытным музыкантом. Их музыкальное общение, обсуждение, анализ и даже взаимная критика, требуя совмещения различных творческих типов, очень много давали каждому. Для Майка это было великим стимулом. Именно тогда он начал писать настоящие свои песни, первой из которых стала " Ода ванной комнате". Премьера прошла в домашней обстановке. Это уже стало традицией. Из недомашних, правда, в этот раз присутствовала только некто Ниночка, особа, весьма далёкая от музыкальных или интеллектуальных интересов. Зато тем большее впечатление на неё произвела песня. Ниночка практически прослезилась, когда по её просьбе Майк спел " Ванную комнату" в третий раз. Во-первых, это было наконец " по-нашему, по-русски! ". Во-вторых, все чувства в этой песне были ей знакомы и понятны. Этой своей первой любви она не изменила никогда. Она не стала поклонницей Майка -- только этой песни, которую просила исполнить всякий раз, как с Майком сталкивалась. Всё остальное казалось ей хуже.

Найдя в Ниночке поклонницу, Майк сначала наивно обрадовался. Во-первых, это значило, что песня удалась, раз такая простая душа её сразу оценила. Во-вторых, Майк остро нуждался в слушателях. Как сам он говорил, слушатель был нужен ему настолько, что он готов был первого встречного " хватать за грудки, сажать перед собой и заставлять себя слушать". " Слушать моё занудство, " -- любил он прибавить.

Потом он стал обижаться и на Ниночку, и на " Ванную комнату", и отказывался лишний раз её спеть, даже если просьба исходила от другого человека.

Гребенщиков Ниночке не нравился и казался притворщиком. Она -- с оговорками -- капризно приняла только его " Моей звезде".

Судьбоносность встречи Майка и Гребенщикова подтвердилась ещё и тем, что, как оказалось, они в то время (в родительских квартирах) жили очень близко друг от друга, не только в одном Московском районе, но на пешем расстоянии. Теперь Майк, прогуливая институт или проводив родителей на дачу, предпочитал оставаться дома, дожидаясь прихода Бориса. Часто они встречались у метро Парк Победы, чтобы вместе ехать в центр, где шла НАСТОЯЩАЯ жизнь.

Майк, воспитавший себя идеалами Ремарка и Хемингуэя, стал считать это дружбой.

Борис, ведомый своей миссией, ремарковских идеалов не признавал. Практически -- точно. Теоретически, пожалуй, тоже.

8. --- Кто чей?

--- Для Бориса и Аквариума Майк с самого начала и пожизненно оставался " младшеньким". Разница в возрасте, чисто символическая, имела к этому меньше всего отношения. Майк понимал, конечно, что для Гребенщикова (в то время) он не ровня. К тому же ровня тому была не нужна, как не нужны соперники. Майк изначально входил в категорию " поклонников", " фанов". Его можно и нужно было поощрять и развивать, можно и нужно было и самому у него кое-чему поучиться, но Аквариум шёл своим путём, а место Майка предполагалось в его свите. Вначале Майк это принимал, сопровождая Бориса и Аквариум везде, где было позволено и доступно, и гордясь тем, что он всё больше становится своим в этой компании.

Однако, начав производить на свет собственные, ни на чьи больше не похожие и обладавшие большой силой песни, Майк быстро произвёл переоценку своего значения. Он сам, первый, был под огромным впечатлением от открывшегося в нём авторского дара, сразу определившегося стилистически.

Писал он песни обычно медленно, в иных случаях годами, прибавляя в свою тетрадку с начатыми текстами строчку за строчкой с интервалами порой в месяцы. Но то, что уже было готово, попадало в ранг завершённого шедевра и никаким доработкам не подлежало. К своим -- настоящим -- песням Майк относился, как к святыням. Чрезвычайно серьёзно. Холил их, лелеял и цитировал. Он начал чувствовать ответственность за выбор собственной творческой траектории и занялся чеканкой персональных этических и эстетических предпочтений, формированием личного канона.

Гребенщиков Майковские песни сразу оценил, безусловно. Надо сказать, что в это время и его собственное творчество резко пошло на подъём, приобретая всё больше глубины и серьёзности. До этого серьёзность чаще заменялась замысловатостью, как бы посулами на будущее. Или это был более или менее элегантный стёб, образцы абсурдизма: " Козлодоев" и т. п. То, что к моменту нашего знакомства Борис (в достаточно всё-таки узких кругах) был известен почти исключительно как автор " Мочалкина блюза", говорит само за себя.

Майку иногда дозволялось увеличивать своей персоной сценический состав Аквариума. Это происходило (до определённого момента) только в тех случаях, не считая полуподпольных фестивалей и общих торжеств, когда Аквариум играл на каких-нибудь танцах и программа состояла из классических западных рок-н-роллов. Борис и Майк у одного микрофона представляли великолепную, незабываемую пару.

Все музыканты Аквариума тоже относились к Майку с большой симпатией, высоко ценили то, что он делал, охотно с ним общались и при случае вместе музицировали. И всё же оттенок покровительства всегда чувствовался. Майк и выглядел-то скорей как их младший брат. Щуплый (вплоть до своей женитьбы), тонкокостный, вечно недоедавший (когда ж ему было, если он целыми днями мотался по городу со встречи на встречу), он долго продолжал выглядеть подростком. Но главным было даже не это. Хотя в Аквариуме никто не отличался великанским ростом (все примерно одинакового, чуть выше среднего), Майк на этом фоне казался школьником.

Лёгкий недостаток роста вообще долгое время был его комплексом. Всего пара-тройка дополнительных сантиметров подарили бы его сознанию чувство неуязвимой полноценности. Их отсутствие заставляло находить другие виды компенсации. Он не был низкорослым, но до среднего чуть недотягивал. Это делало практически невозможным смотреть на однополые существа сверху вниз. Ему было психологически тяжеловато, некомфортно находиться среди более рослых, чем он, мужчин. Поэтому для личного, задушевного (как правило, внемузыкального) общения он подыскивал кандидатов желательно не выше себя. Лучше пониже. Пара таких друзей у него уже существовала, и он последовательно, как он любил делать всё, присоединял к своему приватному кругу всё новых и новых. Можно догадаться, что на выбор музыкальных кумиров это тяготение тоже повлияло: и Болан, и Дилан отличались " мальчиковым" размером. Даже в отечественной рок-среде Майк выбрал для обожания невысокого, хотя и крепкого, Юру Ильченко, барабанщика Колокола, которого провозглашал эталоном мужской красоты и привлекательности.

У самого Майка, при телесной хрупкости, был очень мужской, мужественный склад, мужские взгляды, мужские предпочтения. Сугубо по-мужски он должен был чувствовать своё равенство с мужчинами и превосходство над женщинами и в чисто физическом, внешнем отношении.

Борис, похоже, эту маленькую Майковскую слабость взял на заметку. В этом отношении Майк тоже не мог с ним равняться. Как-то, когда Майк начал играть с Капитальным ремонтом, я упомянула об этой группе в разговоре с Борисом, и он с тонкой небрежностью уронил: " А, эти маленькие люди... " Действительно, в этой группе Майк сам выглядел паханом -- наверняка это сыграло свою роль в деле его сближения с ними. Музыканты Зоопарка, кстати, и в отношении роста оказались идеальными партнёрами.

Когда в период нашего с Майком романа я появлялась на свидание без каблуков, он отмечал это событие, как праздник: " Ну наконец я выше тебя! ". Обычно-то он девушек тщательно подбирал себе под рост.

9. --- Голос любви

--- Время настоящих хитов пришло к Майку вместе с любовными переживаниями. Как-то он явился прямо с утра, чтобы поделиться собственным потрясением. Оно называлось " Трах в твоих глазах" (когда песню впоследствии пришлось литовать при вступлении в рок клуб, её название было изменено на " Страх в твоих глазах" ). Как он это делал и позже, Майк в песне перевернул личную ситуацию, о которой многим было известно, выдавая желаемое за действительность -- всегда показатель глубокой душевной травмы. Наяву героиня песни рассталась с ним, предпочтя сохранить отношения на стадии дружбы. Вдохновительница другой песни, " Лицо в городских воротах", роскошной внешности и не слишком щепетильная москвичка, приезжавшая для встреч с ним из столицы, была, напротив, отвергнута Майком и никак не желала смириться с этим, ещё долго продолжая его преследовать.

Аскетом Майк не был и в одиночестве оставался редко и ненадолго, но постоянной пары у него не появлялось, хотя жаловаться на женское невнимание он не мог. Он всегда искал чего-то особенного и настоящего, глубоких отношений, известной их утончённости. Многие его поклонники совершают большую ошибку, смешивая лирического героя песен с их автором.

10. --- Художества и Леди Макбет

--- В это время (с 74-го) я больше всего любила делать портреты. Сразу скажу, что портретов Майка или Гребенщикова (и никого из Аквариума или других групп) того периода у меня не было. Я о таковых подумывала, но что-то мою руку останавливало. Позже я всё-таки рисовала Майка: один набросок, тот, что он держал дома, в 78-м, два других, которые я оставила себе, уже в 84-м. У меня бывает в отношении некоторых людей, в определённые периоды, суеверное чувство.

Стены комнаты были сплошь завешаны почти одними портретами. С лёгким экспрессионистским оттенком. Реальных лиц и вымышленных. Какие-либо музыкальные атрибуты на этих портретах появлялись очень редко. Я тоже искала: свою тему, свою манеру. От портретов перешла к более абстрактным сюжетам.

Получив в распоряженеие собственную мастерскую на фабрике, с горой даровых материалов, я какое-то время экспериментировала с гуашью. Самым долговечным из этих экспериментов стало произведение под названием " Леди Макбет". Сюжет известный, в общих чертах. Престарелая, крючконосая, с седыми лохмами дама с кухонным ножом в руке и устрашающим взглядом. Всё в мрачно-кровавых тонах.

Леди Макбет, как самому выдающемуся на тот момент творению, было отведено почётное место на стене комнаты. Эту картину все успели выучить наизусть. И все были её большими ценителями. Для Майка образ Леди Макбет стал настолько важным, что он включил его (как и мою же " Красную шапочку", подаренную ему) в " Уездный город N", который зрел в его тетрадке в течение многих лет.

11. --- Гастроли Машины времени

--- Осенью 75 года была заложена историческая веха в развитии отечественной рок-культуры. В городе масштаб представлений изменился в одночасье. С упоением пересказывались и пережёвывались сплетни. Подавляющему большинству населения даже и название-то группы до этого не приходилось слышать, а тут вдруг оказалось, что Машина времени -- центральный магнит всех жизненных интересов. Я и не думала попасть на какой-то из двух полулегальных гастрольных концертов. Кульминацией первого из них, сольного, стал широко муссировавшийся факт того, что Макаревича пытались не пропустить на собственный концерт. Якобы подъехавший к месту Макаревич, пытаясь пробиться ко входу сквозь толпу, бил себя в грудь, крича: " Я -- Макаревич! Вот моя гитара! ", на что толпа ядовито отзывалась: " Здесь все такие Макаревичи, вон, смотри, все с гитарами! ". Действительно, многие пытались проскочить на халяву под видом приглашённых музыкантов.

Второй концерт был сборным. Кроме Машины, в нём участвовали (символически, по паре песен) и местные группы. В том числе Аквариум. Так и случилось, что десяток ближайших из аквариумных друзей получил возможность засвидетельствовать грандиозность события.

Ехать надо было в тьму таракань, на какую-то конечную станцию метро, где я ни до, ни после ни разу не бывала, поэтому её названия не запомнила. От метро -- ещё примерно столько же. Название гостеприимного учреждения тоже в памяти не задержалось. Толпа, которую дружинники время от времени откидывали с верхних ступенек лестницы у обшарпанного заднего входа, вела себя негуманно, на вежливость и грубость одинаково реагировала пинками. Нас, " своих", Майк выстроил в шеренгу, только поэтому все остались живы. Как обычно в таких случаях, один из музыкантов (Дюша, скорей всего) стоял за дверью рядом с дружинниками для идентификации лиц.

Зальчик был маленький, для служебных собраний, с низенькой сценкой. Не помню, стоял ли на ней бюст Ильича -- к тому времени на эти вещи уже перестали обращать внимание. В тесное помещение -- с одной узкой дверью и без окон, с потолком едва выше дверного косяка, набилось огромное количество народа. Сидели, стояли, лежали друг на друге в несколько ярусов. Дверной проём тоже был забит доверху, а на створке висели дополнительные тела. Для нас держали места ближе к сцене, так что кое-как устроиться удалось.

Начало, естественно, сильно задержалось. Дышать стало абсолютно нечем. Многие к тому же начали курить себе в колени. Я страшно боялась, что начнётся пожар. В какой-то момент из аппаратуры на сцене тоже пошёл дым, что, конечно, в подобных ситуациях случалось скорей часто, чем редко, и чувства безопасности не усиливало.

Это был первый (наверно, вообще в городе) концерт с приличной аппаратурой. Все знали, что Машина приехала со своим аппаратом, который " Андрюха" получил, якобы, в подарок от родителей. Это уж, в самом деле, какая-то необъяснимо передовая модель развития карьеры рок-музыканта!

Макаревич покорил всех, естественно. Планка легла на новую высоту. Это было смело, с вызовом, серьёзно, очень неожиданно. И для всех понятно без объяснений. Битва с дураками, марионетки -- легко узнаваемые аллегории каждому были по душе и легко запоминались. Теперь все друг другу записывали и переписывали Машину времени. Иронизировали над злоупотреблениями ревербератором -- с завистью, понятно. Разбирали и выучивали слова. Пели. Играли. Обсуждали.

Все бредили Макаревичем, его шевелюрой, его интонациями, его наивным лицом. Ольга Липовская, которой ещё только предстояло выйти в феминистки мирового значения, не скрывала своей мечты попасть в объятья Макаревича: " Если бы я была мужчиной, я бы вместе с ним играла. А что может женщина? Только переспать со звездой! ".

12. --- Второй приезд Машины

--- Критерии резко подскочили. В том числе в вопросах статуса. Стало как-то очевидно, что следует раздражать слушателя более квалифицировано, более политизировано -- но и более понятно тоже. Что следует больше заботиться о товарном качестве продукции. Ревербераторов, естественно, родители чаще всего детям не дарили. Это положения не облегчало, но заставляло проявлять изобретательность.

Весной 76 года Машина посетила город ещё раз, теперь уже в режиме отдыха, по приглашению Аквариума. Общая встреча произошла в квартире у Майка, родители которого очень кстати отвлеклись на дачные заботы.

В стандартную компактную квартиру из двух " смежно-проходных" набилось примерно столько же народа, сколько было на концерте. Лежали и сидели на полу, лежали и сидели на лежащих и сидящих. Пошевелиться было невозможно. Я сидела у двери, придавленная к стене, с младенцем на коленях и, озирая обстановку, все эти живописные, абсолютно несоветские, выразительные фигуры и лица, собранные в сугубо советском типовом интерьере, испытывала острое чувство ирреальности, думая о том, что, вот, не надо уезжать ни за какой бугор, чтобы оказаться в центре совершенно нездешних впечатлений, что вот оно, всё здесь, и в самом естественном жизненном виде. Это -- та самая НАСТОЯЩАЯ жизнь. Та, которую мы себе представляли, воображали по доступным редким крохам: то фильм какой-то прорвался на фестиваль, то у кого-то где-то журнал привезённый попадётся. И умопомрачительные фотографии на обложках пластинок. И сама музыка, конечно. И иногда даже родная газетная хроника побалует обольстительной фотографией демонстрации протеста (один мой сослуживец, разглядывая такую фотографию, недоумевал: " И чего она протестует? Вон, на ней всё фирменное! Что ей ещё надо? " ). Настоящей жизнь становится не только преимуществами антуража или тем, что " всё фирменное", но тем, что красота стиля и пребывания в нём соответствует наполнению, красоте переживаний, искренности: слегка идеализированной, слегка олитературенной, слегка надбытийной. Это то, что как будто угадывалось за внешней броскостью эстетики новых откровений и эпатажа Этому каждый учился где и как мог. Порой перегоняя, как водится, сам эталон.

Спонтанной сценой для героев встречи стала тахта Майковских родителей. Макаревич с Маргулисом, Гребенщиков, Дюша, ещё кто-то и ещё кто-то, подпрыгивая на пружинах, пели в гармонию знаменитый " Колокол" и тому подобное. Потом по очереди делились " фольклорными" находками: какие редкие народные перлы можно раскопать в Москве, какие в Питере... Макаревич смаковал своё последнее приобретение:

Целый день стирает прачка,

Муж ушёл за водкой.

Во дворе сидит собачка

С маленькой бородкой...

13. --- Московский фестиваль

--- Крутой поворот произошёл в начале 80 года, когда Аквариум в расширенном к тому времени составе (плюс Фагот, Губерман, Ляпин, Титов... ) явился на официальной московской сцене. Московский фестиваль был действительно крупным событием, а последствия его растянулись далеко и надолго. На фестивале Аквариум стал явлением номер один, у него появились новые горячие поклонники, последователи и покровители. Там завязались знакомства, повлиявшие на дальнейшую судьбу группы. Дружба с Сашей Липницким (соответственно с Мамоновым, Олегом Осетинским и пр. ) обозначила курс в широкий масштаб. Московский размах сразу дал себя почувствовать.

Масштаб и размах в самом деле далеко перекрывали привычные нормы. Многие, вероятно, запомнили неслыханный совместный выезд в Выборг на летний фестиваль, куда вместе с Аквариумом отправился и Липницкий, в дороге щедро расплатившийся с контролёрами за всех безбилетных музыкантов и фанов, забивших электричку.

Московский фестиваль, пожалуй, стал и пунктом, с которого все начали расходиться в разные стороны, хотя это произошло не сразу так явно. Мне, как повелось, случайно удалось оказаться в самой гуще московских событий. После того, как я распрощалась на вокзале с Аквариумом, барабанщик Женя Губерман, на сей раз отправлявшийся на тот же фестиваль с музыкантами Голощёкина следующим поездом, предложил мне место в одном из купе джазового коллектива. Сам Давид Голощёкин проявил крайнюю любезность, в спорах с проводницей отвоевав для меня полку, предназначавшуюся для инструментов.

В гостинице, где остановились участники фестиваля, я сделала свой единственный набросок живой репетиции Аквариума.

Фестиваль в Москве открыл дорогу к московской публике и для Майка. И в его судьбе тоже московские партнёры -- и особенно активное влияние Олега Осетинского -- сыграли поворотную роль.

14. --- Майковский кодекс

--- Майк говорил, что его раздражают вопросы о том, какой смысл заключён в такой-то песне и такой-то строчке, и что он, автор, " хотел этим сказать". Майк говорил, что отвечает обычно: " а никакой", " а ничего". Майк ценил простоту, неприукрашенность, открытость. Он считал, что жизнь -- такая, какая она есть: проста, понятна, очевидна. И в этом её прелесть. Не надо ничего выдумывать, понимать и объяснять и " лезть друг другу в душу". Достаточно называть вещи своими именами, достаточно быть таким, какой ты есть, достаточно быть просто честным. Рок-н-ролл он любил за честность (остальное -- в нагрузку). За честность же он полюбил и Керуака, которого все мы читали в оригинале, за неимением на тот исторический момент никаких переводов, передавая друг другу кому-то каким-то доброхотом подаренные карманного формата книжечки -- практически в режиме чтения нелегальной литературы, с той разницей, что Керуака можно было читать открыто в общественном транспорте. Керуак был для Майка первым автором, открывшим приемлемый для него способ отношений с материей веры и религии (второй -- Рихард Бах). Игры Керуака с дзенской терминологией были, по мнению Майка, способом ещё раз показать, что верить можно только в саму жизнь, такую, какая она есть, в её реальность, за или сверх которой ничего не существует (и глупо предполагать обратное). Всякие религиозные умонастроения и взгляды Майк считал жульничеством и дурным тоном, и немедленно прерывал любого, кто пытался с ним об этом говорить.

Майк утверждал, что все песни -- о любви. Вообще всё -- о любви. Причём конкретно о любви мужчины и женщины. Все другие виды любви (и песен) либо отпочковались от главного, либо представляют скрытую модификацию. Песни о политике он считал пошлостью (как и саму политику, которой для него не существовало начисто).

Такие взгляды часто ставились под сомнение. Особенно теми, кто считал самой большой пошлостью песни о любви.

Майк был покорён рок-н-роллом беззаветно. Он обожал в нём всё до мельчайших деталей, был влюблён в любую его атрибутику, любые его приметы. Наизусть знал все сплетни. Вид самых уродливых гитар поражал его почти до обморока. В этом он даже не пробовал быть скромным и заслужил без натяжки быть названным рок-н-ролльным маньяком.

Бунтарский дух сочетался в Майке с устойчивым консерватизмом. Плюсы и минусы его оценок ставились навсегда. Так, навсегда любимым напитком был избран, благодаря чтению Ремарка, ром. Часто его покупать мало кто мог себе позволить, Майк менее других -- он много лет просуществовал практически без денег, нигде не работая. Но мечтать о роме, петь о роме -- и пить его, когда такая возможность возникала, было вполне доступно. Курить исключительно Беломор... Любить и не любить по раз навсегда установленному эталону. Быть не только романтиком, но и джентльменом.

Майк верил в надёжность и правильность своего жизненного кодекса и был ему предан.

15. --- Миссия БГ

--- Миссия Бориса Гребенщикова заключалась не только в том, чтобы радовать публику своим пением и своими открытиями. Он должен был создать, сформировать новый жизненный идеал -- и воплотить его в себе. Прочитав в журнале " Рокси" (тогда машинописном, второй или третий номер) критикующую его статью некоего коллеги-музыканта, он сказал с деланной лёгкостью: " Всё равно я знаю, что я гений! ". Так откровенно я тогда это услышала от него впервые.

Формирование идеала требовало вобрать в себя всё лучшее -- из самого нового, а также хорошо забытого старого, все зёрна своеобразного, неожиданного, свежего мышления в соответствии со стилем новой эпохи. Новый способ поиска правды жизни, её смысла, новое представление, новое воображение. Он должен был стать его носителем, представителем. Но последовать за указанным идеалом, оценить его могли только люди подготовленные. Их надо было воспитывать, и Борис делал это щедро и от души. Обменом пластинками и записями дело далеко не исчерпывалось. Нужно было ввести в действие изрядный культурный капитал. От фильмов Тарковского до книг Толкиена (вначале тоже в оригинале) и до древнекитайских философских трактатов. Он очень способствовал развитию моды на все такие интеллектуальные диковинки. Двухтомную антологию восточной философии, например, я впервые получила (на время) из его рук. Как и множество других редких книг. Когда я пробовала благодарить его за все эти драгоценные возможности, он отклонялся классически небрежно: " Ты это могла найти где угодно".

Однако была в этой новой идеологии одна черта (даже принцип), придававшая всему особую остроту и одновременно привносившая уязвимость. Любые вкусы и понятия обязательно должны были быть согласованы с требованиями настоящего времени, момента, с их характером. Это могло быть ретро (Вертинский) или возрождённая древность (кельты), но обязательно на острие сегодняшней (переходящей в завтрашнюю) востребованности. Усечённая его условиями. Временами эта ориентация на сегодняшнюю моду, пусть самую передовую, меня смущала, выглядела явной ограниченностью. " Кому сегодня это нужно! " -- достаточно типичная реакция Бориса на что-либо, о чём " актуальные" авторы в тот момент не писали и не пели. (Это очень мне напомнило о художнике Андрее Геннадиеве, когда он отчитывал своего начинающего подопечного, заподозрив в нём склонность к импрессионизму: " Кому сегодня нужен этот импрессионизм! " ) Суждения в таком ключе проскакивали периодически.

На пару десятков лет позже я обратила внимание на фразу, сказанную им в телевизионном интервью по поводу возвращения из Англии: " Конечно, я собираюсь оставаться здесь. Сейчас это самое интересное место в мире. ".

Чувство соответствия времени у Гребенщикова было обострено чрезвычайно, и он легко и почти всегда (всё-таки не всегда) безошибочно определял те направления -- стиля, интереса, тематики, которым было суждено в скором будущем стать центральными для всех. Нюх на невыявленные тенденции. И ставка на них. С тем, что уже стало достоянием и манией широких масс, можно было не считаться. Как и с тем, что продолжало оставаться хорошо забытым (Конфуций -- в отличие от Лао Цзы) или недостаточно явно открытым.

Будучи лицом социально ориентированным, Борис одновременно не гнушался и романтики своего рода духовного отшельничества. Этот элемент тоже был в активе актуальности.

16. --- Пора поумнеть

--- Каждому автору приходится рано или поздно задуматься о судьбе своих произведений, своего таланта. О своей ответственности за их (и собственное) будущее. Честолюбие -- обязательная черта творческой личности, но проявляется эта черта в самых разных, иногда резко противоположных видах. Кто-то прокладывает себе дорогу к признанию скромностью и доступностью, кто-то наглым высокомерием, кто-то суетливостью, подобострастием или замкнутой сдержанностью. Случалось мне не раз обсуждать эту тему практически с каждым из своих знакомых, большинство которых так или иначе были причастны творческим интересам. Меру своего согласия на неизбежный для достижения успеха компромисс каждый определяет для себя сам. Выбор средств подсказывается ходом жизни. Иногда это решается поощрением, а иногда отторжением.

Было похоже, что с начала восьмидесятого года Борис вплотную занялся переоценкой своей жизненной позиции, поставив в её центр прагматическую основу. Именно в это время и весь комплекс условий его существования оказался перетасованным по-новому. Личная жизнь, общение, творчество, которое всё больше укреплялось в роли профессии, место жительства (он прошёл в этот период через целую череду адресов). Даже место постоянных общих встреч. И всё остальное, вероятно. Тень расчёта и мелкие потери в отношении вкуса сперва казались случайными промахами с его стороны -- ведь он оставался всё таким же тонким, глубоким, обворожительным. Бывало и в то время, что мы с ним обсуждали самые серьёзные жизненные вопросы, и искренность его не оставляла сомнений. Всё так же у всех, кто разговаривал с ним, возникало чувство проникновенного взаимопонимания.

И всё же понадобилось не слишком продолжительное время, чтобы убедиться, что процесс необратим. Новый жизненный план встал на рельсы своей реализации. Форма требуемой позы очерчивалась со всё более явной детализацией. Плоды преображения тоже не заставили себя ждать, как всем известно.

Борис ещё продолжал ко мне заходить от случая к случаю, мы продолжали встречаться, пересекаться, меня ещё приглашали на какие-то выступления, но мы уже находились в разных лагерях. Это и естественно. У меня ведь был свой -- и совершенно другой -- план реализации честолюбия.

Судьба устроила так, чтобы точка разъезда наших составов оказалась отмеченной в предметной форме. Живописной, если точнее. Поскольку Борис неожиданно начал баловаться красками и с интересом экспериментировал, производя на свет сюжет за сюжетом, он предложил мне обменяться автопортретами. Оба наши портрета были сделаны на кухонных досках с ручками. Его портрет -- голова, отделённая от тела, на зелёной траве под голубым небом, до сего дня (надеюсь! ) висит на Переулке. Моему произведению повезло меньше. Когда у меня была выставка (совместно с Вилли Усовым, фотографом Аквариума) в кинотеатре " Охта", доску похитили из экспозиции. Мне пришлось делать новый автопортрет для Бориса, уже графический -- дома не оказалось ни одной чистой доски.

17. --- Первая афиша Аквариума

--- В официальной истории Аквариума, по крайней мере устной, обо мне иногда упоминают как об авторе первой афиши группы. Я сделала её, когда работала художником в кинотеатре " Охта", и постаралась выдержать соответствие с символистским вкусом самого Гребенщикова. Афиша существовала в единственном экземпляре. Отдав её по назначению, я быстро о ней забыла и была страшно удивлена, когда в 89 году Сева Гаккель, занимаясь реорганизацией аквариумного архива, извлёк её откуда-то, чтобы показать присутствовавшим фанатам.

18. --- Сладкая N

--- Возникновение нашей с Майком романтической истории -- безумно сложной и при зашкаливающих температурах -- было шокирующим сюрпризом для нас обоих, не говоря об окружающих. Майк не переставал изумляться, что такое возможно -- особенно " после того, как мы столько лет были друзьями! ". Он был в таком столбняке, что на несколько месяцев потерял способность писать песни. Тогда, надо сказать, это его абсолютно не тревожило, хотя и озадачивало чисто теоретически, поскольку, как он считал, у него наконец появилось, о чём петь. Мне он пел исключительно песни других авторов. Дошло до того, что он даже высказывал готовность распрощаться с гитарой вовсе -- как и со своими звёздными мечтами, и со всеми, до этого дорогими, друзьями.

Переживания стали оформляться в песни только тогда, когда возникли первые предвестники разрыва -- болезненного и надолго затянувшегося. Начало положила " Если будет дождь" -- беспрецедентно обособленная среди всех Майковских созданий вещь, так явно возникшая неподконтрольно, вне предварительной обдуманности, вне той тщательно соблюдаемой космогонии, которая составляет безошибочно узнаваемое авторское лицо Майка. Уже в следующих песнях, таких как " Странные дни" или " Утро вдвоём" появляется изрядная доля как бы требуемой хорошим тоном позы, вымысла, мифичности, иронии. О содержании каждой песни можно говорить очень много. Майк по-скопидомски скапливал самые мелкие дорогие для него детали, изыскивая для них место то в скорбном, то в легкомысленном контексте песенных сюжетов.

После того, как очередные жалобные излияния Майка -- мы уже не виделись, а каждый телефонный разговор он начинал словами: " Я не собираюсь плакаться тебе в жилетку" -- свалили меня в реальный обморок (упав, я разбила телефон, а когда случившиеся поблизости Фагот с канадцем Гленом меня откачали, из валявшейся на полу трубки продолжал доноситься рыдающий голос Майка), я перестала отвечать на его звонки и письма, решив, что полное отсутствие контакта поможет ему скорее справиться с ударом и встать на ноги. Но без случайных встреч всё равно, конечно, обойтись не могло. Майк уже стал заметной фигурой и довольно часто выступал. Где-то за сценой мы натыкались друг на друга, следовали душераздирающие признания. Он пользовался любым пустячным поводом, чтобы меня задержать. То просил помочь с гримом, то с " костюмом" -- так к нему перешёл мой полосатый сине-красный шарф, а позже летний клетчатый пиджак, которые стали в своём роде маркой его сценического образа.

Мне было известно, что Майку разрешили записать альбом в профессиональной студии Театра кукол, где он тогда работал и куда я пару раз заходила. Когда мы столкнулись на многолюдной встрече в квартире, которую снимали уже поженившиеся Миша с Зиной, Майк повлёк меня в ванную, единственное место, где можно было разговаривать, и не выпускал оттуда, пока не на шутку обеспокоенный Фагот не поднял общую тревогу, заботясь о моей безопасности. Вот так, в ванной, я получила свою " катушку" " Сладкой N" -- вместе с массой деталей того, как проходила запись (дверь скрипнула случайно, но это обернулось счастливой находкой), с подробными историями возникновения песен, которых я ещё не слышала (встреча на мосту с человеком, у которого " был рубль", абсолютно реальна), с клятвами -- в том числе посвящать мне все свои песни всегда, -- чему я в тот момент предпочитала не поверить.

Позже Майк при всяком случае подтверждал постоянство своего посвящения. Это относилось даже к тем песням, которые не имели прямого отношения ни ко мне, ни к нашей с ним истории (" Гопники", " Лето", " Пригородный блюз", " Дрянь" и т. д. ). В категорию " других" входят в основном песни более ранней эпохи.

Когда Майк женился (позвонив мне накануне с последней надеждой), мы снова стали видеться, никогда не наедине и очень редко, один-два раза в год.

19. --- Единомышленники и собственники

--- Майк тоже пережил свой эпохальный переворот начала нового десятилетия. Его курс, его герой, его стиль и его аудитория тоже определились, а в чём-то переопределились. Заново определился и его собственный характер. И в нём тоже стал замечаться оттенок сделанности образа. Мы просто перестали быть единомышленниками. И цели, и средства, выглядевшие поначалу очень похожими, оказались в разных наборах. Удивительно! -- как все законы природы. Только общие тяготы становления делают единомышленниками. Чтобы распорядиться урожаем души, нужны уже не единомышленники, а собственники и партнёры.

20. --- Престиж

--- Превращение революционера в новую номенклатуру -- закономерность известная. Дерзкий провозвестник будущего хочет быть услышанным -- и строит трибуну. Хочет закрепить свои идеи -- и сооружает мавзолей, копит награды, тиражирует себя всеми средствами, растит престиж. Вопрос не в заслуженности. Конечно, всё заслужено и на всё заработано право. Но мавзолеи предназначены не для живых. А верить хочется по-прежнему тому, что живо.

Живыми продолжают быть песни, чистые от эмблемы принадлежности титулу.

21. --- Комментарий к фотографии

--- По-моему, это почти (не считая более бытовых, нехудожественных и некачественных) единственный наш с Майком совместный снимок. Он сделан полароидом, оригинал находится в моём архиве. Кто его сделал, я не помню. Возможно, Вилли (Андрей Усов), но утверждать не буду.

Дело происходит осенью-зимой 78-79. Помещение за сценой до начала танцев по случаю праздника в каком-то техникуме (что-то в этом роде). Майк в основном был с Аквариумом на сцене, иногда спускался в зал потанцевать со мной. Наша с ним общая позиция на снимке очень типична: он меня гипнотизирует, я внимаю На переднем плане часть профиля Миши Файнштейна со своим басом и в джинсовой кепке собственного производства. Такую же кепочку он сшил для Майка, который относился к ней, как к фетишу, и носил, почти не снимая.

======================================================================

При каких обстоятельствах Вы познакомились с Майком Науменко? Расскажите как складывались ваши отношения. Правда ли что Вам посвящена его знаменитая песня «Моя сладкая N»?

Когда Вы познакомились с Борисом Борисовичем Гребенщиковым, также известным в определённых кругах как «Боб» и «Б. Г. »? Как относитесь к его творчеству (тогда и сейчас)? Как воспринимаете его статус орденоносца и человека запросто общающегося с Владиславом Сурковым (замглавы администрации президента по идеологии)?

Каковы Ваши отношения с другими участниками знаменитого «Аквариума»?

Были ли у Вас совместные творческие проекты?

Занимались ли Вы в те времена живописью так же активно как и сейчас?

Расскажите об интересных выставках и других событиях ленинградского андеграунда.

Что Вам чаще всего вспоминается из того времени?

Не знакомы ли Вам люди на этой фотографии?