Уильям Хоуп Ходжсон. Полурыбы-полукони

Уильям Хоуп Ходжсон

Полурыбы-полукони

И вот мы под водой, ребята,
Где скачут дикие кони,
Кони с хвостами
Громадные, как старые киты,
И прыгают вокруг один за другим,
И когда говоришь «тпру! »,
Эти дьяволы удирают!

— Как это ты поймал моего, деда? — спросил Небби. Этот вопрос он задавал на прошлой неделе всякий раз, когда его большой и сильный синеглазый дед начинал напевать про себя старинную балладу о полурыбах-полуконях, но только, впрочем, до приведенного выше отрывка.

— Похоже, он замешкался, малыш Небби, и я саданул по нему топором, прежде чем он успел удрать, — пояснил дедушка, соврав с неподражаемо серьезным видом и удовольствием.

Небби, сидевший на загадочного вида лошадке, спустил ноги вниз и вытащил ее из-под себя. Рассмотрев ее необычную, как у единорога, голову, он, наконец, ткнул пальцем во вмятину на покрашенном, черном носу коня.

— Ты сюда угодил, деда? — с серьезным видом осведомился он.

— Да, — произнес его дедушка Закчи, придвигая к себе эту странного вида лошадку и осматривая вмятину на краске, — да, я здорово саданул его.

— Он мертв, деда? — спросил мальчик.

— Ну, — проговорил дюжий старик, ощупывая лошадку огромным указательным и большим пальцем, — ни то и ни другое.

Он открыл искусно посаженный на шарниры рот, оглядел вставленные им туда костяные зубы, а затем покосился одним глазом на покрашенную красной краской глотку.

— Да, — повторил он, — ни то и ни другое, Небби. Не пускай его никогда в воду, малыш, а то он снова оживет, и ты лишишься его.

Возможно, старый водолаз Закчи, как его звали в прибрежной деревушке, полагал, что вода не пойдет на пользу клею, которым он прикрепил большой хвост скумбрии к тому, что называл у этого странного животного задней частью кормы. Он изготовил эту игрушку из прекрасной — четыре фута на десять дюймов — сосновой доски, мягкой, без сучков и желтого цвета, и прикрепил сзади, поперек судна, уже упомянутый хвост скумбрии, ибо это была не обыкновенная лошадка, как можно было подумать, а настоящая (как уверял Закчи) полурыба-полуконь, которую он, когда погружался на морское дно, достал для своего маленького внука.

Он провел немало долгих часов, вырезая животное между погружениями на борту судна. Само это существо являлось плодом его крайне необузданной фантазии и доверия к нему его маленького внука. Ибо Закчи без конца сочинял странные истории о том, что он видит каждый день на морском дне, и часто зимними вечерами можно было видеть, как Небби «вырезает лодки», а старик плетет очередную несусветную небылицу, удивительным образом кажущуюся мальчику достоверной и правдоподобной. Но больше других историй, рассказываемых старым водолазом в свойственной ему причудливой манере, трогала Небби повесть о полурыбах-полуконях.

Сначала это была путаная и отрывочная история, навеянная, возможно, а может и нет, старинной балладой, которую Закчи часто по привычке мурлыкал себе под нос. Однако постоянные расспросы Небби помогли найти так много новых поворотов для нее, что, в конце концов, рассказ о полурыбах-полуконях в полном изложении занимал почти весь долгий вечер — с того момента, как Закчи впервые увидел пасущегося коня, до того, как малыш Марты Таллет, словно заправский ковбой, на глазах старика скакал на полурыбе-полуконе. В результате невероятной игры воображения скоро все дети, отправившиеся из деревни в дальний путь, оказались персонажами этой небылицы.

— Я буду ездить, деда, на полурыбах-полуконях, когда умру? — серьезным тоном осведомился Небби.

— Да, — рассеянно ответил дед Закчи, попыхивая трубкой. — Да, а может, и нет, Небби. Может, и нет.

— Наверно, я скоро умру, деда, а? — задумчиво проговорил Небби. — Многие маленькие мальчики умирают, прежде чем становятся взрослыми.

— Что ты, малыш! Что ты! — воскликнул дед, внезапно осознав, что говорит ребенок. Позднее, когда Небби стал то и дело заговаривать о своей смерти и о том, что он будет скакать на полурыбах-полуконях вокруг дедушки, когда тот будет работать на дне, старый Закчи нашел неожиданный и не столь радикальный выход из затруднительного положения.

— Я поймаю, Небби, одного, — сказал он, — и ты сможешь скакать на нем по кухне.

Это предложение страшно понравилось Небби, и он почти перестал с нетерпением ожидать своей смерти, которая позволит ему ездить в море на полурыбах-полуконях.

Целый месяц серьезный малыш каждый вечер нетерпеливо спрашивал у старого Закчи, поймал ли он сегодня коня или нет. Закчи между тем честно трудился над уже описанной, четыре фута на десять дюймов, сосновой, желтой доской. Он вырезал полурыбу-полуконя, сообразуясь лишь с собственным представлением о том, каким он должен быть, и воображением, игре которого немало помогали вопросы-подсказки Небби, такие ли у полурыб-полуконей хвосты, как у настоящих лошадей, или они как у рыб; есть ли у них копыта; кусаются ли они?

Эти три пункта определенно вызывали у Небби любопытство; и его результаты оказались довольно определенными, ибо деда снабдил это странное существо «стоящими» костяными зубами и подвижной челюстью, двумя короткими, но огромными ногами, прикрепив их к месту, именуемое им «носом», а «корму» — уже упоминавшимся хвостом скумбрии, установив его так, как и было задумано самой Госпожой природой, т. е. «поперек судна», так что его два хвостовых плавника, когда лошадка стояла, касались земли и служили ей подпорками, идея которых была позаимствована из мастерской Великого плотника.

Наконец наступил день, когда лошадка была готова и на ней высох последний ровный слой краски. Вечером того же дня, когда Небби побежал навстречу Закчи, он услышал, как дедушка кричит в сумерках: «Тпру, кобылка! Тпру, кобылка», — а затем хлесткий удар хлыста.

Небби пронзительно вскрикнул и бросился со всех ног на шум. Он сразу же понял, что деду наконец удалось поймать одну из этих хитрых полурыб-полуконей. Вероятно, существо это было не очень-то сговорчиво, ибо, подбежав ближе, Небби увидел, что его богатырского сложения дедушка вынужден с чудовищной силой натягивать крепкие поводья, прикрепленные, как с трудом удалось разглядеть Небби, к приземистому черному чудищу.

— Тпру, кобылка! — заорал дед и яростно хлестнул в воздухе кнутом.

Небби завопил от восторга и принялся бегать вокруг деда, борющегося со строптивым животным.

— Ура! Ура! Ура! — кричал Небби, пританцовывая то на одной то на другой ноге. — Ты поймал ее, деда! Ты поймал ее, деда!

— Да, — ответил дед, которому, должно быть, приходилось туго, ибо он часто и тяжело дышал. — Сейчас она успокоится, малыш. Вот, скакун твой! — И он передал вожжи и хлыст взволнованному, но несколько напуганному Небби. — Положи на нее руку, Неб, — сказал старый Закчи. — Это успокоит ее.

Небби, немного нервничая, положил руку и тотчас убрал ее.

— Она вся мокрющая! — воскликнул он.

— Да, — подтвердил дед, стараясь не выдать своей радости. — Она прямо из воды, малыш.

И это было правдой, ибо, прибегнув напоследок еще раз к помощи воображения, он, перед тем покинуть водолазное судно, опустил лошадку за борт. Достав из кармана салфетку, он, насвистывая, насухо вытер ее.

— Теперь, малыш, — сказал он, — хорошенько взгрей ее и поезжай домой.

Небби уселся на лошадку, неудачно попытался щелкнуть кнутом и закричал: «Но! Но! » И был таков — только в темноте стремительно мелькали две тощие голые ножки и разносились пронзительные крики «Но».

Дед Закчи, стоя в темноте, радостно рассмеялся и достал трубку. Он медленно набил ее и, зажигая, услышал, как лошадка галопом возвращается обратно. Примчавшись обратно, Небби кружил вокруг деда и, задыхаясь, напевал:

И вновь умчался галопом прочь.

Это было неделю назад; и теперь Небби допытывался у деда Закчи, жива или мертва его полурыба-полуконь.

— А на небе, как думаешь, есть полурыбы-полукони, деда? — задумчиво спросил Небби, вновь усаживаясь на лошадку.

— Конечно, — сказал дед Закчи.

— А малыш Марты Таллет отправился на небо? — спросил Небби.

— Конечно, — вновь проговорил дед, посасывая трубку.

Небби, задумавшись, надолго замолчал. Он, очевидно, перепутал небеса с царством полурыб-полуконей; но разве дедушка не видел собственными глазами, как малыш Марты Таллет скакал на одной из полурыб-полуконей. Мальчик рассказал об этом миссис Таллет, но та лишь натянула на голову фартук и заплакала, и приунывший Небби тихо вышел.

— Деда, ты видел когда-нибудь на полурыбах-полуконях ангелов с крыльями? — вдруг спросил он, желая разузнать больше и подтвердить собственные предположения.

— Да, — сказал дед Закчи. — Косяки. Косяки, малыш.

Небби остался чрезвычайно доволен.

— Они скакали, деда? — осведомился он.

— Конечно, — ответил старый Закчи, протягивая руку за кисетом.

— Так же здорово, как я? — взволнованно спросил мальчик.

— Почти что. Почти что, малыш, — проговорил дед Закчи. — Да, Неб, — продолжил он, с внезапной радостью сознавая, какие возможности для фантазии предоставляет этот вопрос, — там еще некоторые женщины-ангелы делали заднее сальто, но ни разу простое, малыш.

Не исключено, что мысль о женщине-ангеле деду Закчи навеяли редкие посещения цирка. Однако Небби был в восторге и в тот же день набил здоровую шишку на голове, пытаясь научиться выполнять заднее сальто.

Через несколько дней Небби, мучимый каким-то вопросом, выбежал вечером навстречу старому Закчи:

— Ты видел, как девочка Джейн Мелли катается на полурыбах-полуконях, деда? — с важным видом спросил он.

— Да, — ответил дед. Затем, вдруг неожиданно поняв подоплеку вопроса, осведомился: — Что случилось с малышкой миссис Мелли?

— Умерла, — спокойно ответил Небби. — Миссис Кей говорит, что в деревню вернулась лихорадка, деда.

В его голосе звучала радость, ибо, когда несколько месяцев назад в деревне началась лихорадка, дед Закчи забрал Небби к себе на судно, подальше от заразы. Мальчик там здорово провел время и с тех пор часто молил Бога о том, чтобы он наслал еще одну лихорадку и его снова взяли на судно.

— Мы будем жить на судне? — осведомился он, идя вместе со стариком.

— Может быть! Может быть! — рассеянно ответил старый Закчи немного обеспокоенным голосом.

Оставив Небби на кухне, дед отправился к соседям, чтобы расспросить их; возвратившись обратно, он сложил одежду и игрушки Небби в постиранный мешок для сахара и на следующий день отвел мальчика на судно. Если дедушка, неся мешок с вещами, шел пешком, то Небби всю дорогу скакал верхом, главным образом бешеным галопом. Он даже отважно промчался по узкой, без поручней сходне. Правда, дед Закчи старался как можно ненавязчивей держаться за его спиной, но этой опеки, да и нужды в ней, мальчик совсем не видел и не замечал. Его появлению совершенно искренне обрадовались Нед, машинист насосной установки, и Бинни, который, когда дед Закчи опускался под воду, следил за подачей воздуха по шлангу и спасательным тросом.

Жизнь на судне была очень счастливой порой для Небби, а также для деда Закчи и его двух людей, ибо ребенок, постоянно играя среди них, вернул их в далекую юность. Только из-за одного здесь бывали столкновения — из-за забывчивости Небби, который, объезжая свою полурыбу-полуконя, скакал по воздушному шлангу.

Нед, машинист насосной установки, очень решительно поговорил с Небби по этому поводу, и мальчик пообещал помнить, но, как водится, вскоре забыл. Они вывели судно за отмель и бросили якорь в том месте над буем, где под водой работал дедушка. Стояли погожие дни, и, пока держалась такая погода, они думали остаться здесь, а за провизией на берег посылать только небольшую плоскодонку.

Небби так всему радовался! Если он не скакал на полурыбе-полуконе, то говорил с матросами или нетерпеливо, когда из воды медленно вытягивали на борт воздушный шланг и спасательный трос, ждал у сходни появления из воды большого медного шлема дедушки. Или же, перегнувшись через поручень и уставившись вниз, напевал пронзительным, молодым голоском:

И вот мы под водой, ребята,
Где скачут дикие кони,
Кони с хвостами
Громадные, как старые киты,
И прыгают вокруг один за другим,
И когда говоришь «тпру! ».
Эти дьяволы удирают!

Возможно, он считал эти несколько строк заклинанием, обладающим способностью вызывать на поверхность полурыб-полуконей. Каждый раз, когда лодка отправлялась на берег, она привозила печальные известия о том, что сначала этот, а потом другой житель деревушки отправился в дальний путь; но Небби интересовался в основном детьми. Всякий раз, когда дед поднимался из морских глубин, мальчик, нетерпеливо пританцовывая вокруг него, ждал, пока с него снимут большой шлем, а затем с жадным любопытством задавал один и тот же вопрос:

— Деда, ты видел малышку Кэрри Эндрю или малыша Марты, скачущими на полурыбах-полуконях? И так без конца.

— Конечно, — отвечал дед, хотя несколько раз он так узнавал, что упомянутый ребенок скончался; на судне это известие становилось известным от тех, кто проплывал мимо на лодке, пока он трудился на морском дне.

— Осторожно, Небби! — сердито закричал Нед, машинист насосной установки. — Еще раз наступишь на шланг, и я, предупреждаю, сломаю твою лошадку и пущу ее на растопку.

Да, Небби опять, забывшись, наступил на шланг, но если обычно он спокойно выслушивал попреки и обещал исправиться, то теперь он стоял и со злым вызовом глядел на Неда. Намек на то, что его полурыба-полуконь изготовлена из дерева, рождал в его душе горечь. Ни на одно мгновение он не позволил проникнуть этой ужасной мысли в свою голову; даже тогда, когда, идя в отчаянную атаку, отбил щепку от носа полурыбы-полуконя, и там предательски показалось дерево. Тогда он просто не стал пристально разглядывать то место; его неиспорченное детское воображение тут же убедило его в том, что все в порядке; что он на самом деле ездит на «настоящей» полурыбе-полуконе. Он так стремился уверить себя в этом, что даже не показал деду Закчи отбитое место, не попросил его, как бы ему этого ни хотелось, починить лошадку. Деда всегда чинил его игрушки, но это нельзя починить. Это ведь настоящая полурыба-полуконь, не игрушка. Небби решительно отвергал всякую иную мысль, хотя, вероятно, подобные умственные процессы скорее идут на уровне подсознания, чем сознания. И вот теперь Нед, особо не стесняясь, произнес эти страшные слова. Небби дрожал от гнева и уязвленной гордости обладателя полурыбы-полуконя. Горя желанием немедленно отомстить за жестокое оскорбление, он быстро огляделся по сторонам и увидел воздушный шланг — то, из-за чего поднялся весь сыр-бор. Да, Неда это здорово разозлит! Небби развернул своего странного коня и поскакал назад прямо на шланг. Остановившись там, он со злобной нарочитостью принялся топтать большими передними копытами своего необыкновенного чудища воздушный шланг.

— Ах, ты мерзкий мальчишка! — взревел Нед, едва веря собственным глазам. — Мерзкий мальчишка!

Небби продолжал топтать большими копытами шланг, устремив на Неда свои наполненные яростью, дерзкие синие глаза. Тут терпение Неда лопнуло, и он проворно подскочил к мальчику. Он пнул ногой полурыбу-полуконя, и та перелетев на другую сторону палубы с грохотом врезалась в низкий фальшборт. Небби пронзительно завизжал, но скорее от страшного гнева, чем от испуга.

— Я выброшу эту чертову штуковину за борт! — крикнул Нед и бросился приводить в исполнение свое святотатственное обещание. В следующее мгновение что-то схватило его за правую ногу, и маленькие, очень острые зубы впились в голую голень ниже закатанных штанов. Нед завопил и уселся на палубу с такой силой, что его организм получил, наверное, изрядную встряску.

Как только его укус возымел действие, Небби отпустил ногу, и теперь он гладил и осматривал черное чудовище, являвшееся ему во сне и не оставляющее его мыслей наяву. Став возле фальшборта на колени, он смотрел горящими от гнева и полными ужасного страдания глазами на последствия страшного удара Неда (последний носил на босу ногу короткие тяжелые сапоги). Нед по-прежнему не в силах был расстаться с палубой и сыпал ругательствами. Впрочем, Небби это ничуть не волновало… Гнев и горе породили в его сердце жестокое безразличие. Больше всего он желал смерти Неда.

Ори Нед поменьше, он бы еще раньше услышал Бинни, ибо этот здравомыслящий мужчина к счастью для деда Закчи подскочил к воздушному насосу и теперь, качая его, от всей души поносил отверженного Неда. Впрочем, у Неда в мозгу уже наступило просветление, и он вспомнил, что совершил самое страшное для машиниста насосной установки преступление… Он бросил насос, когда водолаз был под водой. Взорвись под ним бочка с порохом, Нед вряд ли подскочил быстрей. Он издал пронзительный вопль и бросился к установке, но тотчас же увидел, что там стоит Бинни, и в тот же момент у него вырвался страстный, как молитва, вздох облегчения. Он вспомнил о ноге и, хромая, доковылял до насоса. Здесь, одной рукой качая воздух, Нед осмотрел следы от зубов Небби и обнаружил, что кожа едва прокушена. Впрочем, больше всего нуждался в лечении его вспыльчивый нрав; да и Небби, конечно же, не стоило проявлять подобную фамильярность.

Бинни вытаскивал на палубу спасательный трос и воздушный шланг, ибо дед Закчи, желая узнать о причине небывалого прекращения подачи воздуха, поднимался по длинному, ведущему на морское дно штормтрапу.

Услышав беспристрастное изложение фактов, разозленный дедушка сильно шлепнул Небби мокрой, мозолистой рукой. Однако мальчик не заплакал и не проронил ни слова; он только крепко прижался к полурыбе-полуконю, и тогда дедушка принялся его лупить. Удивленный, наконец, продолжительным молчанием Небби, Закчи, желая узнать его причину, развернул мальчика к себе. Лицо Небби было очень бледным, и слезы, казалось, были готовы брызнуть из глаз, но даже в этот момент с его лица не сходило выражение невыразимого вызова, бросаемого дедушке и всему миру. Несколько мгновений дед внимательно и с сомнением смотрел на него, а потом решил прекратить порку этой частицы синеглазого упрямства. Он молчаливо взглянул на полурыбу-полуконя, в которого мальчик крепко вцепился, и придумал, как заставить его уступить… Небби должен пойти и извиниться перед Недом за то, что пытался утолить им свой голод (дед подавил фырканье), или у него отберут полурыбу-полуконя.

На лице Небби, однако, не дрогнул ни один мускул, только его синие глаза стали смотреть с еще большим вызовом, и в них исчез даже намек на слезы. Дедушка задумался, и его осенила новая мысль. Он вернет эту полурыбу-полуконя на дно моря, и тогда она снова оживет и уплывет, и Небби никогда уже не увидит ее, если не отправится немедленно к Неду и не попросит у него прощения, сию же минуту. Дедушка проявил удивительную твердость. Тут, пожалуй, в глазах мальчика промелькнула едва заметная тень испуга, сразу же затянутая пеленой неверия; да и мальчика в таком состоянии уже ничто, впрочем, не могло понудить спуститься с огромной вершины гнева. Он с отчаянным мужеством человека, сжегшего за собой все мосты, решил, что если дедушка и впрямь совершит столь страшное злодеяние, то он (Небби) «преклонит, как положено, колени» и попросит Бога прикончить Неда. Детский ум познал радость мести… Он встанет на колени перед Недом; он обратится с молитвой к Богу «вслух». Нед должен узнать о своей участи, прежде чем будет осужден.

Охваченный столь священной целью, мальчик еще больше воспылал непримиримым гневом. И с его уст слетели самые ужасные слова, свидетельствовавшие об еще большем ожесточении его сердца.

— Она деревянная! — сказал Небби, глядя на деда с жестоким, мучительным, ужасным триумфом. — Она не может снова ожить!

Потом, нанеся по своим иллюзиям столь страшный удар, он разрыдался, вырвался из рук дедушки, который пытался удержать его, и бросился на корму, а оттуда в небольшую кабину, где, забившись на целый час под койку, отказывался в мрачной тишине от приглашения к обеденному столу.

После обеда, однако, он вылез оттуда — заплаканный, но несломленный. Мальчик затащил туда и полурыбу-полуконя; и теперь трем мужчинам, молча наблюдавшим со своих мест за маленьким столом в кабине, было ясно, что Небби, хоть и старался безуспешно скрыть это под маской величественного пренебрежения, направлялся куда-то с определенной целью. «Малыш, — суровым голосом проговорил дед Закчи, — подойди и попроси у Неда прощения, либо я, клянусь, возьму полурыбу-полуконя с собой вниз, и ты больше не увидишь ее, а другую, Небби, я ловить не собираюсь».

Вместо ответа мальчик попытался проскочить к трапу, но дед вытянул свою длинную ручищу и перекрыл ему путь. В результате Небби был поставлен в угол, а дед Закчи, положив полурыбу-полуконя к себе на колени и куря для успокоения послеобеденную трубку, задумчиво гладил ее. Вскоре он выбил трубку и, протянув руку, привлек к себе мальчика.

— Небби, малыш, — серьезным, но добродушным тоном произнес он, — подойди и попроси у Неда прощение, и ты получишь ее обратно.

Однако негодование Небби еще не успело остыть; да и, кроме того, стоя рядом с дедушкой, он видел здоровенную вмятину на краске в том месте, куда угодил сапог Неда, и сломанный хвостовой плавник, отлетевший при ударе бедной полурыбы-полуконя о низкий фальшборт судна.

— Нед — порочная свинья! — заявил Небби, испытывая новый прилив гнева против машиниста насосной установки.

— Замолчи, мальчик, — сурово произнес дед. — У тебя была возможность исправиться, и ты ею не воспользовался, а сейчас я преподам тебе урок, который ты, клянусь, запомнишь!

Он поднялся, взял под мышку полурыбу-полуконя и, положив руку на плечо Небби, прошел к трапу. Через минуту они уже были на палубе. Тут дедушка еще раз превратился из веселого и дюжего великана в каучуковое чудище с куполообразной головой. Потом с медлительностью и торжественностью, приличествующими приведению страшного, но справедливого приговора в жизнь, он под пристальным взором побледневшего Небби крепко затянул на шее полурыбы-полуконя шкимушку.

Покончив с этим, дедушка встал и с полурыбой-полуконем под мышкой подошел тяжелым шагом к борту. Затем он начал медленно спускаться по деревянным ступенькам штормтрапа, и через минуту над водной поверхностью были видны только его плечи и медный шлем. Небби с мукой в глазах смотрел вниз, где едва мог разглядеть полурыбу-полуконя. Она обязательно уплывет. Затем исчезли дедушкины плечи и наконец его большая медная голова; и лишь по дрожанию штормтрапа и скользящим вниз воздушному шлангу и спасательному тросу можно было догадаться о том, что там, в мрачных водных сумерках, кто-то есть (дед часто говорил мальчику, что на «морском дне всегда вечер»).

Небби раз или два сухо, ужасно, горлом всхлипнул, а затем в течение четверти часа лежал животом на сходне, молчаливо и настороженно глядя в воду. Несколько раз ему казалось, что у самой поверхности воды плывет, как-то странно покачиваясь, какое-то существо, и он тут же начинал тихо напевать:

Но эти строки, по-видимому, не оказывали чарующего действия на полурыбу-полуконя, и она не всплывала наверх, поэтому он, пропев их, замолкал — и так раз двенадцать. Мальчик ждал дедушку. Он питал слабую надежду, что дед привязал веревочку к коню для того, чтобы тот не мог уплыть, и что, возможно, поднимется наверх с ним. Он попросит, думал мальчик, у Неда прощения, но только если дедушка поднимется обратно вместе с полурыбой-полуконем. Вскоре дедушка просигналил, что возвращается наверх, и Небби, дрожа от волнения, наблюдал за тем, как медленно наматываются на барабаны воздушный шланг и спасательный трос. Вот, словно в дымке, показался огромный купол шлема с воздушным шлангом, соединявшимся под обычным «потешным» углом прямо с верхом купола (это был шлем старой конструкции). Затем шлем разрезал поверхность водной глади, и рябь на воде помешала мальчику что-либо разглядеть. Но вот из воды показались огромные дедушкины плечи, и мальчик увидел, что с ним нет полурыбы-полуконя. Небби побледнел. Дедушка и впрямь отпустил ее. На самом деле дед привязал ее на морском дне, чтобы она не могла предательски всплыть на поверхность, к крепким корешкам водорослей; однако для Небби он действительно «ожил» и уплыл. Дедушка шагнул на палубу, и Бинни снял с него шлем, а Нед в последний раз медленно повернул рукоятку насосной установки.

В этот момент Небби повернулся и посмотрел на Неда. Его маленькое решительное лицо было бледно, а в синих глазах полыхало настоящее пламя. В тот миг Нед был приговорен! И вот в тот момент, когда он собирался привести в исполнение свое намерение, он услышал, как дедушка сказал Бинни:

— Да, я крепко привязал его шкимушкой.

Небби, вдруг охваченной сладостной надеждой, неожиданно утратил желание убивать. Он поколебался мгновение между только что пришедшей смутной мыслью и стремительно убывающим стремлением отомстить. Новая, смутная мысль обрела более четкие очертания, и он, склонившись к ней, через минуту, забыв о достоинстве, подбежал к деду Закчи:

— Она ожила, деда? — задыхаясь, спросил он со свойственным детям пылом и надеждой.

— Да! — посуровев на глазах, ответил дед Закчи. — Для тебя, малыш, она потеряна. Она все плавает и плавает кругами.

Глаза Небби вдруг заблестели, когда новая мысль обрела в его детском мозгу вполне конкретную форму. Дедушка, глядя на него суровыми глазами, совершенно растерялся, когда его, казалось бы, убийственное известие об окончательной и явной потере полурыбы-полуконя не произвело на мальчика никакого впечатления. Однако Небби ни словом не обмолвился о своем грандиозном плане, быстро созревавшим в его отважном детском умишке. Он раз или два открывал рот, чтобы задать вопрос, но затем вновь погружался в спасительное молчание, словно инстинктивно понимал, что может задать вопрос, способный вызвать у дедушки подозрение.

Вскоре Небби украдкой еще раз прокрался к сходне и, там улегшись на живот, стал смотреть вниз в море. Его гнев почти поглотила новая — великая и величественная — мысль, наполнившая его таким громадным ликованием, что он едва удерживался от того, чтобы не вскочить на ноги или не запеть во весь голос.

Всего несколько минут назад он хотел, «встав, как положено, на колени», молить Бога «вслух» о том, чтобы Неда настигла быстрая и мучительная смерть; теперь же все переменилось. Впрочем, он помнил о Неде, только с каким-то равнодушием, охватившим его еще не укрощенный детский мозг… Грех Неда был, конечно, из разряда тех, которые не прощают, вероятно, «никогда» — и уж точно до завтра! Нет, Небби почти не думал о нем — ну разве что о том, что изумление Неда придаст еще больший блеск его (Небби) предполагаемому успеху. Нет. Небби не думал об этом конкретно, но все это было в этой юной и обуреваемой различными чувствами головке… в том, что я могу назвать хаосом решительности, поднимающим на поверхность (словно других средств и не было) одну ясную, здоровую мысль.

Тем вечером дед Закчи еще дважды спускался под воду, и каждый раз, когда он возвращался, Небби спрашивал его о том, что поделывает полурыба-полуконь; и каждый раз дедушка с притворной суровостью, повторяя одно и то же, говорил, что полурыба-полуконь «знай, плавает вокруг, и, пожалуй, ты теперь уже жалеешь о том, что не извинился перед Недом, когда тебя просили».

Однако про себя дед решил, что завтра же поднимет полурыбу-полуконя обратно.

Той же ночью, когда трое мужчин спали в маленькой кабине, небольшая фигурка Небби бесшумно соскользнула с койки под лежаком деда Закчи. Мальчик тихо и стремительно пробрался к трапу и поднялся наверх в объятия теплой ночи. Когда он шел в темноте по палубе судна, его рубашка (переделанная из дедушкиной) слегка ударяла по его тощим голым ногам.

Небби подошел к тому месту, где на «раму» осторожно повесили дедушкин водолазный костюм; но не он был нужен мальчику. Он нагнулся к подножию «рамы» и потянул на себя крышку люка квадратной раздевалки, где лежал большой, куполообразный, медный шлем, тускло поблескивавший при свете звезд.

Небби прокрался в раздевалку и принялся волочить шлем, таща его обеими руками за постепенно разматывающийся с лебедки воздушный шланг. Наконец, он неуклюже доволок его до сходни.

Этот громоздкий и шарообразный шлем, оказалось, не так-то легко надеть на кудрявую голову, и поэтому, после одной или двух безуспешных попыток, он положил его на бок, а затем, встав на колени, просунул в него голову. Потом, с громадным усилием, мальчик поднялся с победоносным видом с колен и начал нащупывать с краю сходни деревянные ступеньки дедушкиного штормтрапа, который не был поднят. Сначала ему удалось поставить левую ногу, а потом и правую; затем он стал медленно и с трудом спускаться, и огромный шлем неуклюже покачивался на его плечах.

Его правая нога на четвертой ступеньке коснулась воды, и мальчик замер, поставив вторую ногу рядом с первой. Вода была приятно теплой, и Небби, промедлив лишь одно мгновение, отважно опустился на следующую ступеньку. Тут он опять замер и попытался заглянуть под воду. При этом большой шлем сполз назад и стукнул по восхитительно дерзкому мальчишескому носику — да так, что его синие преисполненные решимости синие глаза увлажнились. Небби, отпустив лестницу левой рукой и продолжая держаться за нее правой, попытался надвинуть громоздкий шлем обратно.

Мальчик был, как понимаете, по колено в воде, и ступенька, на которой он стоял, была скользкой — и не просто, а очень скользкой (так всегда бывает при соприкосновении воды с деревом). Одна из голых ног Небби соскользнула, а за ней сразу другая. Большой шлем сильно качнулся, и это все решило, ибо от неожиданного толчка мальчик выпустил из руки штормтрап. Послышался приглушенный вскрик, и в темноте к лестнице отчаянно метнулась маленькая ручка Небби, но было слишком поздно: он уже падал. Раздался всплеск; не очень сильный всплеск для такого отважного и обладающего огромным сердцем мальчика; и никто не услышал ни его, ни бульканья пузырьков, поднимавшихся из глубин от большого медного шлема. А потом, через мгновение, водная гладь почти успокоилась, и лишь с барабана плавно и быстро разматывался воздушный шланг.

Только при странном утреннем свете, когда рассвет едва позолотил серый восток, дед узнал о том, что случилось. Здоровая старость, как это нередко бывает, мало нуждается в сне, и поэтому он встал рано, чтобы набить трубку, и вот тут-то он и увидел, что койка Небби пуста.

Он быстро поднялся по небольшой лестнице. На палубе тянувшийся за борт воздушный шланг молча поведал ему о происшедшем. Дед бросился к нему, страшным голосом зовя Бинни и Неда, которые, еще не до конца проснувшись, выскочили наверх в своих тяжелых фланелевых кальсонах.

Они тянули шланг быстро, но осторожно, но, когда показался громадный шар шлема, Небби в нем не оказалось, только в резьбе одного из старых винтов они обнаружили несколько запутавшихся золотистых прядей курчавых волос мальчика.

Дед огромными мускулистыми руками начал натягивать свой каучуковый костюм, и двое мужчин молча помогали ему. Через сто пятьдесят секунд он уже погружался в глубины спокойного, совершенно спокойного на рассвете моря, серого и кое-где окрашенного в желтые тона. Нед крутил ручку, время от времени открыто вытирая глаза тыльной стороной волосатой, свободной руки. Бинни, человек более суровый, но не менее отзывчивый, угрюмо молчал, обратив все свое внимание на воздушный шланг и спасательный леер; его рука в ожидании сигнала осторожно сжимала трос. По напряжению и движению то натягивающихся, то провисающих шланга и троса он видел, что дед Закчи продолжает, постоянно расширяя его круг, поиск на морском дне.

Весь день дед лазил по морскому дну, оставаясь каждый раз там столь долго, что Бинни и Нед, не выдержав, принялись увещевать его. Однако старик, охваченный безмолвным гневом и болью, так набросился на них, что они замолчали и больше не мешали ему. Три дня, пока море было спокойно, дед продолжал поиски, но ничего не нашел. На четвертый день деду Закчи пришлось отвести судно за мель: с севера подул сильный ветер, не стихавший две мрачные и неистовые недели, в течение которых дед вместе с Бинни и Недом каждый день искал на берегу «дары» моря. Однако море хранило свои тайны и ничего не возвращало.

Через две недели буря улеглась, и они вновь вышли на судне в море, чтобы возобновить прерванную работу. Искать мальчика дальше было бессмысленно. Судно бросило якорь на старом месте, и дед спустился на дно; и первое, что он увидел в серых сумерках подводного мира, была полурыба-полуконь, по-прежнему привязанная на дне шкимушкой к корешкам тяжелых водорослей.

При виде этой поделки старый Закчи испытал страшное чувство. Небби никогда не расставался с ней, и поэтому ему без всякой причины стало казаться, что и «малыш» должен быть где-то поблизости; но одновременно это причудливое, неживое создание являлось наглядным воплощением страшной причины невыразимого одиночества и безысходного отчаяния, полностью овладевшими его старым сердцем. Он уставился на нее сквозь толстое стекло шлема и, собираясь ударить ее, приподнял руку. Затем, внезапно изменив свое намерение, он протянул руку, привлек к себе игрушечного коня и исступленно обнял его, словно это был сам мальчик.

Через минуту старый дед Закчи успокоился и приступил к работе, однако еще раз сто он ловил себя на том, что смотрит в водных сумерках на свою поделку — смотрит напряженно и безрассудно, прислушивается, не раздадутся ли в вечной тишине моря звуки, которым никогда не проникнуть сквозь его тихие воды, окружающие в этом странном подводном мире молчаливой стеной одинокого водолаза. А потом, вновь осознав, что нет того, кто мог бы издать столь желанные звуки, дед опять приступал, угрюмый и одинокий, к работе. Однако вскоре он снова смотрел и слушал.

По прошествии нескольких дней старый Закчи успокоился и смирился, но так и не отвязал полурыбу-полуконя от корешков водорослей на дне тихого, сумеречного моря. И все чаще он смотрел на нее, и все реже ему казалось, что это бесполезно или неразумно.

Спустя несколько недель эта привычка приобрела такие размеры, что он перестал обращать на нее внимание. Он без всякой причины все дольше оставался под водой и становился как-то странно «мрачен», когда Нед и Бинни принимались увещевать его, упрашивать, чтобы он меньше времени проводил под водой, не то ему придется заплатить обычную в таких случаях цену.

Лишь однажды дед попытался объяснить свое поведение, да и то, очевидно, непреднамеренно, а под влиянием нахлынувших на него чувств:

— Мне кажется, когда я внизу, что он рядом со мной, — не очень связно пробормотал он. И оба матроса поняли его, ибо нечто подобное они и предполагали. Они ничего не ответили, и разговор прекратился.

Теперь, спускаясь утром на дно, дед останавливался возле полурыбы-полуконя и «осматривал ее». Однажды он обнаружил, что у нее отклеился хвост скумбрии, и он тут же все исправил, прикрепив его на прежнее место при помощи каболки. Иногда он похлопывал своей огромной ручищей по конской голове и бормотал, сам того не замечая, когда от его прикосновений она тихо подпрыгивала: «Тпру, кобылка! » Порой, когда он в своем громоздком костюме проходил мимо нее, небольшой водоворот воды в его «кильватере» разворачивал полурыбу-полуконя прямо на него; немного покачавшись, она медленно удалялась обратно в тишину; дед же стоял и смотрел на нее, напрягая помимо своей воли слух в этом царстве безмолвия.

Так прошло два месяца, и дед почувствовал, что у него не все в порядке со здоровьем. Однако признаки ухудшающегося самочувствия не испугали его, а только принесли ему бесконечное удовлетворение — осознание того, что он, возможно, «скоро увидит Небби». Впрочем, эта мысль, так и не став до конца осознанной, никогда не была произнесена им вслух. Тем не менее она нашла свое выражение в чувстве слабого удовлетворения, о котором я уже говорил и которое внесло успокоение в душу деда; однажды он, работая на дне, поймал себе на том, что напевает, сам того не замечая, старинную балладу о полурыбах-полуконях.

Он тут же замолчал, пронизанный мучительными воспоминаниями, а затем, повернувшись, уставился на полурыбу-полуконя, маячившей смутной тенью в неподвижной воде. В тот момент ему показалось, что в окружающей его молчаливой пучине он слышит слабое эхо пропетой им песни. Однако он ничего не увидел и, убедив вскоре себя в том, что ему это лишь послышалось, вновь приступил к работе.

В то утро старик не раз ловил себя на том, что напевает эту старинную балладу, и каждый раз, пронзенный болью воспоминаний, пробуждаемых старой песней, он яростно сжимал губы; но вскоре все забывалось, и старый Закчи, которым вдруг овладевала уверенность, что он слышит эту песню, доносящуюся откуда-то из вечных сумерек подводного мира, начинал напряженно вслушиваться. Он, дрожа, поворачивался и устремлял свой взор на полурыбу-полуконя; однако ничего нового там не было, и он уже не был больше уверен, что что-то слышал. Это повторилось несколько раз, и каждый раз дед неуклюже распрямлялся в воде и вслушивался с напряженным вниманием, граничившим с отчаянием.

Во второй половине дня дед опять что-то услышал, но на сей раз не доверился своему слуху и угрюмо продолжал работать. Но затем, вдруг, все сомнения пропали… пронзительный, нежный детский голосок пел эту песню где-то в серых сумерках, где-то вдали за его спиной. Он с поразительной ясностью, несмотря на окружающую воду и шлем, слышал его. Этот звук он бы услышал через все горы вечности. Весь трясясь, он оглянулся назад.

Этот звук, казалось, исходил из сумерек за небольшой рощицей подводной поросли в ближайшей на морском дне долине, откуда беззвучно поднимались их корни.

Когда дед смотрел туда, все вокруг него погрузилось в удивительный и ужасный мрак. Он тут же рассеялся, и Закчи вновь видел все вокруг себя, но как-то, можно сказать, иначе. Пронзительный нежный детский голосок замолк, но позади полурыбы-полуконя что-то появилось… небольшая подвижная фигурка, заставлявшая полурыбу-полуконя качаться и подпрыгивать на привязи. И вдруг эта маленькая фигурка оказалась верхом на полурыбе-полуконе, а сам конь не на привязи, и две мелькающие ножки пришпорили его на морском дне в направлении деда.

Деду показалось, что он встал и побежал навстречу мальчику, но Небби увильнул от него, полурыба-полуконь сделала красивый курбет, и мальчик тут же начал скакать галопом вокруг деда, напевая;

И вот мы под водой, ребята.
Где скачут дикие кони.
Кони с хвостами
Громадные, как старые киты,
И прыгают вокруг один за другим,
И когда говоришь «тпру! »,
Эти дьяволы удирают!

Безмерное ликование слышалось в голосе синеглазого малыша, и вдруг дед почувствовал себя необыкновенно молодым, и непонятная радость овладела им.

На палубе судна Неда и Бинни терзали сомнение и беспокойство. Всю вторую половину дня погода портилась, и теперь на них стремительно надвигался ужасный, черный шквал.

Время от времени Бинни пытался подать старому Закчи сигнал, чтобы он поднимался; однако дед обмотал вокруг выступа горной породы, поднимавшейся на дне моря, спасательный трос, и Бинни, поскольку второго комплекта водолазного снаряжения на борту не было, был не в силах что-либо предпринять. Все, что эти двое мужчин могли сделать, — это, запасшись терпением, страдая, упрямо вращать рукоятку насоса и ждать сигнала, который старый Закчи так никогда и не подаст, ибо в эту самую минуту он неподвижно сидел, прислонившись к выступу, вокруг которого обмотал спасательный трос, чтобы Бинни не сигналил ему, как повелось у последнего, когда дед без всякой причины задерживался внизу.

И пока Нед вращал рукоятку никому уже не нужной насосной установки, пузырьки воздуха постоянно поднимались вокруг большого медного шлема. Однако дед уже дышал воздухом небесной свежести и больше не нуждался в кислороде, усиленно качаемом для него преданным Недом.

Налетел яростный шквал в пелене дождя и пены, и неуклюжую старую посудину круто развернуло. На мгновение она было заартачилась с той стороны, где свисал канат верпа, издавший резкий, но затерявшийся в реве ветра звук. Никем не услышанный резкий звук каната вдруг, когда тот оборвался, превратился в глухой стук; и на старое сорванное с места судно обрушился сбоку шквал. Его понесло с поразительной скоростью; спасательный трос и воздушный шланг, шумно разматываясь с барабанов, тянулись за ней и оборвались двумя шумными хлопками, отчетливо прозвучавшими во время секундного затишья.

Бинни помчался на нос, чтобы бросить за борт другой верп, но тут же, крича, вернулся обратно на корму. Нед с выражением тупого ужаса в глазах по-прежнему машинально качал воздух, и насос гнал бесполезную струю воздуха по обрывку воздушного шланга. Судно отогнало уже на четверть мили с подветренной стороны от места погружения, и мужчинам не оставалось ничего другого, как поднять фок и попытаться отвести его в безопасное место за мель, лежавшую теперь с заветренной стороны.

На дне старый дед Закчи переменил после рывка воздушного шланга положение. Впрочем, дед был доволен — и не только сейчас, но и в вечности, ибо все изменилось после того, как вокруг него стал скакать ликующий Небби; в серых сумерках пучины появились странные и едва приметные огни, которые, казалось, манили в невиданные и бесконечно прекрасные дали.

— Ты слушаешь, деда? — спросил мальчик у старого Закчи, и тот внезапно обнаружил, что Небби просит его последовать за ним в удивительно восхитительных сумерках, которые отныне будут вечно окружать их.

— Конечно, малыш, — бесстрашно ответил дед Закчи, и Небби повернул своего ретивого коня.

— Но! — закричал мальчик, и его маленькие ножки замелькали впереди, дед же радостно и неторопливо бежал сзади.

Так и оказались дед Закчи и Небби в Стране, где маленькие мальчики могут вечно скакать на полурыбах-полуконях и где не ведают печали расставаний.

А Небби все скакал галопом, возможно, хоть мне этого и не дано знать, к трону самого Всевышнего, напевая пронзительным и нежным голоском:

И вот мы под водой, ребята.
Где скачут дикие кони.
Кони с хвостами
Громадные, как старые киты,
И прыгают вокруг один за другим,
И когда говоришь «тпру! ».
Эти дьяволы удирают!

А наверху (всего в дюжине морских саженей! ) неслись белогривые морские кони, обезумевшие от величия бури и безжалостно швыряющие с гребня на гребень деревянную лошадку, волочащую за собой оборванную шкимушку.

Пер. Ю. Евтушенкова