|
Глава 1. В которой Гарри Поттеру угрожает смерть
Поттера требовалось убить. Срочно. Быстро, безболезненно и наверняка. Лучше всего, разумеется, подошла бы «Авада». Но садиться на старости лет в Азкабан откровенно не хотелось. Подходящие зелья, увы, находились вне пределов досягаемости. (Кто же знал, что быстродействующий и не оставляющий следов яд – такая необходимая в хозяйстве штука! ) Впрочем, на крайний случай могли сгодиться собственные руки.
Северус с сомнением посмотрел на свои ладони с темными бугорками застарелых зельеварческих мозолей и вздохнул. Вот, специальный чугунный пестик в этом деле тоже мог бы прийтись весьма кстати. Увы! Лаборатория, как и множество других, пригодных для убийства Поттера вещей, осталась дома.
Вообще-то, в последние годы своей жизни Северус Снейп привык считать себя мирным человеком. Проведя молодые годы в теплой компании покойного Темного Лорда и Ордена Феникса и изгваздав свою карму множеством несмываемых грехов, он старался теперь, когда где-то наверху решились дать ему второй шанс, не повторять былых ошибок. То есть никаких убийств в его расписании на сегодня не значилось. Когда бы не проклятый Поттер.
- Гарри! Остановись.
И Гарри действительно остановился. Замер, как будто в него со всей дури запустили «Ступефаем», прямо посреди гостиничного номера. Но Северус не спешил впадать в самообман: за последние три часа Поттер останавливался не в первый раз. А потом снова начинал свое сумасшедшее кружение по комнате. Северус уговаривал, доказывал, практически умолял: все без толку. К излету третьего часа подобного душераздирающего времяпрепровождения мысли об убийстве Поттера становились все более настойчивыми.
«Гарри! Ты ничего не можешь изменить».
«Я должен быть там! »
«Нет».
Этот бесконечный диалог начался вскоре после того, как рано утром в окно постучала сова. Не сказать, чтобы Северус был в восторге от самого факта присутствия в номере маггловского отеля белой полярной совы. Оставалось надеяться, что легкие чары отвлечения внимания сработают, и никто не обратит внимания на залетевшую с улицы птицу.
«Северус! Скажи мне еще раз, почему мы не можем отправиться к ней прямо сейчас».
«Потому что она просила этого не делать».
«Слушай, но это же полная ерунда! Мы могли бы помочь».
«Ты достаточно хорошо знаешь нашего ребенка, чтобы понимать: если ей понадобится помощь, она попросит».
О помощи Аннабель явно не просила. Письмо было милым и почти легкомысленным (в стиле «у-меня-все-просто-замечательно-отправляюсь-в-Мексику-очень-вас-люблю-увидимся-когда-вернусь»), если бы не одно «но»: в настоящее время в Мексике бушевала страшная эпидемия драконьей чумы магического происхождения. Именно туда, на берега озера Тескоко, в царство пернатого дракона Кетцалькоатля и отправилась Аннабель Поттер-Снейп. Разумеется, спасать драконов. Разумеется, совсем не думая о том, что она и сама в некотором роде дракон. Разумеется, даже не допуская мысли о том, что родители могут рвануть следом. Потому что у них в семье существовало одно очень строгое правило: каждый отвечает за свои решения и их последствия.
А остальные… Остальным оставалось только сцепить покрепче зубы и ждать, пока их не позовут. Чаще всего при таком раскладе ситуация разруливалась без постороннего вмешательства. В самых сложных случаях к делу подключался семейный десант. И тогда миру приходилось прогибаться в нужную сторону.
«Гарри! Она уже большая девочка. Она справится».
«Северус, ей всего двадцать лет».
Иногда Северус Снейп думал, что, на самом деле, слово ВСЕГО к их дочери не применимо – в принципе. Аннабель никогда не было ВСЕГО. Все в ее короткой жизни было слишком быстро, слишком рано. Золотой коктейль из крови человека и дракона, что тёк по ее венам, с самого рождения сделал их малышку много мудрее и старше человеческих сверстников и даже иногда – собственных родителей. Хорошо это или плохо, Северус не знал. Не знал и Поттер. Но тщательно следил, чтобы проклятые родительские инстинкты не мешали ребенку самостоятельно осваивать тонкое искусство жизни. Хотя порою мешать хотелось безумно. Как, например, в тот день, когда лучшая выпускница Хогвартса Аннабель Поттер-Снейп отказалась от стипендий двух магических университетов, чтобы вступить в Корпус Спасения Магических Существ. Нет, Гарри ничего не имел против, организация делала вполне реальную, а главное, нужную работу, но в восемнадцать лет… Как и всем родителям в мире, Поттеру хотелось для своей дочери долгого и счастливого детства, безоблачной юности, мирной и спокойной профессии и надежного спутника жизни.
Неизвестно, было ли детство Аннабель действительно счастливым (во всяком случае, она всегда уверяла, что было), но долгим оно точно не было. Проклятие – или благословение? – драконьей крови, отнявшее у Анни восемь лет человеческой жизни, подарило ей сильные драконьи крылья, но при этом словно незримой чертой отделило от других детей того же возраста, положило на сердце девочки-дракона тайную печать одиночества. Лучшим ее другом так и остался Лион, с которым было просто потрясающе парить под облаками, но нельзя было сходить в воскресенье в Хогсмит. Находясь с большинством окружающих ее людей в легких приятельских отношениях, Аннабель так и не обзавелась настоящими друзьями, может быть, потому, что в ее жизни было слишком много всякого, что было бы слишком сложно и долго объяснять посторонним. А, может быть, ей просто не встретились люди, которым все-таки стоило бы что-либо объяснять. Когда в семье порой заходила об этом речь, Аннабель, смеясь, говорила, что самые лучшие ее друзья – Гарри и Северус. (Называть их папами она перестала еще в школе). И, разумеется, Лион.
Что касается юности… Ни Гарри, ни Северус, так и не узнали, что произошло с их девочкой на шестом курсе, когда она, приехав домой на летние каникулы, тут же превратилась в дракона и унеслась Мерлин знает куда в сопровождении верного Лиона, чтобы провести в драконьем облике почти три месяца и снова стать человеком только перед первым сентября. Пришлось им тогда снова перебраться из своего шале в старую пещеру, чтобы быть рядом с дочерью. Могли бы, впрочем, с тем же успехом оставаться в шале: домой дочь прилетала только ночевать. И в сны не являлась, окружив свое сознание совершенно непроницаемой стеной. Куда там былым замкам Северуса! Впрочем, потрошить мозги любимой девочке они бы не стали ни за что и никогда. А вот оторвать поганцу, из-за которого их малышка Анни влетела в такой крутой штопор, башку и кое-что не менее ценное, Поттер обещал весьма кровожадно. Еще бы знать имя… Имени они так и не узнали. К рождественским каникулам Аннабель опять была весела и беззаботна: хохотала над северусовскими ехидными шуточками по поводу общих знакомых, гоняла с Гарри на метлах за золотым снитчем, помогала Чарли лечить заболевшего детеныша венгерской хвостороги (с драконами ей всегда удавалось просто изумительно находить общий язык, не то, что с людьми).
Во всяком случае, никаких молодых людей рядом с ней не было. Ни одного. И по тайным шпионским сведениям, полученным из Хога от профессора Лонгботтома, в школе их не было тоже. А те драконологи, которые пытались ухаживать за очаровательной и легкой в общении девушкой, как-то быстро исчезали с горизонта в неизвестном направлении. Что бы ни произошло с Аннабель тогда, на шестом курсе, оно оставило на ее сердце гадкий, незаживающий шрам.
И профессию она себе выбрала… не женственную. Вместо того, чтобы поступить в Магический Университет и выучиться на зельевара (как грезил Снейп), или на колдозоолога (как это виделось Гарри), она вступила в тот самый Корпус, прошла полугодичное обучение на базе в Аннамских горах во Вьетнаме и начала колесить по всему миру, спасая попавших в беду магических существ, разумеется, наибольшее внимание уделяя проблемам драконьих популяций. Дома бывала набегами, бронзовая от загара, с короткой мальчишеской стрижкой и жарким огнем в черных с золотистыми искорками глазах. Позволяла себя обнимать и тискать, ела на огромной кухне шарлотку с яблоками, которую по этому поводу виртуозно выучился печь Гарри, нахваливала настойки на травах, изобретенные Северусом, травила спасательские байки, летала с Лионом, моталась в Лондон на вечеринки со сводными братьями, сестренкой Лили и дьявольскими близнецами Лонгботтомами. А потом исчезала снова в неопределенном направлении и на неопределенное время. Иногда совы приносили письма. Вот, как сейчас.
А как все хорошо начиналось!
Флоренция.
Гарри смеялся, что они едут в свадебное путешествие. Снейп фыркал в ответ и улыбался уголком рта.
«Наконец-то тебе удалось сделать из меня честного мужчину, а, Поттер? »
«Десять лет во грехе, Северус. Моя совесть не давала мне спокойно спать по ночам».
«А-а-а! – Северус понимающе вздернул бровь. – Теперь я, наконец, знаю, в какой именно части тела у тебя находится совесть. Хотя мне всегда казалось, что это называется по-другому».
На самом деле, десять лет, как считал Снейп, никакой не срок, если проживаешь их вместе с Гарри. Как там у магглов? – «В горе и в радости, в болезни и в здравии… пока смерть…» Впрочем, что нам смерть! Умирали, знаем!
Почти девять лет своей жизни Гарри Поттер потратил на то, чтобы узаконить однополые браки в магической Британии. И, с точки зрения, Северуса Снейпа, это было гораздо труднее, чем убить Волдеморта. Потому что иногда у него создавалось впечатление, что Гарри воюет с гидрой. С той самой мерзкой змеюкой, у которой на месте одной отрубленной головы немедленно вырастало две новых. Девять лет вокруг них, точно стая акул, кружили журналисты, пытаясь вытащить жареные подробности личной жизни. Семь лет учебы в Хоге Аннабель с милейшей улыбкой посылала по известному адресу любопытных и сочувствующих с их неизменными вопросами: «А правда ли, что у тебя два папы? » и «А как это – хи-хи! – у вас бывает…». Рука у хрупкой большеглазой Анни, кстати сказать, была очень тяжелой. Хвала Мерлину, в Корпусе интимная жизнь чьих-то родителей никого не волновала. Девять лет Поттер таскался в Министерство магии, как на работу, хотя работали на самом деле они с Северусом все в том же драконьем заповеднике: Снейп – штатным зельеваром, а Гарри – помощником Главного драконолога. Поттер ходил по кабинетам, давал интервью, иногда – в кулуарах – бил морды подонкам, доказывая, что не превратился в бабу только от того, что связал свою жизнь с человеком не того пола.
Битья морд Северус не одобрял. А вот все остальное со своим спутником разделял по полной. («Мы говорим Поттер, подразумеваем - Снейп» - и наоборот, - ну, вы поняли). Не то, чтобы Снейп рвался под венец. Или мечтал скрепить свой союз с Поттером святыми узами брака. Но Поттера клинило на справедливости. И на правде. Так, как он ее понимал. «Счастья – всем, и бесплатно! » - что-то вроде этого. Зря Северус надеялся, будто с возрастом это пройдет. Гриффиндорство неизлечимо! (И по прошествии определенного количества лет он уже не был уверен, хочет ли, чтобы Поттер излечился). Его волшебный Золотой Мальчик. Его прекрасный золотой дракон. Когда мы любим кого-то, мы любим его целиком – со всеми имеющимися в наличии достоинствами и недостатками. В сущности, с точки зрения Снейпа, у Гарри был только один недостаток: после счастливого детства в качестве пешки на шахматной доске истории, он до зубовного скрежета ненавидел ложь – и все формы притворства. Прятаться, маскироваться, играть роль – этого Поттер не умел никогда и на четвертом десятке вовсе не рвался осваивать сию тонкую науку. А, стало быть, Северусу только и оставалось, что прикрывать герою спину. И просто быть рядом.
«Я идиот, сражающийся с ветряными мельницами? » - устало спросил однажды Гарри после очередного заседания проклятого Визенгамота, опускаясь на пол возле любимого кресла Снейпа и прижимаясь щекой к жесткому северусовому колену.
«Ты - рыцарь в сияющих доспехах, - усмехнулся Северус и нежно погладил кончиками пальцев короткостриженый поттеровский затылок. – А я - твой верный старый Россинант».
«Тогда на роль нашей Дульсинеи подойдет Аннабель», - неизвестно почему, но в голосе Поттера уже не было прежней усталости и безысходности.
«Странным образом мне кажется, что она – тоже рыцарь. Смирись, Поттер: рядом с нами нет места прекрасным дамам».
Иногда действительно накатывали глухие мысли о том, что все зря, все напрасно. Напрасна выматывающая обнаженность личной жизни. Напрасны постоянно обновляемые чары ненаходимости на маленьком горном шале возле Долины драконов. Напрасны годы и годы упорной битвы во имя… Чего? «Чтобы мир стал чуточку лучше», - смеялся Поттер. Северусу, по правде сказать, было плевать на мир.
«Тем, кто придет следом, будет легче». Северусу было плевать на тех, кто придет следом.
«Это нужно лично мне, Северус». – Вот. С этого и следовало начинать. Конечно, как скажешь, Поттер.
Больше всего Северуса поражало, что в этой безумной долгоиграющей, обреченной на неизбежный провал авантюре они, в конечном итоге, оказались не одни. Когда только были официально озвучены основные тезисы «проекта Поттера-Снейпа», как хлестко обозвала поттеровский крестовый поход магическая пресса, тут же посреди воя всеобщего негодования стали раздаваться другие голоса. Как всегда, «внезапно» оказалось, что в консервативной магической Британии все-таки существуют люди нетрадиционной ориентации. Еще большей неожиданностью для всех стало то, что первыми в ряды пламенных борцов за права секс-меньшинств вступили женщины. Гарри хохотал, как сумасшедший, когда через месяц после их собственного, вполне себе армагедоноподобного интервью «Ежедневному пророку» магическую Британию тряхнули откровения известной писательницы магических лавбургеров Лаванды Браун о ее многолетней любовной связи с модным дизайнером спортивной одежды Ромильдой Вейн. И понеслось… Как будто джинна выпустили из бутылки. Точнее, сотню-другую подзасидевшихся в своих проклятых бутылках джиннов. Как будто все так устали от многолетнего вранья, что теперь остервенело сдирали с лица осточертевшие маски. Иногда Северус даже невооруженным глазом видел, как необратимо меняется мир вокруг них. И в самом центре этого стремительно меняющегося мира, разумеется, стоял Поттер. И его верный Россинант, куда же без него!
Но все равно, у них ушло почти девять лет на преодоление вековых предрассудков, ханжества и косности. Самое смешное, что, когда закон все-таки был принят, они оба даже не стали первыми, кто исхитрился воспользоваться плодами многолетней борьбы. Хорошо хоть, вообще выбрали время, чтобы «узаконить свои отношения»: сначала заключив традиционный магический брак, а потом сделав официальную запись в Министерстве.
«Один раз назовешь меня супругом – убью», - доброжелательно прошипел Северус, надевая на палец Гарри простенький платиновый ободок, зачарованный им лично предупреждать своего владельца о попытках ментального воздействия и распознающего все на свете виды отравляющих веществ.
«Как скажете, супруг мой», - ухмыльнулся наглый Поттер, в свою очередь надевая кольцо на костлявый палец Снейпа. Северус почувствовал нежное обволакивающее тепло незнакомых – знакомых! – чар.
«Что это? »
«Согревающие – для холодов, охлаждающие – для жары, супруг мой. Ты всегда мерзнешь зимой, я знаю. И не любишь жару».
«Я же просил тебя не называть меня супругом!!! Дерзкий мальчишка! Вот придем домой…»
«Мне нравится ход твоих мыслей».
Совершавший церемонию Кингсли Шеклболт нервно поморщился.
- Я вам не мешаю, господа?
- Нет, - мило ощерился Северус. – Самое время сказать: «А теперь скрепите свой брачный союз поцелуем».
- Может, обойдемся? – Кингсли демонстративно скривился. – Боюсь, мой желудок этого не перенесет.
- Тогда – выйди, - доброжелательно посоветовал Северус, прижимаясь губами к губам своего возлюбленного. Губы сомкнулись, как две половинки одного паззла, заставив обоих застонать от наслаждения, как будто по их телам пробежала обжигающая волна магии. А, может, это и была волна магии – кто же их знает, магические браки!
«Домой», - решительно скомандовал Поттер, не размыкая объятий.
И они аппарировали домой, оставив друзей, родственников и потрясенного подобной наглостью Кингсли праздновать и поднимать тосты за здоровье новобрачных. На следующий день по-снейповски ехидная Аннабель заметила, что без них всем было как-то гораздо спокойнее.
А потом возникла мысль просто уехать куда-нибудь. К мерлиновой бабушке. От всех.
Во Флоренцию.
Откуда взялась именно Флоренция, Северус затруднялся ответить. Быть может, из выставки скульптуры Микеланджело Буонаротти, на которую они с Поттером выбрались в Британский музей. Может быть, из «Божественной комедии» Данте, дочитанной буквально накануне судьбоносного бракосочетания. А может быть, кто-то из них просто однажды сказал: «Фло-рен-ци-я…» И у обоих защемило сердце.
Они редко выбирались куда-нибудь в отпуск. Практически, вся география их совместных путешествий сводилась к двум-трем привычным маршрутам: Румыния – Лондон, Румыния – Хогвартс, Румыния – Филадельфия. Ах, да! Один раз они таки смотались в Египет - посмотреть на пирамиды. Северусу там не понравилось: слишком жарко.
И сначала все шло просто идеально. Шорох шагов по узким средневековым улочкам. Золотые двери Баптистерия работы великого мастера Гиберти, подле которых Поттер зависал, точно зачарованный, на несколько часов. Залы магических и немагических картин в галерее Уффици. (Причем Северус совершенно точно не мог бы сказать, какие из них впечатлили его больше). Рассветные лучи, совершенно не такие, как в Лондоне или в горах, окрашивающие по утрам стены и потолок их номера в бесконечное разнообразие золотых и розовых оттенков и заставляющие Поттера смешно морщиться во сне. Медленные зеленые струи реки Арно, уносящие с собой все тревоги и печали минувших дней… И совы, приносящие новые тревоги и печали. Иногда Снейп просто ненавидел магию. И сов.
«Поттер, прекрати! »
Успокоившийся было Гарри снова начал свое бессмысленное кружение по просторному гостиничному номеру, и Северусу снова захотелось просто и незамысловато приложить его чем-нибудь тяжелым.
«Северус, а давай…»
Вместо того, чтобы выслушивать очередную бредовую идею по спасению их не желающего этого спасения ребенка, Снейп сделал единственное что обычно помогало в самых безвыходных ситуациях. (Если, конечно, не рассматривать всерьез концепцию убийства проклятого Поттера). Подошел вплотную, притиснул к груди, поцеловал, жадно и требовательно, заставляя раскрыть рот навстречу горячему языку. Миг – и в непутевой голове Гарри уже не осталось никаких мыслей, кроме одной: «Стоит ли идти до кровати, если на полу лежит роскошный ковер? »
Северус предпочел ковер. Хотя и знал, что это не панацея, что стоит мозгам Поттера снова встать на место, и он - в который раз! - задаст свой вечный вопрос:
«Что нам делать, Северус? »
И Северус привычно и терпеливо ответит, прижимаясь губами к влажному от пота виску:
«Ждать».
Глава 2. В которой все встречаются
- У себя?
Получив от маленького энергичного мужика, выходящего из начальнической палатки, утвердительный кивок, Аннабель откидывает полог и на пару мгновений замирает на пороге. Разумеется, это он. Широкие плечи, гордая посадка головы, рыжий лисий «хвост», стянутый обычной маггловской черной резинкой, слегка выгоревшие маггловские же рубашка и брюки цвета «хаки», отличающиеся от тех, что носит сама Аннабель, лишь незначительными деталями фасона да куда более внушительным размером. Удобные армейские ботинки на толстой подошве (в них здорово лазить по скалам). Чарли. Чарли Уизли. Когда-то давно она звала его «дядя Чарли». Потом перешла на более демократичную форму обращения. Какой он ей дядя, в конце концов! Да она даже своих отцов зовет по именам. Аннабель вспоминает непередаваемое выражение лица Северуса, когда впервые назвала его просто по имени – и хмыкает.
Чарли вздрагивает и медленно поворачивается на звук от квадратного, забранного противомоскитной сеткой окна. Аннабель на миг замирает от восторга: огненные лучи заката скользят по спокойному, такому родному лицу Чарли, полыхают алым в выбившихся из «хвоста» прядях, блестят на крохотной серебряной капельке с изображением дракона в мочке левого уха. Закат в Мексике - это что-то совершенно сумасшедшее. Она обожает закаты.
- Детка! Каким ацтекским богам мне надо приносить благодарственные жертвы за это чудо?
- Лично я поставила бы на мистера Кетцалькоатля, - смеется она, с разбегу бросаясь в его распахнутые навстречу объятия, и даже слегка виснет на нем, как маленькая цепкая обезьянка. Они всегда так встречаются после долгой разлуки.
Раньше, когда она была маленькой, Чарли подкидывал ее куда-то выше неба, а она восторженно верещала, словно целая орава расшалившихся корнуэльских пикси.
Ну, а теперь… Теперь он только стискивает ее ребра в медвежьей хватке и привычно бурчит:
- Совсем отощала! Скоро перестанешь отбрасывать тень. И куда только смотрят твои родители?
Ее родители, как всегда, смотрят друг на друга. Она к этому давно привыкла и совсем на них не в обиде. Может, оно и к лучшему, что в детстве у Аннабель свободы было в разы больше, чем у ее заласканных и залюбленных заботливыми мамашами сверстников. Нет, она всегда знала, что любима. И что стоит только попросить, стоит только позвать – и два здоровенных разъяренных дракона тут же ринуться к ней на помощь. Она знала – и этого было вполне довольно для счастья. Но когда спасать никого не требовалось, они смотрели друг на друга.
Разумеется, ничего из этого она не станет объяснять Чарли. Он, может, и поймет, но непременно почувствует боль. Боль от того, что рядом с ним нет человека, на которого он мог бы смотреть не отрываясь во всякую свободную минуту. Она не хочет, чтобы Чарли было больно. Она просто улыбается:
- Я сама за собой смотрю, ты же знаешь!
Он бережно ставит ее на землю.
- Знаю. Ты у нас самостоятельная. Настоящий дракон.
В голосе Чарли много нежности и почти отеческой гордости. В конце концов, когда-то она звала его «дядя Чарли». Когда-то. Давно.
Впрочем, сейчас не время для воспоминаний.
Они садятся на раскладные холщовые стулья друг напротив друга за большой деревянный стол, на котором разложены карты, свитки, книги, колдографии. Аннабель устраивается поудобнее (беседа будет долгой), подпирает подбородок рукой:
- Рассказывай.
Чарли рассказывает.
И чем дольше она слушает его сдержанный, почти спокойный рассказ, тем меньше ей все это нравится.
В принципе, с драконами – как с людьми. Периодически налетают какие-нибудь непредсказуемые эпидемии, становящаяся все хуже и хуже экология подтачивает магический иммунитет, стихийные катаклизмы изменяют традиционные ареалы обитания. Маги, конечно, пытаются что-то со всем этим сделать, в меру своих небезграничных возможностей, но иногда… Чарли отчетливо скрипит зубами. Иногда – вот как сейчас.
Пернатый мексиканский дракон – особо редкий вид, прямой потомок мифического бога ацтеков – Кетцалькоатля. Единственная в мире популяция этих волшебных существ веками обитает именно здесь, в горах Сьерра-Мадре, в окрестностях озера Тескоко. Говорят, когда-то они жили прямо на том самом острове, где позже ацтеки воздвигли свою легендарную столицу Теночтитлан, но потом, не сойдясь характерами с человеческой цивилизацией, переместились повыше, в горы. И вот теперь драконы умирали. Умирали один за другим: старые, молодые, зрелые – без разницы. Умирали мучительно и долго от болезни неизвестного происхождения. И никакие лекарства не помогали. Кстати, о лекарствах…
- А кто у нас нынче за старшего колдомедика?
После долгих споров в ученых кругах медицинского сообщества было решено, что специалистов по болезням магических существ следует именовать точно так же, как и специалистов по болезням людей. И это, на взгляд Аннабель, было куда круче, чем тот дурацкий закон об однополых браках, который так усердно пробивал Гарри. Люди иногда такие странные! Кому какое дело, кого именно ты любишь? А вот то, что раньше магических существ лечили колдоветеринары… Разве можно назвать животными тех же драконов? Или, скажем, кентавров? Или даже оборотней? Идиотизм! «Колдомедик» в данной ситуации звучало гораздо логичней.
- За старшего колдомедика у нас…
Что?!!
Ну, разумеется.
- Андрей Крам, кто же еще.
Рей… Теперь главное – остаться спокойной. Как лед. Как снег. Как горные вершины Сьерра-Мадре.
- Эй! Анни! Что случилось?
Наблюдательный Чарли, чтоб его!
- Ничего. Откуда ты взял, что…
- У тебя глаза стали, как у дракона, - спокойно поясняет Чарли, беря ее руку, лежащую на столе, и тихонечко поглаживает тыльную сторону ладони шершавыми подушечками пальцев. Успокаивающе, как обычно гладит заболевшего драконенка. – Черные, с вертикальным желтым зрачком.
Она на миг крепко зажмуривается, считая удары собственного слегка свихнувшегося сердца, а когда снова поднимает веки, глаза опять выглядят как вполне себе человеческие глаза: темно-карие, почти черные. Папины.
Рей…
Сын того самого знаменитого квиддичного ловца Виктора Крама не пошел по стопам отца, сделав блестящую научную карьеру. Его называли гением колдомедицины еще, когда ему едва исполнилось двадцать. По мнению той самой пресловутой магической научной общественности, никто и никогда не разбирался лучше него в болезнях драконов. (Правда, у Анни, лично знакомой с Луной Лонгботтом, были на сей счет некоторые сомнения, но она их держала при себе. Тем более, что у Луны не было медицинского диплома, а у Рея был, да еще и одного из самых престижных магических университетов Европы). Нет, чего уж там, Андрей Крам, с которым она познакомилась еще во время своей учебы во Вьетнаме, был безусловно хорош во всех смыслах… Во всех, кроме одного.
Аннабель не хочет вспоминать. Она не будет вспоминать. Она не может себе позволить вспоминать. Все просто. Она больше не наивная влюбленная девочка с широко распахнутыми глазами. Она - Мордред подери! - сама по себе крутой специалист по контактам с драконами!
Осталось только высвободить неприлично пригревшуюся руку из теплого захвата пальцев Чарли – и можно идти спасать мир. Андрей Крам? – Отлично!
- Сработаемся.
- Уверена?
- Чарли, не впадай в занудство, тебе не идет. Пойдем, покажешь мне, что у вас тут происходит.
- Тебе не понравится, - предупреждает, поднимаясь со своего стула, Чарли.
- Мне уже не нравится, - соглашается Аннабель и тоже встает. – Но что делать? Именно за этим мы сюда и приехали…
Она слегка потягивается, одергивает рубашку, поправляет висящий на широком кожаном ремне чехол с волшебной палочкой. И выходит из палатки – навстречу своим страхам. Навстречу чужой боли. Навстречу закату, что растекается расплавленным золотом по горным отрогам Сьерра-Мадре. Еще немного – и станет совсем темно. В горах темнеет быстро.
Впрочем, они успевают дойти до большого брезентового шатра, скрытого от глаз непосвященных чарами ненаходимости и даже войти в его ярко освещенное зачарованными светильниками нутро. Хотя лучше бы в нем царил полумрак. Или – полная мгла. Потому что – нет, она не готова. И никогда не будет готова. Папочки, родные! Заберите меня домой!
Ну, это так, минута слабости. Аннабель глубоко вдыхает магически очищенный воздух (иначе в шатре давно стояла бы непереносимая вонь) и храбро делает шаг вперед. Один шаг. Второй. Третий. Четвертый. Бесстрашная девочка-дракон.
Больше всего на свете после первого и самого естественного в данной ситуации желания сбежать, хочется не смотреть. Закрыть, к мерлиновой бабушке, глаза, зажмуриться – и ждать, когда кошмар исчезнет в рассветной дымке. Только он не исчезнет, сколько ни жди. И потому она держит глаза открытыми.
Посреди палатки лежит дракон. Тот самый, мексиканский пернатый. Вернее, то, что от него осталось: страшный полуразложившийся труп, проеденный почти насквозь провалами трофических язв.
Аннабель поспешно сглатывает. «Меня не вырвет! - думает она. - Только не здесь».
Что-то булькает внутри драконьего тела, слегка вздрагивает кончик покрытого когда-то радужными перьями хвоста, из приоткрытой пасти показывается и вновь исчезает длинный гибкий язык... Дракон жив. Внутри этого полуразложившегося ужаса – он жив.
Аннабель стремглав вылетает из шатра и кидается к ближайшим чахлым кустикам, где падает на колени, больно ударяясь о каменистый склон – и ее все-таки выворачивает наизнанку. Потом еще и еще, пока в желудке не остается ничего, кроме горькой желчи.
В следующее мгновение она ловит себя на том, что тупо сидит на земле, уткнувшись носом в чужое плечо, и старается не дышать.
- Ну, ну, моя хорошая… Тише…
- Чарли… - шепчет Аннабель, вцепляясь в него, как в последнюю надежду. – Ты был прав: мне не понравилось.
- Пойдем домой? – Коварный Чарли! Как будто сам не знает ответ!
- Нет.
Он помогает Аннабель подняться. Шепча Очищающее, проводит палочкой по ее испачканной одежде. Подает маггловскую влажную салфетку, пропитанную запахом алоэ, чтобы Анни могла вытереть лицо. (Знает, что Очищающие чары на коже вызывают у нее жуткую аллергию). Терпеливо ждет, когда она окончательно придет в себя.
- Вперед, - решительно говорит Аннабель и делает шаг в сторону шатра. Один из самых трудных шагов в своей жизни. Гриффиндор – во всем своем великолепии!
«Гарри бы мной гордился! ». Неизвестно почему, эта мысль как будто придает сил. «Делай, что должен, и будь, что будет! » - это девиз всей их странной семьи. Один из ее отцов убил величайшего злого волшебника столетья. Другой – вернулся с того света, чтобы быть рядом с тем, кого любит. А ей нужно только войти в шатер. И она входит.
- Храбрая девочка! – почти неслышно шепчет где-то возле правого уха вошедший следом Чарли.
Она не храбрая, нет. У нее отчетливо трясутся колени, и в горле булындается комок горькой слизи. Она хочет сбежать отсюда куда-нибудь далеко-далеко, пусть даже там нет таких сумасшедших закатов. Но завтра ей опрашивать драконов. Поэтому она должна знать все о происходящем здесь, на древней земле империи ацтеков. Потому что если не она – то кто?
Дракон все еще жив. Теперь она обращает внимание на подробности: свалявшиеся, покрытые гноем перья иногда слабо шевелятся, как будто по ним пробегает волна ветерка, хотя никакого ветра в проклятом шатре, разумеется, нет. Иногда чуть подергивается некогда синее перламутровое веко. Иногда возле больших округлых ноздрей можно заметить дрожание воздуха. Дракон все еще жив.
- И давно он так? – голос предательски ломается на последнем слове, и она крепко сжимает губы.
- Почти две недели, - буднично отвечает Чарли. Впрочем, кто-кто, а уж Аннабель отчетливо видит, каких усилий стоит ему это внешнее спокойствие. – Его нашли в позапрошлый четверг. Сначала – маленькие язвы, затем – крупнее, теперь – вот. Сама видишь.
- Лечение?
- Ни заклятия, ни зелья не действуют.
- Может, позвать Гарри и Северуса? – и тут же мысленно дает себя пинка. Дура! Какая дура! Оба они – слишком драконы, чтобы можно было безбоязненно пускать их в зону драконьей эпидемии. Нет уж, лучше она сама. В конце концов, это ее работа. А с них уже хватит походов за край. Хватит.
Чарли как будто читает ее мысли:
- Не хотелось бы. Для них здесь слишком опасно. Я бы и тебя гнал отсюда взашей, да только без контакта с драконами мы из этого дерьма, похоже, не вылезем.
- Если бы мы не были знакомы сто лет, я бы в тебя влюбилась! – Аннабель почти удается улыбнуться. В самом деле, вот чудо же, когда кто-то настолько точно считывает твои мысли!
- В кого это ты собираешься влюбиться – и почему этот кто-то не я?
Аннабель на мгновение прикрывает глаза. Мерлин! Вот только этого ей сейчас не хватало! И оборачивается к входу в шатер.
- Привет, Рей.
Глава 3. В которой происходит много всего и, в сущности, ничего особенного не происходит
- Привет, Рей.
Если бы Аннабель не была уверена, что эти слова произнесла она сама, то ни за что бы не поверила: настолько спокойно и безразлично звучит ее голос.
- Привет, красавица!
Андрей Крам совершенно не похож на своего легендарного отца, которого весь мир знает по многократно растиражированным изображениям на спортивных флагах, футболках, мантиях и прочей сувенирной продукции. Виктор Крам даже в молодости отличался основательностью и какой-то животной брутальностью, а сын… Сын был высоким, можно сказать, длинным, тощим, как сухая макаронина, брил налысо свой идеальной формы череп и умел, когда надо, улыбаться совершенно ослепительной улыбкой. И глаза… Глаза у него были… Как осколки полуденного неба. Она не могла подобрать другого сравнения, как ни старалась. Впрочем, почему – были? Они и сейчас… Только вот там, в прошлом, эти глаза смотрели на нее, словно она и была той самой альфой и омегой его бытия. Давно. Очень давно.
Подать руку. Не вздрогнуть, когда ладони касается такая знакомая сухая и горячая ладонь. Спокойно кивнув, ответить на крепкое рукопожатие.
Там, в прошлом, они договорились считать, что ничего не было. Иначе одному из них пришлось бы отказаться от работы в Корпусе. Так что – ничего не было. Только вот напряжение, повисшее между ними в магически очищенном воздухе шатра, ничего не желает знать ни о каких договоренностях. Оно такое густое, что его можно есть ложками, как мед, и такое горькое, что от него сводит скулы и перехватывает дыхание.
- Что скажешь? – переходит прямо к делу Андрей, мгновенно оставив позади проходной период приветствий и легкого флирта.
Оба смотрят сначала на дракона, потом – друг на друга. Аннабель кажется, что их взгляды звенят, пересекаясь, словно гибкие толедские клинки.
- Мне не приходилось с таким сталкиваться. Но все бывает в первый раз, - пожимает плечами Анни.
Все бывает в первые раз. Но она не будет сейчас об этом думать. Потом. Когда-нибудь.
Сзади неслышно подходит забытый за всеми этими внутренними драмами Чарли и просто кладет руку ей на плечо. Сразу становится легче дышать.
- Это не первая жертва?
- Нет.
Рей нервно потирает свои большие ладони, хрустит суставами сплетенных в замок пальцев (она ненавидит этот звук! ), тяжело вздыхает.
- Пятая. Причем всех пятерых нашли на довольно большом расстоянии друг от друга. Сама знаешь: драконы не слишком общительные существа. Они тщательно охраняют границы своих владений от чужаков и стараются свести контакты с себе подобными к минимуму. Так что мы понятия не имеем, где находится источник этой заразы.
- Остальные четверо?
- Умерли.
Рей трет виски и снова хрустит пальцами. Анни едва сдерживается, чтобы не рявкнуть на него во весь свой драконий рявк, но все-таки проглатывает негодование: она только что приехала – и то нервы ни к черту, а они здесь уже третью неделю.
В прежние времена Аннабель бы обязательно подошла сзади, приподнялась на цыпочки, обняла за плечи, коснулась губами основания шеи, там, где от нее чуть-чуть отходит промокший от пота воротничок застиранной зеленой рубашки. Когда-то давно.
- Я завтра поговорю с драконами.
- Это опасно.
Раньше он бы бешено сверкал своими невозможными глазищами, не пускал, доказывал, убеждал. Сейчас…
- Я знаю. Но за почти три недели, прошедшие с момента обнаружения первого заболевшего…
(«Трупа», - подсказывает сзади Чарли).
- … трупа, вы не смогли сделать совсем ничего. Думаю, что на вас работают лучшие магические вирусологи мира и лучшие специалисты по Темным заклятиям…
Рей кивает.
- И они до сих пор ничего не нашли. А это значит, будут еще жертвы.
- Сегодня принесли драконенка, - тихо говорит Рей и обреченно опускает свои пушистые соломенные ресницы. – Начальная стадия. Да, ты права.
Ей кажется, или пальцы Чарли на плече сжимаются чуть сильнее? Надеялся, что Рей скажет «нет»? Хитрый лис Чарли…
- Значит, завтра с утра, - кивает Крам, словно в миг отбросив все сомнения и колебания. Это качество ей всегда ужасно в нем нравилось: способность думать в первую очередь о деле, а потом уже обо всем остальном. Способность отбросить эмоции и, если надо, идти напролом. Он этим почему-то напоминал ей Гарри. Может быть, поэтому она и… - У тебя есть карта?
- Сейчас выдам, - отвечает за нее Чарли. – Пойдем, Анни.
Стараясь сохранять максимум спокойствия и не сорваться на постыдный бег, она небрежно машет Рею рукой и покидает шатер. Подальше от разлагающегося заживо дракона. Подальше от страшного призрака смерти. Подальше от страшного призрака прошлого. От Рея. Особенно – от Рея. И, кажется, от себя. Точно, от себя.
На улице – ни следа заката. Огромные мохнатые звезды висят так низко, что кажется, их можно пощекотать рукой, как лунных шмелей, если не боишься, что они вдруг ужалят. Аннабель рада темноте. В темноте не надо объяснять проницательному Чарли, почему в глазах блестит нечто, подозрительно похожее на слезы. Разумеется, она не плачет, нет! Еще чего не хватало! Просто похоже. Маленькие лунные шмели поют тихую песенку, едва подрагивая в густом теплом воздухе, своим дыханием осушая призрак дурацкой соленой влаги на ее щеках. Когда они возвращаются в палатку Чарли, от ее слабости не остается и следа: Анни собрана, доброжелательна и спокойна, и ресницы ее не дрожат.
- Вот карта, - говорит Чарли, как ни в чем не бывало. – Чай будешь?
- Кофе, если можно.
- На ночь? – кажется, он и в самом деле тревожится. – Будешь маяться бессонницей.
- Ча-а-арли! – насмешливо тянет Аннабель. – Ты становишься похож на тетю Молли.
С тетей Молли она знакома не понаслышке: все детство Аннабель та с завидным постоянством совершала набеги на драконий заповедник к одному из старших сыновей в поисках поддержки и утешения. Заодно прилетало и всем тем, кто, на свою беду, оказался в зоне действия торнадо по имени Молли Уизли. «Поймать, накормить, обогреть! » - было ее девизом. Даже если кто-то, скажем, не хотел, чтобы его ловили, кормили и грели. Пару раз и Аннабель попадалась в ловушку безудержной любви тети Молли к ближнему. И это были не самые лучшие воспоминания ее жизни. Так что она знала, о чем говорила.
- Ладно. Взрослая уже девочка, - фыркает Чарли и достает откуда-то керамическую турку.
Кофе Чарли варит совершенно обалденный. Где бы он ни жил, если в этой стране принято варить кофе, Чарли освоит местный рецепт и даже слегка усовершенствует его. Он варит кофе по-турецки, кофе по-венски, кофе по-гречески и даже кофе по-ирландски. Единственный вариант, отвергнутый им с негодованием, это кофе по-американски. Чарли уверяет, что большей бурды он не пробовал даже в маггловской придорожной кафешке для дальнобойщиков. А сегодня он варит кофе по-мексикански. По палатке плывет запах гвоздики и корицы, смешиваясь с запахами кофе и шоколада.
- И совсем чуть-чуть перца «чили», - говорит Чарли. – И никакого колдовства!
На освобожденном от бумаг краешке стола появляются разноцветные керамические мисочки с орехами, засахаренными фруктами и поломанной на неровные куски толстой плиткой местного шоколада. («Тоже с «чили», - смеется Чарли. – Здесь повсюду «чили», привыкай! ») А за кофе, по мнению Аннабель, не стыдно продать душу. Кому угодно! Тому, кто возьмет.
После кофе они погружаются в изучение карт. Чарли, словно дирижёр маггловского симфонического оркестра, взмахами своей волшебной палочки вызывает из небытия подробности рельефа, места обитания пернатых драконов, подробную схему магического поля… В какой-то момент Аннабель ловит себя на том, что давно не слышит, о чем говорит Чарли, только, словно завороженная, следит за движениями его рук над магической картой Сьерра-Мадре.
- Эй! Ребенок! Ты уже совсем спишь!
- Извини, - моргает она, прогоняя внезапное наваждение. – Смена часовых поясов и прочая хрень. Четверная - чтоб ей! - аппарация. Даже твой волшебный кофе не берет. Пора спать. Все остальное завтра, на местности.
- Пойдем, провожу, - Чарли несколькими взмахами волшебной палочки ликвидирует последствия их полуночных посиделок и выходит следом за Аннабель в ночную прохладу. - Тут недалеко, не заблудишься.
- Заблужусь? Я? – Аннабель выдает папенькину фирменную фишку с вздергиванием вверх одной брови. Чарли хихикает: должно быть, получилось похоже.
- Прости, родная. Иногда я забываю, насколько ты крута. Старческий склероз.
- Чарли! Не смешно. Ты на себя в зеркало давно смотрел?
Так, перекидываясь почти ничего не значащими фразами, они доходят до небольшой палатки Аннабель, чтобы сказать друг другу: «Спокойной ночи! » - и расстаться до утра. Почему-то Анни кажется, будто Чарли хочет добавить к их разговору что-то еще, но он просто хлопает ее по плечу – и уходит прочь. Показалось.
Ну, теперь – всё. Всё-всё. День был просто бесконечный.
Так что…
Спа-а-а-ать!
Ну да. Как будто кого-то интересует твое мнение на этот счет!
Вот скажите, люди добрые: разве это справедливо? Весь бесконечный вечер ты буквально валишься с ног, глаза закрываются сами собой, руки-ноги теряют способность к скоординированным движениям, голова – словно залита расплавленным чугуном, который угрожающе булькает внутри твоего черепа при малейшем повороте или наклоне… Но стоит тебе донести проклятую голову до вожделенной подушки – и конец. Сна ни в одном глазу. Оставшиеся до конца ночи жалкие часы ты, словно сова, таращишь в потолок палатки бессонные зрачки, не можешь приткнуть на враз ставшей жесткой и неудобной походной койке свои мослы и изо всех сил гонишь прочь навязчивые мысли, которые – экая неожиданность-то! – ни за что не желают исчезать. Тут как раз пригодилось бы Зелье сна без сновидений, да вот беда! На драконов оно не действует. И на драконов, которые прикидываются людьми, не действует тоже. Даже Северус, при всех его несомненных зельеварческих талантах, так и не смог решить эту заковыристую задачку. Гарри однажды признался, что в такие беспросветные ночи считает драконов: «Раз – дракон, два – дракон, три – дракон… сто двадцать пять драконов – это уже целое драконье стадо…» Драконы, можно сказать, почти помогли: перед рассветом Аннабель все-таки засыпает, хотя до звонка мерзкоголосого маггловского будильника осталось каких-то жалких сорок минут.
Сон… Опушка Запретного леса. Сумерки. Тот самый час, когда день еще не до конца уступил ночи, цепляясь паучьими лапками теней за верхушки деревьев, за шпили Хогвартса, за вялую щетинку осенней травы под ногами, за шорох листьев, за неожиданно-теплый вздох вечернего ветра у щеки… За чей-то неожиданно-нежный поцелуй куда-то в уголок губ.
- Ты… ты… - прерывистый шепот, руки, скользящие по плечам – вниз, к запястьям, пальцы, касающиеся груди: сначала осторожно, как будто спрашивая: «можно? », а затем – все более уверенно, заставляя тихонечко, почти ненавидя себя за эту слабость, стонать и выгибаться навстречу…
- Ты… ты… - горячий рот, прижимающийся к губам, чужой язык, осторожно проникающий внутрь, ласкающий, соблазняющий, присваивающий, нетерпеливый… Медленно разгорающийся огонек где-то в районе солнечного сплетения… Жар, растекающийся волнами по всему телу…
- Ты… ты… - словно и нет других слов на свете, словно сам мир шепчет, выдыхает, вдыхает в тебя это пронзительное «ты… ты…»
- Ты… Чудовище! Чудовище!
Глава 4. В которой небо становится ближе
Кто это так жалобно скулит? Нет, нет! Это не я! Это кто-то другой!..
«Чудовище! Чудовище! »
Чудовища не умеют плакать, на то они и чудовища. Монстры. Уроды. Выродки.
Проснись! Проснись! Проснись!
Бывают кошмары, от которых самостоятельно не очнуться ни за какие пряники мира. Можно сколько угодно твердить себе: «Это сон! Всего лишь сон! » А в ушах будет отдаваться пронзительным медным колоколом: «Чудовище! Чудовище! »
И сквозь издевательски стонущее эхо – вдруг, внезапно – такой родной, упоительно взаправдашний звук. Какая тупая сволочь, чуждая чувству прекрасного, осмелилась обозвать этот чудесный, волшебный, очаровательнейший будильничек ругательным словом «мерзкоголосый»?! Памятник – будильнику! Величиной с дом! Нет, с гору! Прямо сейчас! Одним взмахом волшебной палочки!
Аннабель стремительно взлетает с проклятой койки. Бежит от нее, словно приговоренный к поцелую дементора, в последний момент получивший полную амнистию, от серой громады Азкабана. Душ! Душ! Хвала Мерлину за магические палатки со всеми удобствами! Хотя, кажется, она сейчас и простым Агуаменти не побрезговала бы.
Ледяная вода (чем холодней, тем лучше) смывает с горячей липкой кожи остатки сна, приводит в чувство, дает возможность наконец вдохнуть полной грудью. (Покрываясь целыми стадами колючих мурашек, синея и даже слегка лиловея, лязгая от холода зубами и трясясь, как осиновый лист под промозглым осенним дождем – снова ощутить себя восхитительно-живой и до глубины души насладиться мгновением).
- Анни! Кофе будешь?
Явление Чарли под стенами палатки с дымящейся кружкой того-самого-кофе в руках равносильно явлению самого божественного Кетцалькоатля на вершине пирамиды перед толпами павших ниц смертных. Аннабель тоже готова пасть ниц и пропеть благодарственную молитву. Вот только для начала надо высушиться и хотя бы слегка согреться.
А на что нам, молодым и красивым волшебницам, Высушивающие и Согревающие чары? Вот именно.
Из палатки навстречу Чарли Аннабель выходит, намертво изгнав из своей памяти остатки кошмара, а из тела - пронзительный холод.
- Скверно выглядишь. Бессонница?
Упс!
- С чего ты взял? Спала, как младенец.
- Сразу видно, что ты никогда не имела дела с младенцами, - ухмыляется отвратительно свежий, точно классическая майская роза, Чарли. – Ночами они предпочитают пронзительно вопить, лишая сна не только себя, но и всех окружающих. Спроси хоть Поттера. А у тебя, между прочим, синяки под глазами просто неприличные.
Мордред! Какая дура! Одно название, что вроде бы существо женского пола... Вот кто бы вспомнил, что, помимо Высушивающих и Согревающих, на свете существуют еще и Косметические чары!
- Чарли! Тебе никогда не говорили, что вываливать такую правду на бедную девушку с утра пораньше – дурной тон? Девушка может и не пережить.
- Девушка может и не пережить, а ты – переживешь.
(Ну, да, оно и есть, «существо женского пола». Печаль! )
Наглый правдолюб (правдоруб! ) всовывает ей в руки ту-самую-кружку с тем-самым-кофе, и Анни с тихим стоном блаженства припадает к этому магическому эликсиру жизни.
- Только не говори, пожалуйста: «Я же предупреждал! »
- Не буду, - мирно соглашается Чарли, - хотя я и предупреждал. Завтракать будешь?
Она мотает головой, не в силах оторваться от кофе, который самым настоящим волшебством согревает изнутри ее несчастное тело и нежно-нежно разглаживает лепестки слегка пожухлой души.
- Ясно. Перед превращением ты не ешь.
Она кивает. Хорошо с Чарли! Хорошо, когда не надо ничего объяснять.
- На ужин – побольше мяса?
- И соуса «чили».
Кофе неожиданно заканчивается, но это не повод грустить: жизнь снова наполняется звуками и светом, а впереди Аннабель ждет полет.
Как давно она не выпускала на свет свою драконью ипостась! И как, оказывается, соскучилась по этой своей половинке! Хорошо Гарри и Северусу: для них дракон – всего лишь анимагическая форма, приятный бонус к тому, чтобы быть человеком. Возможность летать, без которой, при желании, вполне можно обойтись. (Или заменить полетом на той же метле, - Анни передергивает). А что делать тому, кто и человек, и дракон – в одном? Кто даже родился – драконом? Иногда Анни кажется, что это именно человек – ее анимагическая форма, и что ей надо почаще возвращаться в свое настоящее тело. Не случайно же, в конце концов, из всей их драконьей семейки только она одна может разговаривать с драконами.
Впрочем, это лирика. Сколько бы ни намекал Лион, что готов создать с ней крепкую драконью семью (драконы, как известно, однолюбы), но у нее ни разу не возникло желания согласиться. Может, тело Анни и было телом дракона, но сердце в наследство ей досталось вполне человеческое. И влюблялась она, на свою беду, только в людей. А люди… Нет, определенно, это не те мысли, которые способны помочь подняться в небо!
- Пойдем? – она возвращает Чарли пустую кружку, борясь с искушением перевернуть ее вверх дном и посмотреть, что судьба напишет на стенках коричневыми шоколадно-кофейными разводами. Когда-то Аннабель Поттер-Снейп была любимицей профессора Флоренса на Прорицаниях. Но это в прошлом. Сегодня она не верит в судьбу.
- Тебе ничего не надо взять в палатке? – Чарли ставит кружку на ближайший камень и поясняет: - Заберу на обратном пути. Может быть.
- Ничего, - улыбается Аннабель. –Omnia mea mecum porto.
Чарли не надо переводить латынь. Он улыбается в ответ:
- Тогда – вперед!
Утренний рассветный ветерок пробирается под старую мантию, щекочет обнаженное тело, игриво целует внутреннюю поверхность бедра, когда она взбирается вверх по горной тропе. Старая мантия, старые разношенные сандалии – что еще нужно дракону, собравшемуся сбросить свою человеческую шкуру? Действительно: «Все мое ношу с собой». Это вам не анимагия, когда при обратном превращении одежда и прочие ништяки остаются на месте. Это истинное обращение. Только ты – и твоя кожа. Так что и мантию, и сандалии в конце пути придется снять. Дома она и вовсе не заморачивается с одеждой (домашние привыкли и не обращают внимания, когда Анни вылетает на площадку перед шале в своем, так сказать, первозданном человеческом виде, чтобы мгновенно перекинуться в дракона), но здесь лучше отойти подальше от лагеря и скрыться от зорких глаз вездесущих туристов-магглов, для которых их палаточный лагерь всего лишь очередная стоянка ученых-археологов.
Хотя горы – это, по большей части, такое место, где достаточно просто отойти за во-о-он ту скалу, чтобы оказаться вдруг в полном одиночестве. До во-о-он той скалы, кстати, совсем недалеко – пятнадцать минут по извилистой горной тропинке. Аннабель преодолевает ее почти бегом, слыша за спиной тяжелое дыхание Чарли. «Кому-то тоже не полезно пить столько кофе! » - мелькает ехидная мысль, мелькает – и тут же пропадает, потому что, обогнув скалу, Анни вдруг отчетливо, до дрожи, понимает: пришли. На ее взгляд, местным горам не хватает высоты и величия Карпат, на их вершинах почти не видно снега, а на склонах – слишком много зелени, но этот кусок Сьерра-Мадре именно такой, какой требуется для быстрого и комфортного превращения. Скала, площадка перед ней, обрывающаяся вниз самой настоящей пропастью, на дне которой бурлит горная река, а впереди – весь простор утреннего небосвода.
- Вещи здесь оставишь? - спрашивает Чарли. – Или мне забрать?
Он в курсе особенностей ее превращения, хотя никогда и не присутствовал лично, все-таки это шоу всегда шло под грифом «Только для своих».
- Оставь, кому нужно мое тряпье! – смеется она. Перед превращением ее захлестывает какая-то совершенно безудержная, буйная радость, рвущаяся наружу звенящим тысячами серебряных колокольчиков смехом, огнем сияющих глаз, легкими, почти незаметными искорками на коже. Иногда Аннабель кажется, что в такие минуты она могла бы взлететь даже без помощи крыльев. – Мне ведь еще обратно придется идти. Не голой же в самом деле!
- Я бы не отказался взглянуть, - хмыкает Чарли, которому тоже передается ее хулиганское настроение. – Встретить?
- Что я тебе, звезда местного стриптиза? Обойдешься!
Она делает шаг к скале и тянет завязки мантии, потому что ждать больше нет ни человеческих, ни драконьих сил. Внезапно какой-то случайный идиотский камешек выворачивается из-под ноги и летит в пропасть, а она сама едва не летит следом, вовремя остановленная твердой рукой Чарли. Аннабель хочет привычно стряхнуть со своего локтя чужую руку и рявкнуть, что не нуждается ни в чьей опеке, но в это время ловит его взгляд – прямой и какой-то тяжелый – глаза в глаза - и забывает, что хотела сказать.
- Просто звезда, - непонятно роняет Чарли без тени улыбки и убирает руку.
Что-то в его словах царапает душу непониманием, но ей совсем не хочется сейчас ничего выяснять – небо поет в ее крови, дракон просится в полет. Она обещает себе разобраться со всем этим когда-нибудь после, потом, когда все закончится, и говорит:
- Иди.
Он кивает:
- До вечера.
И скрывается за скалой.
В мгновение ока мантия оказывается сброшенной на землю, рядом с ней валяются сандалии, а Аннабель делает вперед всего один шаг – и отпускает себя на свободу. Ей не нужно падать в пропасть, ей не нужно ломать себя, чтобы родиться вновь: тот, кто пришел в этот мир драконом, всегда найдет свое небо – стоит только захотеть. И вот уже на каменной площадке возле скалы, где только что стояла худенькая темноволосая девушка, расправляет черные крылья изящный золотой дракон, чтобы через пару ударов сердца сорваться в полет – легко и естественно, на зависть бескрылому человеку, в восхищенном безмолвии замершему с другой стороны скалы.
Небо! Небо! В первые мгновения Анни забывает, зачем она здесь. Она не помнит ни о Чарли, ни об умирающих драконах. Она знать не знает, кто такой Рей и как зовут ее саму. Она наслаждается упругой свежестью ветра, дрожанием неба под крылом и тем абсолютным ощущением свободы, что возносит ее все выше и выше в разряженный утренний воздух, навстречу рыжему лохматому солнцу. В горах солнце врывается в небо, словно пущенный чьей-то умелой рукой квоффл, норовя ослепить тебя, лишить возможности ориентироваться в бескрайней воздушной бездне, вышибить из седла. Только драконы и орлы могут смотреть на солнце, не закрывая глаз. Анни мысленно показывает светилу язык: «Врешь, не возьмешь! », закладывает лихой вираж, кувыркается, точно глупый драконенок-первогодка, несолидно вопит во все свое драконье горло. Кажется, где-то внизу от этих воплей происходит небольшой обвал, но ей плевать! Она больше не человек, она – золотой дракон. Хорошо, что эти бедные горы никогда не узнают, что бывает, когда таким же вот образом слетают с катушек Гарри и Северус! Тогда снежные лавины в горах становятся на какое-то время вполне обыденным явлением, а мирные йети в ужасе прячутся по своим пещерам. Иногда Анни своим родителям попросту завидует: здорово, должно быть, вот так сходить с ума вместе с тем, кого любишь!
Легкая грусть сожаления о том, чего не будет никогда, приглушает сумасшедший хмель небесной эйфории заставляя вспомнить о цели сегодняшнего полета и отправиться на поиски местных драконов. Аннабель любит знакомиться с драконами, обитающими в других странах. Жизнь в заповеднике, где всякой твари было не только что по паре, а порой и в гораздо больших количествах, приучила ее не бояться внешних или магических отличий своих крылатых собратьев. Как некоторые люди, путешествуя по дальним странам, прежде всего стремятся познакомиться с другими людьми, а не с музеями и археологическими редкостями, чтобы понять, чем тут живут и дышат, так и Аннабель в каждом уголке мира, куда ее забрасывали судьба и беспокойный характер, старалась встретиться с представителями местной драконьей популяции. Кто-то шел на контакт легко, кого-то приходилось долго и упорно обхаживать: делиться добычей на охоте, подсовывать столь любимые драконьим племенем драгоценные камни, привезенные в качестве сувениров, рассказывать сказки ночи напролет, точно какая-нибудь чешуйчатая Шахерезада. Вот кто бы мог подумать, что драконы обожают сказки! Даже несмотря на то, что в драконьем языке попросту нет слов. Никаких слов. Драконы общаются мыслеобразами. Любой, даже самый примитивный человек формулирует свои мысли словами и предложениями. Драконы же создают картинку. Красота и объем этой картинки зависит от уровня интеллекта каждого конкретного дракона и развитости его воображения. С воображением у Анни всегда было все в порядке. (Ну, и с интеллектом, по свидетельствам очевидцев тоже… недурно). Так что, сказки-не сказки, а огромную библиотеку маггловских книг, собранную родителями, она с удовольствием пустила в дело, «рассказывая сказки» драконам. Кстати, и маггловский кинематограф сыграл свою роль: теперь Аннабель управлялась со всякими разными спецэффектами не хуже Питера Джексона.
Но бывает время рассказывать сказки, а бывает – копаться в грустной (и даже гнусной) реальности. Она посылает в окружающее пространство картинку-мыслеобраз себя самой, летящей над этими горами. Очень аккуратно, очень вежливо. «Тук-тук, я здесь. Хозяева, вы дома? » На север, на северо-северо-восток, на северо-восток и дальше, пока не замыкается круг. Теперь все обитающие поблизости драконы в курсе, что к ним заявился незнакомец. Точнее, незнакомка. Драконы отлично чувствуют всякие нюансы и тонкости ментальной магии. Если в округе есть кто-то из представителей местного клана, он откликнется.
Ух ты! Достаточно быстро! В голове возникает картинка: она сама, летящая где-то близко к линии горизонта. Ничего! Для дракона это не расстояние! Теперь определиться на местности: откуда пришла картинка?
Ага, как раз справа от встающего солнца. Значит, нам туда. Мыслеобраз: «Лечу к вам? » С осторожной вопросительной интонацией. «Лети», - вполне доброжелательно. (Картинка: встреча в воздухе двух драконов: золотого и радужного пернатого с крыльями, покрытыми перьями птицы кетцаль. Пернатый дракон – совсем еще молодой, можно сказать, подросток. Любопытный, как все подростки). Ну, что ж! Поговорим!
И она устремляется к горизонту. Горизонт, он, как и небо – совсем близко.
Глава 5. В которой пьют мескаль
У молодого дракона, чье имя, записанное на человеческом языке, можно было бы условно перевести как «Маленькая радуга», оказалась довольно большая, по драконьим меркам, семья: вместе с ним в пещере обитают папа и мама, а за ближайшей вершиной - сестра со своим спутником. Им-то после длительного общения и передают Аннабель, точно эстафетную палочку на маггловских спортивных состязаниях. Собственно, этим предметом она себя и чувствует к концу бесконечного дня: палочкой, деревяшкой, поленом. Летающим поленом. Но это лишь вопрос времени. Полено летать не должно. На то, чтобы дотянуть до площадки, где еще утром она оставила вещи, уходят последние силы.
Даже хваленое драконье зрение не помогает отличить один крошечный участок ничем не примечательной скалы от другого точно такого же в полной темноте. Но возле этой скалы горит костер. Самый обыкновенный, ни капли не магический костер. (С десяток тонких веточек, пара-тройка сухих пучков травы, одна палка потолще…) Уже почти ничего не соображая, она летит на свет, потому что точно знает, кто подбрасывает веточки в этот костер. И будет подбрасывать, если придется, до самого утра. «А я ведь сказала, что встречать не надо!.. » - очень трудно сердиться, когда ты летишь на свет, зажженный для тебя в ночи. Практически невозможно.
Грузно, как летающий бегемот, она плюхается на камень, судорожно бьет крыльями, чуть не смахивая Чарли вместе с его костром в пропасть, едва не впечатывается головой в скалу и почти мгновенно начинает превращаться, справедливо рассудив, что о приличиях подумает как-нибудь в другой раз. Скажем, завтра. Почему-то обратное превращение всегда проходит более болезненно (а, может, на этот раз дело еще и в абсолютном упадке сил): золотое драконье тело выгибается дугой, мышцы сводят волны жесточайших судорог, шкура, в буквальном смысле слова, выворачивается наизнанку, крылья с отвратительным хрустом втягиваются куда-то в спину и, кажется, отовсюду стекает липкая жидкость… Красота! А вы, сударь, думали, девица стесняется своей несравненной наготы?
Ну… Нагота тоже в наличии. Облитая той самой липкой гадостью гораздо более, чем светом луны.
- Агуаменти!
Спасибо, Чарли! Большое человеческое спасибо! Вот без всякой иронии.
Полотенце! Точнее, огромная махровая простыня, явно трансфигурированная из чего-то попроще, но теплая и – Мерлин и Кетцалькоатль! – абсолютно сухая!
Закутавшись в эту чудную простыню от макушки до пяток, Аннабель обходит вставшего ей на встречу Чарли и какое-то время пристально изучает его спину. Даже отводит с этой самой спины рыжие, запылившиеся за день волосы. Ну, ничего особенного. Спина как спина. Рубашка с пятнами пота.
- Эй, ты чего?
- Да вот, - хриплым после превращения голосом задумчиво тянет Анни. – Смотрю: не прорезались ли у тебя случайно крылья…
- Такое древнее драконье проклятье? Типа, кто подсмотрит за твоим превращением, сам превратится в дракона?
- Да нет, в ангела… Спасибо.
Быстрым, почти неуловимым движением она целует Чарли в скулу, куда-то возле уха и, улыбаясь, заглядывает ему в глаза. Днем, при солнечном свете, они ярко-голубые, а сейчас – серо-синие, цвета предгрозового неба, в котором пляшут то ли первые всполохи молний, то ли последние язычки догорающего огня.
- Я не ангел, - почему-то тоже хрипло говорит Чарли и протягивает ей сверток: - Переоденешься?
- Переоденусь, - кивает Аннабель. – Только ты не подглядывай.
Он демонстративно зажмуривает глаза:
- Не буду. Хотя… Вот чего я там не видел?
Вопрос риторический. Вряд ли он произносил свое историческое «Агуаменти» отвернувшись в сторону.
- Ну… Вдруг чего-нибудь да не видел!
Она в мгновение ока натягивает на уже высохшее тело мантию и засовывает ноги в сандалии. И снова стремительно целует зажмурившегося Чарли – на этот раз в плотно сомкнутые губы. Ну, сошла девушка совсем чуть-чуть с ума! Кому какое дело! Губы у Чарли… По правде сказать, она не поняла. Повторить?..
- Стоп! – сильная мужская рука решительно удерживает ее за плечо на безопасном расстоянии. – Что ты делаешь, по-твоему?
- А что не так?
Даже в неверном слабом свете догорающего костра видно, как лицо Чарли заливает жаркая волна краски: от шеи – и выше.
- Не играй со мной, девочка.
- Я не… - она выворачивается из-под его ладони. Что «не»? Действительно, не играешь? Или это просто усталость и одиночество поют в твоих венах? Не играй с ним, Аннабель! Он этого не заслужил.
Как будто выплевывая изо рта противный крупный солоноватый песок:
- Прости.
- Забыто.
Он распинывает уже едва тлеющие угольки по всей площадке, зажигает на конце своей волшебной палочки «Люмос» и, не глядя на нее, бросает:
- Пойдем?
По дороге домой она во всех подробностях излагает результаты сегодняшних поисков в собственном вольном переводе с драконьего на человеческий. В сущности, ничего особо интересного, кроме того, что район поиска местности, откуда начала свое распространение неизвестная зараза, начинает потихоньку локализовываться. Аннабель выяснила места проживания первых жертв, поговорила с знавшими их драконами. Завтра будут еще встречи, еще разговоры. Драконий язык, в отличие от человеческого, неспешен: повелителям неба некуда торопиться. Они живут мгновеньем, помноженным на вечность. Что такое время для тех, кто пришел со звезд? И понятие «быстро скажи самое главное» в их мыслеречи отсутствует начисто.
- Я тебе на карте все нарисую завтра. С утра… Ладно?
- Устала?
Выслушавший новости Чарли выглядит слегка разочарованным (ждал, что она за день найдет то, что они ищут уже почти три недели? ), но сильно подобревшим (оценил моральные затраты молодого организма на сбор этих жалких крупиц? ). Ей хочется, как в детстве, попроситься на ручки к доброму дяде Чарли, но после сегодняшней выходки… Сама себе злобный лепрекон. Приходится плестись, как старый больной фестрал, скрипя суставами и бряцая костями на колдобинах и особо крутых поворотах проклятой тропинки.
- Все, дошли. Держись.
И правда. Вот и ее палатка. И кружка, оставленная утром на камне возле палатки. Кто перевернул эту кружку из-под кофе вверх дном? – Она сама? Чарли? Не вспомнить. Протянуть руку… (Не делай этого, Аннабель! Не делай! )
Взглянуть.
Уронить кружку на камни. Расколотив на несколько крупных и множество мелких осколков.
- Извини. Какая-то я сегодня… неловкая. Устала… «Эванеско! »
Чарли кажется несколько обалдевшим от ее последнего действия. Конечно, когда на свете существует «Репаро», «Эванеско» становится слишком радикальным средством борьбы с разбитыми кружками. Бедная кружка! И бедный Чарли!
- Ничего страшного. Как я понимаю, совместный ужин отменяется?
- Знаешь… - она улыбается из последних сил слегка подрагивающими губами. «Эванеско» было лишним. Определенно. – Я, пожалуй, обойдусь. У меня что-то такое было с собой вроде походного пайка… Разогрею – и баиньки. Прости, ладно?
- Не вопрос! Зайти за тобой завтра?
- И кофе! Побольше кофе…
Легко, как когда-то давно, в ее детстве, он проводит указательным пальцем по ее усталому лицу: через лоб – вниз, до кончика носа – по полуоткрытым губам - приподнимает упрямый маленький подбородок, заставляя взглянуть в глаза. Только теперь давний, знакомый жест выглядит совсем по-другому. Или это только так кажется?
- Держись, ребенок! Все пройдет.
Остается только поверить. У нее есть на это целая ночь.
- Спасибо, что дождался меня сегодня, Чарли.
- Всегда пожалуйста. Обращайтесь!
Он улыбается одними глазами и, не прощаясь, уходит прочь. А она ныряет в свою пустую и темную палатку. Впрочем, зажечь свет – дело трех секунд и одного взмаха волшебной палочки (которую она предусмотрительно – умничка золотая! - оставила, уходя утром, возле самого входа). С пустотой сложнее. Если вдуматься, пустота – понятие трансцендентное. Кто скажет, где сердце пустоты? Внутри или вокруг нас? И почему сквозь эту пустоту так отчетливо проступают, коричневыми разводами на белоснежной эмалевой поверхности разбитой кофейной кружки, две руны: «гебо» и «хагалаз»? У Аннабель не очень хорошо с рунами, гораздо хуже, чем с предсказаниями, но эти две знает даже она. И, может статься, лучше бы ей не знать. Ибо вещее драконье сердце подсказывает, что это и есть две вечные стихии: созидание и разрушение, сближение и расставание, а еще точнее - любовь и смерть. («Или все-таки «путь к свободе»? » - звучит у нее в голове глуховатый старческий голос профессора Хёгберг, преподавательницы Древних Рун). «Смерть… смерть… смерть…» - колотится под сердцем. Смерть родителей? Смерть любимого? («У меня нет любимого! ») Освобождение от земных оков? Слишком много для одного дня. Слишком много.
Хочется домой. Хочется сесть у огня, положив голову на колени к Северусу и чувствовать его осторожные поглаживания по волосам… И чтобы рядом, обнимая за плечи, примостился Гарри и говорил, что все будет хорошо… А за окном пускай поет колыбельные вьюга… Когда рядом те, кого ты любишь, а комната наполнена теплом камина, вьюга – это совсем не страшно…
- Анни, ты спишь?
Не сплю. Кажется, она произносит это про себя, потому что за пологом входа воцаряется выжидательная тишина.
Наверх! Все наверх! Ау, Анни! Всплываем!
- Я не сплю, Чарли. Входи.
Потереть веки, пригладить пятерней короткие встрепанные пряди, запрокинуть назад голову, хрустнув шейными позвонками.
Чарли топчется у входа с кастрюлькой в руках. Боится потревожить одиночество? Умница-Чарли. Только этой твари, одиночеству, ничего не страшно. Ни присутствие другого человека, ни запах, щекочущий ноздри… Стоп! Запах! О Мерлин и все его присные! Жареное на углях мясо! (Говядина, щедро сдобренная местными специями и – поварешка Морганы! – перцем «чили»…) Одиночество исчезает, подобно полтергейсту, с громким обиженным хлопком, прихватив с собой страхи и предчувствия, оставив только несколько неприличное, но очень выразительное урчание голодного желудка.
- Я не вовремя?
- Чарли! Заткнись, пожалуйста – и немедленно накрывай на стол! Иначе я не удержусь – и снова тебя поцелую.
- Звучит довольно зловеще… - Чарли улыбается. А она боялась, что навсегда отбила у него желание улыбаться в ее присутствии!
Чарли Уизли – самый настоящий волшебник. Великий волшебник. Стол он накрывает в четыре взмаха волшебной палочки. (А Великий Мерлин, глядя на это, завистливо вздыхает в сторонке). Истекающие соком куски слегка обжаренного мяса (Чарли знает, как угодить девушке, если она еще и дракон! ), крупно, словно мачете, порубленные овощи, зелень, своим запахом вышибающая дух и вызывающая совершенно неконтролируемые потоки слюней, местные лепешки, тортильи и странная бутылка с чем-то, по цвету напоминающим не слишком крепко заваренный чай.
- Мескаль, - поясняет Чарли, наливая жидкость в трансфигурированные из обычных кружек стаканы. – Старший брат текилы. Очень неплохо снимает стресс и заменяет Зелье сна без сновидений. Главное – не злоупотреблять.
- Лично я намерена злоупотребить, - честно предупреждает Аннабель, усаживаясь напротив своего нежданного спасителя за крохотный столик, рассчитанный на одного.
- Имей ввиду: мескаль - сильно могучее пойло. Это тебе не «виски». Особенно выдержанный мескаль. Ну, что? Можно прогнуться с лимоном и солью. Лично я предпочитаю то, что называется «рапидо».
Аннабель впивается зубами в кусок мяса, полностью игнорируя наличие на столе ножа и вилки, и урчит:
- «Рапидо»…
Выходит что-то похожее на «вапито», но Чарли понимает. (Почему это Чарли настолько ВСЁ понимает? - вот вопрос вопросов! ) Откуда-то извлекается пластиковая маггловская бутылка с тоником (на два пальца мескаля – на два пальца тоника).
- Теперь делаем так… - Чарли накрывает ее перепачканной в мясном соке ладонью стакан с коктейлем, приподнимает его и довольно ощутимо бьет посудиной по столу. В золотистой жидкости взвивается к поверхности рой веселых шебутных пузырьков, на которые Анни взирает словно ребенок на свою первую рождественскую елку.
- Пей! – велит Чарли, проделывая то же самое со своим стаканом. – «Рапидо» означает «быстро».
Быстро – это по ней! А потом – еще быстрее. А потом – еще. «Рапидо»! Чудесный напиток – мескаль!
Усталость отступает под натиском бегущих по жилам золотистых пузырьков. Мясо благостной тяжестью утрамбовывается в животе, «чили» опаляет божественным огнем, а свежие овощи и травы дарят ощущение солнца и лета. Чарли смотрит в упор знакомыми до боли глазами, от которых разбегаются тонкие лучики морщин. Время застыло, словно под взглядом василиска – и хочется петь священные ацтекские песни, отбивая ритм босыми ногами.
Только ни он, ни она не знают священных ацтекских песен, а знают совсем другие, те, что всю жизнь пели вместе у ночных костров: про драконью эскадрилью, про драконьи сны, про совместный полет, про птенцов, выпавших из гнезда…
Она и сама не замечает, как непреодолимая первобытная магия мескаля и лунной ночи вздергивает ее с походного стула и ведет навстречу мужчине с рыжими волосами, наплевав на запреты и обеты, на все правильные слова и мысли – ведет неумолимо и просто – в распахнутые объятия, к горячим и жадным губам, к широкой груди, в которой шаманским тамтамом стучит чужое сердце, внезапно ставшее родным и близким, так же, как и весь этот человек, прижимающий ее к себе, словно самое бесценное сокровище мира.
- Чарли! – выдыхает она в его рот.
«Чарли! » - выписывают ее пальцы на его спине.
«Чарли! » - поет ее тело, словно стараясь вплавиться к нему под кожу.
«Чарли! » - шепчет ночь на все свои тайные голоса.
«Моя! » - доносится в ответ, словно рокот прибоя. – «Моя! Никому не отдам».
Чарли тоже умеет разговаривать руками: они чертят на ее теле понятные только двоим руны, ласкают, гладят, сжимают, проникают под мантию, словно желая присвоить, сделать своим это чудесное, гибкое золотое тело.
Золотое?!
Она отскакивает с шипением, точно молодой ягуар, случайно ступивший лапой на непогасшие угли.
Дура! Какая дура!
- Анни, девочка моя родная, что случилось?
Одергивает мантию, стремительно отшатывается в дальний угол палатки, укутанный тенями. Сливается с ними, просто становится одной из них. Бросает тихо, но властно:
- Уходи!
Он не понимает. (Больно… Как же больно! )
Пытается шагнуть следом:
- Что с тобой?
- Уходи. Это… было ошибкой.
- Нет! – Чарли шепчет, а кажется, что кричит. И ее глупое сердце кричит вместе с ним: «Нет! » - только кому оно сдалось, ее сердце?
- Ошибкой, Чарли. Ты… и сам поймешь, когда немного выветрится мескаль. Нам не надо было столько пить.
- Анни!
- Тс-с-с! –она прижимает палец к губам, пристально смотрит на него, маленькая взъерошенная Королева Теней, мысленно умоляя: «Пойми! Пожалуйста, пойми! »
И он понимает. Мы ведь говорим о Чарли, разве нет?
- Как скажешь.
С ее души падает камень величиной с гору Ситлалте́ петль.
- Спасибо за… ужин.
Она на самом деле это сказала? Ну… Терять все равно уже нечего.
- На здоровье. Увидимся завтра.
- Увидимся.
- Чарли, я…
- Спокойной ночи, Аннабель, - говорит Чарли и уходит. На самом деле покидает палатку – и вопреки всем законам здравого смысла, в палатке сразу становится тесно, темно и душно, как будто, уходя, он унес с собой воздух и свет. Зато оставил покой. Ты рада, девушка-дракон? Скажи честно: ты рада? Ты ведь так ценишь свой проклятый покой!
Тени опускаются ей на руки, запрокинутое в беззвучном крике лицо и плечи, точно омерзительные мохнатые ночные мотыльки…
Глава 6. В которой огонь все-таки горит
Ночь проходит, как обещано: без каких-либо кошмаров, да и вообще без снов. Утро, которое, по определению, добрым быть не может, вплывает в палатку самым лучшим в мире запахом свежесваренного кофе. Когда, едва почистив зубы и умывшись, всклокоченная со сна Аннабель в старой мантии на голое тело выползает из палатки, кружка с кофе стоит все на том же камне, укрытая чарами стазиса, а Чарли нигде нет. Видимо, даже его мужество и врожденное бесстрашие могут дать сбой. При определенных обстоятельствах. Если бы Аннабель была способна испытать стыд еще более жгучий, чем уже испытанный ею вчера, она бы закрылась в своей палатке, подобно герою ахейцев Ахиллу, и никогда больше не покидала ее пределов. Но время каяться и посыпать голову пеплом, определенно, может подождать, а вот время собирать информацию… Анни выпивает кофе, споласкивает кружку при помощи «Агуаменти» и начинает подниматься в гору по все той же вчерашней тропе. Только сегодня сзади не слышно чужого дыхания, и это почему-то кажется ужасно неправильным. И тропа становится в два раза длиннее. Но это, разумеется, игры разбушевавшегося подсознания, на которые у нее попросту нет времени. «Если делаешь дело, делай его хорошо», - одна из главных заповедей их семьи. А на сегодня у нее намечено самое настоящее дело.
Когда в небо взлетает золотой дракон, у него нет ни угрызений совести, ни сожалений, ни тоски: у него есть цель. А всякие пустяки вроде разбитого сердца… За этим – к людям. Люди могут позволить себе быть слабыми.
День пролетает практически незаметно: встречи, поиски новой информации, снова встречи… День пролетает почти незаметно, только к концу отзываясь усталостью в крыльях и холодом в душе. И, как ни странно, жуткой головной болью. Раньше Анни думала, что у драконов не может болеть голова. Оказывается, она ошибалась. Почти ничего не видя перед собой, она начинает снижаться в поисках той самой скалы, у которой остались сложенными вещи: старая потрепанная мантия, сандалии из трех кожаных ремешков и волшебная палочка, которую она все-таки взяла нынче с собой, не надеясь на помощь со стороны. Скала… Возле нее снова горит огонь. Золотой дракон видит издалека заполошное трепыхание пламени под порывами внезапно поднявшегося после заката ветра, и летит на свет, забывая о боли, о ноющих от перенапряжения мышцах, об усталости и опустошении, летит, потому что там, у костра… Там никого нет. Просто костер.
Конечно, кто-то зажег его, чтобы Аннабель не плутала в ночи. (Хотя к этому моменту она уже изучила окрестные горы настолько хорошо, что может найти приметную каменюгу даже в кромешной тьме - магический радар не обманешь! ) Вот только грустно, что человек, зажегший огонь, не стал дожидаться окончания драконьего полета. Ожидаемо. Но грустно. У нее есть волшебная палочка, «Агуаменти», заботливо сложенная рядом с одеждой махровая простыня, которая совсем чуть-чуть, едва уловимо пахнет Чарли, мантия и сандалии – путь домой будет легок. А «Люмос» можно зажечь и самой.
Аннабель спускается вниз по горной тропинке, которую ее ноги успели затвердить наизусть, и думает только об одном: боль, сжимающая раскаленными ладонями виски и глухо ворочающаяся справа под черепом – такая ерунда, по сравнению с той тварью, что медленно-медленно вонзает свои ядовитые клыки в условно-живое сердце.
«Хочу домой, - думает Анни. – Домой, в свою палатку. И пусть будет магически-подогретый ужин из походного пайка. А потом - душ. А потом – сон. И я согласна даже на кошмары…»
Домой. Она почти доходит до палатки и все-таки поворачивает в противоположную сторону. Что делать! Случаются в жизни ситуации, когда даже кошмары могут оказаться недостижимой мечтой. Потому что есть на свете такая штука – долг. А долг никогда не водит нас легкими путями.
Вот и сейчас: меньше всего на свете ей хочется приближаться к палатке начальника экспедиции и входить внутрь. Но она входит.
- Добрый вечер, Чарли.
Он сидит за столом, намертво заваленном всяческими бумагами, и что-то пишет. Ей хочется замереть у входа и просто стоять, глядя на медленные и плавные движения правой руки, сжимающей перо в сильных пальцах с коротко подстриженными ногтями. (Никогда в жизни она не обращала внимания на ногти на руках мужчины. Мерлин! Да что ж это такое!.. )
- Аннабель? – быстрый взгляд из-под выбившихся рыжих прядей, быстрое движение кончика пера по обветренным губам в попытке ухватить ускользающую фразу, быстрый шаг из-за стола и движение навстречу, безжалостно оборванное в самом начале. – Почему не к себе? Устала ведь, наверно? Я тебе там ужин оставил.
Ужин… Она на миг опускает ресницы. Чарли!
- Спасибо за ужин. Приду – съем. А сейчас нам надо поговорить.
Фраза получается ужасно двусмысленная, это отлично понимают оба: Чарли вопросительно дергает уголком рта, а Аннабель поспешно добавляет:
- Второй день с отчетом тяну. Тебе же нужны результаты работы с местным населением?
- Еще бы! Присаживайся.
Чарли вежливо пододвигает стул (сколько она с ним ни ругалась по поводу этих джентльменских замашек – никакого толку), а сам усаживается напротив, отгородившись от нее надежным массивом стола и россыпью бумаг.
- Рассказывай.
И она рассказывает. Долго и подробно. В начале – день первый, затем – второй. Затем – собственные выводы.
- Я думаю, это был какой-то гнусный магический артефакт из достаточно давнего прошлого с навешанными на него защитными чарами. Артефакт потревожили, защитные чары спали. Вот мы и имеем то, что имеем. Почему именно драконы попали под раздачу, пока не понятно. Разве что артефакт имел какое-то отношение к культу Кетцалькоатля или его присных. Предполагаемое место расположения артефакта – где-то здесь, - на карте, пододвинутой Чарли, она обводит пером неправильной формы овал где-то в шести десятках миль к северо-северо-западу от их лагеря. Местность ничем особенным не примечательна: горы, горы и горы. Все как и везде. Несколько небольших, но глубоких озер. Разветвленная система пещер и подземных тоннелей. – Завтра скажу точнее. Там еще остались выжившие. Поболтаю.
- Анни, не делай этого.
Она улыбается, как можно более беззаботно, стараясь не вжимать в пульсирующий от боли висок подушечки пальцев (почему-то ей кажется, что это немного успокаивает проклятую мигрень), но не стоит сейчас давать Чарли повод для лишнего беспокойства. Потому что он и так уже достаточно встревожен.
- Ты же знаешь, что я все равно полечу. Пока мы не найдем проклятый артефакт, драконы будут умирать.
- Мы подключим магов-поисковиков. Существует куча специальных заклинаний, в конце концов.
- И они будут искать еще месяц, пока в округе не останется ни одного дракона.
- Я твой начальник и могу тебе запретить. – Кажется, Чарли настроен смертельно-серьезно. Никогда в жизни она не слышала у него такого непреклонного тона. Ха! Только и он, кажется, подзабыл про фирменное упрямство, доставшееся ей разом и от Поттеров, и от Снейпов. Зелье что надо! Убойная смесь.
- Я все равно полечу. Знаешь ведь, что благоразумный начальник никогда не отдает невыполнимых приказов.
- Меньше всего сейчас я склонен быть благоразумным! – почти выкрикивает разозленный ее упрямством Чарли, перегибаясь через стол и бумажные баррикады и, кажется, прикидывая, не приложить ли бунтарку старым добрым «ступефаем» и не отправить ли в таком виде посылкой к любящим родителям. А его рассерженное лицо оказывается вдруг близко-близко. На расстоянии поцелуя. И решительные складки возле губ… И потемневшие голубые глаза… И ставшие почти черными веснушки… Мордред и мать его Моргана! У нее больше нет сил.
Губы встречаются так просто, как будто никогда и не прерывали поцелуя. Как створки одной раковины. Как крылья одной птицы. Прости меня, Чарли! Я всего лишь глупая, слабая человеческая женщина. Только с тобой я могу забыть про кромешную несправедливость окружающего мира. Только с тобой я могу быть самой собою. Ты…
Он отталкивает ее. Нет, не так: очень аккуратно берет за плечи двумя руками и отодвигает от себя, отдирает, как ядовитый плющ, решительно усаживает на прежнее место и сам садиться на свой стул, полуприкрыв глаза.
- Запрещенный прием, Анни, - говорит он. – Не честный.
- Я знаю, - улыбается она, чтобы не заплакать. – Но ты очень громко кричал, а у меня от усталости просто раскалывается голова.
Если он сам ничего не понял, то она не будет ему объяснять… Ничего не будет объяснять.
Чарли стискивает зубы. От обиды? От бессилия? Прости.
- Даю тебе только один день на подвиги. Завтра. А дальше начну применять суровые репрессивные меры.
«Боюсь! Уже боюсь! » (Неожиданно-фривольная мысль: «Привяжи меня к своей постели, кэп, и никуда не выпускай! » Картинка получается настолько яркой, что Аннабель сглатывает). Чарли подозрительно щурит глаза, и она тут же навешивает на физиономию выражение полнейшей невинности. Завтра – это целая вечность.
Устало поводит плечами, за которыми вместо привычного груза крыльев непривычной легкостью ощущается пустота, потирает ноющую шею, массирует веки.
- Устала?
Заботливый. Шел бы ты со своей заботой…
- Как последняя сволочь.
Аннабель идет к выходу и у порога оборачивается:
- Спасибо за костер. И за полотенце.
- На здоровье. Обращайся, если что.
Когтистая тварь за грудиной снова вонзает в сердце отравленные клыки.
- Непременно.
Главное, уходя - не оборачиваться. Тогда не будет видно текущих по пыльным щекам слез. Подозрительно блестящих глаз. Беспомощно закушенной нижней губы.
- Анни!
Она все-таки смотрит назад. Ошибка! Какая глупая ошибка!
- Что?
- Спокойной ночи.
…Ночью приходит гроза. Вспышки молний вспахивают чернозем небосвода, небесные волы тащат с грохотом тяжелый плуг, а хмельные от священного напитка мескаль ацтекские боги бьют в свои расписные барабаны и хохочут во все горло, вынимая из чьей-то распластанной груди окровавленное трепещущее сердце и кидая его на каменный алтарь.
Утром она понимает, что впервые в жизни безобразно проспала. Земля и камни пахнут дождем, небо отливает какой-то совершенно первозданной эмалевой синевой, а кружка кофе обнаруживается на своем привычном месте возле палатки. Голова почти не болит (за что Аннабель ей искренне благодарна, потому что вчера даже зельям Северуса оказалось не под силу прогнать проклятую мигрень), а жизнь кажется гораздо более сносной штукой, чем накануне.
«Даю тебе только один день…»
Ох! ЦЕЛЫЙ день. Драконы не очень-то верят в постоянство времени. Иногда день – это целая вечность.
Небо принимает ее в свои ласковые объятия, качает в восходящих от гор потоках теплого воздуха, щекочет ноздри внезапным запахом цветущей где-то далеко внизу ванили. И падали. А она уже успела подзабыть о конечной цели своего полета! Разнежилась, позволила себе быть просто драконом. Вон, там, внизу – просто дракон. Видишь? Как насчет посмотреть поближе?
Это первый мертвый дракон, на которого она натыкается во время своих поисков. До этого были страх, смутные догадки, темные слухи о заболевших и умерших – что-то вроде местных легенд и преданий, отличающихся от традиционного фольклора разве что относительной современностью материала. А вот то, что сейчас лежит внизу, материал – современнее некуда. Судя по всему, пернатый змей умер всего несколько дней назад. Если только умер… Анни чувствует рвотный позыв, вспоминая свое первое столкновение с жертвой драконьей чумы. Ну, наверное, стоит проверить. Придется спускаться.
И она, разумеется, спускается. (А куда тут денешься? ) Чтобы почти с облегчением констатировать: дракон воистину мертв. Над разлагающимся на глазах телом не кружат вечные падальщики грифы, в провалах гниющей плоти не копошатся трупные черви, и мухи не водят над мертвым драконом своих бесконечных хороводов, как черные злые мысли. Но дракон воистину мертв. И мертв не первый день. Осознав это, Аннабель облегченно вздыхает. Любое небытие лучше ужаса, с которым она соприкоснулась тогда, в шатре. Даже такое окончательное, безмолвное небытие. Как будто сама природа отказывается признать своим то, что осталось от некогда могучего и сильного зверя. Еще какая-нибудь неделя-другая, и все, что сейчас внушает ужас, рассыплется безымянным прахом, сухой пылью, не оставив после себя даже костей.
Тут все понятно. Можно лететь дальше. Почему-то даже яркое солнечное небо кажется сейчас пустым и холодным. Недобрым. Словно со всех сторон смотрят тысячи невидимых глаз и явственно слышится чужой зловещий шепот. «Это только ветер. Ветер и песок», - успокаивает себя Аннабель и летит прочь, туда, где ее ждут живые драконы. Если так пойдет и дальше, придется добавить «пока еще живые драконы» или, выражаясь канцелярским языком, «условно живые драконы». Драконья чума не щадит никого. Чарли вчера сказал, что больной драконенок, обнаруженный колдомедиками в день ее прибытия, умер. Ему было всего полгода, и он только что встал на крыло.
Она старается не думать ни о чем таком, когда встречается с драконами. Кто их знает, местных пернатых! Вдруг это какая-нибудь специфическая фишка здешней магии – способность считывать эмоциональный фон собеседника? Зачем лишний раз пугать и расстраивать? Они и так напуганы – дальше некуда. Может быть, именно поэтому так легко идут на контакт: золотой дракон, прилетевший с другой стороны земного шара – возможно, в этом им видится хоть какая-то надежда? Раньше она наивно думала, что на свете не существует твари бесстрашнее, чем дракон. И ошиблась. Просто у драконов шкура толще, и выше болевой порог. И боятся они совсем других вещей, не тех, что приводят в ужас людей. Но той гадости, что проснулась недавно в здешних горах, они боялись. Боялись, как некогда Магическая Британия боялась Волдеморта: иссушающим, иррациональным страхом. Показательно, что драконы даже не дали этой твари названия. Она стала здешним Тем-кого-нельзя-называть. Они все знают, где живет черная смерть. Они знают, что раньше она спала, а теперь проснулась. И верят, что не уснет снова, пока не уничтожит всех драконов в здешних горах. До последнего. Они показывают гостье картинки того места, где все началось, и даже мыслеобразы наполнены ужасом, от которого у Анни поднимаются дыбом золотые чешуйки и начинает бешено колотиться о ребра сердце. Но дело есть дело: к концу последнего отпущенного ей дня она уже точно знает, где скрывается источник зла. Теперь можно лететь обратно. К Чарли.
«А почему не улетите вы? » - спрашивает она у драконов (у каждого из тех, с кем пришлось разговаривать в этот бесконечный день).
«Потому что здесь наш дом», - отвечают ей. «Наше гнездо». «Наши дети».
«А где мой дом? » - спрашивает себя Аннабель, закладывая в сгущающихся над горами сумерках пологий вираж, чтобы лететь назад, в лагерь. «Дом там, где сердце», - звучит в ушах голос Гарри, который, как это часто случается с ним, цитирует очередную маггловскую премудрость. «А где мое сердце? » - спрашивает она у лежащих внизу гор, которые наверняка знают все на свете. «Спроси себя, девушка-дракон, - отвечают горы, - тебе виднее». Виднее… Виднее… И она летит на огонь, горящий на склоне одной из далеких гор. «На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь…» Она отлично помнит, откуда в голове эта грустная песня, так точно, один-в-один, совпавшая с ритмом ее дыхания. Эту песню однажды пел Чарли. «Ступай на огонь, моя радость, дойдешь без труда!.. »
Домой. Она летит домой.
Глава 7. В которой выбор, как и всегда, не оказывается легким
Костер горит, словно и не гас с прошлой ночи. Или даже с позапрошлой ночи. Словно это такая специальная магия негасимых костров – только для нее. Искры взлетают роем золотых мошек, когда Аннабель, приземляясь, взбивает крыльями воздух. Даже привычная ежевечерняя усталость отступает под наплывом тепла.
Она все-таки сделала это! Все-таки нашла. И теперь осталось только сказать Чарли.
Улетать – возвращаться, опять улетать – и снова возвращаться – все это стало входить в привычку. Как и огонь, горящий на скале, как и утренний кофе под чарами стазиса, как и вечерние разговоры.
- Привет, Чарли!
- Вернулась, бродяга?
- Нет, только моя мятежная тень.
Все как всегда: палатка, стол, заваленный бумагами, пытливый, изучающий взгляд: ты в порядке? В порядке. Почти. Но не объяснять же про глупое взбесившееся сердце? Все мы здесь – взрослые люди.
- Я нашла его.
Чарли вздрагивает. Он ждал этой информации уже несколько дней и все равно, кажется, не готов к тому, что ожидание закончилось.
- Показывай.
И она показывает: увеличив масштаб магической карты, водит кончиком пальца, от усталости забыв про существование в природе волшебных палочек, по горному рельефу, обозначая пещеры, подземные реки, тоннели и озера. И то самое озеро, на дне которого покоится пирамида.
- Завтра же отправлю туда поисковую группу, - кивает Чарли, предвкушающим жестом потирая руки. – И мы эту мразь…
- Если найдете.
Нехорошая улыбка, больше напоминающая волчий оскал, кривит углы родных обветренных губ.
- Найдем! Из-под земли достанем!
- Чарли, ты хоть представляешь, что такое подземные тоннели в незнакомой местности? Там можно бродить годами. Давай, я полечу с вами?
- С ума сошла?
- Вовсе нет. Просто вам нужен проводник.
- Ты с нами не полетишь.
- И кто же мне, интересно, запретит?
В этот момент она, как никогда прежде, напоминает самой себе Лиона, когда тот был еще подростком: с этой вечной ершистостью и готовностью бесконечно выяснять «чей хвост длиннее». Но остановиться уже невозможно.
Чарли смотрит на нее тяжелым взглядом, и у Аннабель вдруг мелькает мысль, что уж он-то, совершенно очевидно, мудрее, взрослее и сильнее, и что «хвост» у него длиннее, чем у нее, на несколько десятков лет. И что, кажется, сейчас она, наконец, дождется долгожданной угрозы быть отправленной в виде безмолвной статуи в родные пенаты. (То есть, разумеется, Карпаты). В объятия любящих папенек.
- Анни… - это совсем не то, что она ожидала и что, по правде сказать, вполне заслужила своим нахальством. Не грозный рык, а тихий и какой-то обреченный выдох, почти шепот. Чарли прикрывает глаза, устало массирует ладонями лицо. Только теперь она вдруг замечает, что за последние дни он сильно осунулся и как бы постарел, во всяком случае стал выглядеть на свой заслуженный полтинник, несмотря на легендарное долгожительство магов по сравнению с простыми смертными. Можно, конечно, все свалить на драконью чуму, но совершенно очевидно, что когда Аннабель три дня назад появилась в лагере, Чарли выглядел моложе на десять лет. – Анни, я не смогу нормально руководить поисками, если буду беспокоиться за тебя. Эта дрянь опасна прежде всего для драконов, не для людей. ПОЖАЛУЙСТА.
Ей становится стыдно. Так стыдно, как не было с того проклятого лета, когда она, убаюкивая свою раненную гордость, провела почти три месяца в облике дракона и почти довела Гарри до нервного срыва, а Северуса до инфаркта. (Сердце у него, между прочим, пошаливало до сих пор, несмотря на кучу самостоятельно разработанных зелий и консультации лучших колдомедиков Европы). Нас окружают живые люди, а не глиняные големы. Вот новость-то, правда?
- Хорошо.
- Спасибо.
Мерлин мой! Оказывается, бывает еще стыднее. Когда тебе говорят «спасибо».
Она сбегает под предлогом усталости, долго отмокает под душем, смывая не грязь и не пот, а муки совести, так и не смыв их до конца, съедает оставленный Чарли ужин, чтобы всю ночь промаяться бессонницей пополам с вернувшейся головной болью – и заснуть почти под утро.
Вполне закономерно, что само утро она при этом пропускает, выныривая из сонного небытия ближе к полудню, мается непривычным бездельем и привычной головной болью, слоняется по лагерю, как неупокоенная душа какой-нибудь местной селянки, всем мешает, словно наглый драконий хвост, и не может думать ни о чем, кроме заплутавшей в подземных казематах спасательной экспедиции. И Чарли. Если с ним что-нибудь случится...
- О чем задумалась, красавица?
Аннабель вздрагивает. И вправду, задумалась!
- Сколько раз говорила тебе, Рей: не подкрадывайся!
Вот надо же ей было в своих бесконечных кружениях по лагерю остановиться как раз возле палатки колдомедиков! А кто у нас главный колдомедик?..
- Я не подкрадываюсь. У меня просто легкая походка.
Ага, помним! Легкая походка, нежные руки и глаза… такие глаза!
- Прости. Ты меня напугал.
Садится на камень рядом: весь такой свой, почти домашний. И был бы своим, домашним, когда бы ни один разговор пару лет назад. Как же она ненавидит сослагательное наклонение!
- Не хотел пугать, красавица. Правда, не хотел.
Есть у младшего Крама такая отвратительная манера: всех особ женского пола, от двенадцати и старше, он именует «красавица». И это с нежнейшими бархатными раскатами своего славянского акцента – и абсолютно искренне. Некоторые клюют. (Дуры! ) Аннабель больше не клюнет, но сердце почему-то все равно сжимается, тревожно и нежно. (Память сердечной мышцы? Условный рефлекс? Фантомные боли? )
На плечи ложится рука. Знакомая теплая тяжелая рука, нежно поглаживает голый участок кожи под краем рукава черной футболки с изображением золотого дракона (прошлогодний подарок Гарри на день рождения). Аннабель выворачивается из-под этой руки и пристально смотрит в чистейшие голубые глаза, опушенные пшеничным золотом ресниц.
- Что, по-твоему, ты делаешь, Крам?
- Вспоминаю прошлое?
Рей наклоняет голову к плечу.
- Шел бы ты… сам знаешь куда со своими воспоминаниями!
При этом в голове привычно вертится: «Красивый…. Такой красивый! » Когда она пыталась объяснять своим знакомым, почему этот костлявый сверх всяческой меры лысый парень кажется ей красивым, то неизменно упиралась в абсолютное непонимание. «Какая же это красота? Ты чего? Вот его отец…» И только Гарри как-то мимоходом заметил: «Конечно, красивый. Сильный и умный – как дракон». Андрей Крам действительно напоминает дракона: скрытой силой, уверенностью в себе, магией, таящейся в глубине зрачков. Во всяком случае, таким его видит Аннабель. Всегда видела. С самой первой встречи.
- Скажи мне, красавица, почему мы расстались?
Вот те на! А это уже не драконьи, а совсем человеческие заморочки: спрашивать очевидные вещи. Шутит? Нет, серьезен, как сам Мерлин Амброзиус перед началом строительства Камелота.
- Ты так решил. Если спросишь: «А почему я так решил? », получишь в лоб. Без всякой магии.
Рей обхватывает себя руками за плечи, словно стараясь сохранить внутри жалкие остатки тепла. И ничего, что на улице – предвечернее, истекающее зноем мексиканское пекло. Аннабель чувствует, как душу тихонечко, пока что одним тоненьким коготком царапает жалость. Баба ты баба, хоть и дракон!
- Нет, это я помню.
Спасибо, что не заставил озвучивать! Он может. Почему-то Рею всегда удавалось заставить ее делать то, что она категорически не желала делать: говорить о неприятных вещах, заниматься многочасовым самокопанием, жалеть о несбывшемся.
«Анни! Ты такая… необычная… Даже волшебная. Но сейчас мне нужно что-то попроще. Знаешь, тыл: жена, которая будет варить суп и сидеть дома с нашими детьми в то время, как я спасаю мир».
Он спасает мир, кто же спорит! Вон, даже «Пророк» в прошлом году посвятил разворот Андрею Краму, не как сыну того-самого-знаменитого-Виктора-Крама, а как магу, создавшему вакцину против драконьей оспы.
- А тыл почему до сих пор не защищен?
Небрежно пожимает плечами и быстро переводит разговор:
- А ты откуда знаешь? Следила?
Теперь пожимает плечами она. Такие вот они странные люди: встретиться, расстаться, два года не выпускать друг друга из виду, следить издалека, чтобы при встрече - снова расстаться. А кое-кто так и не научился варить суп. Правый локоть, прижимающийся к выступающим под защитного цвета футболкой реевским ребрам, ощутимо покалывает, как будто через него пропускают мощный заряд неизвестной магии. Неизвестной? – Ну да! Память. Проклятая фантомная память сердца. Память крови. Память шкуры. Ничего уже не болит, зато, похоже, скоро начнет колотить озноб. Желтый валун, который казался таким большим в момент, когда они на него сели, вдруг сделался неприлично мал, все ближе и ближе притискивая друг к другу горячие от солнца тела. А ее бьет озноб. Это слишком похоже на солнечный удар, чтобы можно было не обращать внимания на симптомы. Только вот Аннабель точно знает, что солнце здесь ни при чем. Особенно, когда до боли знакомый голос шепчет в волосы возле пылающего уха:
- Почему мы расстались с тобой, красавица? Почему ты послушала меня, дурака?
- Потому что…
Проклятые губы проводят по ушной раковине, мешая сосредоточиться на ответе, горячее дыхание щекочет шею, заставляя сердце пропустить удар.
- Потому что… это правда.
- Так любишь правду?
Легчайшее движение подушечками пальцев вдоль линии скулы, под подбородок, к подключичной впадинке. Подключичная впадинка – это такое специальное предательское место на дубленой шкуре Аннабель. Особенно, если ее ласкать не только пальцами, но и… Губами. Ах-х-х…
- Терпеть не могу.
- Зря. Правду надо любить. Ведь, по правде говоря…
Губы скользят вниз, к ложбинке между грудей, вслед за только что скатившемся за вырез тоненьким ручейком пота.
«Это неправильно! – хочется крикнуть Аннабель. – Совсем-совсем неправильно! » А получается только очередной резкий выдох, и отчего-то ее собственный язык нежно касается загорелой шеи прямо под ухом склонившегося к ней мужчины.
- Не помешал?
Ведро ледяной воды – на голову, если говорить о сравнениях. (А о чем еще можно говорить в подобной ситуации? ) Или колотого льда. И даже не ведро, а целый Ледовитый океан, со всеми его айсбергами и торосами. Андрей медленно поднимает голову и смотрит на подошедшего начальника тяжелым, недобрым взглядом.
- Помешал.
Аннабель ловит себя на нестерпимом желании немедленно аппарировать на край света, вообще, куда угодно – лишь бы подальше отсюда, но сдерживается и только отрицательно качает головой:
- Нет. Совсем нет.
(А теперь – решиться и посмотреть в лицо Чарли. Давай, ты можешь! ) Это оказывается совсем не просто, но, да, она может. А он… Он разворачивается и уходит. Прочь - абсолютно и совершенно очевидно: навсегда, без возврата. Даже если когда-нибудь им придется одновременно шагнуть в тесный камин или совершить совместную аппарацию, он будет старательно держать расстояние, потому что… Аннабель стремительно выкручивается из объятий Крама (он ничего не понимает, держит крепко, прижимает к груди) и мчится следом за стремительно удаляющимся человеком в заляпанном грязью маггловском камуфляже.
- Чарли! Не уходи так… Чарли!
Вести себя подобным образом – значит распрощаться с последними остатками гордости, но ей наплевать! Если потребуется, она будет бежать за ним всю жизнь. Ползти. На коленях. Только бы он простил. (Тьфу ты! Неужели она и вправду это подумала? ) Да. Подумала. Да.
- Чарли!!!
- Что, девочка?
Он все-таки останавливается. Кого из здешних многочисленных богов следует благодарить за это непростое чудо? Или, может, где-то там, за тридевять земель, сам великий Мерлин все-таки озаботился судьбой своей блудной дочери? - Не понятно. Но Чарли останавливается так резко, что Аннабель почти впечатывается с разлету в его широкую спину. (Если точнее, в рыжую косу, из которой своевольно выбились наружу лохматые прядки покрытых все той же вездесущей местной пылью волос). Он мог бы облегчить ей задачу, повернувшись лицом, но явно не собирается этого делать: стоит, закаменев, и ждет неизвестно чего. Или просто-напросто не желает показывать ей свое лицо. Или не хочет видеть ее лица. Или…
Это слишком много для одного распроклятого дня! Слишком много!
(«Если не знаешь, что делать, спроси свое сердце», - сказал однажды Гарри. Она совсем не уверена в этом своем беспутном сердце, но сейчас оно не просто шепчет, а буквально орет во весь, голос, что еще совсем чуть-чуть – и Чарли исчезнет из ее жизни. Навсегда. Даже если им придется видеться каждый день. (Ну, а еще совместная аппарация, и перемещения через камин, и…) Навсегда. Драконы, которые живут значительно дольше людей, отлично знакомы с этим понятием.
И Аннабель решается: делает вперед малюсенький шаг, прижимается губами к пропахшей потом и затхлой сыростью подземелий ткани рубашки, выдыхает куда-то в район лопаток:
- Прости меня.
Кажется, или нет? Но окаменевшая под прикосновением губ спина чуть-чуть теряет свою напряженность, словно слегка расправляются сведенные жесточайшей судорогой мышцы.
- Прости… Прости… Это совсем не то, что ты подумал, честное слово!
Аннабель сама понимает, что ни в жизнь бы не поверила человеку, употребляющему это показушное выражение «честное слово». Да и «совсем не то, что ты подумал» звучит, откровенно говоря, не очень. Но со словами у нее всегда выходило значительно хуже, чем с полетами. А с драконами – лучше, чем с людьми.
- А что я подумал?
Ой, всеблагая Моргана! Это уже почти диалог. Это ведь значит, что Чарли… собирается дать ей еще один крошечный шанс?
- Ты подумал, что мы с Реем – любовники.
Опять – каменная стена. То есть спина. Умеешь ты все-таки подбирать слова, Аннабель! Кто там совсем недавно рассуждал о своей нелюбви к правде? Вот за это и не любишь, не так ли? За стены, которые она чаще воздвигает, чем рушит.
- А это не так?
- Нет.
Кажется, по ее щекам текут слезы, добавляя еще одну соленую и горькую нотку вкусу камуфляжной ткани под ее губами. (Потому что каждое свое слово Аннабель сопровождает коротким, почти невесомым поцелуем. Настолько невесомым, что его можно и не заметить, если поставить перед собой цель не реагировать на всякие… незначительные внешние раздражители). А он… Он, похоже, все-таки обращает, потому что иначе зачем же разворачиваться к ней лицом?
- Тогда чего ты ревешь?
Под разводами грязи и слоем пыли – лицо как-то враз постаревшего человека. Лицо старика. «Это я тебя так, Чарли? »
- Ты ушел.
- Куда же я от тебя денусь, идиотка!
На «идиотку» можно и должно обидеться. Это уже прямое оскорбление! И Аннабель непременно обидится – как-нибудь потом, после, когда заставит себя расплести пальцы, сомкнувшиеся на его шее, и оторвать свой рот от его горьких губ. Но вот выдохнуть в эти губы она все-таки может. Или даже – нет! – просто обязана:
- От идиота и слышу. Напридумывал себе…
- Не совсем… напридумывал…
Вот зачем, спрашивается, они все это время пытаются сбежать друг от друга, если при каждом соприкосновении тел их накрывает – буквально с головой? Если золото плавится и течет по венам не только у нее, золотого дракона, но и у мужчины, который сейчас сжимает ее в объятиях, как самую драгоценную добычу в своей жизни? Если, кажется, она может кончить просто от того, как его язык ласкает ее десны? И не только десны: гладит нёбо, сплетается с ее языком, танцует по внутренней стороне щеки… И зубы, прикусывающие нижнюю губу именно в том самом месте, и яростные ласки губ…
- Ча-а-арли!..
Похоже, сослагательное наклонение стоит оставить в прошлом. Мерлин! Она только что испытала один из самых ярких оргазмов в своей жизни… Стыдно-то как! Остается уповать на то, что Чарли ничего не понял…
Ну да, не понял! Чуть отстранился, дал возможность укрыть на широкой груди пылающее от смущения лицо, нежно гладит по волосам….
- Хорошая моя… Маленькая моя… Радость моя…
Чарли, может, и не дракон, зато, определенно, змий. Проницательный и охрененно мудрый, когда дело касается одной отдельно взятой сумасшедшей сексуально озабоченной личности. И когда Аннабель думает, что ни за что не найдет в себе силы снова взглянуть ему в глаза, он приподнимает двумя пальцами ее подбородок и снова прикасается к губам – тихо и нежно. Пронзительно-нежно.
- Теперь ты веришь, что мне совсем не нужен Рей?
Чарли улыбается навстречу ее робкой, едва зарождающейся улыбке и, кажется, молодеет на глазах. Давно она не видела его таким расслабленным и – таким счастливым.
- Это было весьма… м-м-м… убедительно.
- А… ты?
Что для него проблема все еще остается актуальной, наглядно демонстрирует внушительная твердость возле ее левого бедра. «Эрекция, дура! – дает себе Анни мысленный подзатыльник. – У мужиков это называется эрекция. И нечего краснеть: ты только что кончила от его поцелуев – сделай хоть что-нибудь! » И она кладет ладонь туда, где присутствие этой ладони кажется ей абсолютно необходимым.
На мгновение Чарли позволяет себе с коротким выдохом прижаться к этой робкой ладони, толкнуться в нее, сильнее сжать пальцы на худеньких плечах, а потом решительно отстраняется, отойдя, для верности, на несколько шагов в сторону.
- Почему? – искренне не понимает Аннабель.
- Не здесь, - роняет Чарли. – Не сейчас. Не так.
- А… когда?
- Когда все это закончится. В нормальной постели. По полной - мать ее! – программе!
Почему-то услышав это самое «по полной программе» Аннабель чувствует, как ее снова захлестывает волна сумасшедшего жара и отчетливо перехватывает дыханье.
- Вы… нашли артефакт?
Чарли вздыхает, аккуратно, почти по-дружески, притягивает ее к себе за талию, говорит грустным шепотом:
- Нет.
- Почему?
- Там такой лабиринт… Ты даже не представляешь.
- Представляю, - пытается улыбнуться она. – Я-то как раз и представляю.
Но он словно и не слышит ее, продолжая говорить о своем:
- Самое страшное там – не пропасти под ногами, не обвалы, не всякая летающая, плавающая и ползающая дрянь, а эти тонны и километры над головой… И знаешь… кажется, что они смотрят… горы… И ждут, когда ты споткнешься… просто сделаешь что-то не то… и тогда они навалятся… и раздавят…
Чарли уже почти шепчет, сбивчиво и хрипло, как будто заново переживая весь этот практически бесконечный день, и Аннабель чувствует, что вот теперь он подпустил ее к себе абсолютно вплотную, так близко, как она еще ни разу не оказывалась ни к одному постороннему человеку. Впрочем, разве у нее теперь повернется язык назвать Чарли посторонним?
- Т-с-с… Тише… - она нежно гладит его ладонью по щеке, успокаивающе стискивает пальцами напряженный локоть. - Все уже прошло. Вы выбрались.
- А завтра возвращаться, - вздыхает Чарли. – И опять… Что-то я совсем разнылся… Взрослый дядька, называется.
Он отчаянно притискивает Аннабель к себе, утыкается лбом в ее плечо, тяжело сопит, загоняя обратно под веки постыдные слезы слабости. Иногда мужчины такие… смешные? наивные? странные? Хуже, чем дети. (Хотя куда уж хуже! ) Но тут ничего не попишешь, мужская гордость – штука загадочная и трепетная. Анни за свою жизнь насмотрелась. Один Северус чего стоит! Она терпеливо ждет, когда воспоминания о подземном лабиринте немного отпустят Чарли, дует ему на вспотевший висок, осторожно массирует кончиками пальцев затылок, поглаживает напряженную шею, тихо шепчет:
- Все будет хорошо, слышишь? Все будет хорошо…
А про себя думает: «Фиг я тебя завтра вот так отпущу – в никуда. Хватит. Не желаю быть послушной! Драконы послушными не бывают».
Наконец, Чарли берет себя в руки и, не задавая лишних вопросов и продолжая сжимать ее в объятиях, аппарирует к своей палатке. Оказавшись внутри, решительно бросает:
- Мне нужно в душ! – и исчезает за занавеской в конце комнаты. Вскоре раздается умиротворяющий звук льющейся воды.
Аннабель слоняется по палатке, рассеянно берет со стола вырезанное из зеленой яшмы китайское изображение похожего на Лиона дракона, служащее у Чарли вместо пресс-папье, гладит его по выступающим ноздрям и ставит обратно, на кучу самых разномастных бумаг и бумажонок. Вертит в пальцах валяющееся тут же потрепанное перо - скорее символ, чем инструмент для письма. (Пишет руководитель экспедиции маггловскими шариковыми ручками, каковые в походных условиях, безусловно, надежнее). Подцепляет со спинки стула джинсовую куртку и прижимает ее к лицу, вдыхая ставший внезапно до боли родным запах.
- Я тебя больше туда одного не пущу!
- Что ты сказала?
Чарли вышел из душа. Мерлин! Она уже и сама не помнит, что сказала. Ничего не говорила! И впредь не скажет, потому что способность говорить утеряна окончательно. Нет, разумеется, все приличия соблюдены! Это же Чарли – рыцарь старой гвардии. Только вот… Мерлин же! Он издевается? Джинсы призвать из сундука с одеждой смог, а про футболку, какую-никакую-завалящую, забыл? Нет, точно – издевается.
…По обнаженной груди скатываются так и непросушенные до конца капельки влаги и исчезают за поясом голубых маггловских штанов, которые как будто специально изобрели лично ей на погибель, потому что полуобнаженный Чарли в них… Агр-р-р! Кажется, она позабыла слова, зато по полной освоила междометья. Рыжие завитки волос, сбегающие от пупка все туда же, за пояс проклятых джинсов…
- Так что ты сказала?
«Чарли! Ты не мог бы еще немного повытирать полотенцем свою чересчур умную голову? Потому мне сейчас совсем не до…»
- Анни!
- Я сказала, что больше не пущу тебя одного блуждать по этим подземельям! Завтра пойду с вами. В моей голове информация куда более полная, чем я могу передать словами. Драконы изъясняются мыслеобразами, там нет неточностей. Вместе мы эту дрянь найдем быстро.
- Нет.
- Чарли!!!
Ну и куда, спрашивается, делся расслабленный и чуточку рассеянный влюбленный мужик, который только что щеголял перед ней своим прекрасным голым торсом? (Кстати, действительно прекрасным, да). Теперь перед на его месте возникло что-то сильное, решительное и опасное, как оружие массового магического поражения. Чарли Уизли – во всей красе! Прошу любить и жаловать. Видел бы его сейчас тот самый, разыскиваемый ими древний артефакт – самоуничтожился бы от зависти.
- Анни! Мы это уже проходили. Не проси. А то мне придется применить силу.
Этот применит! Дай ему только повод. С минуту Аннабель раздумывает: стоит ли качать права и идти напролом, или же есть какой-нибудь другой выход?
- Анни… - в голосе Чарли больше нет железа. Только усталость. – Пожалуйста!
Вот опять! Это его «Пожалуйста! »… И, выбирая между обреченным на провал бунтом и тактически выверенным отступлением, она решает отступить. На заранее заготовленные позиции, как говорит Гарри. Есть ведь еще один вариант решения этой мерзопакостной задачки. Совсем не тот, что выбрала бы сама Анни, будь у нее выбор, но выбора нет. Поэтому – будь что будет! «Делай, что должен…» - да?
- Хорошо. Как скажешь. Пусть. Только тогда тебе придется со мной переспать.
Глава 8. В которой желания не становятся водой, но небо остается небом
Полотенце летит на пол. Если бы белая пушистая махровая ткань могла издавать хоть какие-то звуки при столкновении с полом палатки, она бы сказала: «Бум! ». Так кажется Анни. А еще ей кажется, она никогда в жизни не видела такой точной иллюстрации к метафоре «уронить челюсть на пол». Потому что челюсть Чарли тоже готова изобразить пресловутый «бум». Нет, обошлось. Губы Чарли сжимаются в узкую злую полоску, словно боятся выпустить на волю непроизнесенные слова. Правильно боятся: иногда самое обычное слово посильнее Непростительного проклятия.
В палатке, словно огромный магический нетопырь, висит молчание. Анни не спешит прогнать нетопыря: сегодня ей некуда спешить. Все-таки первым разбивает тишину Чарли:
- Нет.
Хватает со спинки стула куртку, которую она только что с таким наслаждением обнюхивала, и надевает на себя, торопливо застегнув все металлические пуговицы. Такой смешной… Боится, что она набросится на него и изнасилует? Даже в чем-то лестно, пожалуй!
- Чарли!
- Я не понимаю, в какую игру ты играешь, но – нет.
- Чарли!
- Что бы там ни произошло между нами, оно не будет результатом шантажа. Нет.
Аннабель выслушивает эту ахинею с каменным лицом. Шантаж? Правда?
- Чарли. Я сейчас обижусь всерьез и с… линяю отсюда, нафиг. Мы, драконы, существа обидчивые. И злопамятные.
Чего у Чарли на самом деле в избытке – так это самоконтроля. И терпения. Целые чертовы горы самоконтроля и терпения. Вместо того, чтобы ухватить одного, отдельно взятого обидчивого дракона в охапку, перегнуть через колено и всыпать по-простому, по-маггловски, по первое число, он только делает несколько глубоких вдохов, на миг опускает веки и произносит:
- Хорошо. Прости. Больше не буду. Объясни.
«Я тебя люблю», - хочется сказать ей. Вот за это спокойствие, в которое он укутывает ее вдрызг расшатавшиеся за последнее время нервы, за стремление понять, за умение просить прощения, даже если не виноват. Рядом с ним она, сильная, может позволить себе быть слабой. Конечно, ничего такого она ему не скажет. Не о том сейчас речь. Но когда-нибудь – обязательно. А сейчас она просто подходит поближе. Десять шагов между ними – как целый ледяной континент, очень трудно договориться, почти невозможно быть услышанной. Чарли стоит и ждет. И – слава Мерлину! – не отшатывается при ее приближении. А то некоторые мужчины ее жизни отшатывались. И даже сбегали. Причем вовсе не метафорично, а очень всерьез. Но Чарли ждет – и даже не вздрагивает, когда Аннабель осторожно берет его за руку. Это ведь совсем не похоже на страстные объятия, не так ли? Просто касание рук.
Она улыбается тайно, самой глубиной глаз, когда его пальцы очень бережно сжимают ее запястье. Кажется, под прохладной загорелой кожей пульс просто сошел с ума: это даже не сердцебиения – шторм. Больше двенадцати баллов по шкале Бофорта. (Больше гор Анни любит только море, но ей еще ни разу не довелось полетать над морем. Впрочем, какие наши годы! )
- Сначала ты. Почему тебя так пугает возможность оказаться со мной в одной постели? По-моему, я тебе не противна.
- Противна? Маленькая идиотка! – Чарли позволяет себе улыбнуться, совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы сгладить грубость слов. Ему удается. – Быть с тобой – это все, чего я хочу. Хочу тебя всю – и очень надолго. Но не потому, что это надо для дела, и не сейчас, когда вокруг смерть. Сейчас это будет просто секс. А я хочу…
Иногда непроизнесенные слова способны вышибить дыхание из груди. Теперь она это знает.
- Доходчиво. Ты не хочешь просто секса, тебе надо большего. Но знаешь… То, о чем я прошу… Это не секс, Чарли. Это близость.
Он внимательно слушает, забавно склонив голову к правому плечу, и действительно пытается понять. Это всегда видно: пытается человек понять или только делает вид.
- В чем разница?
Аннабель все-таки решается совсем чуть-чуть сократить разделяющее их расстояние. Совсем чуть-чуть! Один крохотный шаг.
- Близость. Доверие. Душа к душе. Общая подушка. Общий сон.
Еще шаг. Совсем маленький. Крошечный. Оба вздрагивают, когда их бедра внезапно соприкасаются.
- Секс не обязателен?
- Что такое секс, Чарли? Твой член, моя вагина и какое-то количество фрикций с обязательным семяизвержением в финале?
Он морщится. Иногда драконья прямота выглядит страшновато, проверено не раз. Но иногда без нее…
- Да, что-то вроде этого. Ты еще забыла, что закрываешь глаза, когда кончаешь.
Заметил! Змий.
- Прости, Чарли. Детали не имеют значения. Как и позы. Оргазм может присутствовать, а может отсутствовать – это не главный элемент уравнения. Главный…
Он привлекает ее к себе, притискивает к груди (широкая, надежная грудь с твердыми пластинами мышц, специально созданная, чтобы в нее было удобно утыкаться всяким там наивным… теоретикам).
- Я понял: близость.
- Чарли, ты просто охрененно умный, - бормочет Аннабель и, забывшись, водит носом по его обнаженной груди. Как раз там, где ее быстрые пальцы каким-то таинственным образом уже успели расстегнуть несколько пуговиц на куртке. (Проклятие драконьего нюха: драконы обожают запахи, они готовы коллекционировать их, как драгоценные камни. Если это, разумеется, не запах падали. Но Чарли не имеет к падали никакого отношения. Чарли пахнет… жизнью. Утренней свежестью. Лаймом и бергамотом. Морем. Чем-то таким… с едва заметной горчинкой…)
- Анни! – легкое касание губ где-то в районе макушки почти возвращает ее на грешную землю. Почти. Во всяком случае, она снова в состоянии вести неспешные беседы. А драгоценности подождут. Если все получится, у нее будет целая ночь и еще крохотный кусочек утра, чтобы разбирать, пропуская между пальцами, россыпь своих новообретенных сокровищ: бриллианты, топазы, янтарь… дымчатый хрусталь… нежнейшие опалы… лунный камень… «Чарли! Ты делаешь меня скрягой! » - Что значит «общая подушка»?
- Гарри не рассказывал тебе про «драконьи сны»?
Сердце Чарли под ее щекой почти пропускает удар. Значит, рассказывал.
- Вот. Я предлагаю тебе просто разделить со мной сон.
- Мы будем летать?
Покажи человеку его мечту, и ты увидишь, как взрослый, разумный и где-то циничный дядька превращается в ребенка накануне Рождества. Наверное, нельзя прожить всю жизнь рядом с драконами и не заразиться тоской о крыльях. Аннабель поднимает руку и гладит его по щеке. Просто так. Как гладят ребенка.
- Будем, Чарли.
- К звездам?
Она усмехается.
- Нет, к тому самому проклятому артефакту. Я покажу тебе этот путь глазами дракона. И ты никогда больше не собьешься со следа. И приведешь к нему других.
Он кивает.
- Ты права. Это выход. – И снова касается губами ее макушки. Наверное, ему кажется, что такие, практически братские, поцелуи не таят в себе никакой опасности. Только вот интересно, сколько нервных окончаний у человека на его дурацкой МАКУШКЕ? Потому что у некоторых… ну… мр-р-р же!.. это не макушка… а… сплошная эрогенная зона. (Да, я знаю терминологию, я умею пользоваться интернетом, хотя и…)
- Чарли! Сейчас же перестань! А то я плюну на твои знаменитые моральные принципы, и вместо ужина мы немедленно отправимся трахаться. До звона в ушах и до искр из глаз.
- Та-а-акое заманчивое предложение! – лукаво тянет Чарли, но на всякий случай отодвигается, чтобы предательская макушка оказалась вне зоны досягаемости его губ. И то, как говорится, хлеб! – Ты произнесла слово «ужин». Я, между прочим, не жрал с самого утра. Прости, но мой основной инстинкт сейчас – это совсем не секс. Твои девичьи прелести проигрывают в жестокой схватке куску мяса.
- Это обидно слышать, – хмыкает Аннабель, - такой удар по моему самолюбию! Стало быть, секс отменяется.
Пока они вместе накрывают на стол, режут салат, пока Чарли жарит мясо, напевая себе под нос какую-то смешную песенку на итальянском языке (не понятно ни слова, кроме «тра-ла-ла-ла», но действительно смешно, как будто кто-то щекочет травинкой босые пятки), в ее голову закрадывается, несомненно, шальная мысль, что вот такое совместное времяпрепровождение ничуть не хуже пресловутого секса.
Она думает об этом, пока они готовят ужин. Пока неспешно ужинают. (Нет, неспешно ужинает так и не нагулявшая за день безделья аппетит Аннабель, а Чарли ест, как проголодавшийся дракон: стремительно, смачно, аккуратно Красиво. Чарли вообще красивый. И как это она раньше не замечала? ) И пока убирают со стола, тоже. Но вот когда Чарли легким взмахом волшебной палочки трансфигурирует свое спартанское ложе в широкую двуспальную кровать с одной, что характерно, большой и мягкой подушкой и огромным лоскутным одеялом, похожим на изделия местных мастериц… Не думать о привлекательности секса становится практически невозможно. О чем думает Чарли, не известно. Должно быть, о том же. Очень сложно не думать о белой обезьяне, если она в наглую танцует перед тобой на пуантах.
- Чарли… - жалобно шепчет Аннабель, - мне срочно надо к себе в палатку. На минуточку.
- Нет, - решительно роняет Чарли. – Если ты сбежишь, то больше не вернешься. Знаю я вас, девчонок.
- Ну, Ча-а-арли! Я не могу спать с тобой вот так… без пижамы…
- Пижама… - Чарли чешет волшебной палочкой кончик носа, - это серьезно. Акцио пижама!
Стоящий в углу палатки чемодан хлопает крышкой, выплевывая из своих недр самую настоящую маггловскую пижаму: серую футболку с спящим на облаке драконом и серые же шорты.
Анни вопросительно выгибает бровь:
- Чарли! Дракончик? Правда?
Чарли краснеет, как какой-нибудь третьекурсник-хаффлпафец, застуканный за написанием любовной записки самой популярной диве Слизерина:
- Подруга подарила. Бывшая. Мы будем трепаться или спать?
- Ча-а-арли! Ты взрослый мужик! У тебя имеется личная жизнь. Это нормально.
Вороватым движением Чарли торопливо прижимается губами к розовой мочке ее уха, проводит языком по изгибу раковины, жарко выдыхает:
- Не ревнивая?
Аннабель вздрагивает так, что клацают зубы. Ох ты ж! С каких, интересно, пор он одним прикосновением высекает из нее такие фейерверки? Спать с этим чудовищем на одной подушке? Спать?!! Впрочем, ладно… Когда-нибудь она ему жестоко отомстит. За все. А сейчас – душ. Желательно, похолоднее. Но перед тем…
Ее язык в точности повторяет то самое движение вдоль, на этот раз, ЕГО уха и заканчивает свой путь на жилке, нервно трепыхающейся на напряженной шее.
- Чудовищно ревнивая. Просто чудовищно!
И сбегает в душ, прихватив пижаму с драконом. Где-то на краю сознания плещется мысль, что сегодняшнее облако покажется ей довольно жестким.
Пять минут – душ. Затем – еще минута на подгонку пижамы по размеру. Еще две – на то, чтобы высушить волосы специальным заклинанием и расчесать их до легкого потрескивания. Волос-то тех, если честно! Впервые в жизни Аннабель жалеет, что когда-то давно остригла волосы. С длинными возни было бы значительно больше. И это занимало бы куда больше времени. Время. То, чем она сейчас занимается, называется «тянуть время». (Признайся хоть самой себе, девушка-дракон! Ты собираешься лечь в постель с Чарли. И безобразно трусишь. В постель. С Чарли. Ты. Которая никогда в жизни не спала ни с кем в одной постели. Гарри и Северус, бравшие ребенка к себе, если тому случалось всерьез заболеть, разумеется, не в счет). А посторонних мужчин, так уж вышло, в ее постели никогда не было. До сегодняшнего дня. Что ж! Теперь будет. Кто там совсем недавно рассуждал о близости, которая больше секса? Почему-то Аннабель кажется, что спать в чужой постели, да еще и надев чью-то чужую пижаму - это и есть та самая близость, которая больше. Мягкая серая ткань льнет к коже, словно ласковые ладони, короткие шорты почти не прикрывают бедра, оголяя довольно сомнительной красоты ноги. Зато футболку Анни оставила как есть и радостно в ней утонула. Ладно, это все ерунда! На философию ушло еще три минуты. Смысл? И она решительно покидает свое временное убежище.
Чарли сидит на краю постели, уже переодевшийся в точно такую же, как у нее, пижаму с драконом, только темно-синего цвета. Видимо, у бывшей девушки было совсем плохо с воображением! Почему-то эта злоехидная мысль вызывает бурю положительных эмоций. (А то, что сильное поджарое тело Чарли просто отлично смотрится в майке и шортах, разумеется, совершенно ни при чем…)
- Чего не ложишься?
(Не смотреть на него. Только не смотреть. Невыполнимо! Ладно, смотреть. Но не пялиться).
- Жду, когда дама выберет, на какой стороне будет удобнее ей.
(На какой, на какой! Кто бы знал! Никогда не приходилось выбирать, ни разу в жизни…)
Пусть будет правая.
Аннабель ложится, торопливо подтягивает одеяло к самому подбородку, вызывая понимающую ухмылку Чарли, полуприкрыв глаза следит, как он, в свою очередь, занимает вторую половину. Между ними - совсем немного свободного пространства, но почему-то кажется, что целая пропасть. И общая подушка – как хлипкий мостик над этой самой пропастью. Правда, подушка, как уже было сказано, довольно большая.
- Чарли! Ты не мог бы… чуть-чуть сократить расстояние между нами?
Ох! Ну почему все так сложно…
Взмахом волшебной палочки он тушит светильники и действительно придвигается ближе, так, что Аннабель начинает чувствовать жар, исходящий от его кожи, и снова окунается в водоворот свойственных только ему запахов. Она и сама не замечает, как ее нос привычно утыкается в сильную шею возле ворота его футболки.
- Ты сводишь меня с ума, - очень спокойно и как-то устало выдыхает Чарли. – Когда твое дыхание вот так ласкает кожу, я начинаю думать, что ошибся.
- Снова-здорово! Это была твоя идея – подождать с физической близостью до лучших времен, не моя.
Чарли резко переворачивается на бок, лицом к ней, и даже в темноте видно, как сверкают его глаза.
- Анни! Тебя действительно ничего не смущает в наших отношениях?
Смущает! Еще как. Только ему об этом знать не обязательно. Во всяком случае не сегодня.
- А тебя?
(«Гнусная привычка – отвечать вопросом на вопрос», - звучит в голове голос Северуса. Прости, папа! )
- Меня – да. Смущает. Чертовски смущает.
Его распущенные на ночь волосы щекочут ей нос, и она улыбается в темноте. Волосы пахнут шампунем с ароматом мяты и вереска. Дракон подгребает к себе поближе еще один – (нет! два! ) – драгоценных камешка. Потом… ур-р-р… все потом.
- Мне – пятьдесят два. Тебе – двадцать. Разве это нормально?
Глубокий вдох. Сосчитать до десяти. Этого следовало ожидать.
- Чарли! У меня два отца и ни одной матери. Разница в возрасте у моих родителей – двадцать лет. Я появилась на свет в золотом яйце. Меня родил дракон. Я не та девушка, с которой стоит говорить о норме.
Тишину, упавшую между ними, можно потрогать руками – настолько она осязаема. Потом Чарли шумно вздыхает, правой рукой подтаскивает Аннабель к себе под бок, возится, укладываясь поудобнее.
- Я носил тебя на руках, когда ты была маленькая. Учил заплетать косички немагическим способом, потому что твоим сумасшедшим родителям было не до того. Плел тебе венки из желтых одуванчиков и показывал, как нанизывать на суровую нитку красные ягоды рябины, чтобы получить самые красивые бусы на свете. Ты звала меня «дядя Чарли». Меня не покидает ощущение, что я - стареющий педофил со склонностью к инцесту.
Анни очень хочет быть серьезной. Действительно, очень-очень. Тут перед ней, можно сказать, открывают душу, а она… Но сил сдерживаться больше нет, смех рвется из груди, и, если не выпустить его немедленно, начнет бить из ушей, как паровозный пар.
- Прости, Чарли… Я просто…
- Это действительно настолько смешно? – он все еще пытается быть серьезным и даже слегка обидеться, но очень трудно обижаться, когда тебе фыркают в подмышку и периодически всхрюкивают, срываясь в неприличное ржание.
Анни уже просто не может говорить, а только трясет головой, надеясь, что мудрый Чарли (ну, временами все-таки мудрый) истолкует эти тело- и головодвижения так, как ему будет удобнее. И он, разумеется, истолковывает.
- Дебил, да?
- Угу… - смех отступает, оставляя после себя легкое послевкусие пузырьков шампанского, лопающихся на языке и где-то в глубине живота. – Но я тебя и таким люблю.
Признание. Мордредова задница! Допрыгалась. Кто здесь дебил, спрашивается? Разве то, о чем они говорят весь вечер, похоже на разговор о любви? Секс, близость, даже совместные сны – ладно, куда ни шло! Но – любовь? Анни, деточка, окстись! Он и так уже напуган – дальше некуда. Сейчас ты останешься в постели одна. Плавали, знаем!
-- Мерлин, помоги мне! – выдыхает Чарли – и находит в темноте ее губы. Поцелуй легкий, почти невесомый, как крыло бабочки, но такой пронзительно-нежный, что душа срывается куда-то в бездну и ни за что не желает возвращаться в тело, особенно, когда он отрывается и роняет почти неслышно: - И я.
Неслышно? У драконов отличный слух.
Анни прижимается к нему всем телом, обвивает руками, целует, как сумасшедшая, все, до чего только может дотянуться: лоб, брови, ресницы, нос, скулы, губы, шею, ключицу, плечо сквозь ткань пижамы…
- Анни. Остановись.
Дышит тяжело. Правильно так дышит. Остановиться? Р-р-р! Драконы не останавливаются и не отпускают своей добычи.
- Анни! Ты обещала.
А еще драконы никогда не нарушают своих обещаний.
Аннабель откатывается на самый край постели и старательно проделывает комплекс дыхательных упражнений, который однажды ей продемонстрировал знакомый монах с Тибета. У нее довольно обширный список знакомых, и мудрые советы от этих знакомых – на все случаи жизни. Дыхание постепенно приходит в норму, а вот сердце – нет, но это исключительно ее проблемы.
- Ты меня не хочешь?
Ей довольно трудно дается восприятие концепции «любит, но не хочет», но ради Чарли она готова сделать над собой усилие в этом направлении. Взаимопонимание – великая вещь для тех, кто хочет спать на одной подушке.
- На данный момент мне ужасно хочется трансфигурировать эту дурацкую пижаму в латы. Помнишь, в Хоге в каждом коридоре стояли такие жутковатые, покрытые пылью рыцарские доспехи, и домовики по праздникам выводили с них ржавчину?
- Тебе хочется трансфигурировать в них твою или мою пижаму? – на всякий случай уточняет Аннабель. Иногда у нее что-то делается с логикой: она перестает понимать собеседника.
- Обе, - честно отвечает Чарли. – Когда ты рядом со мной… такая потрясающая, молодая, горячая… настоящая, то я могу думать только о том, как избавиться от этих проклятых тряпок и… От доспехов избавиться было бы значительно труднее.
- А еще мы могли бы положить между нами меч, - понятливо кивает Аннабель. – Чарли, ты же волшебник. Всего одно движение палочки – и все исчезнет: и меч, и доспехи.
- А палочку выкинуть в окно… - мечтательно тянет Чарли. – И до утра – никаких дурацких мыслей и поползновений.
- Доспехи и мечи не способствуют совместным снам, Чарли, - грустно шепчет Аннабель. – Мы же не маньяки какие-нибудь, в конце концов. Взрослые люди. Не изнасилуем же друг друга во сне, правда? А твой утренний стояк я как-нибудь переживу…
Чарли облегченно хихикает и снова притягивает ее покорное тело к себе подмышку.
- Анни! Юным прелестным барышням не положено знать таких подробностей о функционировании наших примитивных мужских организмов.
- Кто тебе сказал, что юная прелестная барышня не может быть, по совместительству, прожженной шлюхой?
Плечо Чарли ощутимо каменеет под ее щекой.
- И?..
- Просто шутка. Не напрягайся. Правда думаешь, что, живя в одном доме с Гарри и Северусом, я до сих пор не в курсе, что происходит с мужчинами по утрам?
Плечо расслабляется.
- Иногда мне хочется, чтобы в твоей жизни было чуть больше простых вещей…
- Иногда мне и самой этого хочется… Если бы наши желания были водой, мы все были бы русалками. Даже ты. И знаешь… Ты был бы невероятно красивой русалкой… Русалком…
- Тритоном… - улыбается в темноте Чарли, чувствуя на своем плече ее сонное дыхание, и, думая, что ни за что не уснет, уже через мгновение тоже соскальзывает в сон, чтобы наконец обрести крылья.
Глава 9. В которой небо делится на двоих
Чарли Уизли возвращается домой. Пожалуй, впервые в жизни у него такое отчетливое чувство, что он возвращается домой. Туда, где его ждут. А еще он возвращается домой победителем. Победа поет в его жилах, как будто он стоит на арене древнего Колизея под ликующие вопли опьяненной кровью толпы. И хотя их сегодняшний поход еще не конец пути, но, определенно, начало этого самого конца. Потому что они нашли пирамиду. Нет, не пирамиду. Они нашли саркофаг. Там, на самом дне подземного черного озера, к которому его вывел их с Анни совместный сон, стояла каменная пирамида, уменьшенная копия печально знаменитых ацтекских пирамид, на верхних площадках которых меднокожие горбоносые жрецы когда-то приносили кровавые жертвы своим свирепым богам. Жертв и крови было столько, что и сегодня, спустя полтысячелетия, маги, приближаясь к развалинам этих пирамид, ощущали веяние древнего зла. Как и здесь, в лабиринте подземных пещер, на дне безымянного ледяного озера. С одной только разницей: здесь древнее зло уже почти стерлось, как отпечаток кровавой ладони под действием подводных течений. То есть оно обитало на этом самом дне – и достаточно долго. А теперь его не было. На берегу озера при ближайшем рассмотрении обнаружились вполне однозначные следы пребывания человека: окурки маггловских сигарет, сплющенные жестяные банки из-под пива, следы тяжелых ботинок в пыли и еще один след – как будто по берегу из озера тащили что-то тяжелое. Несложно догадаться, что именно.
Чарли не в первый раз сталкивался с теми, кого магглы именовали «черными археологами», и каждый раз его буквально передергивало от отвращения. Эти люди врывались в древние святилища, разоряли чужие гробницы, активировали древние проклятия, подвергая опасности целые народы или популяции магических тварей – и все это даже не ради благородного стремления к знаниям, а так, ради наживы. Ради забавы. Впрочем, зря он психует. Чем эти «черные», в сущности, отличаются от их собственных «черных», тех, скажем, в серебряных масках? Люди – они такие… люди. Хоть маги, хоть магглы… Теперь зато стало понятно, почему древнее проклятие так «рвануло». Весь каменный «саркофаг» был покрыт иероглифами, блокирующими чары. Ну, а когда «искатели приключений» извлекли артефакт… (Кто же виноват, что артефакты в ту пору делали из чистейшего золота! ) Осталось проследить наземный путь магглов, отобрать вещь, излучающую проклятие (судя по развитию эпидемии, эта пакость еще не покинула пределов Мексики), выяснить, как работает золотая пирамида и блокировать чары. Кстати, саркофаг Чарли и его ребята аккуратнейшим образом подняли на поверхность озера для дальнейшего изучения, но в лагерь не поволокли. Мало ли…
История набирала обороты, дело сдвинулось с мертвой точки. Чарли было, чем гордиться.
И все это стало возможным благодаря Аннабель. Анни. Его Анни. Его золотая девочка. Чарли улыбается, вспоминая. Солнце. Солнца было столько, что весь мир казался отлитым из чистого золота. Или это так видят солнце драконы? По правде сказать, Чарли не сразу понял, что произошло: вот только что его голова лежала рядом с головой Анни на огромной подушке и травяной запах ее волос щекотал ему ноздри, а уже через несколько мгновений он летит высоко-высоко в синем прозрачном небе, и огромное солнце, встающее над пиками гор, заливает весь мир золотом своих лучей. И Чарли не сразу понимает, что в небо его несут крылья. Крылья! И тело – стремительное и сильное, словно созданное для того, чтобы вспарывать воздух и нырять в облака, оглашая мир победным ревом, от которого с гор сходят снежные лавины. И… Это нельзя назвать полетом. Это просто – чистейший восторг, самое правильное из того, что могло бы произойти в его жизни. Это то самое изначальное волшебство, для которого не требуется волшебная палочка, чистая магия, воплощенная в одном-единственном существе – драконе. Чарли всегда это знал. Но одно дело знать, стоя двумя ногами на твердой земле или оседлав ненадежный черенок метлы, и совсем другое – самому став драконом. Сейчас Чарли не минуты не сомневался в той версии сотворения мира, где было сказано, что нашу Вселенную сотворил своей песней Великий Дракон. Летящий над отрогами гор Сьерра-Мадре Чарли и сам чувствует в себе силы одной восторженной песней сотворить мир – или его маленький кусочек.
«Ты и творишь, - слышится в голове знакомый голос, - каждой новой песней».
Анни!
Это она – прекрасный золотой дракон с черными крыльями, самое совершенное существо, виденное им в жизни. Ее длинное гибкое тело, сияющее золотом чешуи, рассекает пространство и время, а под ее крыльями поет Вечность. И Чарли знает эту мелодию – с самого начала и до самой последней ноты, как будто сам ее сочинил, как будто она всегда жила в его сердце. В это мгновение он отчетливо понимает, что все любови его жизни, включая болезненно-пронзительное чувство к Гермионе - это совсем не любовь. Или не совсем любовь. Подобие. Гипсовый слепок. Нечто, созданное при помощи копирующего заклинания. А настоящее… Вот же оно, рядом, стоит только протянуть руку… То есть крыло. И он подлетает ближе, чтобы смешались воздушные потоки под взмахами их крыльев, чтобы раскалился воздух от жара двух тел, чтобы два выдоха драконьего огня, вырывающиеся почти одновременно, смешался в одно пламя: синее с золотом. Потому что (Чарли-человек никогда бы не обратил на это внимания) драконье пламя имеет глубокий тайный оттенок того же цвета, что и драконья чешуя. (Особенно, когда один дракон хочет таким образом произвести впечатление на другого дракона, да! ) Пламя, что выдыхает Анни – чистейшее золото с легкими черными язычками. У пламени Чарли – кобальтово-синий оттенок, как и его крылья. («Я, конечно, слыхал про Синюю птицу, но… чтобы синий дракон! » - «Ты очень красивый! Лучше всех Синих птиц в мире! » - «Поверю на слово! ») Так, тело к телу, крыло к крылу, они поднимаются вместе в звенящую высь, туда, куда не залетают даже самые синие птицы, туда, где не бывал ни один человек, даже драконьи всадники, туда, куда драконы взлетают только с теми, кого…
«Чарли! Нам пора возвращаться».
Зачем? Почему? Разве не ради этого совместного безумия они оторвались от земли? Если я больше никогда в жизни не стану драконом, то пусть со мной хотя бы останется этот совестный полет!..
«Чарли! Я тоже не хочу возвращаться, но у нас дело».
Дело. Чарли ненавидит это слово. Это что-то вроде его персональной «Авады». Смертельно. И неизбежно. Да. Если что-то сейчас и в состоянии вернуть его с того самого, последнего неба в зону земного притяжения, то это дело. Его - мордредовы подштанники! - дело. Как странно, что про дело вспоминает Анни, а не он сам, умудренный жизненным опытом, ответственный, закаленный в битвах с суровой реальностью мужик. Совсем крышу снесло…
«Конечно, девочка».
Земля приближается стремительно, еще стремительнее, чем убегала вниз, как будто притягивает их к себе на толстенном магическом канате, и вот уже снова видны подробности, земные приметы, от которых он всего несколько мгновений назад готов был отказаться навсегда: морщинистые складки гор, поросшие лесом, кое-где небольшие, кажущиеся какими-то ненастоящими рядом с темной хвойной зеленью шапки снега на самых высоких пиках, серебристые ниточки горных речушек…
«Нам туда», - говорит Анни, закладывая крутой вираж над одной из скал, и Чарли краем глаза успевает отметить (и запомнить) расположение их палаточного лагеря. Некоторое время они летят целеустремленно и молча, старательно не думая о всяких глупостях, вроде совместных полетов к звездам. (Во всяком случае, Чарли очень старательно об этом не думает, хотя получается у него, по правде сказать… так себе). Но пока слабая человеческая составляющая его «я» трепыхается в сетях огненных переживаний, дракон внимательно фиксирует особенности местности, запоминает комментарии Анни (все-таки хорошо, что оба они не совсем драконы и, следовательно, могут общаться не только мыслеобразами), вникает в подробности. Впрочем, все эти подробности приводят их, в конце концов, именно туда, где он уже был накануне со своей поисковой группой: тщательно замаскированной пещере на склоне одной из гор. (Вон, и не заметная для магглов руна альгис, символизирующая защиту от опасности и одновременно – предупреждение. Имеющий глаза да увидит).
Первой в пещеру ныряет Анни. Чарли с трудом подавляет зародившийся в груди грозный рык: его дракону очевидно, что в пещере опасность и первым идти должен он. «Т-с-с! – нежно шепчет Анни, - никакой опасности, это всего лишь сон. И ты не знаешь пути».
Он не знает пути, это точно. Но зато он знает, что если что-нибудь случится с ней…
«Ничего не случится…» - драконы не умеют улыбаться. Но он чувствует эту солнечную улыбку где-то возле болезненно-сжавшегося сердца. Вот ведь! Легилименции у папеньки нахваталась?
«Ты слишком громко думаешь. Лучше запоминай».
И он старательно запоминает: повороты, спуски, ответвления коридоров, порой кажущихся слишком узкими, чтобы в них мог протиснуться взрослый дракон. («Европейский дракон, - поправляет себя Чарли. –Кетцалькоатль значительно уже, почти змея, только вся в перьях. И строение крыльев у него ближе к птичьему. Так что местным здесь было бы даже вполне комфортно»).
Но кое-как протискиваются и они. Перелетают через бездонные провалы, в которых слышно, как шевелится безглазая подземная нежить, минуют черные озера. («Не то, - в очередной раз качает головой золотой дракон Анни. – И это все еще не то»).
Путь кажется бесконечным. Они давно миновали развилку, с которой поисковая партия Чарли вчера свернула не в ту сторону, а до цели еще далеко. Те, кто хотели спрятать проклятый артефакт, подошли к делу со всей ответственностью. Потом драконье зрение, которому не нужны никакие подсветки в виде «Люмоса», начинает отмечать на стенах защищенные магией остатки древних фресок. Магия со временем поистерлась и выцвела, как старые краски, так что сохранилось далеко не все, но вскоре стены пещеры уже можно читать, как старую книгу: дополняя воображением утраченные сцены, додумывая детали. Вот Пернатый Змей Кетцалькоатль обивает своим огромным драконьим телом каменную пирамиду, а вокруг него стоят люди в одеждах жрецов. Вот он же, но уже в образе краснокожего человека с раскосыми злыми глазами в радужной короне из перьев птицы кетцаль восседает на троне, что стоит на вершине все той же Великой пирамиды, а перед ним - на коленях, сложив ладони в жесте покорности и мольбы, смуглые люди с бритыми удлиненными черепами. На следующем изображении жрец кладет к стопам своего бога трепещущее сердце, вырезанное из груди поверженного пленника.
«Мило», - комментирует стоящая рядом Анни. То есть, разумеется, золотой дракон.
Чарли кивает. В сущности, мир мало изменился с тех пор, как были сделаны эти рисунки. Люди до сих пор приносят кровавые жертвы своим многочисленным богам. И без разницы, как зовут этих богов. Достаточно, например, вспомнить одну приснопамятную змеелицую безносую тварь.
А вот это уже интереснее! – Соплеменники тех, чьи сердца еще дымятся на вершине Великой пирамиды у сиятельных стоп бога Кетцалькоатля в радужных сандалиях, взявшись за руки творят некий обряд, в результате чего перед ними в сиянии черного (ого-го-го, однако! ) пламени возникает среди непонятных пылающих иероглифов золотая пирамида. На последней картине (самой большой по размеру) Пернатый Змей Кетцалькоатль в обличие дракона издыхает в страшных муках (неведомый художник не поленился в подробностях изобразить раны и язвы, покрывающие смертное тело бога) рядом с той самой золотой пирамидой. Вокруг видны бездыханные тела жрецов.
«Оружие, способное убить бога, - потрясенно говорит Чарли. – Бедные драконы! У них не осталось ни одного шанса, если мы не обуздаем эту смертоносную штуку».
«Ты сможешь, - улыбается Анни. – Кто, если не ты? »
Ее драконьи глаза (черные, с вертикальным желтым зрачком) близко-близко, так, что в них вполне можно утонуть, как в том черном озере, отражающемся на самом дне драконьего взгляда. Бездна воды – в бездне глаз, магический коридор зеркал… Чарли встряхивает головой, словно сбрасывая наваждение – и все исчезает. В последний миг, за минуту до пробуждения, он действительно видит подземное озеро, возле которого заканчивается коридор с фресками, и понимает, что не забудет его никогда.
Рано утром, еще до рассвета, он покидает палатку, в которой все еще спит Аннабель, его Анни, его золотой дракон. Спит, обхватив подушку тонкими загорелыми руками, в розовом ухе – янтарная капелька сережки, обветренные губы чуть-чуть приоткрыты и легко подрагивают на щеке кончики черных ресниц. Сейчас она выглядит намного моложе, чем вечером – совсем ребенок. (С такой не сексом заниматься, а только укачивать на руках и целовать в висок, да кто же тебя спросит, старый ты дурак! ) Чарли, не удержавшись, все-таки прижимается губами к влажному от сна виску и быстрыми шагами выходит прочь, в зарождающийся рассвет.
А когда рассвет сменяется закатом, экспедиция возвращается в лагерь.
«Интересно, где сейчас Анни? » - думает Чарли, аппарировав прямо к своей палатке, чтобы переодеться и принять душ, смывая с себя гадкий запах подземелий.
Анни может быть где угодно: даже в образе дракона носиться под облаками. Кто сказал, что начальник экспедиции для нее такой уж непререкаемый авторитет? Девушки в возрасте двадцати лет превыше всего ценят свободу. Особенно, если это девушки-драконы, случайно подпустившие начальника экспедиции на расстояние вытянутой руки. Так что… Анни может быть где угодно.
Сердце Чарли сжимает ледяная хватка мгновенной и какой-то нелепой тоски: он, кажется, отдал бы многое, чтобы сейчас войти в свою палатку и услышать, как Аннабель напевает, готовя ужин к его возвращению. Глупая это штука – мечты. Особенно, когда тебе за пятьдесят.
Когда-то он пел: «Ты не бойся прихода вечера», а теперь стал бояться вечеров. Должно быть, возраст. Должно быть, чертов переизбыток одиночества. Но если он сделает все, как надо, если не станет спешить, не попробует посадить дракона на золотую цепь, то, возможно, когда-нибудь можно будет войти в свою палатку (или в свой дом с белеными стенами и синими ставнями, во дворе которого поскрипывают на ветру тяжелые дубовые качели), а там его будут ждать.
Его будет ждать…
Анни!
Она все еще спит на той самой кровати, с которой он встал сегодня утром, все также прижимаясь щекой к подушке, разделенной на двоих. И, с одной стороны, это кажется необыкновенно правильным, а с другой…
Человек не может просто так взять и проспать весь день!
- Анни!
Трепетание сонных ресниц, неопределенное движение острого плеча, попытка пошевелиться, закончившаяся ничем.
- Уже уходишь? – не открывая глаз.
Чарли становится страшно:
- Уже вернулся. Сейчас вечер.
- Правда? – Анни глухо вздыхает и снова утыкается в подушку. – Прости… Так хочется спать… И голова опять болит…
- Голова? – Чарли садится на постели и осторожно кладет ладонь на небольшой кусочек лба, виднеющийся из-под черной челки. Руку хочется немедленно отдернуть – такой жар источает влажная от бисеринок пота смуглая кожа. – Давно у тебя болит голова, ребенок?
- Три дня… Кажется… Это ничего… Вот я посплю, и все… пройдет…
И она действительно засыпает. А Чарли хочется взвыть волком-оборотнем под полной луной: на кисти маленькой руки, которую он очень осторожно вытаскивает из-под подушки и подносит к глазам, между тоненькими пальчиками, напоминающими сейчас обезьянью лапку, на предплечье, в локтевом сгибе и везде, даже на видимом участке щеки и возле уха заметны крохотные, пока еще похожие на укусы зловредных тропических насекомых, но от этого не становящиеся менее узнаваемыми для того, кто знает, что следует искать, язвочки – первый симптом драконьей чумы.
Глава 10. В которой над Флоренцией идет дождь
На Флоренцию обрушились дожди. Еще вчера солнце играло на красной черепице купола Брунелески, выбеливало до почти нестерпимого сияния ажурное кружево готических фасадов, бликовало на стеклах крохотных автомобильчиков, то и дело снующих, точно разноцветные деловитые жуки, по узким средневековым улочкам городского центра, превращало медленные, ленивые воды реки Арно в зеленое бутылочное стекло, кусало за локти и коленки беспечных туристов, решивших ухватить последний незапланированный кусочек внезапного осеннего тепла. А сегодня все это смыл дождь. Небо стало серым, точно в родном Лондоне, пахло влажным камнем и почему-то канализацией, толпы, снующие по улицам, значительно поредели и боязливо скрылись под капюшонами, прозрачными дождевиками и разноцветными зонтами. Гарри и Северус тоже приобрели огромный черный зонт-трость и, как ни в чем не бывало, бродили под ним, не обращая внимания на любопытствующие, осуждающие, а порою и завистливые взгляды прохожих. Разумеется, они не ставили перед собой цели специально шокировать кого-либо прилюдным проявлением близости, но даже большой зонт, как выяснилось, делал эту прилюдную близость абсолютно неизбежной: как-то так получалось, что вдавливались друг в друга плечи, прижимались друг к другу локти, и вообще, все это было… слишком близко, как будто в залитом дождем мире остались только они одни. При этом Северус делал вид, что хмурится, а Гарри не делал никакого вида - просто от души наслаждался возможностью идти по улицам, почти прижавшись друг к другу под огромным черным куполом зонта. (Не шокировать же было, в самом деле, несчастных магглов старыми добрыми Водоотталкивающими чарами! Уж лучше зонт).
А в номере отеля никакого дождя не было. Там по-прежнему светило солнце. Для двоих. На несколько бесконечно-долгих часов они просто выпадали из реальности, погружаясь друг в друга, как в море, беря и отдавая, созидая общую, только им подвластную Вселенную, сияющую и огромную. Бесконечную. Не схлопывающуюся в ноль после взрыва очередного оргазма, а наоборот – растекающуюся под кожей тысячами новых созвездий.
«Северус! Я голоден, как какой-нибудь бармаглот».
«Почему «как», Поттер? Ты и есть – самый настоящий бармаглот. Ненасытная тварь, посланная мне Мерлином в наказание за прошлые и будущие грехи».
«Ненасытная тварь… Мр-р-р! Мне нравится! »
«Поттер! Я старый, больной человек… Третьего тура мне, определенно, не пережить! Да и тебе уже пора о душе подумать. Тоже ведь не мальчик».
«О душе… - губы ненасытного Поттера скользнули по ребрам, прочертили дорожку из поцелуев вниз, через напрягшийся живот, прихватили кожу на выступе тазовой кости (Снейп с обычной прагматичностью именовал все эти свои восхитительные выступы «мослами»), задержались возле подвздошной впадины… - Что есть душа, Северус? »
«Желаешь философствовать? »
«Желаю! »
Как известно, Вселенная всегда прислушивается к желаниям Гарри Поттера, и кто такой Снейп, чтобы с нею спорить? Тем более, когда к губам подключился язык и совсем немного – зубы. В этот момент Северус забывает про возраст, про усталость, про третий раз, про годы совместной жизни – про все. Секс с Поттером неизменно – как совместный полет к звездам, как те самые «драконьи сны» в многоголосице органного хора, как… Ме-е-е-ерлин! Снейп тоже желает философствовать! О смысле жизни. Вот только подомнет под себя податливое горячее сильное тело – и смысл жизни раскроется во всей своей первозданной абсолютности. Или это еще не совсем смысл жизни?
Поттеровский низкий стон срывает крышу и напрочь выметает из головы остатки мыслей, оставляя только раскаленную лаву желаний.
«Мой! »
Иногда это больше всех слов мира, вернее всех заклятий, ценнее всех написанных магами и магглами книг.
«Мой! » - отзывается Поттер.
Хорошо, что при мысленной речи не надо экономить дыхание. Дыхание им сейчас жизненно необходимо, иначе можно просто сдохнуть, захлебнуться, не выжить – слишком много… всего. Слишком много жизни. Слишком много солнца.
Когда Северус наконец падает рядом с Гарри на пропитанные потом, сбившиеся в ком простыни, солнце продолжает сиять под сомкнутыми веками. Солнцу плевать, что за окном идет дождь.
«Северус! Я бы все-таки поел…» - выразительное и довольно агрессивное урчание поттеровского желудка не дает ни на минуту усомниться в искренности его намерений.
«Бармаглот…»
«Ты опять…»
«Что тебя так удивляет, Поттер? Я всего лишь последователен».
Ответом ему служит еще одна возмущенная рулада поттеровского желудка.
«Я тоже, - усмехается Гарри. – Пойдем есть? »
Спорить с поттеровским желудком – еще более бессмысленное занятие, чем спорить со Вселенной – это Северус Снейп за годы совместной жизни с Героем Магического Мира выучил буквально наизусть.
«Мясо… - мечтательно тянет Герой. – Много мяса».
Дракон – он и во Флоренции дракон.
«Стейк, - принимает решение Снейп. – По-флорентийски. Именно то, что нам сейчас надо».
Дождь как будто ждал, когда они выберутся из своего персонального солнечного рая: тут же с удвоенной силой застучал по черному зонту, радостно захлюпал под ногами, порывом мокрого ветра забрызгал поттеровские очки.
«Аппарируем? » - Гарри зябко вздрогнул, беря Северуса под руку и прижимаясь к нему плечом: нестерпимо хотелось еще немного тепла и нежности. И мяса. Быстрее и больше.
«И нас размажет – отсюда и до Аляски, - ухмыльнулся Снейп. – Силы надо рассчитывать реально, Поттер».
«Се-е-ев! »
«Не ной. Идея с третьим разом была твоя. Так что – ножками, ножками… И, кстати: не смей называть меня «Сев». Ненавижу».
Гарри улыбнулся знакомым (таким знакомым! ) ворчливым интонациям. Все хорошо. Все просто замечательно! И если «ножками, ножками», тогда – к «Данте».
Ресторанчик «У Данте» находился на самом пересечении всех возможных туристических маршрутов – напротив церкви Санта-Мария-дель-Фьоре, с видом на обожаемый Поттером Баптистерий. Поэтому здешние цены не назвал бы божескими даже самый завзятый оптимист. Зато мясо… Стейк по-флорентийски там умели готовить именно так, как нравилось Гарри и Северусу: очень много мяса, сумасшедшей вкусности корочка, нежный сок пополам с кровью… Так что изредка, когда было лениво искать «настоящие» траттории вдали от туристических толп, они заглядывали к «Данте». Там их уже знали: усаживали за один и тот же столик под бежевым полотняным навесом (всегда свободный к их приходу, что Гарри не мог объяснить иначе, как темномагическим колдовством Северуса), вежливо уточняли заказ: два стейка по-флорентийски, фокачча с морской солью и розмарином (Снейп на кулинарные изыски Поттера ехидно хмыкал себе под нос про «молодой, растущий организм») и бутылка кьянти. Обслуживала их всегда одна и та же официантка: коротко стриженная мулатка с решительными ухватками настоящего мачо, работала быстро и четко, как будто проводила военную опрецию, а немаленькие чаевые принимала с надменным безразличием принцессы инкогнито.
Под навесом они оказались в гордом одиночестве: большая часть посетителей предпочла теплую тесноту внутреннего помещения влажной прохладе улицы. И это было к лучшему. Никто не следил за тем, как медленно скользят по деревянной столешнице навстречу друг другу руки, как едва шевелятся губы в беззвучном, но от этого не менее насыщенном диалоге, как многозначительно соприкасаются под столом колени. Приготовление настоящего стейка по-флорентийски – дело чертовски долгое.
В этот день дождь был как-то особенно по-осеннему грустен. Словно и не было совсем недавно над головами пронзительно-голубой эмали неба, словно не ложились под ноги разноцветными отсветами фейерверки готических витражей в торжественной глубине старинных соборов, словно не пах воздух Флоренции по утрам свежевыпеченным хлебом. Кьянти слегка горчило на губах, а сердце сжималось от странного предчувствия. Город прощался с ними, не желая отпускать. Прощался и плакал.
«Северус, давай сходим к Давиду».
Снейп вскинул глаза, до этого момента внимательнейшим образом изучавшие хватку поттеровских пальцев на тонкой ножке пузатого бокала с темным рубиновым вином.
«Соскучился? Мне начинать ревновать? »
«Соскучился. Начинай».
Эту игру они придумали еще тогда, когда Гарри впервые открыл для себя микеланджеловского Давида (помнится, в каком-то маггловском альбоме по искусству Ренесанса): Поттер расписывает красоту мраморного изваяния (не скупясь на подробности), а Северус ревнует. Гарри находил это забавным. Как ни странно, мрачный, погрязший в собственных комплексах Снейп (во всяком случае, именно таким он был до своей смерти), совершенно не умел ревновать. Нет, он, конечно, хмурился, играл желваками на острых скулах, презрительно кривил рот на словах «твоя бывшая» или «твои сумасшедшие приятели», язвил, укоризненно сопел, стоило Поттеру в очередной раз задержаться на работе, но… Никогда не ревновал по-настоящему. Словно бы однажды позволил себе поверить: его можно любить. Любить без условий и без оглядки на мнение света. Невзирая на. Вопреки.
«Почему ты думаешь, что я тебе не изменяю? »
«Поттер, это смешно. Ради меня победитель Волдеморта отказался от женщин. Стал драконом. Родил ребенка. Завязал мертвым узлом всю бюрократию магической Британии. Кто мне соперник в этом мире? »
И вот совершенно неожиданно соперник все-таки обнаружился: очень, как выяснилось, трудно соревноваться в глазах возлюбленного с пятиметровым обнаженным гигантом, созданным резцом самого настоящего гения. Тем более, когда этот самый гигант оказывается рядом с вами, что называется «во плоти». Стоило им оказаться во Флоренции, и у Гарри от Микеланджело натурально «снесло крышу»: не было дня, чтобы они не посещали капеллу Медичи, музей Дуомо или – ах, да! – Академию.
Давид… Снейп чертыхался, как последний маггловский люмпен, вспоминая свое неласковое детство с вечно пьяным отцом в Тупике Прядильщика, выразительно скрипел зубами, бросал косые взгляды исподлобья, ехидно прохаживался по внезапно открывшейся у некоторых бывших авроров страсти к прекрасному – все бессмысленно. Стоило Гарри увидеть Давида, и он выпадал из реальности не меньше, чем на час (Северус проверял).
«Ты не понимаешь, - говорил Поттер, завороженно следя глазами затаенное движение крови в венах мраморной кисти руки, - он живой. И никакой магии…»
Снейп не понимал. Его все эти эстетские тонкости и изыски занимали мало. В то время, когда Гарри замирал напротив мраморного гиганта, Северус замирал, усевшись где-нибудь в стороне на деревянную скамью и глядя на Гарри. С его точки зрения, живой Поттер был куда прекраснее мраморного Давида. Правда, озвучивать свои выводы он не собирался: хватит с Поттера и того, что Северус покорно таскался с ним на эти, ставшие почти ежедневными «свидания». Иногда Гарри предлагал Снейпу не ходить в Академию, а, скажем, подождать где-нибудь в кафе за порцией дивного флорентийского мороженого. (После своего внезапного «воскрешения» Снейп неожиданно заделался сладкоежкой, хотя и тщательно это скрывал. Дома они стали завсегдатаями Фортескью, куда порою аппарировали из своей далекой Румынии только лишь для того, чтобы Северус мог со снисходительным видом отдать должное разноцветным шарикам волшебного лакомства. Правда, признаться в подобной слабости, значило разрушить тщательно лелеемый Снейпом образ сурового мизантропа, и потому Гарри вынужден был усиленно делать вид, что это именно его простая, наивная, детская (как любила иногда поностальгировать непотопляемая Рита Скиттер) душа не может жить без всяких дурацких сладостей). Впрочем, оторвать Северуса от созерцания Поттера, созерцающего Давида, не могло бы ни все мороженое магического мира, ни знаменитые на всю Италию флорентийские ледяные шарики со вкусом манго и шоколада. Поттер был, определенно, круче манго и шоколада. И да! – еще тирамису. Правда иногда, вот как сейчас, Снейпа посещала крамольная мысль: совместить Поттера, манго, шоколад и еще пару-тройку экзотических вкусов в одной, отдельно взятой постели, но он всегда думал, что время на эти эксперименты у него еще есть. А вот внезапно оказалось, что нет.
Потому что Поттер шел к Давиду прощаться. Это Снейп понял совершенно отчетливо в тот момент, когда Гарри поставил на деревянный стол в маггловской забегаловке свой бокал с кьянти и просительным, почти виноватым (было бы из-за чего, на самом деле! ) тоном сказал:
«Северус, давай сходим к Давиду».
К Давиду так к Давиду.
Судьба обделила Северуса Снейпа провидческими талантами профессора Трелони, но с тех самых пор, как он исхитрился побывать в шкуре дракона, иногда ему со всей отчетливостью становилось видно: будущее меняется на глазах. Как будто та самая пресловутая ось мироздания проходила прямо через его не слишком здоровое человеческое сердце. В такие минуты хотелось плотно зажмурить глаза и начать дышать глубоко и ровно – пока не отпустит. «Опять накрыло? » - осторожно спрашивал Поттер. Северусу достаточно было просто кивнуть. Гарри знал. Ему ничего не требовалось объяснять. Иногда Северусу казалось, что «одна душа на двоих» - это совсем не метафора. Вот и сейчас…
«Соскучился? Мне начинать ревновать? »
Поттер улыбается грустно. Улыбается – потому что положено. Северус Снейп играет Отелло в своем личном театре одного актера. А зрители должны быть благодарны. Грустно – потому что Поттер и сам отлично чувствует: время в старинных песочных часах подошло к концу, и последние песчинки медленно-медленно стекают вниз, оставляя после себя пустоту. Даже дождь за краем полотняного навеса позволяет себе замереть, оставив в воздухе знобкую водную взвесь и как бы намекнув в перспективе на несколько крохотных осколков чистого синего неба. Впрочем, можно ли верить дождю, вот в чем вопрос?
Неторопливо и со вкусом расправившись со стейком и дав невозмутимой официантке значительно больше чаевых, отчего ее правая бровь с крохотной серебряной капелькой пирсинга все-таки изумленно ползет вверх, они неспешным шагом бредут по давно изученному маршруту в сторону Академии. Уже на подходе, в каком-то тесном переулке Поттер, оглядевшись по сторонам, набрасывает на обоих легкие чары Отвлечения внимания: наступать на ноги не будут, но и не заметят, когда два мужика внезапно материализуются в самом начале бесконечной очереди, практически у билетных касс. Входить к Давиду без честно оплаченного билета Поттер категорически отказывался: магия там или не магия, но за все в этом мире надо платить. В том числе и за любовь. Особенно – за любовь. В этом Северус был с ним согласен.
Давид стоит на своем месте: расслабленно-сосредоточенный. Собранный, как перед битвой. Впрочем, он и есть – перед битвой. Они уже давно прочитали и обсудили между собой эту древнюю историю вместе со всеми ее многочисленными интерпретациями. Гарри замирает напротив гиганта, сосредоточенно сведя брови и засунув ладони в карманы джинсов. Ну, теперь это надолго. Северус оглядывает зал в поисках места для сидения. Сегодня здесь самая настоящая толпа, как будто те туристы, которых напугал дождь, нашли свое убежище в залах именно этого музея. (А другие музеи и храмы попросту смыло с лица древнего города за полной их невостребованностью). Внезапно место обнаруживается на деревянной скамье, что изгибается вдоль стены круглой ротонды прямо за спиной Давида. Что ж – спина так спина! Северус опускается на скамью и прикрывает глаза. Его организм не любит дождь. Даже несмотря на подаренный Поттером согревающий талисман. В дождь Снейп вдруг внезапно вспоминает про все свои честные шестьдесят четыре. (И плевать, что для сильного мага этот возраст – еще даже не «середина странствия земного»). И про то, что опыт смерти (а затем и воскрешения) никому не дается даром. И про не совсем здоровое с некоторых пор сердце, которое сегодня как-то особенно напряженно стучится в грудную клетку. Впрочем, долго сидеть с закрытыми глазами ему не дают.
«Эй, ты чего? » - рядом опускается Поттер.
«Все в порядке. Что-то ты нынче быстро».
«Прощаться лучше быстро».
«Прощаться? »
«Конечно. Разве не чувствуешь? »
Северус молча кивает. Одна душа на двоих. Одно сердце. Вещее. Из тех, что чует беду.
«Северус! У тебя точно все хорошо? Выглядишь ты… Не очень».
«Все хорошо. Что за паранойя, Поттер? »
Вместо ответа Гарри находит его опирающуюся о скамью руку и начинает очень осторожно поглаживать ее самыми кончиками пальцев: успокаивая, заставляя тепло разливаться по всему телу. Настоящее тепло, не наколдованное при помощи волшебной палочки или талисмана. Словно от солнца.
«Ты похож на него», - внезапно говорит Северус. Не может не сказать.
«На кого? »
«На Давида».
Гарри смущенно хмыкает. Так и не приучился к редким северусовым комплиментам, Герой магического мира. Пытается перевести все в шутку:
«У меня такая же классная задница? »
Северус критическим взглядом окидывает вот уже битых полчаса маячащие перед носом тылы библейского героя. Задница Давида - это что-то! Но… На его непритязательный взгляд, у Поттера значительно лучше. Просто потому что не мрамор. Потому что… живая. И теплая. И в нее так замечательно изо всех сил вминать пальцы… Стоп! Не о том сейчас, не о том.
Судя по весьма заинтересованному взгляду Гарри, у них опять случился, как часто бывает в последнее время, сеанс спонтанной легилименции.
«Ты правда так считаешь? »
«Поттер, постарайся хотя бы пять минут не думать о сексе».
«Не думать о сексе. Как скажешь!.. И… что? »
«Ты похож на Давида, потому что… тоже герой».
Возмущенно:
«Я не герой! »
(Очередной приступ неконтролируемой скромности. Северус ухмыляется уголком рта. Когда Гарри такой, очень трудно думать о серьезном).
«Герой. Ты убиваешь великанов, наказываешь злодеев, спасаешь тех, кто в этом нуждается. Ах да! Укрощаешь чудовищ».
Большой палец горячей поттеровской руки вычерчивает на ладони Северуса новые линии, рассылая искры по всему телу.
«Я хочу тебя поцеловать. Немедленно! »
«Здесь? » - фирменное высокомерное вздергивание черной брови и целая стая корнуэльских пикси – в самой глубине бездонных черных глаз.
«Здесь».
Кто посмеет отказать Герою, который наконец-то дорвался до своего собственного, персонального чудовища? Северус кивает. Да! А если кому-то не нравится…
Малфоевский «спикер» в заднем кармане поттеровских штанов взрывается энергичным перезвоном рождественских колокольчиков (странная, между прочим, мелодия для того, что магглы именуют ругательным словом «смс-ки»).
Помянув Мордреда и его легендарные подштанники, Поттер читает сообщение – и с лица его исчезает свет, как будто опускается холодная дождевая завеса.
«Что? »
Гарри молча протягивает Северусу приборчик, на черном экране которого нехорошим желтым мерцают слова: «С Аннабель беда. Срочно возвращайтесь домой. Чарли».
Глава 11. В которой есть место снам и пробуждениям
Боль…
Боль была везде. Снаружи и внутри. Под шкурой. Под веками. Боль раздирала своими железными когтями живот и выворачивала наизнанку легкие. Боль делала из сердца подушечку для портновских булавок, а из головы – оловянный котел для зелий, наполненный рассыпчатыми серебряными дробинами, которые при малейшем движении вызывали опять же мучительную боль, словно у оборотня, увидевшего свою первую полную луну. Боль была похожа на омерзительную лиловую тучу, пронизанную багровыми молниями.
Хотелось выйти вон из себя, отделиться, стать невесомым перышком где-то в самом дальнем углу черного провала Вселенной, замереть, затихнуть, раствориться в небытии. Иногда это даже удавалось: на миг, на два, на три – до Вечности дело никогда не доходило. А жаль… Ох, как жаль!
Она не мечтала о смерти, вовсе нет! Только об отсутствии боли. И если это означало просто перестать быть, то – пусть! Перестать быть, перестать чувствовать, раствориться, исчезнуть… И каждый раз чей-то голос властно и жестко возвращал обратно ускользающее сознание: «Анни, девочка! Вернись! Не уходи! »
Она ненавидела этот голос. Действительно ненавидела. И не смела ослушаться. Что-то было в нем… такое, совершенно особенная магия… Ах, да! В голове мелькнуло знакомое слово: «магия» - и оно означало защиту и помощь. Магия… Когда-то она умела…
«Не смей! Не смей превращаться, слышишь! Дракон умрет».
Дракон умрет – и хорошо. Не просто хорошо – абсолютно правильно. Почему он останавливает ее, этот голос? Драконы рождены, чтобы летать. Жизнь, смерть… Какая глупость! Она просто сорвется в небо.
Небо… Огромное, усыпанное звездами небо, поющее под крылом. Небо и есть Вечность. Раствориться в Вечности – это правильно. Вечность будет петь колыбельные, укроет среди своих звезд, как мама, которой у нее никогда не было. И боль не найдет, боль отпустит. Надо только…
«Не смей! Потерпи немного, побудь со мной! »
«Со мной? » У нее нет никого, с кем она могла бы остаться. Только боль. Только мечта об абсолютном беспамятстве, абсолютной глухоте. Абсолютном одиночестве.
Одиночество было ее вечным спутником и другом. Ее ангелом-хранителем. Ее судьбой!
«Не уходи… не уходи… не бросай меня… останься… без тебя я умру…»
Какая глупость! Это ведь не кто-то другой, там, за завесой боли, это она сама хочет умереть. Какая ей разница? Отпустите меня! Оставьте!
- Анни! Анни!
Глаза открывать просто не было сил. Но «Анни» звучало знакомо. Ее имя?
- Анни, не уходи, вернись!
Когда она все-таки открыла глаза (алая боль на миг почти полностью затопила сознание), рядом сидел человек. У человека было имя. Когда-то она даже это имя знала.
- Молодец! Храбрая девочка!
- Ч.. ч… ч…
- Что, моя хорошая?
Он склонился над ней: мужчина в ореоле пламени растрепанных рыжих волос.
- Ч… ч… чарли…
Чарли. Его звали «Чарли». Она вспомнила. И сказала это вслух. Она была жива.
- Все хорошо, радость моя. Теперь все будет хорошо.
В это «хорошо» совсем не верилось. Боль все еще раздирала на мельчайшие кусочки слабое человеческое тело.
- Гарри нашел артефакт. Эту дрянь поместили обратно в саркофаг. Больше никто не умрет.
- Г-г-гарри?
- С ним все хорошо. Он сильный. Он придумает способ, как уничтожить пирамиду – и ты поправишься.
Информации было слишком много для ее истыканного булавками сердца. И для головы, переполненной болезненным бредом. Определенно, слишком много. Но она помнила: есть еще что-то. Что-то важное. Кто-то важный.
- С-северус?
- Здесь, с нами. Варит для тебя зелья и мази.
Жив. Все живы. И она жива. И Чарли сказал: «Больше никто не умрет». А если так… Можно еще потерпеть.
Она позволила себе опустить веки и погрузиться в сон, точно в ласковые ладони моря.
В этом сне золотой дракон как ни в чем не бывало плыл в лазорево-бирюзовой глубине прозрачных вод теплого тропического моря, ничуть не смущаясь наличием за спиной пары сложенных черных крыльев. Его гибкое сильное тело легко справлялось с сопротивлением водной толщи и упрямством встречных течений, глаза с любопытством разглядывали сложный рельеф дна и разлетающиеся в разные стороны при появлении огромного ящера косяки серебристых рыб. Разноцветные кораллы, похожие на порождение слегка свихнувшейся магии какого-нибудь волшебника-экспериментатора, лениво шевелили своими ветвями перед золотым любопытным носом, из которого при дыхании (плевать, что под водой нельзя дышать! ) вырывались целые стайки веселых воздушных пузырьков. Несколько раз дракон боковым зрением ловил движение каких-то огромных теней, но кто бы ни интересовался незваным гостем, он так и не решился подплыть поближе.
«Левиафаны», - почему-то подумалось золотому дракону, и от сладкой жути сжалось сердце.
Левиафаны или не левиафаны, но неопознанные гиганты прошли где-то стороной, всколыхнув подводный мир на многие мили вокруг и оставив после себя странное ощущение пустоты.
А потом рядом скользнуло гибкое черное тело, и внимательный глаз глянул в упор с каким-то мрачным подозрительным прищуром: черный глаз с полоской желтого вертикального зрачка.
«Папа! » - обрадовался золотой дракон и выпустил из ноздрей в воду очередную стайку пузырьков. Черный чуть-чуть распрямил одно из сложенных за спиной крыльев и ткнул острым когтем беспечного золотого пловца куда-то в область подмышки. Дескать, как ты тут?
Золотой дракон растянул в блаженной ухмылке свою драконью пасть и заложил почти у самого дна головокружительный кульбит, расшугав придонную мелюзгу и с десяток степенных голубых крабов. Черный благосклонно оценил представление, прошелся по воде хвостом, точно полами черной мантии, и удалился по каким-то своим серьезным и важным делам.
Золотой не опечалился. Он знал, что они еще встретятся. А пока вокруг было столько всего интересного! Огромная морская черепаха величественно проплыла мимо, едва не шлепнув любопытного дракона по носу одной из своих внушительных ласт.
Из-за выступа коралла зыркнула недобрым глазом мурена и тут же скрылась, встретив ответную дружелюбную ухмылку золотого чудовища. Медузы дрейфовали в неизвестном направлении, переливаясь в пронизывающих наискосок морскую толщу солнечных лучах всеми цветами радуги. Разноцветные рыбы водили хороводы вокруг разноцветных кораллов и демонстративно плевали на появление в их краях огромного неизвестного монстра. Воинственно топорщила иглы колония морских ежей.
Море оглаживало теплыми ладонями золотые драконьи бока и тихо напевало что-то, как гигантская пустая раковина.
Если вслушаться, можно было даже уловить слова:
Ты уснешь в моих ладонях,
Как ребенок в колыбели.
Шепот моря за окошком
Будет слышен еле-еле.
Корабли замрут, качаясь,
В серебре дорожки лунной…
У моря было имя. Море звали «Чарли». Как же еще?
…Когда она вынырнула из своего прекрасного сна, стало очевидно: боль уменьшилась, ссохлась, отступила. Странно было вновь начать осознавать собственное тело не как источник бесконечной боли, а как что-то вполне себе живое и цельное. Вот именно! Страстно хотелось… В туалет.
Она попыталась встать. Впрочем, чтобы проделать это, требовалось сначала открыть глаза. Ресницы, слипшиеся от какой-то гадости, раздирались с невероятным трудом, так что она потом несколько минут просто лежала, приходя в себя и восстанавливая дыхание, как после серьезного забега на скорость по крутой горной тропке. Вид на невысокий беленый потолок с потемневшими от времени балками успокаивал. Помещение явно не являлось больницей. (При своем драконьем здоровье Анни никогда не лежала в больницах и испытывала перед ними какой-то безотчетный суеверный ужас. Ей всегда казалось, что там ее обязательно залечат до смерти). Подобные потолки можно было встретить, разумеется, в самых разных уголках земного шара, только вот пахло в этом доме… Точно! Пахло здесь домом. Только в одно месте на земле весной воздух благоухал терпкой смесью запахов драконьего навоза и цветущих тюльпанов. Долина Драконов! Мерлин! Она дома! Дома! И она, кажется, жива.
После нескольких попыток, признанных неудачными, голову все-таки удалось повернуть набок. Нет, не совсем дом… Хотя что-то как будто и вправду знакомое.
- Ты очнулась!
- Чарли…
Точно. Это дом Чарли. Его спальня, в которой они вместе с детьми Гарри и Гермионы столько раз кувыркались в детстве на огромной кровати, и в которую она никогда не заходила, став взрослой. На миг эта неожиданная интимность момента - проснуться в постели Чарли – перебивает все: упрямые отголоски боли, страстное желание посетить туалет, невозможность управлять собственным телом… Так пронзительно и сильно, что Аннабель снова закрывает глаза.
- Анни! Что с тобой? Анни!
- Все хорошо…
Мерлин! И губы как будто совсем чужие, не ее, да еще и покрыты слоем какой-то жирной дряни с мерзким привкусом… И слова даются с трудом:
- Чарли… Мне надо…
- Что, моя хорошая?
Вот. Дожили. Придется объяснять любимому мужчине, что тебе срочно нужно… Тьфу! Никакой романтики, в самом деле!
- Даже не вздумай! – очень твердо говорит Чарли, правильно оценив ее жалкое блеяние. – Тебе еще месяц, как минимум, вставать нельзя.
- Но я… мне…
Чарли ныряет куда-то под кровать и извлекает оттуда странного вида плоский пластиковый сосуд явно маггловского происхождения.
- Вот. Решение твоих проблем.
- Чарли!!!
- Анни, послушай меня, пожалуйста. Вставать тебе действительно нельзя. Ты только что вернулась оттуда, откуда обычные люди не возвращаются. Не веришь мне – спроси Снейпа. Он придет через час.
- Но… мы же маги… Есть ведь заклинания… Даже нас в Корпусе учили – на крайний случай.
Она сейчас провалится сквозь землю и вынырнет где-нибудь на самом дне Марианской впадины (чертова география! ), и это будет самый лучший выход.
Свободной рукой Чарли аккуратно разглаживает почти незаметные складочки на крае простыни, укрывающей ее измочаленное болезнью тело.
- Тут такое дело… При той форме проклятия, которую ты исхитрилась цепануть, рядом с больным запрещено любое колдовство. Оно разрушает и без того хлипкие магические потоки – и все лечение идет насмарку. Так что… вот… эта штука называется «судно».
- «Судно» - это корабль, а не… - бормочет Анни, пряча глаза. –Чарли… Я… Неужели обязательно, чтобы это был ты?
Смешок.
- А кто за тобой тут ухаживал, все то время, что ты была без сознания? Мыл, убирал, делал перевязки? Обмазывал мазями с ног до головы? Никаких очищающих, никаких санитарных.
- А… почему не Северус?
Не то чтобы она предпочитала заботу Северуса – тоже вполне себе напряжный вариант, но он хотя бы родственник… и видел ее… всякой. Гарри… с ним было бы легче, он вроде бы вместо мамы. Но он где-то там, в Мексике, ликвидирует проклятие – это она помнит.
- Северуса к тебе я попросту не пустил, хоть он и плевался ядом, как разъяренный соплохвост. Для любого дракона твоя болезнь могла стать смертельной. А Северус, он…
Ну да. Дракон-анимаг. Точно.
Все это очень странно и требует детального рассмотрения, но…
- Мордред с тобой! – шипит Анни сквозь стиснутые зубы. – Давай сюда свое судно. Только закрой глаза. И не подглядывай.
- Ладно, - откровенно ухмыляется Чарли. – Я на ощупь.
На ощупь ничего не выходит, что ожидаемо. Обмотанное, словно у древнеегипетской мумии, пропахшими мазями бинтами тело не желает выполнять даже самых простых действий. Чарли очень спокойно приподнимает, подкладывает судно, держит за руку, вытирает влажными салфетками, уносит судно в туалет… Если бы после всего, что ей пришлось пережить, у Аннабель все-таки хватило наглости когда-нибудь снова всерьез пожелать себе смерти, то это – как раз тот самый момент. Вполне подходящий.
Женщина должна быть для любимого загадкой, тайной, чудом. А тут… Судно. И все вытекающие (в прямом смысле) последствия.
«Никакая любовь такого не выдержит! » - думает Анни, вспоминая, как они засыпали когда-то давно, в прошлой жизни, на одной подушке… И тот единственный, совершенно волшебный совместный драконий полет. А теперь – всё. Всё. Забудь.
- Девочка! – ласковое прикосновение прохладной шершавой ладони ко лбу. – Кончай впадать в комплексы.
- Откуда ты знаешь… про комплексы?
Она все-таки заставляет себя посмотреть ему в лицо. Солнечный лучик, пробравшийся в щелочку между плотно задвинутыми тяжелыми шторами теребит рыжую прядку возле виска. Кажется, или в этой прядке действительно мелькнула ниточка седины? Вот ерунда! Чарли ведь еще совсем не старый! Но и морщин, определенно стало больше. И глаза… Глаза человека. который долго-долго разглядывал в упор смерть. Родные голубые глаза, в которых вся усталость мира. Это я с тобой сделала? Я?
- Знаю. – Еще одно успокаивающее поглаживание. Так гладят кошек или птиц. Или драконов. Но не желанных женщин, ага. тех касаются по-другому. – Сам такой. С комплексами.
Чарли? С комплексами? Не смешите мои тапочки!
- Анни… - очень серьезно. – Если бы я умирал у тебя на руках… Тебе было бы противно? Ну… вот, судно, например? Или мази… везде? Или… кормление – через зонд?
(Еще и кормление через зонд, что бы это ни было! Бр-р-р! Бедный Чарли! Но…)
- Совсем с ума сошел! При чем здесь «противно»? Главное, чтобы ты жил. И я…
- Вот. – Он наклоняется к ее лицу и тихонько касается губами обмазанных неизвестной гадостью потрескавшихся губ. – И я. …А сейчас тебе нужно поспать. В полдень придет Северус, принесет зелья. Счастлив будет – просто до неприличия, можешь мне поверить. Что не помешает ему устроить мне выволочку – так, в целях профилактики. И рассказать тебе обо всех жутких последствиях нарушения постельного режима. Потом будем мыться, обмазываться всякой полезной гадостью, есть…
- Только не через зонд! – вырывается у Аннабель.
И Чарли хохочет. Сидит рядом с ее постелью на старом расшатанном стуле – и попросту ржет, как молодой рыжий конь, запрокидывая голову, встряхивая хвостом, упирая ладони в колени. И она понимает: все. Теперь точно – все. Можно снова начинать жить. Смерть отступила. Подавилась, злобная сука, очередным драконом!
Аннабель смотрит на смеющегося Чарли, пытается улыбнуться в ответ (это у нее почти получается) - и засыпает.
Но это ничего. Не страшно. Потому что потом снова будет пробуждение. И снова сон. И снова… И снова… Кажется, это и есть жизнь.
Чарли сидит рядом, держит за руку и тихо напевает что-то почти неслышное. Про море.
Глава 12. В которой светит солнце и проводится обряд изгнания демонов
- Теперь я точно знаю, что такое счастье… - шепчет Аннабель, вытягиваясь на свежезастеленной постели и улыбаясь привычно сидящему рядом на шатком стуле Чарли. В окно светит солнце. Солнцу она тоже улыбается. Когда счастья много – улыбок не жалко.
- Да? И что же такое счастье? – дергает уголком рта Чарли, щекотно поглаживая подушечкой большого пальца ее ладонь. – Просвети меня, темного.
- Это возможность в любой момент самой, без посторонней помощи, сходить в туалет.
Чарли не смеется. Он вообще очень тонко чувствует оттенки ее настроения. И сейчас ему очевидно, что это совсем не шутка. Еще бы!
Северус кричал и обещал наслать на ее дурную голову самые страшные проклятья, если только она осмелиться спустить ноги с кровати раньше, чем через четыре недели после первого выхода из магической комы. Она решительно отвоевала себе три недели. А встала через две.
- Снейп меня убьет, - грустно сказал тогда Чарли, почти волоком таща ее на себе по дороге в туалет.
- Я тебя защитю… тьфу! то есть защищу! То есть закрою грудью.
Чарли скептически посмотрел на ее безразмерную, скрывающую остатки бинтов, домашнюю хламиду, под которой едва угадывалась похожая на тень фигура, и крайне недоверчиво хмыкнул.
Ей категорически не понравилось это хмыканье:
- Что бы ты там себе ни думал, у меня имеется грудь.
Чарли хмыкнул еще раз.
Аннабель попыталась вывернуться из железной хватки его рук и едва не упала, споткнувшись о невысокий порог комнаты.
- Слушай, - очень мягко и очень серьезно сказал Чарли, удерживая ее за плечи так, что она даже не стала повторять свои нелепые попытки обрести свободу, - совсем скоро ты поправишься. И поверь мне, тогда… - он сделал многозначительную паузу, - мы во всех подробностях обсудим твою восхитительную грудь и другие не менее восхитительные части тела. И не только, поверь мне, обсудим… А пока… Давай, ты не будешь дополнительно усложнять мою и без того не простую жизнь, а? Мне еще с Северусом беседовать…
От Северуса она его тогда все-таки защитила. Ну, ладно, не грудью. (Было бы, в самом деле, чем! ) А страшным обещанием немедленно превратиться в дракона и ушкандыбать на одном крыле куда-нибудь в горы, чтобы там сдохнуть к мерлиновой бабушке без должного лечения, заботы и профессионального ухода. Зная свою кровиночку, Снейп предпочел не испытывать на прочность ее и без того расшатанные болезнью нервы.
К тому же ему и без дочерних эскапад хватало переживаний: он ждал возвращения Гарри.
Поттер сорвался в Мексику в тот же день, когда почти теряющий от ужаса сознание Чарли выдернул их с Северусом из безмятежной Флоренции. В Мексике Герой (которые, как известно, бывшими не бывают) за пару дней отыскал проклятую золотую пирамиду при помощи усовершенствованного Поискового заклинания, созданного им же самим, чтобы легче было находить среди гор заблудившихся детенышей драконов. Древний злобный артефакт, конечно, не детеныш дракона, но и похитившим его магглам оказалось далеко до изобретательности шустрых драконят при игре в прятки. Поттер нашел гадов, постирал им память, вызвал команду магов-спасателей с саркофагом. Северус надеялся, что после этого Гарри хоть на время вернется домой или позовет его к себе: вместе изучать тайные надписи затерянных в джунглях пирамид. Анни к тому моменту уже со всей очевидностью пошла на поправку, хоть и пребывала все в той же магической коме, Чарли охранял свое сокровище, как самый злобный на свете дракон, а с зельями для нее мог справится на данном этапе даже штатный зельевар Святого Мунго (в чем Снейп, разумеется, ни за что и никогда не признался бы вслух). И, кстати, от поттеровского предложения совместных поисков он, скорее всего, отказался бы в довольно резкой форме. Но Гарри не позвал. Гонял через океан полубезумных от усталости сов. Слал смс-ки. И даже несколько раз звонил, чтобы просто помолчать в трубку, слушая спокойные и, в общем-то, маловыразительные монологи Северуса о том, «как мы тут без тебя», которые тот добросовестно заготавливал заранее именно ради подобных случаев, хотя до сих пор с большим подозрением относился к странной способности маггловской техники переносить на невообразимые расстояния один только голос. Появился дома почти через месяц. Сутки просидел рядом с дочерью, прогнав Чарли отсыпаться. Потом еще сутки отсыпался сам. (Даже Снейп не решился будить замученного путешественника). Проснувшись под вечер, утянул мрачного Северуса в постель и любил до утра отчаянно и нежно, только изредка отпуская и его, и себя в короткие провалы забвения. А утром снова вернулся в свои проклятущие джунгли, сказав на прощание: «Прости. Так надо».
Северус тогда так и не нашелся с ответом. Говорить: «Я стану ждать тебя, сколько потребуется» – было глупо. «Пообещай, что будешь беречь себя и вернешься живым»? – еще глупее. «Возьми меня с собой»? – помилуй Мерлин! Снейп не знал таких слов. И он ничего не сказал.
Но с тех пор ждал.
При всем легендарном поттеровском везении, процесс поиска заклинания для полного уничтожения артефакта растянулся на полгода. Гарри появлялся и исчезал, как Летучий голландец, принося на своей коже запахи раскаленного камня и странных тропических растений. В зеленых глазах все чаще можно было разглядеть иссушающую душу безнадежную усталость, а на теле значительно прибавилось свежих шрамов. Северус не спрашивал про шрамы. «Довольствоваться малым», - стало его девизом. Живой? – Этого вполне достаточно.
Что он мог? - Приготовить ужин (или завтрак, или обед – как придется), вылить в ванну сваренные заранее Заживляющие и Тонизирующие зелья. Достать любимые бокалы для вина. Снейп так и не смог полюбить проклятый мескаль, который Поттер притаскивал с собою в экзотического вида пузатых бутылках. Когда Гарри выйдет из ванной, чистый и расслабленный, и упадет на кровать лицом вниз, можно будет сделать ему массаж с самыми лучшими мазями собственного приготовления. Потом… Снейп все еще краснел, как мальчишка, впервые открывший для себя секс, когда представлял, что именно он может сотворить с Гарри и чем ответит на это истосковавшийся Поттер. После секса можно было позавтракать (пообедать, поужинать), выпить вина, поговорить ни о чем, проведать дочь. Навестить драконов. И – чем Мордред ни шутит! – может быть, даже немного полетать. Чтобы на следующее утро сумрачно кивнуть на бессмысленно-лживое, как все обещания: «Я скоро вернусь».
Северус не признавался никому, даже самому себе, но Анни знала: больше всего он тоскует по не заполненному ничем молчанию. Молчанию, в которое не требуется впихнуть все непроизнесенные слова и клятвы, все «люблю» и «буду ждать», все «хочу» и «скучал», все упреки и обещания. Есть такое молчание между людьми, которое просто молчание. Не мы разговариваем друг с другом этим молчанием, но с нами говорит мир. Самыми обыденными звуками, приходящими извне: шорохом пергамента и скрипом пера, бряканьем чашки о блюдце, треском дров в камине, едва слышным поскрипыванием полозьев кресла-качалки, трепетом крыльев ночной бабочки, бьющейся в оконное стекло. Такое молчание больше всех слов на свете, оно обозначает: мы есть, мы будем, у нас впереди – целая жизнь, и мы можем не считать песчинок в песочных часах и капель воды в клепсидре.
Северус ждал.
И Анни ждала вместе с ним.
Но самое печальное в любом ожидании то, что его нельзя разделить на двоих. Даже с тем, кто тоже любит и ждет. Каждый из ждущих несет свою ношу сам. Ровно столько, сколько может взвалить на плечи. Иногда Анни казалось, что у Северуса на плечах лежат разом все Драконьи горы и еще кое-какие отроги Сьерра-Мадре – в придачу.
- Он вернется, совсем скоро вернется, - говорила она отцу при каждой встрече.
- Не сомневаюсь, - соглашался Снейп своим самым холодным и невыразительным тоном. – Он всегда возвращается. Я предпочел бы узнать, когда вернешься домой ты.
И каждый раз Анни, вздохнув, отвечала:
- Потом, Северус. Как-нибудь потом.
Хотя в чем-то он был прав. Оставаться в доме Чарли давно уже не было никакой необходимости. Из магической комы, длившейся почти полгода, Аннабель вынырнула если и не совсем невредимой, то, определенно, живой, а, главное, не представляющей опасности для окружающих. Раны и язвы, покрывавшие во время болезни все ее иссохшее, измученное тело постепенно заживали. Двигательные и прочие полезные функции организма приходили в норму. Силы восстанавливались. Заканчивать курс реабилитации можно было где угодно. И разумеется, дома, под присмотром такого аса зельеварения как Северус Снейп, было даже предпочтительнее прочих вариантов. Дома… Только почему-то ей в последнее время все чаще казалось, что ее дом – здесь. Рядом с Чарли. И неизменно вставал вопрос: а Чарли – знает?
Казалось, за это время они успели поговорить обо всем на свете. Обо всем. Кроме самого важного.
Как можно вот так запросто взять и спросить человека: «Я тебе нужна? А зачем? Мне уйти или остаться? »
В этой ситуации трусливое увиливание от серьезного разговора почему-то не казалось неправильной тактикой. И самое странное, что Чарли вдохновенно увиливал вместе с ней. Ладно. Чарли не умел увиливать. Скажем так: замалчивал. Откладывал в долгий ящик. Игнорировал поселившегося в их небольшом домике Слонопотама. Чарли был добр, заботлив, невероятно терпелив и нежен. Он просто был. Спасал, согревал, поддерживал, вытаскивал из кошмаров, убаюкивал боль, смешил, заставлял пить отвратительно-горькие зелья. Втирал в язвы дурно пахнущую мазь. Подавал воду и судно. Таскал на руках в ванну. Знал ее несчастное тело лучше, чем она сама.
Как? Вот как, Мерлина ради, можно было спросить его: «Чарли! Мне уйти? Или остаться? »
Невозможно.
Зато вполне возможно (и даже очень легко, как выяснилось) было говорить о жизни и смерти, о мгновениях и вечности, о всяческой житейской ерунде.
И о счастье.
- Хорошо, когда точно знаешь, что это такое… - кажется, или в голосе Чарли действительно слышится тщательно замаскированная печаль?
- Ни за что не поверю, что ты никогда не задумывался над таким важным вопросом.
Простые разговоры – как скольжение по неокрепшему ноябрьскому льду, который в любой момент может под тобой подломиться. Анни совершенно определенно чувствует себя почти здоровой, если ее потянуло на этакий психологический экстрим.
- Задумывался, а как же!
Чарли машинально накручивает на кончик указательного пальца прядь своих рыжих волос, отчетливо разбавленных сединой, а Аннабель следит за этим обыденным движением – и не может оторвать глаз.
- Только, знаешь… сколько бы я ни придумывал себе счастье, в конце концов оказывалось, что все это не по-настоящему. Не взаправду. Что дунет ветер, и мое счастье унесет куда-нибудь… в Канзас.
Аннабель знает про Гермиону и Филадельфию. Филадельфию, не Канзас. Бедный Чарли. Все ее недолгое детство прошло под эту грустную историю, уже почти ставшую местной легендой.
- Глупый Чарли, - говорит она и жмурится под легкими касаниями солнечного луча, скользящего по ее подушке.
- И правда, глупый, - соглашается Чарли. – Вот если бы кто-нибудь взялся меня научить…
«Как все просто на самом деле… - думает Аннабель, улыбаясь самой себе. – Как все просто! Молчание, тайны, счастье какое-то… А все на самом деле проще простого, когда наступает момент истины».
- Я могу научить, - говорит она. – Я же, в конце концов, дракон. А драконы, знаешь ли, большие специалисты по части счастья.
- Правда? – Чарли тоже улыбается. Только улыбка почему-то не доходит до глаз, и это очень заметно, если смотреть ему в глаза близко-близко. – А я думал, ты считаешь, что счастье – это возможность в любой момент самостоятельно посетить уборную.
- Уборная? – Да, это круто. – (К чему спорить, если на самом деле круто? ) – Но, знаешь, это такое маленькое, совсем крохотное счастье. А бывает Счастье с большой буквы. Его объяснить значительно сложнее…
- Пытаешься увильнуть от собственных обещаний? – Чарли кривит губы, все еще пытаясь изобразить привычную улыбку. Только вот получается у него откровенно не очень.
- Драконы не увиливают от собственных обещаний, - высокомерно, в лучших традициях Северуса Снейпа роняет Аннабель и проводит ладонью по одеялу рядом с собой. – Ложись.
- Что? – кажется, Чарли на секунду теряет дар речи. К разговорам любой степени провокационности он давно уже морально готов, но…
Нельзя сказать, что со времен приснопамятного совместного сна на одной подушке они ни разу не оказывались в постели вместе. Анни болела, за ней требовался постоянный пригляд, и порой у Чарли попросту не оказывалось в конце дня сил, чтобы перебраться на трансфигурированную тут же рядом кушетку. Да и общаться, если честно, при таком раскладе было куда удобнее лежа, чем сидя. Но все это выглядело как-то совсем по-другому, не так, как теперь. Раньше это походило на совместное валяние в постели двух друзей или подружек, близких родственников, в конце концов. Что можно делать вдвоем в постели? Очень просто. Читать вслух книги, грызть яблоки, играть в карты и шахматы, рассказывать анекдоты. Обсуждать рабочие проблемы. Спать. Но, кажется, сейчас решительная девушка-дракон имеет ввиду нечто совсем иное.
И Чарли, зажав в кулаке свое свихнувшееся сердце, ложится рядом.
- Так? – спрашивает он одними губами.
- Так, - очень серьезно отвечает Анни и наклоняется над ним. На какое-то почти неуловимое мгновение ее глаза становятся полностью черными с желтой полоской вертикального зрачка, а потом она опускает ресницы.
А Чарли… Чарли не закрывает глаз: он хочет видеть, как выглядит счастье.
Между тем, счастье, прижимается губами к его губам и целует нежно, почти невесомо, а затем – сильнее и глубже, а затем - проталкивая в приоткрывшийся рот свой горячий и жадный язык… И Чарли, совершенно теряя голову, отвечает на эти поцелуи именно так, как давно мечтал, как помнил еще с Мексики: сильно, почти неласково, едва не теряя сознание от мысли: «Моя! Наконец-то моя! ». Руки сами собой ложатся на маленькую грудь, находят под тонкой тканью домашней хламиды тугие горошины сосков, но даже и тонкая ткань мешает, создает практически непреодолимую преграду между телами, ее надо сорвать, уничтожить, потому что никаких преград вынести сейчас просто невозможно.
- Да! – коротко выдыхает ему в рот Анни и выгибается в сильных мужских ладонях, как туго натянутый лук, подставляя под жадные ласки свое пронзительно-тонкое напряженное тело.
«Нет! – отзывается в его мозгу холодный и властный голос. – Подумай, что именно ты сейчас собираешься сделать. И с кем».
Голос разума или совсем не вовремя проснувшейся совести, чтоб им всем!
Чарли очень аккуратно отстраняет ничего не понимающую Аннабель и укладывает на высокие подушки.
- Нет.
Возможно, некоторые вещи все-таки нужно озвучивать, несмотря на их кажущуюся очевидность.
Аннабель смотрит на него долго: минуту? две? три? И глаза ее больше не похожи на глаза дракона, это вполне себе человеческие глаза, в которых бьется такая обида, что Чарли становится не по себе.
Больше всего на свете в этот момент Анни хочется свернуться клубком, как напуганному ежу, спрятать свое мягкое беззащитное пузико, укрыться за колючими иголками и никогда – никогда-никогда! – не подпускать больше к себе ни одного мужчину в мире.
Но она обещала. Обещала показать счастье. Значит, стоит хотя бы попытаться понять, почему этому конкретному мужчине ее версия счастья кажется какой-то неправильной.
- Почему? – слова даются с трудом. В голосе прорываются детские непрошенные слезы и вполне себе взрослая циничная горечь.
- Ты… Я… не могу.
- Очень понятно.
Чарли морщится.
Ему почти до боли сложно объяснить ту гремучую, взрывоопасную смесь желания, нежности, заботы и тоски, что он ощущает в это мгновение. Именно простые слова даются нам труднее всего. Нельзя причинять боль тем, кого любишь. Но… Как понять, какая именно боль более разрушительна? Только за время долгой болезни Анни он осознал, как мучительно отзывается в груди осознание хрупкости земной человеческой оболочки. Он как-то привык видеть в Аннабель Поттер-Снейп дракона. Он привык видеть в ней живое воплощение чуда. Сильную, умную и бесконечно желанную женщину. Но он не успел (или не захотел) разглядеть в ней маленькую хрупкую девочку, которую так легко сломать, так легко уничтожить –одним неосторожным словом, одним резким движением. В те дни (недели месяцы), когда ее прекрасное юное тело буквально расползалось у него под пальцами, обнажая то птичий каркас ребер, то хрупкую косточку запястья, выставляя напоказ биение каким-то чудом еще живого сердца и судорожные вздроги легких, он не испытывал ни отвращения, ни отторжения – только любовь. Такую всепоглощающую любовь, что можно было отказаться от всего на свете: от своих желаний и надежд, от «вчера», «сегодня» и «завтра», от собственной глупой жизни и даже от самой Анни, ради того, чтобы сбылась одна-единственная молитва: «Живи! » Он тогда часто думал, насколько счастливее их, сильных и мудрых чудотворцев, глупые магглы, придумавшие себе бога, к которому можно обращать такие молитвы. Потому что молить некую абстрактную силу о чуде – это что-то сродни шизофрении. Ощущение, как будто стоишь посреди огромной пустыни и кричишь в никуда: «Эй! Кто-нибудь! Ну, хоть кто-нибудь! » Наверное, что-то такое ощущал наш всеобщий первобытный предок, который тоже оказался перед необходимостью о чем-то там договариваться с каменно-молчащей Вселенной. И вот тогда-то он придумал Бога. А Чарли так и не смог.
Как сейчас не может объяснить всего этого Анни, глядящей на него глазами обиженного драконенка. Тогдашнее «Живи! » было одновременно и молитвой, и клятвой: если все получится, если мир сделает чудо и поможет ей выжить, то я… никогда-никогда не причиню ей боль, не сделаю ничего, что сможет ей навредить.
- Я… - с трудом выдавливает он, мысленно проклиная собственное идиотское косноязычие. – Ты… Ты такая хрупкая… Такая слабая… Прости. Мне страшно.
Он ждет чего угодно: слез, проклятий, ненависти, презрения, насмешки.
А она говорит:
- Мне тоже. Поможешь мне снова стать сильной?
И все.
Как будто сам Бог, Вселенная, Вечность (или что там еще? ) ответили на его смешные молитвы. Невероятно просто. Проще простого.
Чарли обнимает ее, притягивает к себе на грудь, тихонечко целует плотно сомкнутые веки и влажные, чуть солоноватые от слез ресницы. Высокие, совершенные скулы, висок с черной прядкой шелковых волос, жилку, трепещущую на беззащитной обнаженной шее, болезненно выступающую ключицу… Целует, как будто пытается прочитать губами таинственную книгу на незнакомом языке, которую – вот странность! – можно и должно читать только так. И книга раскрывается ему навстречу: сначала робко и недоверчиво, а потом – все увереннее и откровенней. И это самый прекрасный дар, который можно ждать от судьбы.
- Я некрасивая, - шепчет Анни, когда он наконец избавляет ее от проклятой хламиды и полностью обнаженную укладывает поверх одеяла. – Тощая, страшная и вся в шрамах
- Шрамы? – очень искренне удивляется он. – Где?
Она показывает на шрам, скользящий вдоль правого запястья, на белые росчерки под ребрами, на неровный рубец чуть ниже правой груди (в этом месте несколько язв слились в один черный провал и стал виден край ребра, так что шрам после подобного зрелища – сущая ерунда).
- Здесь? – спрашивает Чарли и касается шрама губами, проводя по нему языком. – Ничего не вижу. Может быть, здесь? – он нежно прикусывает хрупкое запястье. – Или здесь? - коварные губы накрывают сосок, и по телу Аннабель пробегает волна неудержимой дрожи.
Не от страха или от боли, как прежде, а от чистейшей страсти, золотой волной разливающейся по коже в тех местах, которых касаются его руки и губы. Золото… В какой-то момент Чарли, ласкающий отзывчивое юное тело, вдруг понимает, что золото перестало быть метафорой: все тело Анни покрывают переливающиеся блики золотой драконьей чешуи. (О да, девушка-дракон! Так вот чего ты так безумно боялась, любовь моя? ) Почему-то от этого странного, совершенно фантастического зрелища у него окончательно срывает крышу. Золотое хрупкое сказочное совершенство в его руках, под его губами, с ним, под ним… Мерлин!
Именно в этот момент Анни открывает глаза, чтобы успеть заметить золото чешуек на своей маленькой идеальной формы груди, и Чарли едва успевает сгрести в охапку и изо всех сил прижать к себе рвущееся прочь, отчаянно сопротивляющееся существо, кричащее задыхающимся шепотом: «Нет! Нет! Нет! »
- Т-ш-ш-ш… моя хорошая… тихо… я с тобой…
Тут ведь главное – вовсе не слова.
Чарли зажимает ей рот поцелуем. Поцелуй: глубокий, нежный, неторопливый и чувственный, заставляющий забыть обо всем на свете. (Ведь для чего-то тебе были даны эти бессмысленные годы, старый ты идиот? Грош цена всем твоим так называемым любовям и романам, если ты сейчас не сможешь заставить эту девочку забыть обо всем на свете в твоих объятиях! ) И она забывает. Расслабляется, прижимается всем телом. Обнимает с неистовой силой, какую совершенно не ожидаешь встретить в таком хрупком на вид создании. Выстанывает ему в рот:
- Ча-а-ар-ли!
Сияющие первозданным волшебством драконьи чешуйки скользят под его горячими ладонями - нежнее самого изысканного шелка, тело доверчиво раскрывается навстречу, а на вкус она – тот самый мифический вересковый мед, который можно искать всю жизнь, да так и не найти. Тебе повезло, Чарли Уизли, - усмехается льющееся в комнату солнце. – Просто сказочно повезло!
И накрывает их своим золотым куполом, под которым они, наконец, сливаются в единое целое, чтобы самим стать солнцем.
- Я как никогда была близка к побегу, - шепотом признается Анни, умащивая голову у него на плече и собственнически обнимая за талию.
- Идиотка… - сообщает Чарли потолку. – Наградил Мерлин…
- Будешь ругаться – наверняка сбегу.
- Точно, идиотка… Кто же тебя теперь отпустит? Раньше надо было думать. В Мексике.
Горячие губы прижимаются к его обнаженному плечу, торопливо целуют, слегка прикусывая кожу.
- В Мексике… Ты заморочил мне голову своим сумасшедшим кофе, опоил мескалем и измучил ревностью. Да! Не забудем про гадскую пирамиду. На побег просто не осталось ни времени, ни сил.
- Анни… - Чарли теснее притискивает к себе свое голое колючее счастье и все-таки решается задать мучающий его вопрос. (Хватит нам слонопотамов в спальне! Пошел прочь, тварюга! ) – А почему ты вообще хотела сбежать? Ну… Что тебя так пугало?
- И кто теперь идиот? – она выворачивается, приподнимается на локтях и пристально всматривается в его лицо. («Один в один бравый аврор Поттер на допросе! – усмехается про себя Чарли. – Враг не пройдет! ») – Может, ты не заметил, Чарльз Уизли, но женщина в твоих объятиях только что с головы до ног была покрыта чешуей.
- Золотой чешуей, - очень серьезно кивает Чарли. – И что? Это было…
- Ужасно? - подсказывает Анни. Разумеется, она уже ничего не боится после всего… Ну, почти ничего. Почти не боится.
- Прекрасно. Волшебно. Сказочно. Сексуально.
- Врешь! Что угодно, только не сексуально. Это не может быть сексуально! – она почти кричит, и сама этого не замечает. – Это ТЫ должен был сбежать! И никогда не возвращаться…
- Не знаю, о чем ты, - очень спокойно говорит Чарли. – Но мы, мужики, создания простые: у нас либо стоит, либо нет. Вот. Несмотря на мой почтенный возраст, у меня стоит от одних мыслей о том, как ты выглядишь во время занятий сексом.
Она переводит неверящий взгляд с его лица - ниже. Еще ниже… Еще… Как говорится, факты – лучшее доказательство теории.
- Чарли! Ты извращенец.
- Знаю, - грустно соглашается он, глядя, как Аннабель одним грациозным движением стекает вниз по его телу, склоняется над основательным «доказательством теории», осторожно касается его губами, пробует на вкус, проводит кончиками пальцев по всей бархатной длине. И как даже от этих простых, в общем-то, действий на ее плечах, руках и обнаженной гибкой шее начинают проступать золотые чешуйки. Его золотая девочка! Его. Это слово щекочет распухшие от сумасшедших поцелуев губы, точно солнечный зайчик.
Потом на какое-то время Чарли вообще забывает о словах, погружаясь в жаркую глубину ее рта, растекаясь сумасшедшим блаженством по смятым простыням, становясь глиной в ее маленьких крепких ладонях и переживая один из самых ослепительных оргазмов в своей достаточно долгой и не слишком аскетичной жизни.
- Я отомщу! –угрожающе говорит он, едва успев перевести дыхание – и разумеется, держит слово, заставляя золотое чудо почти сорвать голос в громких стонах и отчаянно-страстных криках. Кричи, моя любовь, кричи!
- Чарли, ты волшебник… - бормочет Анни после, почти проваливаясь в сон.
- Я знаю… - улыбается Чарли, заботливо накидывая одеяло на ее все еще покрытое влажной испариной тело, с которого уже почти схлынуло золото. Вот интересно, ему только кажется, или шрамов на этом теле стало несколько меньше, чем до того, как они сорвались в свой сумасшедший полет? – Я волшебник, а они – идиоты.
Он говорит это тихо, про себя, но она слышит. Чуткий слух дракона или просто влюбленной женщины?
- Кто «они»?
- Ну те, другие мужчины… которые сбежали…
- Чарли… - хмыкает Аннабель куда-то ему в подмышку. – Ты так говоришь, как будто их было много…
- А их было много?
Не то чтобы это имело хоть какое-то значение, но для Анни было бы неплохо уже назвать по именам всех мучающих ее демонов. Пусть большой жаркой постели останутся только они двое. И никаких плохих воспоминаний. Своих собственных демонов Чарли, определенно, уже давно спровадил за край, где им самое место.
- Много? – Анни улыбается. Чарли даже подмышкой чувствует, что она улыбается. Значит, все хорошо. Правильно. – Была безумная любовь в школе. Знаешь… Такой серьезный, умный отличник. Почему безбашенным обормоткам вроде меня сносит крышу на серьезных отличниках?
- Надеюсь, вопрос риторический… - хмыкает Чарли в пушистую макушку. – Без понятия. Никогда не был отличником. Скорее, проходил по ведомству «безбашенных обормотов». Как его звали?
- Предано забвению. Это было такое детство… Тайные встречи в темных коридорах. Сорванные украдкой поцелуи.
- Походы в Хогсмит и совместное распитие сливочного пива?
- Нет. Мы таились во мгле.
- С чего бы?
Анни мрачно сопит.
- Достало слишком пристальное внимание к моей персоне со стороны всяких… любопытствующих! «Ах, это же та прелестная девочка, дочка наших храбрых героев! »
Чарли фыркает. Не узнать непотопляемую Риту может только тот, кто никогда с ней не сталкивался.
- Не хотелось подставлять парня. Хотелось просто счастья. Для двоих.
Чарли молча целует любимую черноволосую голову. Концепция счастья только для двоих ему абсолютно близка и понятна.
- А потом было То Самое Свидание. В Запретном Лесу… - из голоса Анни как будто постепенно исчезают все краски и оттенки. – Когда я окончательно сошла с ума от любви и решила: будь что будет! И все было просто прекрасно: поцелуи, первые ласки… Нежность… Такая нежность! И страсть, как огонек – внутри. Его губы на моей обнаженной груди… Первый раз, понимаешь? А потом он отшатнулся с воплями: «Чудовище! Чудовище! »
- А ты? – осторожно спрашивает Чарли, поглаживая по плечу находящуюся в плену своего самого худшего воспоминания девушку.
- А я сказала: «Обливиэйт! »
- Это было милосердно, - кивает Чарли. – Значит, убивать его нет никакого смысла. Все равно несчастный ублюдок ничего не помнит…
- А ты бы… убил?
- За тебя? – серьезно переспрашивает Чарли. – Легко.
И это самая несомненная правда на свете. Крепче чем Непреложный обет. В каждой шутке…
- Потом я ушла в себя. Замуровала все входы и выходы. Никому не верила. Никого не любила. Нервы родителям потрепала изрядно. Вон, Северус до сих пор чуть что – за сердце хватается. Эгоистка хренова.
- Т-с-с! Тише. – Чарли касается губами ее губ самым нежным на свете поцелуем. – Ты была просто испуганным и обиженным ребенком. Ты и сейчас еще почти ребенок.
Анни мотает головой. Уж она-то знает! Все мы всегда про себя знаем. Особенно, некоторые, кому по жизни везет на болезненную штуку под названием «совесть».
- А потом со мной случился Рей.
Про Рея Чарли предпочел бы не слышать никогда. Рей был слишком близко, чтобы отпустить его с миром, как того неведомого мальчишку из Хогвартса.
Но если уж взялся за изгнание чужих демонов…
- Рей был… почти дракон. И я поверила. Поверила, что у нас… Понимаешь, он не сбежал.
- Герой! – ядовито цедит Чарли, по-собственнически сильно сжимая ее выступающие ребра.
- Не сбежал, - продолжает, как будто ничего не слыша, Анни. – Просто… Ему была нужна не я. Он не боялся моего дракона. Он испугался женщины по имени Аннабель Поттер-Снейп. Она для него оказалась… слишком.
- Слишком… что?
- Просто слишком. И еще она… я… так и не научилась варить суп. Бездарность.
- Суп – это ерунда, - говорит Чарли. – Я умею варить суп. Даже… - он многозначительно поднимает вверх указательный палец, - БОРЩ.
- Что такое «борщ»? – спрашивает девушка-дракон.
И Чарли начинает подробно и обстоятельно рассказывать ей о сложном и трудоемком процессе приготовления настоящего украинского борща. И уже через несколько минут с удовлетворением слышит сонное сопение в районе своей левой подмышки. Кажется, побежденные демоны могут навсегда убираться куда подальше, поджав свои гадкие демонические хвосты. Им здесь официально не рады. Их здесь больше никто не ждет.
Улыбнувшись этим совершенно дурацким мыслям, Чарли соскальзывает в сон вслед за своей золотой возлюбленной, чтобы там, во сне, вместе с ней взмыть в небеса самым синим на свете драконом. Один сон – на двоих. Один полет – на двоих. Одно небо. А борщ… борщ он сварит сам.
Они спят крепко и не слышат, как кто-то стучит в незапертую дверь коттеджа, скрипит ступенями древней лестницы, поднимаясь на второй этаж, заглядывает в спальню.
«Ничего себе… - растерянно говорит (разумеется, про себя) Гарри Поттер, глядя на сжимающих друг друга в объятиях спящих любовников. И зачем-то добавляет: - Вообще-то я стучал…»
Глава 13. Счастливая, в которой что-то заканчивается, а что-то только начинается
«Я думал, ты будешь рвать и метать. И грозиться оторвать Уизли его фамильные драгоценности…» - Снейп сидел, блаженно откинувшись назад в своем любимом потертом кресле перед потрескивающим камином и совершенно (ну вот даже самым краешком глаза! ) не смотрел на Поттера, лежащего возле его ног на пушистом красном ковре. В руках у Снейпа был самый свежий выпуск «Зельевара» с целой кучей безумно интересных статей, так что никто на целом свете не смог бы внятно объяснить, почему Северус вот уже с полчаса не торопился перелистнуть страницу. Ах да! И совершенно не смотрел на Поттера.
Поттер завозился, устраиваясь поудобнее. После полугода странствий по джунглям и пещерам Мексики начала ощутимо побаливать поясница, и противно заныли суставы. Впрочем, под чуткими и умными пальцами Северуса, который давным-давно освоил тайны магического массажа, все обещало в конце концов обязательно прийти в норму. Да еще и мази с зельями… Гарри ни минуты не сомневался, что стоит только заикнуться про собственные проблемы, и супруг запакует его в эти самые мази и целительные бальзамы быстро и качественно, точно египетскую мумию.
«Согласись, орать, тыча дрожащими от ярости пальцами в кнопочки «спикера» - дело совсем неблагодарное. Да и вообще…»
«Вот про «вообще» я бы послушал подробнее», - Северус все-таки опустил на пол бесполезный журнал и теперь смотрел так, как будто ему и в самом деле были интересны метания поттеровского смятенного сознания. Как будто он не мог прочитать все, что угодно, по опущенным ресницам или движению бровей. Или при помощи той же легилименции. А, может, просто соскучился… по разговорам.
Гарри вернулся домой вчера. Сразу рванул к дочери и – нарвался. Все-таки Северус знал его просто замечательно, до дна, так сказать, души: первым побуждением было начать бешено орать, выволочь рыжую сволочь из постели, набить морду, оторвать… Ну, что-нибудь да оторвать. Уши.
А потом он увидел лицо Анни, счастливое, расслабленное. Светлое. И вспомнил, как она умирала тут, на этой самой пропитанной гноем и еще Мордред знает чем постели. Чарли тогда сразу же накрыл дом защитным куполом и никого к ней не подпускал, во избежание распространения заразы. Но воспоминания в думосбор сбрасывал исправно. И посмотреть… было на что. Нет, конечно, основные ужасы достались, как обычно, Северусу с его больным сердцем, сам Гарри в тот же день отправился на поиски золотой сволочи, убивающей их девочку. Но даже когда артефакт был посажен в свою одиночную камеру и полностью лишен возможности продолжать сеять зло, а Гарри ненадолго вернулся домой, картинки в думосборе все еще производили впечатление. По правде сказать, совершенно неизгладимое. Это было страшно даже так, абстрактно, на расстоянии. А уж тому, кто стоял совсем рядом, близко... Тому, кто в одиночку боролся с проклятым кошмаром: менял постельное белье и странные маггловские приспособы под названием «памперсы», обмывал мягким кусочком ткани свободные от язв и ран участки тела, смазывал повреждения мазями, принесенными вездесущим Снейпом. (Неодушевленные предметы купол, созданный Уизли, покорно пропускал). Поил из крохотной чайной ложечки водой, смешанной с лечебными зельями. («Никакой магии, - словно заклинание шептал стоящий рядом с Гарри Северус. – Никакой магии ближе, чем на расстоянии в шесть шагов. Никакой чертовой магии! »)
А никакой магии и не было.
Были только сильные руки, которые к вечеру обычно начинали дрожать от усталости и нервного напряжения. Не больше четырех часов сна в сутки, когда лежащей без сознания Аннабель вроде бы становилось чуть легче и ее дыхание делалось немного более ровным. Готовность сделать все, что только может помочь: спасти, вытащить, удержать. Почему-то доконали тогда Гарри песни. Чарли пел. Без гитары, почти шепотом пел над умирающей девочкой все песни, какие только знал. А знал он их немало! По кусочкам, мелькнувшим в думосборе, Гарри опознал и «Птенцов», и «Марш драконьей эскадрильи», и «Колыбельную», и «Сны», и много самого разного, знакомого и не очень… Но одна… Гарри даже не смог бы назвать ее песней. Просто какой-то странный речитатив, почти молитва. Ее Чарли пел чаще других. Даже склонившийся над думосбором Поттер запомнил, хоть и предпочитал учить тексты с листа, а не со слуха.
Те, кто рисует нас,
Рисуют красным на сером.
Цвета как цвета,
Но я говорю о другом,
Если бы я умел это, я нарисовал бы тебя
Там, где зеленые деревья
И золото на голубом…
Гарри даже во сне снилось это золото: золотой дракон с черными крыльями, парящий в бездонной синеве знакомого неба над заповедником на пару с другим, почему-то синим, драконом. Вот ведь какие дела!
Всю жизнь Поттер был не слишком силен в теории магии: по теориям у них специализировался Северус, с его холодным аналитическим умом, скептическим взглядом, умением собирать и отсеивать факты и делать правильные выводы. Но, однажды и навсегда утратив способность говорить вслух, Гарри внезапно осознал все магическое значение слов. Не тех слов, что похожи на бессмысленный мертвый мусор, на который даже жалко тратить вскользь брошенное «Эванеско», нет, совсем других, каждое из которых, будучи произнесенным в свой день и час, ощутимо меняет мир, создавая новые варианты реальности. И настоящая поэзия состоит именно из таких слов. Это порой ощущается всей кожей, и всей душой, и даже тем неназываемым, что глубже души и надежней кожи. Магия. Гарри просто каким-то шестым чувством чуял в песнях, которые пел Чарли, эту первозданную магию творения. Магия, как натянутый над бездной канат, удерживала его беспомощную девочку от падения, заставляла цепляться за жизнь всем: зубами, когтями, крыльями (тонкими пальчиками с обгрызенными под корень ногтями, силой своей человеческой воли и верным сердцем). Какие еще доказательства? Анни выжила.
Иногда Гарри казалось, что она выжила вовсе не потому, что он нашел управу на древнее зло, а потому что Чарли пел.
«Северус, ты помнишь? »
Место, в котором мы живем -
В нем достаточно света,
Но каждый закат сердце поет под стеклом.
Если бы я был плотником,
Я сделал бы корабль для тебя,
Чтобы уплыть с тобой к деревьям
И к золоту на голубом.
«Помню. Еще бы! Я еще тогда подумал: про тебя поет, про мое солнце, моего золотого мальчика…»
«Ты становишься сентиментальным… Какой я, к дракклу, мальчик! Скоро дедами станем».
«Дед – не дед… Всегда, - улыбнулся Северус. – Не будь дураком, Поттер. Всегда».
«Всегда» - это то слово, которое почему-то пришло на ум, когда он увидел этих двоих, Аннабель и Чарли, в смятом ворохе постели, залитой полуденным весенним солнцем.
Кто ты такой, чтобы спорить с судьбой, Поттер? Твоя неправильная дочь, твоя кровиночка, твое счастье, твое сердце, встретила свою неправильную половинку и нашла в себе достаточно мужества и сил, чтобы ее удержать. Кто ты такой, чтобы карать, осуждать и требовать?
И он ушел.
На цыпочках, чтобы не разбудить спящих любовников неосторожным скрипом половицы.
«О чем задумался, Поттер? »
«Ты знаешь, что она предложила ему стать ее Всадником? По полному обряду. Без поводьев и седла».
«Тебя это смущает? » - Снейп привычно вскинул бровь. Этот жест каждый раз неизменно отбрасывал Гарри в прошлое, в стылые коридоры Хогвартса, к вечным словесным схваткам-дуэлям с ненавистным деканом Слизерина. И словно чья-то нежная лапа проходилась по захолонувшему от любви сердцу, заставляя его на миг замереть.
«Смущает? Нет. Но как бы намекает. Мне кажется, что связь «всадник-дракон», на самом деле, куда сильнее, чем просто любовная связь между людьми».
«Абсолютное доверие», - кивнул Северус и, не удержавшись, наклонился, чтобы погладить Поттера по растрепавшимся волосам. Просто погладить. Ну, разве что еще чуть-чуть коснуться сзади загорелой шеи, очертить самыми кончиками пальцев просвечивающую на фоне огня раковину уха.
«Северус, я больше никуда не исчезну».
«Я знаю».
«Мы его доконали. Всё. Финал».
Тринадцать сильных магов из тринадцати стран мира.
Священный город ацтеков Теотиуакан и храм пернатого бога Кетцалькоатля. Самая верхняя площадка пирамиды и древний, источающий сырую магическую силу алтарь. Одно противомаггловское заклинание Ненаходимости, которое скрыло это место вовремя подготовки и проведения ритуала, чего стоило! Гарри мог гордится. Его невербальная магия тоже поучаствовала в происходящем.
Он еще вчера отдал воспоминания Северусу. Без комментариев. Слишком сильный откат обрушился на них там, на далеком континенте. Сумрак, окутавший священные развалины в солнечный полдень. Стая огромных незнакомых черных птиц, беззвучно кружащих почти над самыми головами проводящих обряд магов. Золото древней чаши, в которой они – все тринадцать! – смешали свою кровь и магию. И гортанный речитатив стоящего в центре круга последнего ацтекского жреца, тоненького смуглого мальчика с глазами древнего божества, мальчика, чье имя звучало как Ээ́ катль, а переводилось как «ветер». Ветер, рванувший из самой сердцевины золотой чаши, скрутился в черную воронку, всосал в нее птиц и ворохом раскаленных огненных перьев рухнул на скрытую каменным саркофагом проклятую золотую пирамиду.
А потом на всех участников обряда рухнула тишина. Абсолютная, мертвая тишина небытия, та тишина, в которой можно молиться, выть или просто кричать в голос – и все равно никто не услышит ни звука. Под тяжестью этой тишины упал мертвой куклой на каменные, истертые тысячами подошв плиты юный жрец с древними глазами и именем бога, из ушей и носов магов, все еще держащихся за руки, хлынула кровь, а золотая пирамида, убивающая драконов, рассыпалась сухим призрачным пеплом вместе с саркофагом и была унесена первым же прорвавшимся за завесу ритуала порывом живого, чуть влажного ветра. На высоком резном алтаре не осталось ничего, кроме черного квадрата копоти.
Они приходили в себя мучительно-долго. Мальчик-жрец. Крохотный улыбчивый Динеш Рам откуда-то из самого сердца Индии. Бритоголовый, словно не имеющий возраста Вейж Лю с Тибета. Высокомерная змеюка Куоко Санато с крошечного островка Ицукусима. По-прежнему восхитительная мадам Максин прямиком из Франции. Зулусский шаман Кредо Мутва, не иначе как какой-нибудь дальний родственник Кингсли. Похожий на высохшее сморщенное яблоко шаман Кергенто с далекой таинственной Чукотки. Огромный и мрачный Святослав Афанасьев из снежной России, чьим анимагическим образом, однозначно, должен был являться бурый медведь. Круглолицый, весь как будто масляный Абу-Бекир из Тайного города, скрытого в азиатских песках. Брутальный румын Мариус Цепеш (не иначе как потомок того самого). Очаровательная пышка, чем-то напоминающая всеобщую мамочку Молли Уизли, с непроизносимым именем Йунгарунга из Австралии. Юная и застенчивая, но уже преисполненная какой-то дикой, первозданной силой Викэпи уокэн из индейского племени сиу. Страшноватый египтянин неопределенного возраста Джед-Амен-иуф-анх, похожий на тех, чьи изображения до сих пор можно увидеть на древних фресках Города Мертвых. И Гарри Поттер, Магическая Британия. Прошу любить и жаловать!
Гарри Поттер, который до сих пор, даже спустя неделю, помнит прикосновение мягкой ладошки матушки Йунгарунги на своей левой руке и жесткую хватку Мариуса Цепеша – на правой. И силу, которая хлестала через их сомкнутые руки в золотую чашу жреца по имени Ветер.
«Вернись ко мне, - шепнул Северус, опустившись рядом с ним на ковер, чтобы зарыться своим знаменитым носом в поттеровские волосы, за последние полгода изрядно подернувшиеся сединой. – Ты опять где-то не здесь».
«Прости, - Гарри ухватил скользящую по лицу, как будто наощупь пытающуюся вспомнить черты любимого человека, худую жилистую руку, прижался губами к жилке, бьющейся на запястье. – Дрянной из меня муж и некудышный отец».
«Про отца ничего не знаю, - невесело усмехнулся Северус, отбирая руку и обхватывая себя за плечи, как будто ему внезапно стало холодно в нескольких шагах от жарко пылающего камина. – Про отца это ты потом у Анни спросишь. Она у нас девочка честная. А муж… Дерьмо, а не муж, если честно».
Гарри даже вздрогнул от резкости определения. Нет, чего-то такого он, конечно, ждал. Аж со вчерашнего дня… Но чтобы вот так, в лоб…
«Жестко. Зато честно. И, по всей видимости, от души. Полегчало? »
«Не то слово, - Снейп протянул ладони к огню. – Как ты мог меня бросить здесь, Поттер? Какого, мать твою за ногу… - («Северус! ») – лысого хрена ты опять отправился спасать мир без меня? »
«Потому что если бы мне вдруг пришлось выбирать: спасать тебя или мир – то мир был бы обречен».
«Поменьше пафоса, Поттер! »
Вдруг показалось ужасно странным сидеть на ковре возле камина, почти касаясь друг друга плечами, и мерзнуть от ощущения внезапно обрушившегося холода, словно на Северном или даже Южном полюсе.
«Сев, ты же знаешь, как там было паршиво: то обвалы, то бездны, то древние проклятия, то маггловские террористы. Грязь, гнус. Засуха и палящее солнце. Ураганы. Змеи. Северус, у тебя больное сердце. Я бы просто сошел с ума».
«Ты бы сошел с ума, Поттер? Правда? И плевать, как именно сходил с ума я? Не зная, где-ты и кто прикрывает тебе спину? Ах, да! И не смей называть меня «Сев»! Ненавижу».
«Ненавидь, - устало согласился Гарри и лег обратно на ковер, пристроив голову на жесткие северусовы колени. – Презирай. Плюйся ядом. Только живи».
И Северус не выдержал: наклонился, провел губами по выступу скулы, на которой уже пробивалась жесткая щетина, заглянул в усталые зеленые глаза, что, несмотря ни на какие размолвки, по-прежнему оставались самыми прекрасными глазами на свете.
«Идиот ты, Поттер…»
«Зато я насмерть влюбленный идиот, - покорно согласился Гарри. – Соскучившийся идиот… - он извернулся и потянул Северуса к себе на ковер. – Озабоченный идиот…»
Коротко выдохнув, он как-то лихо откусил верхнюю пуговицу от доверху застегнутой черной рубашки Снейпа и, прицелившись, выплюнул ее в камин.
«Клоун…» - шепнул Снейп.
«Фокусник, - не согласился Поттер. – Сейчас сам увидишь».
Пуговицы разлетелись по ковру черными блестящими градинами от одного-единственного решительного рывка, обнажив бледную безволосую грудь Северуса с темными кружками сосков, выступающие ребра и трогательно-впалый живот. Футболка Поттера безнадежно повисла на кованой люстре белым знаменем капитуляции.
«Ты пленных не берешь! » - простонал Снейп, когда молния на его брюках сдалась без всякого сопротивления, открыв захватчику путь к желанной победе.
«То ли еще будет! » - многообещающе мурлыкнул Гарри, стягивая собственные штаны и отбрасывая их в сторону.
Северус громко сглотнул. Это была совершенно нормальная реакция на голого Поттера: бьющееся в сумасшедшей истерике сердце (и никаких при этом инфарктов, сэр! ), поджавшиеся от бешеного желания пальцы на ногах, каменный стояк и полный рот слюны.
«Поттер, не тяни резину! »
По глазам Поттера было ясно, что концепция «тянуть резину» от него сейчас далека, как никогда. Он нетерпеливо махнул палочкой, лишая Снейпа остатков одежды, щелчком пальцев призвал смазку, запасы которой традиционно располагались в самых неожиданных местах по всему дому, накрыл дрожащее тело Северуса своим, обжигающе-горячим, двинул бедрами…
- Э-м-м-м… - донеслось от двери. - Мы стучали.
Растерянные Чарли и Аннабель застыли пресловутыми соляными столбами у входа в гостиную. Правда, в глазах дочери прозорливый Снейп разглядел тщательно скрытых ехидных бесенят. Лицо не привыкшего к подобным зрелищам Уизли заливала пунцовая волна. Плечи Поттера тряслись от сдерживаемого смеха.
- На кухню! – зверским голосом рявкнул Северус, и смущенную парочку словно смыло мощной волной Агуаменти.
«Я хочу на необитаемый остров! – жалобно простонал Гарри, утирая ладонью выступившие от смеха слезы. – Бедный Чарли…»
«Бедный я, - сердито буркнул Снейп. – Теперь вот разговоры с ними душеспасительные вести. Когда все мысли только об одном…»
«А, может, ну их? Подождут? »
Его рука привычно скользнула по внутренней стороне северусова бедра, погладила мошонку, приласкала член…
Северус застонал.
«Поттер, это неприлично. Совсем».
«Я тебя хочу. Пусть наша дочь напоит своего избранника чаем. Или кофе. Или…»
От души ругнувшись, Северус наложил на двери комнаты Запирающие и Заглушающие.
«Темпус! У тебя пятнадцать минут. На все».
«Я уложусь», - честно пообещал Поттер.
И уложился.
Похоже, они слишком соскучились друг по другу, чтобы вышло как-то иначе. Пятнадцати джентльменских минут, отпущенных строгим Северусом, хватило и на сумасшедший секс, и на бурный оргазм. И на Очищающие. И на несколько медленных поцелуев – после.
И даже (совсем чуть-чуть! ) на разговоры.
«Давай уедем куда-нибудь… Прямо завтра. Нет, сейчас, конечно, поговорим. А потом… Оставим их одних. Пусть разбираются между собой. Что-то мне подсказывает, у них должно получиться. А мы побудем, наконец, наедине. Вдвоем».
«Вернемся во Флоренцию? – почти серьезно спросил Северус, слизывая крошечную капельку пота с загорелого плеча Поттера. – Давид соскучился».
«А может, в Севилью? – не удержавшись, Гарри потерся о вытянувшееся на ковре тело возлюбленного, точно огромная сытая кошка. – Помнишь, ты мне читал… «Танцует в Севилье Кармен у стен, голубых от мела…»
«Мерлин! – притворно вздохнул Снейп. – На старости лет мне все-таки удалось сделать из Поттера эстета и ценителя изящной словесности…»
«Ты сделал из аврора человека, - очень серьезно пробормотал Поттер, пытаясь невербальным «Акцио! » приманить с люстры свою блудную футболку. – А также эстета и ценителя, само собой! »
Снизойдя к временной магической немощи спутника жизни, Снейп призвал его и свою одежду и принялся одеваться.
«Поттер, поторопись. Нас ждет будущий зять и отец наших внуков. И блудная дочь, куда же без нее! »
Когда они, все еще несколько помятые, со слегка плывущими взглядами и искусанными губами появились на кухне собственного дома, там их никто, как выяснилось, особенно не ждал. В синем керамическом канделябре горели три полупрозрачных восковых свечи. На столе в толстостенных кружках сиротливо остывал чай. Чарли и Аннабель сидели рядом. Просто сидели рядом. И Чарли тихонечко пел, почти шепотом, без всякой гитары. Глаза девушки-дракона были абсолютно черными, с желтой вертикальной полоской зрачка, а на ее запястье, лежащем на колене немолодого рыжеволосого мужчины, обручальным браслетом мерцала россыпь крошечных золотых чешуек.
Если бы я мог любить,
Не требуя любви от тебя…
Гарри понимающе кивнул Северусу, и они вышли в теплую весеннюю ночь, осторожно притворив за собой тяжелую входную дверь.
Если бы я не боялся
И пел о своем…
Все было правильно, так, как должно быть. Сколько бы нам ни оказалось отпущено на этом свете, мы будем вместе. Ты, я. Рядом. Единственный возможный для нас на земле рецепт счастья.
Если бы я умел видеть,
Я бы увидел нас, как мы есть,
Как зеленые деревья и золото на голубом.
Через несколько ударов сердца в темно-синее ночное небо, громко хлопая крыльями, взлетели два дракона: черный и золотой.
Вместе. Вдвоем.
К звездам.
КОНЕЦ
Глава 14. P. S. (он же бонус для тех, кто дочитал)
Традиционные «плюшки» и прочие вкусности от автора:
1. Если вам интересно, как звучит песня Бориса Гребенщикова «Золото на голубом» на языке героев этой истории, то мне попался вот такой замечательный перевод на английский:
Those who are painting us, they paint us as red set in dull grey,
Colors are colors but I know something else which is true:
If I only knew you, I would paint you in a place that I know
Where the trees are all green and everything's gold set in blue.
The place where we live has no lack of light,
But yet every sunset my heart cries out to break through.
If only I were a carpenter IТd gladly build a ship for you,
So we could sail away together to green trees and gold set in blue.
If only I could give love and not ask for love in return,
If only I were not afraid and sang what I knew,
If only I could see clearly, I would see us as we are
As the greenest or trees where everything's gold set in blue.
2. А так звучала эта песня в авторском исполнении, когда я впервые услышала ее страшно сказать в каком году https: //www. youtube. com/watch? v=iYP-3asmaWA
3. Стихотворение Ф. Г. Лорки, которое непременно уведет Гарри и Северуса в Севилью (как увело однажды меня), полностью звучит так:
ТАНЕЦ
Танцует в Севилье Кармен
у стен, голубых от мела.
И жарки зрачки у Кармен,
а волосы Кармен белы.
Невесты, закройте ставни!
Змея в волосах желтеет,
и словно из дали дальней,
танцуя, встает былое
и бредит любовью давней.
Невесты, закройте ставни!
Пустынны дворы Севильи,
и в их глубине вечерней
сердцам андалусским снятся
следы позабытых терний.
Невесты, закройте ставни!
4. Колыбельная Чарли, которую слышит выздоравливающая Аннабель, полностью выглядит так (стихи мои):
КОЛЫБЕЛЬНАЯ У МОРЯ
Ты уснешь в моих ладонях,
Как ребенок в колыбели.
Шепот моря за окошком
Будет слышен еле-еле.
Корабли замрут, качаясь,
В серебре дорожки лунной,
До утра, вздохнув, умолкнут
На моей гитаре струны.
Спящим чайкам небо снится,
Снятся кораблям муссоны,
На щеке дрожат ресницы
В унисон с дыханьем сонным.
Я забуду все на свете,
Сердце нежностью займется…
Парусам приснится ветер,
А тебе приснится солнце.
5. Оказывается, Анни тоже пишет стихи. Так получилось.
(В соавторах, традиционно, я).
СОН О ПОЛЕТЕ
Я буду спать. И никаких полетов.
Спокойно спать, подложив под щеку ладони.
И ждать, что в сон мой тихонько проникнет кто-то,
И мы сбежим. И нас никто не догонит.
Я буду петь, распластав на полнеба крылья,
Без слов, без смысла, от переизбытка счастья,
Чтоб надышаться на годы звездною пылью
И не поверить, что уже пора возвращаться.
Ну, кто сказал, что работа важнее блажи?
Ну, кто придумал будильник на шесть поставить?
Как – я сама? И никто ничего не скажет…
И только руки привычно болят – как память.
ПЕСЕНКА О КРЫЛЬЯХ
Меня не отпустят в полет твои сильные руки,
Пусть бездна зовет и манит небосвод голубой.
Полет – это блажь и немного – лекарство от скуки,
Но вместе, я знаю, нам будет не скучно с тобой.
Меня не отпустит в полет якорь нежного взгляда,
Забуду ветра и рассвет, прогоняющий мглу.
Когда я с тобой, мне свободы и даром не надо,
Пусть крылья, мой милый, спокойно пылятся в углу.
Меня не отпустит в полет твое чуткое сердце:
Его огорчить расставанием я не решусь.
Настала пора посерьезней к земле приглядеться,
Оставив лишь тайную память и легкую грусть.
Я знаю: любовь оправдает, а время излечит,
С тобою вдвоем не страшны мне земные пути.
…Ты тихо целуешь в висок, обнимаешь за плечи
И в самое ухо, смеясь, выдыхаешь: «Лети! »
Вот теперь действительно все.
А рецепт того самого борща я вам все равно не раскрою. И не просите!
29. 10. 14 - 18. 01. 15
|
