|
|||
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 5 страница– Бес смущает… бес смущает… – бормотал Конон, начиная креститься. – Ребенка я в Мурмос свез, как и других. Все знают, и Таисья знает на Ключевском… XI Ночь. Низкие зимние тучи беспрерывною грядой несутся так близко к земле, что точно задевают верхушки деревьев. Сыплется откуда-то сухой, как толченое стекло, снег, порой со стоном вырвется холодный ветер и глухо замрет, точно дохнет какая-то страшная пасть, которую сейчас же и закроет невидимая могучая рука. Авгарь лежит в своей избушке и чутко прислушивается к каждому шороху, как насторожившаяся птица. Вот храпит на печке духовный брат Конон, вот ровное дыхание маленького брата Глеба, а за избушкой гуляет по Чистому болоту зимний буран. – Конон, слышишь?.. – шепчет Авгарь, затаив дыхание. – А, что?.. – бормочет сквозь сон духовный брат; он спит чутко, как заяц. – Опять стонет кто-то в болоте. – Пусть его стонет. Сотвори молитву и спи. – И ребеночек плачет… Слышишь? Нет, это стонет отец Гурий. Духовный брат Конон просыпается. Ему так и хочется обругать, а то и побить духовную сестру, да рука не поднимается: жаль тоже бабенку. Очень уж сумлительна стала. Да и то сказать, хоть кого боязнь возьмет в этакую ночь. Эх, только бы малость Глеб подрос, а тогда скатертью дорога на все четыре стороны. – А ты голову заверни, да и спи, – советует Конон, зевая так, что челюсти у него хрустят. – Как же иноки по скитам в одиночку живут? Право, глупая. – Ежели меня блазнит… – Читай Исусову молитву… Ну, уж и ночь, прямо сказать: волчья… Уйдем мы с тобой из этих самых местов, беспременно уйдем. В теплую сторону проберемся, к теплому морю. Верно тебе говорю! Один человек с Кавказу проходил, тоже из наших, так весьма одобрял тамошние места. Первая причина, говорит, там зимы окончательно не полагается: у нас вот метель, а там, поди, цветы цветут. А вторая причина – произрастание там очень уж чудное. Грецкий орех растет, виноград, разное чудное былие… Наших туда ссылали еще в допрежние времена, и древлее благочестие утверждено во многих местах. – А турки где живут? – Турки – другое. Сначала жиды пойдут, потом белая арапия, а потом уж турки. – А до Беловодья далеко будет? – Эк куда махнула: Беловодье в сибирской стороне будет, а турки совсем наоборот. – Пульхерия сказывала, што в Беловодье на велик день под землей колокольный звон слышен и церковное четье-петье. – Ну, это не в Беловодье, а на расейской стороне. Такое озеро есть, а на берегу стоял святый град Китиш. И жители в нем были все благочестивые, а когда началась никонианская пестрота – святой град и ушел в воду. Слышен и звон и церковная служба. А мы уйдем на Кавказ, сестрица. Там места нежилые и всякое приволье. Всякая гонимая вера там сошлась: и молоканы, и субботники, и хлысты… Тепло там круглый год, произрастание всякое, наших братьев и сестер найдется тоже достаточно… виноград… Последние слова духовный брат проговорил уже сквозь сон и сейчас же захрапел. Авгарь опять прислушивалась к завыванию ветра и опять слышала детский плач, стоны о. Гурия и чьи-то безответные жалобы. Видно, так и не уснуть ей, пока не займется серое зимнее утро. Но что это такое?.. В полосу затишья, между двумя порывами ветра, она ясно расслышала скрип осторожных шагов. Кто-то невидимый приближался к избушке, и Авгарь похолодела от охватившего ее ужаса. Она хотела крикнуть и разбудить Конона, но голос замер в груди. А шаги были все ближе… Авгарь бросилась к печи и растолкала Конона. – Ну тебя!.. – бормотал духовный брат. – Идут сюда! – не своим голосом шептала Авгарь, прислушиваясь к скрипу снега. – Слышишь? Уж близко… – И то идут, – согласился Конон. – Надо полагать, кто-нибудь из скитских заплутался. Шаги уж были совсем близко. Все затихло. Потом донесся сдержанный говор нескольких голосов. – Ужо вздуй-ко огня, – шепнул Конон, быстро вскакивая. Пока Авгарь возилась у печки, добывая из загнеты угля, чтобы зажечь самодельщину спичку-серянку, чьи-то тяжелые шаги подошли прямо к двери. – Кто там крещеный? – окликнул Конон, вставая за косяк в угол, – на всякий случай он держал за спиной топор. – Свои скитские, – послышался мужской голос за дверью. – Заплутались в болоте. Пустите погреться. – А сколько вас? – Сам-друг. – Што больно далеко заехали? Авгарь, побелевшая от ужаса, делала знаки, чтобы Конон не отворял двери, но он только махнул на нее рукой. Дверь была без крючка и распахнулась сама, впустив большого мужика в собачьей яге. [32] За ним вошел другой, поменьше, и заметно старался спрятаться за первым. – Мир на стану, – проговорил первый и, не снимая шапки, кинулся на Конона. Завязалась отчаянная борьба. Конон едва успел взмахнуть своим топором, как его правая рука очутилась точно в железных клещах. Его повалили на землю и скрутили руки назад. Стоявшая у печки Авгарь с криком бросилась на выручку, но вошел третий мужик и, схватив ее в охапку, оттащил в передний угол. – Ты покеда тут со старицей побеседуй, – проговорил большой мужик, – а нам надо со старцем поговорить малость… Эй ты, волчья сыть, не шеперься! Двое мужиков схватили Конона и поволокли из избушки. Авгарь с невероятною для бабы силой вырвалась из рук державшего ее мужика, схватила топор и, не глядя, ударила им большого мужика прямо по спине. Тот вскинулся, как ошпаренный, повалил ее на пол и уже схватил за горло. – Не тронь, Артем! – крикнул мужик, державший Авгарь в углу. – Оставь… – Она меня чуть не зарубила! – сказал солдат, с ворчаньем оставляя свою жертву. Авгарь узнала Макара и вся точно оцепенела. Она так и осталась на полу. – Вставай, Аграфена, – говорил Макар, стараясь ее поднять. – Они его убьют… – шептала Авгарь в ужасе. – Зачем вы пришли, душегубы? Ты уж раз убил меня, а теперь пришел убивать во второй… Аграфены нет здесь… она умерла давно. Макар ничего не отвечал, а только загородил своею фигурой дверь, когда Авгарь поднялась и сделала попытку вырваться из избушки. Она остановилась против него и быстро посмотрела прямо в глаза каким-то остановившимся взглядом, точно хотела еще раз убедиться, что это он. – Макарушка, голубчик… – ласково зашептала она, стараясь отвести его руку от дверной скобы. – Ведь его убьют… Макарушка, ради истинного Христа… в ножки тебе поклонюсь… – И пусть убьют: собаке собачья и смерть, – грубо ответил Макар. – Затем пришли. Деланая ласковость Авгари сейчас же сменилась приступом настоящей ярости. Она бросилась на Макара, как бешеная, и повисла на его руке, стараясь укусить. Он опять схватил ее в охапку и снес в передний угол. – Ребенка задавишь! – кричала Авгарь, барахтаясь. Это слово точно придавило Макара, и он бессильно опустился на лавку около стола. Да, он теперь только разглядел спавшего на лавке маленького духовного брата, – ребенок спал, укрытый заячьей шубкой. У Макара заходили в глазах красные круги, точно его ударили обухом по голове. Авгарь, воспользовавшись этим моментом, выскользнула из избы, но Макар даже не пошевелился на лавке и смотрел на спавшего ребенка, один вид которого повернул всю его душу. – Змея! – прошептал он и замахнулся на ребенка кулаком. Один момент – и детская душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой поросли копошились в снегу три человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе. – Што вы делаете, душегубы? – крикнул Макар, отталкивая Артема. – Креста на вас нет! – Порешили! – спокойно ответил Мосей, стараясь затоптать капли крови на снегу. – Волка убили, Макар. Сорок грехов с души сняли. – Братик миленький! голубчик! – причитала Авгарь, вцепившись руками в убитого духовного брата. – Перестань выть! – крикнул на нее Мосей и замахнулся. – Одного волка порешили, и тебе туда же дорога. Его удержал Макар. Он опять взял Аграфену в охапку и унес в избушку. Мосей проводил его глазами и только сердито сплюнул. Сейчас лицо у него было страшное, и он в сердцах пнул ногой Артема, продолжавшего обыскивать убитого Кирилла. – Вот она где… – шепотом говорил Артем, срывая с убитого кожаную сумку, которую тот носил под рубахой. Эта жадность возмутила Мосея до глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога – пара… И Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель, как и на Чистом болоте. – Ну, а теперь куды мы его денем? – спрашивал Артем, запрятывая кожаную сумку за пазуху. – Здесь не годится оставлять… Та же Аграфена пойдет да на нас и докажет. – Увезем, видно, с собой мертвяка, – решил Мосей, раздумывая. – Тут от Бастрыка есть повертка к старому медному руднику, там на ём есть одна обвалившаяся шахта, ну, мы его туды и спустим. Не стоит провозу-то, гадина! Убитый Кирилл лежал попрежнему в снегу ничком. Он был в одной рубахе и в валенках. Длинные темные волосы разметались в снегу, как крыло подстреленной птицы. Около головы снег был окрашен кровью. Лошадь была оставлена версты за две, в береговом ситнике, и Мосей соображал, что им придется нести убитого на руках. Эх, неладно, что он связался с этими мочеганами: не то у них было на уме… Один за бабой погнался, другой за деньгами. Того гляди, разболтают еще. В избушке в это время происходила тяжелая сцена. Авгарь сидела на лавке и остановившимся мутным взглядом смотрела на одну точку. – Груня, Грунюшка, опомнись… – шептал Макар, стоя перед ней. – Ворога твоего мы порешили… Иди и объяви начальству, што это я сделал: уйду в каторгу… Легче мне будет!.. Ведь три года я муку-мученическую принимал из-за тебя… душу ты из меня выняла, Груня. А что касаемо Кирилла, так слухи о нем пали до меня давно, и я еще по весне с Гермогеном тогда на могилку к отцу Спиридонию выезжал, чтобы его достигнуть. – Уйди… Я тебя не знаю, – отвечала Авгарь. – Аграфены давно нет… Зачем вы сюда пришли? – Груня, опомнись… Авгарь поднялась, посмотрела на Макара страшными глазами и проговорила: – Будь ты от меня проклят, убивец!.. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
|
|||
|