На последнем издыхании. Фантомный лес

На последнем издыхании

Фантомный лес

Морфей отворяет божественные врата, сопровождая его в свой чудесный сад снов…

Она явилась под вечер.

Без стука ворвавшись, тень нерешительно мчалась вперёд, словно неофит, не готовый совершить казнь, а единственными звуками, наполнявшими пространство, стали громкий стук её сердца, и равномерное тиканье наручных часов.

Он склонил голову вниз, почти без колебаний, и тщетно, стараясь скрыть, невольно расплывающиеся в улыбке губы, покорно принимает судьбу.

Ибо в этот момент, именно ускользающе слабое, еле уловимое, короткое «тик-так», пробудило в нём давно забытое чувство, а быть может, только вывело из пучины забвения, в котором он слепо прибывал, как бы погруженный в спасительное небытие, балансируя на грани, между жизнью и смертью. Где не существует понятий ни времени, ни света, ни звуков, ничего, только всеобъемлющая пустота: там, где даже самый самоотверженный, будучи всеми презренный человек понимал, как страшно быть каждым отвергнутым, и каково живётся вне мира дольнего, в котором он был обречён на рождение.

Он не пошевелился, даже не дрогнул, только глаза его мимолётно сверкнули во мгле, а после, со стороны мгновенно закрылись, бледными как мел веками.

Загадочная фигура сократила дистанцию, обнажила свой меч и, неспешно, сквозь слёзы, будто не желая обрывать его жизнь, на ходу пыталась собраться, дабы в последний, как ему показалось раз, взмахнуть лезвием своей рапиры. Он наблюдал за ней из-под опущенных ресниц, как светится белоснежная кожа его убийцы. Призрак отличался своим хаотичным движением, перемещаясь в направлении падшего на колени воина, с абсолютно нечеловеческой, почти кошачьей грацией. Она судорожно сжимала клинок с узорной витой гардой: уголки рта были опущены, и на лице её виделась скорбь. Волосы в основном цвета пшеницы, представляли собой созерцание картины одинокого осеннего древа, вблизи моря, где-нибудь на холме, с броскими вкраплениями, омывающих его волн.

Он улыбнулся, более не пытаясь скрыть свои эмоции, за маской отстранённого безразличия. Физически он ощущал себя полностью измотанным, но осторожная маленькая обезьянка в его подсознании, должно быть, одобрительно кивнула, потому что он всё же смог кое-что сделать. Со стороны отчаявшийся парень, широко разводит руками, как бы принимая форму ангела, однако он сам, в данном жесте, добровольного принесения себя в жертву, выражает некое облегчение, и пытается донести своего рода слова благодарности.

Она вытянулась, подобно маленькой ручной гармошке и, встряхнула златыми, переливающимися от солнечного света, в освещённом, туманном отблеске зари прядями. Повыше подняла свою голову, крепко стиснула зубы, пытаясь сбросить с себя, сковавшие её тело и разум путы безвыходности. Ей всё ещё хотелось избежать злого рока, но она не смогла ничего предпринять. Её кожа казалась мертвецки холодной и невообразимо гладкой. Глаза, которые ему довелось видеть, в свои последние минуты жизни, когда их губы слились в поцелуе, были глубокими и зелёными, как сверкающий изумруд, полными любовного восторга и страстного томления.

Она кивнула. Коротко протянула: «Прощай» – растворившись в бездонной ночи, а он с облегчением выдохнул и почил вечным сном, обретя у неё на руках, долгожданный безмерный покой.

…как вдруг, без какого-либо промедления, вооружившись алебардой мчит всадник: на вороном коне в чёрных латах и, сносит юнцу голову, возвращая в привычную ему реальность.

Пролог

По началу новые пациенты делают вид, что не осознают всю серьезность происходящего. То есть стараются не думать об этом. Не тогда, когда им ставят первичный диагноз. И не тогда, когда просят оставить их личные вещи. Они изучают палату, определяют, куда разместить их больничную койку и тумбу, у какой стены лучше спать, и во всей этой суматохе, у них не остаётся времени, чтобы попрощаться с родными и близкими.

Их обитель – пришвартованный дом, без крыльев, именуемый «Quae Tellurem in hospitali», на высоте нескольких тысяч метров, глубоко под землёй.

А затем, на следующее утро после их поступления в клинику «Vi'a Vitae», расположенную на борту дирижабля «Novae Diluculo», доктораспускаются вниз по лестнице, чтобы проверить их состояние. Наступенях лежит отблеск густого, более плотного света, и онислышат отчётливый трескдревесины, в стенах полутемного коридора. И вот оно, нацарапано на дубовом паркете:

UAS CONCAUUM

Одни пациенты делают вид, что это глупая шутка кого-нибудь из медперсонала. Другие уверены, что это все потому, что они не внесли предоплату за «назначенный курс лечения».

А еще через пару ночей начинаются истошные крики — из восточного коридора на первом этаже больницы.

Тогда-то они всё понимают.

Очередной новый «клиент» на телефоне — это вовсе не то, что изо дня в день нужно Аннане Ливетт Аврелия.

Все эти разметки на стенах, нервные срывы и истерики с ночными звонками.

А что ей нужно, так это выпить чашку чая и собраться с мыслями. Ей нужно прослушать радиоприёмник, настроенный не на все, а только на определенную частоту. Аннана Ливетт постукивает ручкой по столешнице, пока к ней в кабинет не заходит постовая медсестра. Наша героиня прикрывает телефонную трубку обеими руками, и глазами указывает на передатчик:

– Чёрт побери. – прошептала завлаб. – Почему оно молчит?

Медсестра, ее зовут Нала, пожимает плечами и говорит:

— Расслабься. Нам же от этого лучше.

Детоубийства, самоубийства, серийные убийства, каннибализм и прочие виды расправы — нельзя дожидаться, пока сообщения об этом появятся на первых полосах газет. Нельзя, чтобы кто-то распространял информацию об участившихся случаях жертвоприношения в приграничных районах Лакримис-Сивитас.

Аннане нужно, чтобы новый «клиент», проживающий на Гайерштрассе, 135 заткнулся хотя бы на полминуты.

Разумеется, неизменное UAS CONCAUUM уже образовалось на полу в прихожей. Странно другое: как правило, кошмарные видения начинаются только на третьи сутки. Сначала — жуткие стоны на всю ночь, потом – мёртвые образы. Если больным хватит сил продержаться неделю, они обязательно позвонят врачу на восьмой день — насчёт лица, которое отражается в их зеркале в ванной комнате, когда те идут умываться. Бледное исхудавшее лицо с черными провалами вместо глаз.

В начале третьей стадии появляются размытые знаки, которые медленно кружат по стенам, когда пациент собирается спать – и вкрадчивые голоса, непрекращающиеся в голове. Наверное, это еще не конец, но никто пока не выдерживал больше двух недель.

Аннана Ливетт Аврелия говорит в трубку:

— А вы уверены, что сумеете доказать на суде, что непричастны к этому убийству, вы уверены, что сумеете доказать, что не превышали допустимые меры самообороны… — Он отвечает: — Я вам скажу. — и продолжает нести, не такой уж и бред: — Они проиграют дело, я найму лучших адвокатов… Я видел это, своими глазами… Как мертвая плоть возвращается к жизни… Оно уже было кем-то убито…

Это неплохой дом на Гайерштрассе, 135: в стиле эпохи Ренессанса, новая крыша из современных материалов, пять квартир, три общие ванные, по одному туалету на каждую из них. При доме — коровник. Нашей героине даже не нужно искать его в справочнике. Этот дом она уже посещала три раза за последние пару недель.

Еще один новый случай, на Вайнгартен, типичный для Нова Морию домик, трехэтажный с фасада и одноэтажный с тыла, пять спален, четыре ванные, лестничная площадка обшита панелями из красного дерева, и кровь растекается по стенам кухни. Этот дом она посещала шесть раз за последний месяц.

Новому клиенту она говорит:

— Подождите на линии пару минут, — и откладывает трубку в сторону.

Сегодня Аннана в привычной для себя униформе фармаколога: гнедой плащ и туфли на каблуках-стилетах. Брюки под цвет плаща с заклёпками и сумочка на стуле в форме черепа, а также белая рубашка с рукавами-фонариками. Только это не ослепительно белый, а белый, как одинокая свеча на столе, огонь которой отражается и преломляется – в рядах пробирок и стиральных инструментов.

Радиоприемник шипит и издает слова, шумы и треск, повторяя: «Как понял? » — через каждую фразу. Повторяя: «Как понял? »

Аннана Ливетт кричит:

— Нала, подойди на секунду.

Через час она едет встречаться с клиентом — оформлять договора. Особняк в стиле эпохи короля Людовика Четырнадцатого, десять спален, отдельный вход в гостевое крыло, два камина и лицо самоубийцы, откусившего себе язык, которое появляется поздно ночью в зеркале в уборной. Потом — молочная ферма с паровым отоплением, большой котельной и периодически возникающими детским плачем и звуками выстрелов из ружья — отголосков двойного детоубийства. Все это записано у нее в справочнике — толстой книге в переплете из материала, похожего на дерматин. У нее там записано все.

Нала встаёт в дверях, скрестив руки на груди, и говорит:

— Чего?

И Аннана говорит:

— Я хочу, чтобы ты съездила и проверила… — она листает каталог у себя на столе, — …278, Бокет-Гразенвег. Жилой дом в викторианском стиле, баня, четыре спальни, две ванные и никаких убийств при странных обстоятельствах.

Радиоприемник трещит:

— Как понял?

— Все как обычно, — говорит Аннана, пишет адрес на клочке бумаги и передает его Нале. — Ничего там не трогай и ни с кем не говори. Не надо, как это было в прошлый раз, предлагать всем свои ритуальные услуги, а после проводить обряды экзорцизма.

Нала берет клочок с адресом и говорит:

— Просто развесить объявления?

Аннана рубит воздух ладонью и говорит:

— Именно. На всякий случай. Я не хочу, чтобы коалиты обращались в полицию или срывались в настоящие психиатрические центры. Я хочу, чтобы они оставались на своих местах, у меня на них свои планы. — Она опускает глаза на личные дела пациентов, разложенные на столе, и говорит: — У них впереди целая вечность, у мертвецов. С них не убудет еще в течение месяца побродить по лечебнице и погреметь фарфором.

Новый клиент дома на Гайерштрассе, 135 все еще ждет на линии. Аннана Ливетт Аврелия смотрит на синий огонек на телефонном аппарате и говорит:

— Что-нибудь вчера обнаружилось в том морийском особняке на шесть спален?

Нала возводит глаза к потолку. Закусывает верхнюю губу и тяжело вздыхает. Потом косится на прядь волос у себя на лбу и говорит:

— Там определенно была потасовка. Молодожёны перебрали с алкоголем и немного повздорили. Но ничего необычного или подозрительного, я не заметила. — Черный шелковый шнур обвивается вокруг ее шеи и исчезает в уголке рта.

И наша героиня говорит:

— Тогда к черту их.

Ей не нужны замечательные дома, или квартиры, находящиеся несколькими уровнями выше. «Дом, милый дом» идет лесом. Вместе со слабыми проявлениями заболевания: домашним насилием, проблемами в семье и на работе, беспокойством домашних животных. Что ей нужно, так это кровь, растекающаяся по стенам. Ей нужны ледяные невидимые руки, которые по ночам стаскивают жителей с кроватей. Голоса – путеводитель в мир ранее невиданный. Ей нужны животная агрессия и лопнувшие капилляры глаз. И подходящая атмосфера гнетущей таинственности – в конце концов, ходячие трупы.

Дом с верандой, на Эльм-стрит, 69: четыре спальни, оригинальные решетчатые ворота и вопли на чердаке.

Особняк в нормандском стиле, на Вестон-хейтс, 780: арочные окна, буфетная комната, двери с витражными стеклами и призрак с многочисленными ножевыми ранениями в коридоре на втором этаже.

Дом в стиле Тюдоров на Бад-Хомбург, 216: пять спален, четыре ванные, один дополнительный туалет, кирпичный патио и вымытые кровоподтеки на стенах в спальне, отголосок убийства мужчины посредством удара по голове бюстом.

Врачи называют такие районы очагами инфекции. Дома в них, либо запираются на ночь, потому что никто из хозяев не любит их показывать и никто из представителей их, с Налой компании, не рискует заходить туда в одиночку, либо же наоборот, продаются и продаются — раз примерно в полгода, — потому что в них, как говорится, престижно жить. Еще штук двадцать — тридцать таких домов с эксклюзивным правом на продажу, и Аннане можно будет расслабиться. Отключить радиоприемник. Закончить читать некрологи и полицейскую хронику на предмет убийств и самоубийств. Прекратить гонять Налу — проверять все вероятные варианты, которые могут дать ключ к разгадке. Ей можно будет расслабиться и взять отпуск.

— И еще я тебя попрошу, забери мои вещи из химчистки, — она наводит на Налу ручку и говорит: — И я тебя очень прошу, сними ты эту глупую хренотень. Мы же все-таки серьезная фирма.

Нала тянет за черный шелковый шнур и достает изо рта кристалл неизвестного происхождения, блестящий и мокрый. Дует на него и говорит:

— Это кристалл. Мне его Джона подарил, мой муж.

И Аннана говорит:

— Твоего мужа зовут Джона?

Нала роняет кристалл на грудь и говорит:

— Он говорит, это мне для защиты.

На ее оранжевой блузке остается темное влажное пятно.

— Да, и пока ты не ушла, — говорит Аннана, — соедини меня по телефону с Бруно Сент-Джонсом.

Она возвращается к телефонному разговору с клиентом, который слава богу, всё ещё в мире живых и говорит:

— Прошу прощения. — Она говорит, что есть несколько вариантов. Например, вы подписываете документ о формальном отказе от права владения недвижимостью и мы предоставляем вам убежище, а с домом уже разбирается банк. — Или, — говорит наша героиня, — вы мне выписываете доверенность на эксклюзивное право продажи дома. Это у нас называется «бартер», и разумеется, никто ваше жилье продавать не станет. Мы просто сделаем выписку.

Может быть, новый «клиент» сейчас скажет: нет. Но когда он пойдет принять ванну и в воде у него между ног возникнет эта кошмарная рожа, когда по стенам забегают странные тени, он скажет: да. Еще не было случая, чтобы кто-то не согласился.

Новый «клиент» на том конце линии говорит:

— И вы ничего не расскажете полиции… о проблеме?

И Аннана говорит:

— Безусловно. Мы скажем, что вы больше не состоите на нашем учёте, а сами будете числиться у нас до тех пор, пока ситуация в городе не устаканится. Если кто-нибудь спросит, скажем, что вам предложили работу в другом блоке, а с вашей нынешней, придется уволится – не переживайте, мы сделаем все возможное, чтобы вы могли восстановиться на прежнем месте.

Она говорит:

— А все остальное останется нашей маленькой тайной.

Нала кричит из приемной:

— Бруно Сент-Джонс на второй линии.

Радиоприемник трещит:

— Как понял?

Наша героиня хватается за второй телефон и говорят в трубку:

— Бруно!

Глядя на вновь пришедшую Налу, она произносит одними губами:

— На этом всё?

Аннана кивает и так же беззвучно, одними губами, говорит ей:

— Можешь идти.

Радиоприемник трещит:

— Как понял?

Это была Аннана Ливетт Аврелия. Наша героиня. Теперь мертвая, но не покойная. Это был просто еще один день в ее жизни. Это была ее жизнь до того, как появился я. Может быть, это история о любви. Может быть, нет. Поживем — увидим. Потому что я сам не уверен, насколько мне можно себе доверять.

Это история об Аннане Ливетт Аврелия. О том, как она не дала мне покоя. Как навязчивая мелодия, застрявшая в голове. О том, какой, мы себе представляем, должна быть жизнь. О том, что цепляет и не отпускает. О том, как прошлое тянется следом за нами в будущее. И все это — Аннана Ливетт Аврелия.

У каждого в жизни есть кто-то, кто тебя никогда не отпустит, и кто-то, кого никогда не отпустишь ты.

В тот день — последний день в обыкновенной, нормальной жизни — наша героиня говорит в трубку:

— Бруно Сент-Джонс?

Она говорит:

— Пусть ваш сосед подойдёт к параллельному телефону, а у меня для вас хорошая новость. Насколько я понимаю, он очень заинтересован в том, чтобы принять нашу помощь.

Она вычёркивает дом из своего импровизированного справочника по горизонтали и говорит:

— Как и договаривались, чек будет выслан по почте.