МОСКВА. КРЕМЛЬ. ТРОЦКИЙ

— Сергей Кужугетович, это Песков.

— Слушаю тебя, Дмитрий Сергеевич.

— Сереж, 13 апреля у моей Тани день рождения! Мы приглашаем тебя на дачу к нам! Только не 13-го, это будет вторник, а 17-го, в субботу, в 2 часа. Сможешь?

— В субботу? Сейчас… суббота… в, принципе, смогу. Только не на долго, Дим! Без обид, ладно?

— Да какие обиды?! Ей приятно будет! Она же за ЦСКА выступала! Да и мы с тобой по маленькой маханем. За нее.

— За ЦСКА? Она же, по-моему, за Белоруссию выступала. Ей паспорт РФ только в 99-м сделали, уже при нас. Костомаров наш простаивал, вот кто-то на Путина и надавил.

— Тарасова. А Тарасова тебе не ЦСКА? Она, вообще, лучший тренер всех времен, можно сказать — символ ЦСКА вместе с конями.

— Стой! Ты ж говорил, что ты ее у тренера увел… Она, что с Тарасовой жила?!

— Заработался, ты, Кужугетович! Жулин — был ее тренер и муж, а Тарасова — это наше ВСЕ в фигурном катании. ЦСКА! Как ты во внешней политике… когда Лавров говорит нашим «партнерам»: все! — они сразу просят тайм-аут. Понимают. Не хотят иметь дело с ЦСКА.

— Да, подустал я немного. Работы — край. Жди, буду в субботу 17-го.

Шойгу на день рождения прибыл по-военному, т. е. точь-в-точь. Воспитание. Гостей почти еще не было. Поздравил виновницу торжества роскошным букетом. Одарил вполне себе светским комплиментом. Зачем-то, заодно, поздравил и Пескова. А почему бы и нет? С такой женой можно поздравить. О делах говорить не стали, да и повода не было. Пока не было. Но государственный муж даже на дне рождения жены остается государственным мужем, особенно через час-полтора. Песков, увидав, что министр отошел в сторонку, а по телефону не говорит, подошел к нему.

— Сергей Кужугетович, мне тут в голову одна идея пришла…

— После третьей?

— Нет. После третьей, я ее решил озвучить.

— Может не стоит?

— Да… тема важная. С информационного поля не уходит. А осенью у нас выборы в Думу. Эксплуатировать будут.

— Кого?

— Тему эту. Я про берлинского пациента.

— Ну, тут я не помощник. Хотя с твоим решением я внутренне согласен.

— С каким решением?

— Ну, ты имеешь ввиду — кх-х его?

— Да ты что?! Я про контрпропаганду!

— А. Ну, это тем более твоя епархия.

— Да я и не спорю. Портатив студента нужен будет на часок, без санкции Первого. Он добро на использование стационара не даст. А в результате операции я уверен. Ты же знаешь, победителей не судят.

— Во-во, не судят! Им, просто, тайные уды отрывают. А у тебя молодая жена! Рассказывай, чтобы я мог сказать, что я этого никогда не слышал.

— Троцкого надо.

— Чего Троцкого надо?

— В камеру к пациенту подсадить.

— С ледорубом? — рассмеялся министр.

— Да ну тебя! Для психологического шока. А мы запишем. И троцкистам по всему свету подбросим. Их, знаешь, сколько до сих пор! IV Интернационал называется. Финансово обеспечены. Их американцы содержат, как и прочие банды такого рода — белые каски, гринпис, фридом хаус, короче, куча их для разных целей.

— А что мы подбросим? Их задушевную беседу? На хрена? Да и, не поверят.

— Кому надо, поверят. Думаешь, они не знают про наш аппарат? Знают. Спереть технологию пока не могут.

— Допустим. И в чем фишка?

— До конца я не готов еще… если лев революции его зачморит, пациенту и трех копеек не выдадут. А без денег он пустышка. Он и с деньгами пустышка, но лучше без денег. Если операция тебе покажется правильной, ты со мной? Без тебя, сам понимаешь, и голову ломать нет смысла. Идея останется виртуальной.

— А если Троцкий не сможет пациента, как ты говоришь, зачморить?

— Троцкий не сможет? Он по очереди Ленина и Сталина зачморил. Один от злобы инсульт схватил, второй из страны его выкинул, а позже, на всякий случай, прибил. Он и оттуда опасным казался. Он одного себя считает гением революции, любой революции. Он из пациента клоуна за полчаса сделает. А помнишь, что Сталин говорил на совещании: смех — страшное оружие!

— Будешь готов, звони. Одна голова — хорошо, а две, хоть и некрасиво, как говорят сиамские близнецы, но лучше.

— Вот, за что тебя называют самым интеллигентным министром обороны в мире?! Не понимаю!

— За то, что я доктор географических наук.

— Угу. С жирными красными стрелками на географических картах.

— Ну, это только на контурных.

— Так они контурных и боятся. Типографские, все и так знают. Ладно, пойдем к гостям, а то неудобно.

— Ты извинись за меня, поеду я. Работы, сам знаешь.

— Давай. Спасибо. До встречи.

Шойгу и думать забыл про этот разговор на дне рождения. Но Пескова, так просто с пути не собьешь. После очередного Совбеза, он попросил Министра прогуляться по Кремлевским площадям минут десять.

— Сергей Кужугетович, готов я.

— К чему? К труду и обороне?

— К заброске Троцкого к пациенту.

— А-а! Я думал, ты тогда на эмоциях ляпнул. Может лучше Лжедмитрия, как ты когда-то хотел? Начистишь ему пятак и дело с концом. Никто не осудит, да и последствий никаких. Может это поляки на танцах в Кремле… как вспомню, у самого руки чешутся… в табло ему засветили.

— С этим потом. Пациент сейчас в одиночке. Состояние подавленное. С ним, тупо, никто не разговаривает. Со слов наших психологов, которые наблюдают его, ему реально страшно. Страшно, что это продлится долго. Потом его отпустят как того барана, который себе яйца прибил гвоздем к Красной Площади и которого французы потом посадили уже у себя. Но тот был реальный дегенерат, а этот хочет денег и власти над людьми. Он не такой тупой, чтобы хотеть власти в государстве, но власть над людьми его болезненная страсть. Легкий психологический пинок, и он будет пузыри сопливые пускать, при этом счастливо улыбаясь, что все смотрят.

— А почему именно Троцкий?

— Мы изучили его медицинские карты. И лондонские, и немецкие: они не засекречены, как в США. Диагноз: параноидальный садизм, без идиосинкразии, с болезненной тягой к доминации. То есть, если даже перед ним обычный пенек, он пока его не срубит, чтобы не торчал, будет сильно нервничать. В данном случае, пенек, это пациент. Но срубить он сможет его только психологически. И тогда пеньку даже психиатры не помогут. Пузыри он начнет пускать не сразу. К этому времени он отсидит свое, что заслужил, и пусть чешет себе на Запад. А там с использованными не церемонятся: или как Березу в ванной, или как Литвиненко — недолго музыка играла, недолго дикие глаза пялились на несправедливых хозяев.

— Нет, Дима, не надо. Жестоковато как-то. Этот хорек и так уже обделался. Не наши это методы, да и вонь поднимется на весь свет. Пусть сидит пока.

— Может ты и прав. Пусть пока сидит.

— Дима, зайди ко мне, пожалуйста.

— Иду, Владимир Владимирович.

Путин сидел у себя за рабочим столом, ничего не читал, о чем-то размышлял.

— Песков. — доложил помощник.

— Пусть заходит.

— Садись, Дима. Разговор будет.

Путин встал и подошел к окну. Песков ждал начала, но Президент не торопился.

— Вот что, Дима. Вызывай завтра Троцкого, часам к 10-ти.

— Троцкого?! К пациенту?!

— К какому пациенту?

— К берлинскому. Я сам вам хотел предложить подсадить Троцкого в камеру к этому хорьку, но не решился.

— Не надо никого никуда подсаживать. Ко мне вызывай, разговор есть.

— К вам? Ясно. Может тогда спец. комнату оборудовать, с перегородкой?

— Зачем?

— А если кинется? Он же маньяк-садист!

— С чего ты взял?

— Я его медкарты читал, немецкие, английские.

— Да? Молодец, что глубоко работаешь. Не кинется. А если кинется, шансов у него ноль, ты знаешь мою физподготовку. Обратно без пенсне поедет. В обычный зал приемов вызывай, не надо мудрить.

— Есть…

Троцкий с удивлением разглядывал роскошный зал, в котором он непонятно как оказался. — Что это? Провалы памяти? Вроде не замечал раньше. Лейба подошел к двери, подергал ее, дверь была заперта. — Опять арестовали? Кто? И… за что? За IV Интернационал? Здесь? В Мексике, считай, в Америке? Не реально. Это же их цацка. Странно…

Дверь отворилась и в зал неспешно вошел невысокий человек с двумя сопровождающими.

— Здравствуйте, Лев Давидович.

— Здравствуйте. Мы знакомы?

— Нет. Меня зовут Владимир Владимирович. Я — Президент России.

— А! Они меня решили в дурдом спровадить. Ну-ну, интересно.

— Лев Давидович, вам сейчас коротко все объяснят, а потом, если вы не возражаете, мы побеседуем.

Песков изложил Троцкому суть происходящего. Троцкий не поверил. Он, по-прежнему, был уверен, что его провоцируют дурдомом. Но поговорить согласился. — «Болтать — это мой конек. Посмотрим, умеете ли вы свистеть как Троцкий! »

— Лев Давидович. Хочу поздравить вас. Ваше дело перманентной революции до сих пор живо. Хотите поговорить с ее современным идолом?

— Со Сталиным, что ли? Вы, что: смогли его сюда притащить? Или это ряженый будет? Этот кавказский уголовник всегда был против перманентной революции! Строить ему, видите ли, надо! Ломать! Ломать, все и вся надо! Это и есть упоительное искусство революции. Его не переделаешь, зря время потратите.

— Это не Сталин. Его зовут Алексей. Он считает себя лидером революционной борьбы в современной России. Вы забыли, сейчас не 40-й год, мы вам объясняли.

— А, ну да, ну да. Я забыл, что мы в «дурке». Ну давайте сюда этого ряженого. Посмотрим, что он за революционер.

— Лев Давидович, вас сейчас проводят пообедать. Революционера привезут через три часа. Если хотите, Дмитрий Сергеевич составит вам компанию или можете пообедать в одиночестве.

— Я один. Судя по тому, что Дмитрий… э… Сергеевич все время молчит, мне кажется, он, вообще, говорить не умеет.

Песков мужественно промолчал и отправился исполнять поручение Путина. Через три часа привезли пламенного революционера. Революционер озирался по сторонам, икал, наверно, наспех поел всухомятку, рукам места не находилось. Неизвестность — хуже всего.

— Познакомьтесь, Лев Давидович. Это и есть икона революционного движения в России.

— Этот? — рассмеялся Лейба. — Даже партийный шут Зиновьев посолидней выглядел. Я — Троцкий, если не знаешь. Ну, доложи нам революционную ситуацию на текущий момент.

— Говори, Алексей, не стесняйся. — подбодрил борца Путин.

— А… аа… а…

— Ты, что в туалет хочешь? Отведите его сначала в сортир, а то еще обделается здесь, когда «Я» говорить начну. — раздраженно попросил Троцкий.

— Я не хочу в туалет. Зачем эта провокация?

— Какая именно?

— Ну, вы же — провокация?

— Я? Я Троцкий, мальчик, а не провокация. У тебя какая ходка?

— Первая.

— Статья? Призывы к бунту? К свержению власти насильственным путем? Террор?

— Нет. Экономическая. Мошенничество.

— Не понял. А причем тут революция? Ты уголовник, что ли? Как Коба? Такие тоже как расходный материал пригодятся. Главное, не прозевать, и вовремя кишки выпустить.

— Кому?

— Тебе, кому еще. Хватит с меня одного мелкотравчатого. Какой партии принадлежишь?

— Я беспартийный.

— Анархист-индивидуалист, что ли? Как же ты можешь быть рупором революции, если за тобой никого нет? У тебя цель какая? Обокрал лавку и к девкам? Анархия — мать порядка?

— Нет. Я за сверж…. Я за честные выборы!

— Кого?

— Здоровых сил в Думу и Президента.

— Так в Думе партии заседают, а ты беспартийный. Тебе, лично, зачем это надо? Ты — идиот, т. е. блаженный?

— Нет. Я потом партию создам.

— Понятно. Идиот. Может ты марионеточным президентом хочешь быть? Так все равно в партию вступать надо. Кто тебя двигать будет?

— Народ.

— Какая именно часть? На кого ты опираешься? На буржуазию, армию, городских рабочих?

— На молодежь.

— А как ты с ней властью делиться будешь?

— Я не собираюсь с ней властью делиться.

— Это правильно. Хоть одно умное слово сказал. Но молодежь быстро взрослеет, а революция дело не быстрое.

— Новая подрастет.

— Подрастет. Только вторая молодежь, уяснив что и как делать, первой, уже повзрослевшей, башку мигом открутит, как Сталин старым большевикам. А тебе в первую очередь. Тебе зачем? Или ты, все-таки, тупой уголовник? А, если вторая волна решит строить, а не ломать, зачем тогда революция? Тем более мировая.

— Да мне не нужна мировая.

— А чего тебе надо? Денег? Так иди банки грабь, ты ж по уголовной части. Зачем тебе революция, если ты не ее демон, как я?

— Как инструмент.

— Это деньги как инструмент, и то — технический. Да, революционер из тебя, как из говна пуля. Ты хоть бунт в тюрьме готовишь, провоцируешь?

— Да кто же мне даст. В карцер посадят, и все.

— Причем тут ты. Тюрьма поднимется?

— Нет. Зачем я им нужен. Это не мой электорат.

— Так тебя и на киче не уважают? Ты, что, сам себя назначил идолом революции, как мне тут сказали?

— Нет. Так решили, что я самая подходящая кандидатура.

— Кто решил? У тебя же нет партии?

— У меня есть группа поддержки.

— Из какого слоя страны?

— Они, вообще, не из страны.

— В эмиграции?

— Почему в эмиграции. Они местные, там.

— Там, это на западе?

— Да.

— Это правильно. Этих лохов доить надо, потом и им хребет сломаем. Но это — там. У них другие цели. Разграбить и разбежаться. Я же говорю, ты из этой оперы. Был бы ты революционер, ты бы уже сейчас думал, как потом там все крушить и ломать! Все ясно с тобой. А вам, жандармские морды, я вот, что скажу: отпустите его, нафик, обратно на запад, они его сами опустят за бесцельно потраченные деньги. Там с этим строго. Я тоже на западные деньги работал, и Ленин, и Свердлов. Так мы их отработали — ой-е-ой! Но у нас цель другая была. У Ленина — локальная, у меня — глобальная. Сталин — отдельная история, он, похоже, нас всех на… э… обманул. Патриотом, придурок, оказался. Да, были революционеры в наше время. А это Козодоев какой-то! Кстати, как его фамилия?

— Вы почти угадали.

— Ладно. Будут настоящие революционеры, зовите. Шушерой сами занимайтесь. Этот моего внимания не стоит. Мало того, что политический импотент, так еще и барыга.

— Нам было интересно услышать ваше мнение. Спасибо. Извините, что потревожили.

— Не за что. Расстроили вы меня. А Сталина тоже в мавзолей складировали?

— Сначала, да. Но потом вынесли.

— И на том спасибо. Ленина тоже?

— Нет. Ленин в мавзолее лежит.

— Да? Видать, Володя поскотинестей меня был, хотя крови, вроде, одинаково пролили. Меня хоть и как собаку в огороде зарыли на мексиканской даче, но зарыли, а этого, вообще, земля не принимает. Учись, Козодоев!

— Дмитрий Сергеевич, распорядитесь всех отправить по домам. Закончите, зайдите ко мне, пожалуйста.

— Разрешите, Владимир Владимирович?

— Заходи. Сделаем так, Дима. Козо… тьфу ты… пациент полсрока отсидит, отправляйте его по УДО на Запад. Прав Троцкий. Да, мы, собственно, так и в прошлый раз сделали. Обратно больше не пускайте. Пусть они своего узника совести сами кормят, если он им нужен. Запись разговора запустите троцкистам по своим каналам как очередную путинскую байку. Хотят, пусть верят, не хотят — не надо. Осадок у них все равно останется. Спасибо за работу, Дима.

— Пожалуйста. А можно я аппарат иногда в культурных целях использовать буду, далеких от политики?

— Нет. Культура, больше, чем политика, Дима. Ты сам это знаешь.