КОРОБОЧКА. Финал второго тома «Мертвых душ». Здесь рукопись обрывается. Из Словаря. КОРОБОЧКА. ЧИЧИКОВ. АННА ГРИГОРЬЕВНА. СОФЬЯ ИВАНОВНА. ФЕТИНЬЯ. ПАЛАШКА

КОРОБОЧКА

Пьеса в двух картинах

по мотивам произведений Н. В. Гоголя

... Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку. Я приглашаю рассмотреть ближе свой долг и обязанность земной своей должности,

потому что это уже нам всем темно представляется, и мы едва...

Финал второго тома «Мертвых душ». Здесь рукопись обрывается

... Коро́ бочка — в ботанике тип простого, сухого плода, производимого многими видами цветковых растений. Она представляет из себя лопающийся или растрескивающийся плод, состоящий из двух и более плодолистиков, которые при созревании разделяются (раскрываются), чтобы освободить скопившиеся в них семена. См. также «Освобождение»»

Из Словаря

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

КОРОБОЧКА

ЧИЧИКОВ

АННА ГРИГОРЬЕВНА

СОФЬЯ ИВАНОВНА

ФЕТИНЬЯ

ПАЛАШКА

Первая картина случилась

в поместье Настасьи Петровны Коробочки,

а вторая – в уездном городе N.

Картина первая

Чичиков кинул вскользь два взгляда: комната была обвешана старенькими полосатыми обоями. Виднелись картины с какими-то птицами, а между окон старинные маленькие зеркала с темными рамками в виде свернувшихся листьев. За всяким зеркалом заложены были или письмо, или старая колода карт, или чулок. Еще он увидел стенные часы с нарисованными цветами на циферблате.

Невмочь было ничего более заметить. Он чувствовал, что глаза его липнули, как будто их кто-нибудь вымазал медом.

Минуту спустя вошла хозяйка - женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее. Она принялась суетиться: перепуганно бегала по комнатам, глядя на Чичикова, который походил более на кучку грязи, которая тут вот вдруг почему-то оказалась – в самом центре комнаты, у комода.

КОРОБОЧКА. Вишь ты, какой востроногий, приехал в какое время! Здесь тебе не постоялый двор: тут помещица живет! Напугал как, а?! Чего надо, чего?!

ЧИЧИКОВ. Что ж делать, матушка: вишь, с дороги сбились. Не ночевать же в такое время в степи.

КОРОБОЧКА. Да кто вы такой, кто?!

ЧИЧИКОВ. Дворянин, матушка, дво-ря-нин.

КОРОБОЧКА. Да как ваша фамилия? Фамилия как?

ЧИЧИКОВ. Чичиков, матушка, Чи-чи-ков. Ох, силы моей нету...

Чичиков свалился в кресло, постанывая и потирая лодыжку.

Долго бы я искал ваши ворота, если бы на Руси не было вместо швейцаров лихих собак... Ишь, канальи, как воют: один выводит протяжно, другой отхватывает, как пономарь, третий звенит, как почтовый звонок, ажно трясутся и дребезжат стекла... Ну, развели вы тут псарню, матушка...

КОРОБОЧКА. А как мне без собак? Кругом воры и грабители... Так и норовят нас, бедных и сирых, прижучить и прихамаздать... Как вы сказали, батюшка? Как вас? Чичков? Чичкунов? Чачаков? Как вы сказали?

ЧИЧИКОВ. Чичиков, матушка, Чи-чи-ков.

КОРОБОЧКА. Чичиков? Господи, Твоя воля... Да нешто такие фамилии еще имеются? Вот страсти, а? Вот ведь нынче какие фамилии идут на Руси, что только плюнешь да перекрестишься. Да что ж это за фамилия такая: Чичичиков?!

ЧИЧИКОВ. Да Чичиков я, матушка, Чичиков!!! Эк тебя надирает... Простите, что я, может быть, побеспокоил вас неожиданным приездом. Но вот – кучер мой заплутал оттого, что такая непогода...

КОРОБОЧКА. Да в какое это время вас Бог принес, а?! Сумятица и вьюга такая...

ЧИЧИКОВ. С дороги бы следовало поесть чего-нибудь...

КОРОБОЧКА. Дак пора-то ночная, приготовить нельзя...

Слова хозяйки были прерваны странным шипением, хрипением, хрюканьем и кряканьем. Чичиков побледнел и вжался в кресло.

ЧИЧИКОВ. Царица небесная, да что же это такое?! Землетрясение?!

КОРОБОЧКА. Господь с тобой, батюшка, не пугай, откуда у нас тут земное трясение. Нету тут. Это часикам моим пришла охота бить.

ЧИЧИКОВ. Каким таким часикам?

КОРОБОЧКА. Да вот этим. Ой, ночь-полночь уже, страшно-то как и без того, как мне страшно, да еще ты вот тут заявился...

ЧИЧИКОВ. Фу-у-у ты, ну ты. А мне почудилось, будто комната вдруг наполнилась змеями. Что ж это они у вас так, понатужась всеми силами, хрипят и бьют, будто колотит кто палкой по разбитому горшку?

КОРОБОЧКА. Да все уже, все. Отбили. Вот опять маятник пошел покойно щелкать направо и налево. Часики эти достались мне от тетушки, а она их привезла из Турции, когда была с моим мужем в первой кампании, ну, помните?

ЧИЧИКОВ. Что-с?

КОРОБОЧКА. Надо бы и вправду вас угостить, да вот поесть-то ничего нету. Неурожаи, убытки, батюшка, такая беда – не высказать...

ЧИЧИКОВ. Знаю, знаю, сударыня... Ничего. Не беспокойтесь ни о чем, кроме постели. Позвольте только полюбопытствовать, в какие места я заехал и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу?

КОРОБОЧКА. Я такого имени и не слыхивала. И такого помещика вообще в округе на белом свете нет. Это что ж за фамилия такая – Собакевич?

ЧИЧИКОВ. По крайней мере, знаете Манилова?

КОРОБОЧКА. А кто таков Манилов? Это что ж за фамилия такая – Манилов?

ЧИЧИКОВ. Помещик, матушка.

КОРОБОЧКА. Нет, не слыхивала, нет тут такого помещика.

ЧИЧИКОВ. Какие же есть?

КОРОБОЧКА. Хорошие есть. С хорошими фамилиями. Свиньин, Козлов, Сукин, Кобелев, Козулин, Бобров, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков...

ЧИЧИКОВ. Богатые люди или нет?

КОРОБОЧКА. Нет, отец. Богатых слишком нет. У кого двадцать душ, у кого тридцать, а таких, чтоб по сотне – нет, таких нет.

ЧИЧИКОВ. Ох, я заехал, надо полагать, в порядочную глушь. Далеко ли, по крайней мере, до города?

КОРОБОЧКА. А верст шестьдесят будет.

ЧИЧИКОВ. Боже ж ты мой! А позвольте спросить, как ваше имя-с?

КОРОБОЧКА. Коллежская секретарша Настасья Петровна Коробочка.

ЧИЧИКОВ. Вы про мою бричку? Ох, не говорите. Коробчонка, самая что ни на есть коробчонка, право же - никуда не годится... Вот ведь точно, как в той сказочке-небыличке говорится: «Моя лягушонка в коробчонке едет-трясется! »

КОРОБОЧКА. Какая лягушонка?

ЧИЧИКОВ. Небыличка-сказочка такая.

КОРОБОЧКА. Отец, ты совсем, что ли, с дороги не в уме? Фамилия у меня такая: Коробочка. Говорю: Коробочка! Коллежская секретарша я - Настасья Петровна Коробочка.

ЧИЧИКОВ. Секретарша?

КОРОБОЧКА. Секретарша.

ЧИЧИКОВ. Ах, простите, я думал вы насчет того предмета, что мой Селифан в бричке, как в коробочке... А впрочем – пустое...

Помолчали.

Настасья Петровна присела напротив и все рассматривала Чичикова, не делая никаких усилий, чтоб помочь ему привести его грязное платье в порядок.

КОРОБОЧКА. Как жаль мне, что нечего вам покушать! Не хотите ли, батюшка, выпить чаю?

ЧИЧИКОВ. Благодарю, матушка. Ничего не нужно, кроме постели.

КОРОБОЧКА. Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на этом диване. Эй, Фетинья, где ты? Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Фетинья?! Тащи сюда перину! Да не ту, что в горнице, а ту, что в сенях, сбоку, за сундуком, да вытряхни ее получше! Какое-то время послал Бог: гром такой, что у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок в грязи! Где ты так изволил засалиться?

Пришла Фетинья с периной. Пришла, принялась пугливо, с нестерпимой деревенской дуростью, смотреть исподтишка на Чичикова.

ФЕТИНЬЯ. Барыня, оне-с грязные-с.

ЧИЧИКОВ. Еще славу Богу, что только засалился, нужно благодарить Бога, что не отломал я себе совсем своих боков.

КОРОБОЧКА. Святители, какие страсти! Да не нужно ли чем потереть тебе спину?

ЧИЧИКОВ. Спасибо, спасибо. Не беспокойтесь, а прикажите только вашей девке повысушить и вычистить мое платье.

КОРОБОЧКА. Слышишь, Фетинья! Почисти барину платье!

Фетинья, взбивши перину с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате.

Да тихо ты, Фетинья, вот ведь напустила пуху! Ну и ручищи у тебя, как кулаки пудовые! Ты возьми давай ихний-то кафтан вместе с исподним и прежде просуши их перед огнем, как делывали покойнику барину, а после перетри и выколоти хорошенько.

ФЕТИНЬЯ. Слушаю, барыня!

КОРОБОЧКА. Да ты поняла или нет?!

ФЕТИНЬЯ. Да что я, такая дура, чтоб не понять?

КОРОБОЧКА. Поговори мне! Делай, что велено!

Фетинья, постилая сверх перины простыню и кладя подушки, недовольно бормотала.

ФЕТИНЬЯ. Оне-с грязные-с, а туда же, куда добрые люди... Оне-с грязные-с.

КОРОБОЧКА. Ну, вот тебе постель готова. Прощай, батюшка, желаю покойной ночи.

ЧИЧИКОВ. Выпить бы чаю для сугрева, а, матушка?

КОРОБОЧКА. Чаю? Разве что – пустого чаю... Фетинья, а ну, неси самовар! Скорее, кулема ты эдакая! Давай, батюшка, спать, чаю попьешь и – набок. Мы тут не привыкли ночами-то разгуливать. Такой порядок.

ЧИЧИКОВ. Понимаю-с.

КОРОБОЧКА. Хоть и спать не хочу, а лежу вот, в потолок таращусь.

ЧИЧИКОВ. Отчего же-с?

КОРОБОЧКА. Мысли. Как воши – кусают.

ЧИЧИКОВ. Какие-с?

КОРОБОЧКА. Да вот как я жить буду и так далее. Кругом напасти. Да не нужно ли еще чего тебе, батюшка? Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал тебе на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал.

ЧИЧИКОВ. Какой покойник?

КОРОБОЧКА. Да муж мой, покойник, какой еще-то покойник? Ну дак как насчет пяток?

ЧИЧИКОВ. Что-с?

КОРОБОЧКА. Ну, не хочешь, как хочешь.

ЧИЧИКОВ. Вы-то как, матушка? Не хотите все-таки спать?

КОРОБОЧКА. Нет. Не хочу. Плохо, отец мой, плохо.

ЧИЧИКОВ. Как так? Что-с?

КОРОБОЧКА. Бессонница. Все поясница болит, и нога, что повыше косточки, так вот и ломит. А вот на правом глазу, глянь-ка – катаракта...

ЧИЧИКОВ. Ой-ой-ой...

КОРОБОЧКА. Вот тебе и ой-ой-ой...

ЧИЧИКОВ. Вижу, вижу, матушка, что вы вся – не по циркулю. Ну, да пройдет, пройдет, матушка. Травками надо, травками разными. Мазями-с. На это-с нечего-с глядеть.

КОРОБОЧКА. Дай Бог, чтобы прошло. Я-то смазывала свиным салом и скипидаром тоже смачивала.

ЧИЧИКОВ. Вот, вот. Правильно. И скипидару не жалейте – пройдет. Мазайте и смачивайте.

КОРОБОЧКА. Мазала. Смачивала. И что толку? Не проходит.

Фетинья принесла и поставила на стол самовар.

А с чем прихлебаете чайку? Во фляжке у меня вот есть - фруктовая. А?

ЧИЧИКОВ. Недурно, матушка, хлебнем и фруктовой. С вами-с вместе.

КОРОБОЧКА. Ну, давайте и фруктовой... Авось, спать будем крепче...

Выпили чаю с фруктовой. Тут Чичиков осторожно приступил к главному.

ЧИЧИКОВ. А у вас, матушка, хорошая деревенька. Сколько в ней душ?

КОРОБОЧКА. Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят, да беда, времена плохи, вот и в прошлый год был такой неурожай, что Боже ж ты меня сохрани.

ЧИЧИКОВ. Да право, Настасья Петровна, не в обиду будь вам сказано, я вижу, что все не так. Вы, гляжу, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые плачутся на неурожаи, убытки и все держат и держат голову несколько набок...

КОРОБОЧКА. Я разве держу голову набок?

ЧИЧИКОВ. Ну да, набок, чтоб казаться более несчастливою...

КОРОБОЧКА. Ну уж, право, государь мой, я несчастная, я такая разнесчастная...

ЧИЧИКОВ. Полноте, Настасья Петровна! А между тем набираете понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комода, так, нет? Так, так!

КОРОБОЧКА. Какие мешочки? Каких деньжонок?

ЧИЧИКОВ. Да такие мешочки! Таких деньжонок!

КОРОБОЧКА. Вы, сударь, гляжу, со мной не сильно-то церемонитесь?

ЧИЧИКОВ. А чего церемониться, все ведь понятно, Настасья Петровна, нет? В один мешочек отбираете все целковики, так, нет? В другой - полтиннички, в третий – четвертачки. Так, нет?

Чичиков, согреваясь, принялся весело разговаривать.

КОРОБОЧКА. Однако ж откуда ж ты, сударь, про мои четвертаки все знаешь?

ЧИЧИКОВ. Да вот знаю-с. И хотя с виду и кажется, будто бы в комоде ничего нет, кроме белья, да ночных кофточек, да нитяных моточков, да распоротого салопа, имеющего способность потом обратиться в платье, если старое платье как-нибудь прогорит во время печения праздничных лепешек или поизотрется само собою...

КОРОБОЧКА. Эк на тебя фруктовая подействовала, эк ты разговорился, а? Да у меня, как у латыша, нет за душой ни гроша! Бедная я пребедная!

ЧИЧИКОВ. Ну да, ну да, говорите, говорите. Но - не сгорит платье и не изотрется само собою: бережлива старушка, и салопу суждено пролежать долго в распоротом виде, а потом достаться по духовному завещанию племяннице внучатной сестры вместе со всяким другим хламом!

КОРОБОЧКА. Нет, мы люди бедные, и мои люди – бедные. Право, не знаю, сударь, за что такая напраслина.

ЧИЧИКОВ. Однако ж мужички у вас на вид дюжие, избенки крепкие. А позвольте еще раз узнать фамилию вашу. Я так рассеялся, приехал в ночное время...

КОРОБОЧКА. Коробочка я, коллежская секретарша.

ЧИЧИКОВ. Секретарша? Покорнейше благодарю. А имя и отчество как – еще раз?

КОРОБОЧКА. Настасья Петровна.

ЧИЧИКОВ. Настасья Петровна? Хорошее имя Настасья Петровна. У меня тетка родная, сестра моей матери, тоже - Настасья Петровна. Вот ведь совпадение, вот ведь судьба, а?!

КОРОБОЧКА. А ваше имя как? Ведь вы, я чай, заседатель?

ЧИЧИКОВ. Нет, матушка, - чай, не заседатель.

КОРОБОЧКА. А чай, кто?

ЧИЧИКОВ. А чай, никто. Так вот, ездим по своим делишкам. Павел Иванович Чичиков я.

КОРОБОЧКА. А-а, так вы покупщик! Как же жаль, право, что я продала мед купцам так дешево, а вот ты бы, отец мой, у меня, верно, его купил.

ЧИЧИКОВ. А вот меду и не купил бы.

КОРОБОЧКА. Что ж другое? Разве пеньку? Да ведь и пеньки у меня теперь маловато: полпуда всего.

ЧИЧИКОВ. Нет, матушка, другого рода товарец: скажите, у вас умирали крестьяне?

КОРОБОЧКА. Ох, батюшка, осьмнадцать человек...

ЧИЧИКОВ. Да что вы говорите?! Какая жалость!

КОРОБОЧКА. Да! И умер такой все славный народ, все - работники. После того, правда, народилось, да что в них: все такая мелюзга. А заседатель подъехал - подать, говорит, надо уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого.

ЧИЧИКОВ. Ведь надо же, а? Как за живого!

КОРОБОЧКА. А на прошлой неделе сгорел у меня кузнец, такой искусный был кузнец и слесарное мастерство знал.

ЧИЧИКОВ. Разве у вас был пожар, матушка?

КОРОБОЧКА. Бог приберег от такой беды, пожар был бы еще хуже. Сам сгорел, отец мой. Внутри у него как-то загорелось чего-то. Ну, чересчур выпил, да не день и не два пил, а год целый. Такой хороший кузнец был! И вот только синий огонек пошел от него, весь истлел, истлел и почернел, как уголь.

ЧИЧИКОВ. Да что вы говорите?!

КОРОБОЧКА. Да! А такой был преискусный кузнец! И теперь мне выехать не на чем: некому лошадей подковать.

ЧИЧИКОВ. На все воля Божья, матушка! Против мудрости Божией ничего нельзя сказать...

Чичиков на секунду замялся, ласково улыбнулся, взявши Коробочку за руку, почесал указательным своим пальцем ее ладонь и выговорил:

Уступите-ка их мне, Настасья Петровна?

КОРОБОЧКА. Кого, батюшка?

ЧИЧИКОВ. Да вот этих-то всех, что умерли.

КОРОБОЧКА. Да как же тебе уступить их?

ЧИЧИКОВ. Да так просто. Или, пожалуй, продайте.

КОРОБОЧКА. Продать?

ЧИЧИКОВ. Ну да. Я вам за них дам деньги.

КОРОБОЧКА. Да как же? Я, право, в толк-то не возьму. Нешто хочешь ты их откапывать из земли?

ЧИЧИКОВ. Эк вы далеко хватили! Матушка Настасья Петровна, перевод или покупка будет значиться только на бумаге, и души будут прописаны как бы живые.

Старуха выпучила на Чичикова глаза.

КОРОБОЧКА. Да на что ж они тебе?

ЧИЧИКОВ. Это уж мое дело.

КОРОБОЧКА. Да ведь они ж мертвые.

ЧИЧИКОВ. Да кто же говорит, что они живые? Потому-то и в убыток вам, что мертвые: вы за них платите, а теперь я вас избавлю от хлопот и платежа. Понимаете? Да не только избавлю, да еще сверх того дам вам пятнадцать рублей. Ну, теперь ясно?

КОРОБОЧКА. Право, не знаю. Ведь я мертвых никогда еще не продавала

ЧИЧИКОВ. Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что в них есть в самом деле какой-нибудь прок?

КОРОБОЧКА. Нет, этого-то я не думаю. Что ж в них за прок, проку никакого нет. Меня только то и затрудняет, что они уже мертвые.

ЧИЧИКОВ (вполголоса). Ну, баба, кажется, крепколобая!

КОРОБОЧКА. Что-с?

ЧИЧИКОВ. Послушайте, матушка. Да вы рассудите только хорошенько: ведь вы разоряетесь, платите за них подать, как за живых...

КОРОБОЧКА. Ох, отец мой, и не говори об этом! Еще третью неделю взнесла больше полутораста. Да заседателя подмаслила.

ЧИЧИКОВ. Ну, видите, матушка. Приходится подмасливать. А зачем вам это надо? А теперь примите в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно будет, потому что теперь я плачу за них. Я, а не вы, я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете вы это или нет?

Старуха задумалась.

КОРОБОЧКА. Да я вижу, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое. А потому я сильно побаиваюсь, чтобы как-нибудь не надули вы меня. А купи у меня, батюшка, лучше муку ржаную, а? Такая мука хорошая вышла...

ЧИЧИКОВ. Нет, увольте. Не надо мне вашей муки!

КОРОБОЧКА. Ну, купи гречневую? Такая мука – загляденье, так гречиха летом цвела, и такие пчелы вокруг нее носились, ну – с кулак пчелы...

ЧИЧИКОВ. Да не надо мне вашей гречневой муки!

КОРОБОЧКА. Может, тогда крупы купишь?

ЧИЧИКОВ. Да не куплю!

КОРОБОЧКА. У меня и скотина битая есть. Возьми битой скотины, а?

ЧИЧИКОВ. Да черт побери! Да отстаньте вы от меня с вашей скотиной и с мукой! Я вам про другое говорю, а вы опять про свое! Ну дак – как? Договорились, нет? По рукам?

КОРОБОЧКА. Ой, не знаю, что мне делать... К тому же приехал ты Бог знает откуда, да еще и в ночное время, а я, понимаешь, отец мой, одна...

ЧИЧИКОВ. Ну вот, она опять про свое... «Отец», «отец», «одна», «одна»!

КОРОБОЧКА. К тому же мужиков-то в доме нету, муж-то мой, Иван Петрович Коробочка мой, давно как помер, нету его. Вот он любил сильно, он любил, чтоб ему перед сном чесали между пяток...

ЧИЧИКОВ. Да вы к чему это, матушка?

КОРОБОЧКА. Да вот вспомнила, как он любил...

ЧИЧИКОВ. Ну, это пустое, про пятки. Так что ж, матушка, по рукам, что ли?

КОРОБОЧКА. Право, отец мой, никогда еще не случалось продавать мне покойников. Живых-то я уступила, вот и третьего года протопопу двух девок уступила, по сту рублей каждую, и очень он благодарил, такие вышли славные работницы: сами салфетки ткут.

ЧИЧИКОВ. Ну, да не о живых дело. Бог с ними. Я спрашиваю про мертвых. Вы понимаете меня или нет?

КОРОБОЧКА. Понимаю.

ЧИЧИКОВ. Ну дак отвечайте – что?!

Старуха помолчала.

КОРОБОЧКА. Право, я боюсь на первых-то порах, чтобы как-нибудь не понести убытку. А купи ты лучше у меня птичьи перья? А? Купи! Такие перья вышли хорошие, перышко к перышку подобрала, такие перины будут тебе, такие подушки, так ты станешь нежиться на них...

ЧИЧИКОВ. Да не нужны мне ваши перины и подушки! И не хочу я нежиться!

КОРОБОЧКА. Да, право, славные перья, отец, купи - недорого отдам...

ЧИЧИКОВ. Да что ж за напасть такая, а?! Не нужны мне перья, слышите?! Я вам который час про другое талдычу! Ну дак – по рукам или нет?

КОРОБОЧКА. Может быть, ты, отец мой, меня обманываешь, а они того...

ЧИЧИКОВ. Чего – того?!

КОРОБОЧКА. Ну, может - они больше как-нибудь стоят.

ЧИЧИКОВ. Послушайте, матушка... Эх, какие вы! Что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? Это просто прах. Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например даже простую тряпку, и тряпке есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику. А ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно? На что?!

КОРОБОЧКА. Уж это точно правда. Уж совсем ни на что не нужно. Да ведь меня одно только и останавливает, что ведь они уже - мертвые.

Часы снова захрипели, и теперь оба - и Чичиков, и Коробочка — от страха аж подпрыгнули. Чичиков принялся бегать по комнате, хвататься за голову и визгливо кричать.

ЧИЧИКОВ. Да будь ты неладна! Эк ее, дубинноголовая какая! Пойди ты сладь с нею! Ведь вот в пот бросила, проклятая старуха! Проклятая, проклятая, проклятая!

КОРОБОЧКА. Да что ж вы, батюшка, так страшно ругаетесь? Пойду я, пойду, уйду, нет, нет!

ЧИЧИКОВ. Сядьте! Сядьте, сказал?! Вы, матушка, или не хотите понимать слов моих, или так нарочно говорите, лишь бы что-нибудь говорить... Я вам даю деньги, понимаете? Деньги! Пятнадцать рублей ассигнациями! Понимаете ли? Ведь это деньги. Вы их не сыщете на улице. Ну, признайтесь, почем продали мед?

КОРОБОЧКА. По двенадцати рублей пуд.

ЧИЧИКОВ. Хватили немножко греха на душу, матушка. По двенадцати не продали.

КОРОБОЧКА. Ей-богу, продала.

ЧИЧИКОВ. Ну ладно, черт с вами. Ну, видите ль? Так зато это - мед. Вы собирали его, может быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами. Ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму. А мертвые души - дело не от мира сего.

КОРОБОЧКА. Ну, правильно. А возьмите у меня пшеницы...

ЧИЧИКОВ. Да не надо мне вашей пшеницы! Чтоб ты сдохла, старая карга!

КОРОБОЧКА. Тише, батюшка, а то у тебя еще удар случится...

ЧИЧИКОВ. А вот и случится, и вы виноваты будете! Вы и более никто!

КОРОБОЧКА. Купи тогда меду, отдам на два рубля пуд дешевле...

ЧИЧИКОВ. Не надо мне меду! Не надо! Вы поймите, тут вы с своей стороны никакого не прилагали старания, на то была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству. Там, за мед, вы получили за труд, за старание ваше - двенадцать рублей, а тут вы берете ни за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а все синими ассигнациями!

КОРОБОЧКА. Право, мое такое неопытное вдовье дело! Лучше уж я маленько повременю, авось понаедут купцы, да я примерюсь к ценам.

ЧИЧИКОВ. Страм, страм, матушка! Просто страм! Ну, что вы это говорите, подумайте сами! Кто же станет покупать их? Ну, какое употребление он может из них сделать?

КОРОБОЧКА. А может, в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся...

ЧИЧИКОВ. Мертвые в хозяйстве! Эк куда хватили! Воробьев разве пугать по ночам в вашем огороде, что ли?

КОРОБОЧКА. С нами крестная сила! Какие ты страсти говоришь!

ЧИЧИКОВ. Ну, а куда ж еще вы их хотели пристроить? Да, впрочем, ведь кости и могилы - все вам остается, перевод только на бумаге. Ну, так что же? Как же? Отвечайте, по крайней мере.

Старуха вновь задумалась.

О чем же вы думаете, Настасья Петровна, о чем, о чем?!

КОРОБОЧКА. Право, я все не приберу, как мне быть. Лучше я вам пеньку продам.

ЧИЧИКОВ. Да что ж пенька? Помилуйте, я вас прошу совсем о другом, а вы мне пеньку в нос суете! Пенька пенькою, в другой раз приеду, заберу и пеньку. Так как же, Настасья Петровна?

КОРОБОЧКА. Ей-богу, товар такой странный, совсем небывалый! Давай, отец, сговоримся с тобой на сало – сала у меня много, и дешево тебе его продам...

ЧИЧИКОВ. Да не надо мне сала! Не надо, не надо, не надо!

КОРОБОЧКА. Ну, как не надо – сало всегда надо, как без сала жить? Может, ты его поставлять будешь, а у меня сала много, в три пальца толщиной сало, вот какое у меня сало!

ЧИЧИКОВ. Да не надо мне сала! Сала мне вашего не надо! Сала – не надо! Не хочу я сала!

КОРОБОЧКА. Да как не хочешь – я же вижу: хочешь!

Здесь Чичиков вышел совершенно из границ всякого терпения, хватил в сердцах стулом об пол.

ЧИЧИКОВ. Да чтоб вам черт сегодня ночью привиделся! Трехрогий, четырехрогий, семирогий бес чтоб привиделся вам! Да чтоб он прыгал тут по комнатам с хвостом горящим вокруг вас! Да чтоб вам черт, черт, черт!

Черта помещица испугалась необыкновенно.

КОРОБОЧКА. Ох, не припоминай его, Бог с ним! Еще третьего дня всю ночь мне снился, окаянный. Вздумала было на ночь загадать на картах после молитвы, да, видно, в наказание-то Бог и наслал его. Такой гадкий привиделся, а рога-то - длиннее бычачьих.

ЧИЧИКОВ. Да я дивлюсь, как они вам десятками-то не снятся! Или сотнями! Или тысячами! Из одного христианского человеколюбия хотел: вижу, бедная вдова убивается, терпит нужду... Да пропади и околей со всей вашей деревней!.. Пропади, пропади, пропади!

КОРОБОЧКА. Ах, какие ты забранки пригинаешь! Ах, какие забранки!

ЧИЧИКОВ. Да не найдешь слов с вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене, и сама не ест сена, и другим не дает! Вот я дурак! А?! Ведь я хотел было закупать у вас хозяйственные продукты разные, потому что я и казенные подряды тоже веду...

«Казенные подряды» подействовали сильно на Настасью Петровну. По крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом.

КОРОБОЧКА. Да чего ж ты рассердился так горячо? Знай я прежде, что ты такой сердитый, да я бы совсем тебе и не прекословила. Вот ведь раскричался.

ЧИЧИКОВ. Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного не стоит, а я стану из-за него сердиться! Все! Кончен разговор!

КОРОБОЧКА. Ну, да изволь, я готова отдать за пятнадцать ассигнаций! Только смотри, отец мой, а насчет подрядов-то: если случится муки брать ржаной, или гречневой, или круп, или скотины битой, так уж, пожалуйста, не обидь меня.

ЧИЧИКОВ. И муку возьму ржаную, и муку гречневую, и крупу, и скотину битую возьму, и не обижу. Нет, матушка, не обижу.

Чичиков между тем отирал рукою пот, который в три ручья катился по лицу его.

КОРОБОЧКА. Точно не обидишь?

ЧИЧИКОВ. Точно не обижу. Не имеете ли вы в городе какого-нибудь поверенного или знакомого, которого бы могли уполномочить на совершение крепости и всего, что следует?

КОРОБОЧКА. Как же, протопопа, отца Кирилла, сын служит в палате.

ЧИЧИКОВ. Напишите, прошу, к нему доверенное письмо... Ну, нет. Чтобы избавить вас от лишних затруднений, сам даже возьмусь его сочинить. О, вот уж утро, я и спать не хочу, ехать пора... Платье мое, поди, высохло у печи, жарко у вас...

КОРОБОЧКА. Пойду спрошу. (Встала у двери. ) Хорошо бы было, если бы он забрал у меня в казну муку и скотину. Нужно его задобрить: теста со вчерашнего вечера еще осталось, так пойти сказать Фетинье, чтоб спекла блинов. Хорошо бы также загнуть пирог пресный с яйцом, у меня его славно загибают, да и времени пирог берет немного.

Настасья Петровна быстро вышмыгнула из комнаты.

Чичиков отдышался.

ЧИЧИКОВ. Вот ведь до чего довела дубинноголовая, а?! Ведь самая что ни на есть дубинноголовая баба! В пот бросила, негодная! А впрочем, чего и сердиться: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит - совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилить. Сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резинный мяч отскакивает от стены. Эк, уморила как проклятая старуха... Ну надо же, до чего дубинноголовая, а?!

Чичиков порылся в ящике, достал нужные бумаги.

Настасья Петровна вернулась, принялась издалека все с такой же опаской следить за гостем.

КОРОБОЧКА. Хорош у тебя ящик, отец мой. Чай, в Москве купил его?

ЧИЧИКОВ. Чай, в Москве. В Москве, чай, матушка.

КОРОБОЧКА. Я уж знала это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги!

Коробочка заглянула в шкатулку. И в самом деле, гербовой бумаги было там немало.

Хоть бы мне листок подарил! А у меня такой недостаток. Случится в суд просьбу подать, а и не на чем.

ЧИЧИКОВ. Матушка, эта бумага не такого рода, она назначена для совершения крепостей, а не для просьб. Впрочем, чтобы успокоить вас, вот вам такой вот лист в рубль ценою. Подпишите тут и давайте мне маленький списочек мужичков ваших новопреставленных.

КОРОБОЧКА. А я, отец мой, никаких записок и списков не веду. Я знаю их всех наперечет.

ЧИЧИКОВ. Да неужели память у вас такая свежая, ой - не поверю?

КОРОБОЧКА. Свежая, отец, свежая.

ЧИЧИКОВ. Ну дак диктуйте.

КОРОБОЧКА. Пишите, отец мой. Петр Савельев Неуважай-Корыто.

ЧИЧИКОВ. Неуважай-Корыто? Эх, какой длинный, во всю строку разъехался!

Чичиков, чрезвычайно довольный, принялся, подхихикивая, быстро писать.

КОРОБОЧКА. Савелий Коровий Кирпич.

ЧИЧИКОВ. Да за что ж это его так, Господи?

КОРОБОЧКА. Колесо Иван.

ЧИЧИКОВ. А это почему такой?

КОРОБОЧКА. Банная-Байда Тимофей.

ЧИЧИКОВ. Мать честная, баба лесная!

КОРОБОЧКА. Тазик-В-Полкорыта Иван.

ЧИЧИКОВ. Да вы смеетесь надо мной?

КОРОБОЧКА. Рыдван-Разбитый Николай.

ЧИЧИКОВ. Царица Небесная!

КОРОБОЧКА. Савва Не-По-Рылу-Полоротый.

ЧИЧИКОВ. Ну, матушка, надо сказать...

КОРОБОЧКА. Пробка Степан, Григорий Доезжай-Не-Доедешь, Еремей Карякин, Никита Волокита, Максим Телятников, Елизавета Воробей...

ЧИЧИКОВ. Тьфу ты пропасть, это ж баба! Что ж вы мне бабу-то суете? Баба – не человек. Мне мужиков только надо!

КОРОБОЧКА. А, ну да, Елизавета Воробей – это баба... Но какая баба была, похлеще всяких мужиков. Подковы голыми руками гнула! Ну, ладно. Тогда: Абакум Фыров.

ЧИЧИКОВ. Что, так и зовут?

КОРОБОЧКА. Так и зовут: Абакум Фыров. Царствие ему небесное... Вот и вся.

ЧИЧИКОВ. Так звать?

КОРОБОЧКА. Нет, вот и вся. Вот и вся вам - список.

ЧИЧИКОВ. Пречудесно, матушка, пречудесно!

Чичиков сложил в ящик письменные принадлежности и с улыбкой глянул на Настасью Петровну.

О-о-о! Слышу в воздухе завлекательный запах чего-то горячего в масле!

КОРОБОЧКА. Прошу покорно закусить.

ЧИЧИКОВ. А я и не заметил, как на столе появились грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками...

КОРОБОЧКА. Это все Фетинья моя, хоть и побить ее надо, но пироги делает завлекательные! Ага! Вот, гляди, припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со снеточками...

ЧИЧИКОВ. И невесть чего тут только нету!

КОРОБОЧКА. Вот и пресный пирог с яйцом!

Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его.

ЧИЧИКОВ. И в самом деле, пирог вкусен, а после всей возни и проделок с вами, матушка, он показался мне еще вкуснее.

КОРОБОЧКА. Ась?

ЧИЧИКОВ. Ничего-с. Эх, Савелий Неуважай-Корыто! Мастер ли ты был или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? В кабаке ли или середи дороги переехал тебя, сонного, неуклюжий обоз? Выпьем-с, а, Настасья Петровна?

КОРОБОЧКА. Рано еще пить-то, только утро.

ЧИЧИКОВ. Да за удачную сделку, Настасья Петровна, а?

КОРОБОЧКА. Ну, за удачную сделку - выпьем-с. Надеюсь вот только на то, что ты меня не обманул.

Хлопнули по рюмашке фруктовой.

А блинков?

В ответ на это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот, а губы и руки вытер салфеткой и повторил это еще три раза. Потом расхохотался, будто показывая старухе, в каком он благостном настроении.

ЧИЧИКОВ. И блинков! Однако ж прикажите заложить мою бричку.

КОРОБОЧКА. Фетинья! Принеси еще горячих блинов!

ЧИЧИКОВ. Нет, матушка, все - надо мне в бричку...

КОРОБОЧКА. Надо блинков на дорожку.

ЧИЧИКОВ. У вас, матушка, блинцы очень вкусны-с. Очень.

Фетинья принесла Павлу Ивановичу одежду и помогла одеться.

ФЕТИНЬЯ. Оне-с были такие грязные, а теперь...

КОРОБОЧКА. Да, у меня блинки хорошо пекут, да вот беда: урожай плох, мука уж такая неважная...

ЧИЧИКОВ. Слышал-с. Знаю-с. Прощайте.

Чичиков взял в руки картуз.

КОРОБОЧКА. Да что же, батюшка, вы так спешите?

ЧИЧИКОВ. Пора-с.

КОРОБОЧКА. Ведь и бричка еще не заложена.

ЧИЧИКОВ. Заложат, матушка, заложат. У меня скоро закладывают.

КОРОБОЧКА. Так уж, пожалуйста, не позабудьте насчет подрядов.

ЧИЧИКОВ. Не забуду, не забуду.

КОРОБОЧКА. А свиного сала не покупаете?

ЧИЧИКОВ. Почему не покупать? Куплю, только после.

КОРОБОЧКА. У меня о святках и свиное сало будет.

ЧИЧИКОВ. Купим, купим, всего купим... И свиного сала купим...

КОРОБОЧКА. Может быть, понадобится птичьих перьев? У меня к Филиппову посту будут и птичьи перья.

ЧИЧИКОВ. Хорошо, хорошо, матушка.

КОРОБОЧКА. Вот видишь, отец мой, и бричка твоя еще не готова.

ЧИЧИКОВ. Будет, будет готова. Расскажите только мне, как добраться до большой дороги.

КОРОБОЧКА. Как же бы это сделать? Рассказать-то мудрено, поворотов много. Разве я тебе дам девчонку, чтобы проводила. Ведь у тебя, чай, место есть на козлах, где бы присесть ей.

ЧИЧИКОВ. Как не быть.

КОРОБОЧКА. Пожалуй, я тебе дам девчонку. Она у меня знает дорогу, только ты смотри! Не завези ее, у меня уже одну завезли купцы.

ЧИЧИКОВ. За кого вы меня принимаете? Чтобы я с девчонками связывался? Да я человек другой, матушка... Ну, прощайте. Чмоки мои вам. Чмоки-чмоки-чмоки!

КОРОБОЧКА. А как ваша фамилия, вы сказывали? Чичков?

ЧИЧИКОВ. Чичиков. Чи-чи-ков.

КОРОБОЧКА. Не поняла? Нынче такие фамилии идут на Руси, что только плюнешь да перекрестишься. Что ж это за фамилия такая: Чикиков?

ЧИЧИКОВ. Чичиков я, Чичиков, дура ты такая! Корр-робочка-а-а! О, великий русский народ! До чего ж вы все тут дубинноголовые! Эх, Русь, Родина моя дубинноголовая! Эх!

Так бормотал Чичиков, выходя из дому и садясь в свою бричку.

КОРОБОЧКА. Дак как тебя, ты сказал? Чичкунов? Чачиков? Чачаков? Чучуков?

ЧИЧИКОВ. Отстань, Коррррробочка. Сама не лучше! Дубинноголовая какая, а?!

Тут Селифан что-то яростное крикнул коням, и бричка тронулась с места.

Картина вторая

В совершенно заснувшем городе происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя. А именно: в отдаленных улицах и закоулках города дребезжал весьма странный экипаж. Он не был похож ни на тарантас, ни на коляску, ни на бричку, а был скорее похож на толстощекий выпуклый арбуз, поставленный на колеса. Щеки этого арбуза, то есть дверцы, носившие следы желтой краски, затворялись очень плохо по причине плохого состояния ручек и замков, кое-как связанных веревками. Арбуз был наполнен ситцевыми подушками в виде кисетов, валиков и просто подушек, напичкан мешками с хлебами, калачами, кокурками, скородумками и кренделями из заварного теста. Пирог-курник и пирог-рассольник выглядывали даже наверх.

Запятки были заняты лицом лакейского происхожденья, в куртке из домашней пеструшки, с небритой бородою, подернутою легкой проседью, - лицо, известное под именем «малого». Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто идет? » - но, увидев, что никто не шел, а слышалось только издали дребезжанье, поймал у себя на воротнике какого-то зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же у себя на ногте. После чего, отставивши алебарду, опять заснул по уставам своего рыцарства.

Лошади то и дело падали на передние коленки, потому что не были подкованы, и притом, как видно, покойная городская мостовая была им мало знакома. Колымага, сделавши несколько поворотов из улицы в улицу, наконец поворотила в темный переулок мимо небольшой приходской церкви Николы на Недотычках и остановилась пред воротами дома.

Из брички вылезла девка, с платком на голове, в телогрейке, и хватила обоими кулаками в ворота так сильно, хоть бы и мужчине не под силу было бы (малый в куртке из пеструшки был уже потом стащен за ноги, ибо спал мертвецки). Собаки залаяли, и ворота, разинувшись наконец, проглотили, хотя с большим трудом, это неуклюжее дорожное произведение.

Экипаж въехал в тесный двор, заваленный дровами, курятниками и всякими клетухами.

Из экипажа вылезла барыня: эта барыня была помещица, коллежская секретарша Коробочка. Не разбирая дороги, бросилась она в комнаты, толкая прислугу. Вбежала в большую комнату, где у зеркала прихорашивалась Анна Григорьевна, хозяйка дома.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да кто это?! Это кто?! Кучка грязи какая-то? Господи, уж поздний час!

КОРОБОЧКА. Ой, здравствуй-здравствуй, Анна Григорьевна! Это я, Настасья Петровна Коробочка, ой, ой, ой... Чмоки мои вам. Чмоки-чмоки-чмоки! Боки все изваляла в кибитке, пока к тебе добралась...

С этими словами старуха повалилась на диван, захрипела, как хрипят ее домашние часы, захрипела, застонала, будто при смерти.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что ж вы в такую позднь, милая? Или в такую рань? Случилось что?

КОРОБОЧКА. Матушка моя, Анна Григорьевна, ты одна у меня городская родственница, хоть и троюродная кума, но образованная, и ты поможешь, разъяснишь, объяснишь, что к чему...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что случилось? Я уж спать ложусь, не до гостей!

КОРОБОЧКА. Да ведь как уехал он, так я пришла в такое, в такое пришла я беспокойство насчет могущего произойти со стороны его обмана...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да кто, что? Да куда уехал, начните по порядку?

КОРОБОЧКА. Вот как уехал он, как уехал, так я, не поспавши три ночи сряду, решилась ехать в город, несмотря на то, что лошади не подкованы! И вот я тут, чтобы тут или там у вас узнать наверно, почем нынче ходят мертвые души, и уж не промахнулась ли я, Боже сохрани, продав их, может быть, втридешева. А?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мертвые души?

КОРОБОЧКА. Мертвые души.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Кто покупал?

КОРОБОЧКА. Чичичиков некий такой. Пузастый такой. Знаешь его?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Чичичиков?

КОРОБОЧКА. Или Чичиков?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Чичиков?! Мертвые души? Покупал?!

Хозяйка дома невероятно оживилась, предчувствуя развлечение.

Матушки! Матушки мои! Стойте! Нет! Да! Стойте! Нам надобно немедля Софью Ивановну для совета! Вот я ее вызову! Палашка! Немедля гони к Софье Ивановне и скажи, что зову ее срочно ко мне по пожарному делу!

ПАЛАШКА. Барыня, ночь на дворе!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Что я тебе сказала?! Немедля! Беги! Сядьте же! Сядьте, расскажите? Итак, мертвые души! Что - мертвые души, кто – мертвые души, где – мертвые души, ну, ну, ну!?

КОРОБОЧКА. Послушай только, Анна Григорьевна! Итак, вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в моем доме, раздается в мои ворота стук, опаснейший, какой только можно себе представить...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Боже! Я боюсь, боюсь, боюсь, боюсь, боюсь! Это ведь совершенный роман господина Загоскина!

КОРОБОЧКА. И кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота! »

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Прямо так?!

КОРОБОЧКА. Прямо так. Каково это тебе покажется?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Каков же после этого прелестник!

КОРОБОЧКА. Кто прелестник? Чичичиков твой прелестник?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ну да! Ну да! Про него весь город говорит! Да зачем же он к вам, к вам-то?! Вы, конечно, хорошо сохранились, Настасья Петровна, но разве вы так молоды и так хороши собою, чтобы в ночь стучаться в ваши ворота?

КОРОБОЧКА. Я старуха! Я старая старуха, матушка! Зачем ко мне ночью стучаться?! И с ножом к моему горлу – отдай мертвые души мне! Отдай!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, прелести! Так он за старух принялся! Ну, хорош же после этого вкус наших дам, нашли в кого влюбиться!

КОРОБОЧКА. Что?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Не важно! Ну, дальше, дальше что?! Что ж он, стал требовать близости?!

КОРОБОЧКА. Да ведь нет, Анна Григорьевна, совсем не то, что ты полагаешь. Какая уже близость-то, прости Господи. Вообрази себе только то, что является вооруженный с ног до головы...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вооруженный?! Вроде Ринальда Ринальдина?!

КОРОБОЧКА. Хуже! И требует: «Продай, говорит, все души, которые умерли! ».

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Какие души?!

КОРОБОЧКА. Я отвечаю ему очень резонно, говорю: «Я не могу продать, потому что они мертвые». Я беззащитная и слабая-преслабая...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Резонно, совершенно резонно! Ну и дальше?!

КОРОБОЧКА. Нет, говорит, они не мертвые, это мое, говорит, дело знать, мертвые ли они или нет, они не мертвые, не мертвые, кричит, не мертвые! Словом, скандальозу наделал ужасного. Ты представляешь, Анна Григорьевна, вся деревня сбежалась, ребенки плачут, все кричит, никто никого не понимает, ну просто - оррьр, оррьр, оррьр!..

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Орррьр, оррьр, орррьр?!

КОРОБОЧКА. Вот именно-с! Оррьр, оррьр, оррьр!..

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Боже, вы себе представить не можете, как я перетревожилась. Палашка, скажи мне, я бледна? Ах, я услала ее к Софье Ивановне! Я посмотрю в зеркало! Да, я бледна! Я должна, я должна, я обязана, я просто обязана рассказать это Софье Ивановне! Где же она?!

КОРОБОЧКА. Матушка моя, вы бледны-с.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да, я бледна-с! Тут не то что бледность, тут и медвежья болезнь некоторых наших дам возьмет, как узнают! Ах, он прелестник! А ведь я ничего не могу и говорить, гляжу просто вам в глаза, как дура! Я думаю, что вы подумали, что я сумасшедшая? Ах, матушка, если б вы только могли себе представить, как я перетревожилась!

КОРОБОЧКА. А я? Знаешь, как я перетревожилась, что продешевила?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Боже! Боже мой, Боже!

КОРОБОЧКА. Так ты не знаешь?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Чего?

КОРОБОЧКА. Не знаешь, почем нынче дают мертвых душ?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что за ерунда такая? Это, однако ж, странно. Что бы такое могли значить эти мертвые души? Я, признаюсь, тут ровно ничего не понимаю. Вот уже во второй раз я все слышу про эти мертвые души. А муж мой еще говорит, что Ноздрев врет. Нет, что-нибудь, верно же, есть.

КОРОБОЧКА. А представь, Анна Григорьевна, каково мое было положение. Я теперь не знаю, что мне делать. Заставил подписать меня какую-то фальшивую бумагу, бросил пятнадцать рублей ассигнациями. Я по полу ползаю, собираю, а он мне – бросил, на, как собаке какой. И собак моих ругал: что, мол, так лают и лают, как волкодавы какие адские. А я неопытная беспомощная вдова, я ничего не знаю... Если бы ты могла сколько-нибудь себе представить, как я вся перетревожилась. Так почем нынче в городе ходят мертвые души?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да при чем тут ваши мертвые души, Настасья Петровна?! Глупости! Воля ваша, здесь не мертвые души, здесь скрывается что-то другое!

КОРОБОЧКА. Я, признаюсь, тоже думаю, что тут что-то другое, да вот боюсь – не продешевила ли я, а?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А что ж, вы полагаете, здесь скрывается?

КОРОБОЧКА. Ну, как ты думаешь?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Как я думаю? Я, признаюсь, совершенно потеряна.

КОРОБОЧКА. Но, однако ж, я бы все хотела знать, какие твои насчет этого мысли? Сколько они могут стоить?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Я поняла. Ну, слушайте же, что такое эти мертвые души...

КОРОБОЧКА. Что?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мертвые души...

КОРОБОЧКА. Что, что?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Мертвые души!..

КОРОБОЧКА. Ах, говори, ради Бога!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Это просто выдумано только для прикрытья, а дело вот в чем: он хочет увезти губернаторскую дочку!

Коробочка раскрыла рот и замерла недвижно, будто после апоплексического удара.

Тут по ступенькам крыльца застучали каблучки, и в комнату вбежала Софья Ивановна, дама приятная во всех отношениях.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Чмоки мои вам, Анна Григорьевна! Чмоки-чмоки-чмоки! Что, что произошло, не томите?! Скорее, скорее!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Сюда, сюда, Софья Ивановна, вот в этот уголочек! Вот так! Вот так! Вот вам и подушка!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да что случилось? Прибежала Палашка, пена изо рта, говорит: бегите, барыня умирает, бледная как смерть, кричит, орет, призывает вас к себе, ну, что, что, не томите, Христа ради?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Как же я рада, что вы тут! И вам мои чмоки! Я слышу, кто-то подъехал, да думаю себе, кто бы мог так поздно? Ну, думаю – вице-губернаторша, думаю: «Ну вот, опять приехала, дура, надоедать». И уж хотела сказать, что меня нет дома... И забыла я от этих событий, что я Палашку посылала за вами! Постойте! Какой веселенький на вас ситец!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да, очень веселенький. Ну, не томите, что, что, говорите?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Послушайте, Софья Ивановна, только – сядьте, а то упадете. Итак. Вот. Вот перед вами доказательство. Вот это вот - Настасья Петровна. Коробочка. Фамилия у нее такая. Она сейчас вообще в апоплексическом ударе от всех событий, не обращайте на нее внимания, а слушайте меня...

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Нет, Анна Григорьевна! Пока не забыла – я вам скажу! Сначала послушайте вы меня, послушайте, что я вам скажу, потому что дело не терпит отлагательств! И я сама хотела было к вам ехать сообщить важную новость, такую новость, что вы сами сядьте, а то упадете. Хотела ехать к вам, а тут как раз прибегает Палашка.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что ж такое?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Дело в том – Боже, у меня сердце сейчас выскочит из груди! - дело в том, что Прасковья Федоровна, губернаторша наша, однако же находит, что лучше, если бы клеточки на платьях были помельче и чтобы не коричневые были крапинки, а голубые! Вы представляете себе?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Это что, шутка такая? Софья Ивановна, вы в себе?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. В себе, в себе! Какие шутки? Сестре ее прислали материйку: это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами! Вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Глазки и лапки?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да! Глазки и лапки! Словом, бесподобно! Можно сказать решительно, что ничего еще не было подобного на свете. Ну, какова новость?! Что вы об этом думаете?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Милая, это пестро.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, нет, не пестро.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, пестро!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ну, ладно. Будь по-вашему. Тогда слушайте вот еще новость. Вот сейчас-то вы точно упадете. Поздравляю вас: оборок более не носят.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Как оборок – не носят? Что значит – не носят? Как - не носят? Что вы такое вообразили, что вы такое говорите?!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. На место их - фестончики.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Это не может быть. Это нехорошо - фестончики!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Может! Может быть такое, оказывается! Фестончики, все фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу - фестончики, везде - фестончики.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Нехорошо, Софья Ивановна, если все фестончики. Это ужасная новость. Я бледна. Палашка, посмотри, я бледна?

ПАЛАШКА. Барыня, вы бледны.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Я посмотрю в зеркало. Да, я бледна. Мне нехорошо. Я совсем бледна.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Напрасно бледнеете, Анна Григорьевна. Это мило. Мило, Анна Григорьевна, до невероятности! Шьется в два рубчика: широкие проймы и сверху... Но вот, вот когда вы изумитесь, вот уж когда скажете, что...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да что, что?! Вы меня в могилу сведете своими новостями!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ну, изумляйтесь: вообразите, лифчики пошли еще длиннее, впереди мыском, и передняя косточка совсем выходит из границ. А юбка вся собирается вокруг, как, бывало, в старину фижмы, даже сзади немножко подкладывают ваты, чтобы была совершенная бель-фам.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ну уж это просто, признаюсь! Моветон, вот что это, признаюсь.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Именно, это уж, точно, признаюсь.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Уж как вы хотите, я ни за что не стану подражать этому.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Я сама тоже... Право, как вообразишь, до чего иногда доходит мода... Ну, ни на что не похоже! Я выпросила у сестры выкройку - нарочно для смеху. Меланья моя принялась шить.

Пауза.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Так у вас разве есть выкройка?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Как же, сестра привезла.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вот – здрасьте.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Вот – здрасьте.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Душа моя, дайте ее мне ради всего святого.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, я уж дала слово Прасковье Федоровне. Разве после нее.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Что?! Кто ж станет носить после Прасковьи Федоровны? Это уже слишком странно будет с вашей стороны, если вы чужих предпочтете своим.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да ведь она тоже мне двоюродная тетка.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Она вам тетка еще Бог знает какая: с мужниной стороны... Нет, Софья Ивановна, я и слышать не хочу, это выходит, вы мне хотите нанесть такое оскорбленье... Видно, я вам наскучила уже, видно, вы хотите прекратить со мною всякое знакомство, да?

СОФЬЯ ИВАНОВНА (негромко). Господи, между каких сильных огней я себя поставила! Вот тебе и похвасталась! Я готова себе исколоть за это иголками глупый язык. (Вслух. ) Ладно, забудемте. Скажите мне лучше другое. Ну, что ж наш прелестник?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, Боже мой! Что ж я так сижу перед вами! Вот хорошо! Ведь вы знаете, Софья Ивановна, зачем я вас вызвала?!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Как вы ни выхваляйте и ни превозносите его, а я скажу прямо, и ему в глаза скажу, что он негодный человек, негодный, негодный, негодный!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да послушайте только, что я вам открою...

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Распустили слухи, что он хорош, а он совсем не хорош, совсем не хорош, и нос у него... Самый неприятный нос!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Позвольте же, позвольте же только рассказать вам... Душенька, Софья Ивановна, позвольте рассказать! Ведь это история, понимаете ли: история, сконапель истоар...

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Какая же история?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. И что бы вы думали: наш-то смиренник, приезжий-то наш, каков, а? Вот, Настасья Петровна не даст соврать, она такое рассказывает мне...

КОРОБОЧКА. Да, он - мертвые души...

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Что-с?

КОРОБОЧКА. Он – мертвые души! Купил у меня за пятнадцать рублей, и птичьи перья тоже покупает, и много всего обещался накупить, в казну сало тоже ставит, и потому, наверно, плут, ибо уж был у меня один такой, который покупал птичьи перья и в казну сало поставлял, да обманул всех и протопопшу нашу надул более чем на ста рублей.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Как, неужели он протопопше строил куры?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего! Слушайте только, что рассказала Настасья Петровна! Приехал к ней и говорит, они не мертвые души, это мое, говорит, дело знать, мертвые ли они или нет, они не мертвые, не мертвые, кричит, не мертвые!

КОРОБОЧКА. Словом, скандальозу наделал ужасного.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да, да! Ринальдо Ринальдини!

КОРОБОЧКА. Хуже!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вы представляете, вся деревня сбежалась, ребенки плачут, все кричит, никто никого не понимает, ну просто - оррьр, оррьр, оррьр!..

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Орррьр, оррьр, орррьр?!

КОРОБОЧКА. Вот именно-с! Оррьр, оррьр, оррьр!..

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вот именно-с! Оррьр, оррьр, оррьр!..

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Орррьр, оррьр, орррьр?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Дак знаете, что это значит?! Ведь он хочет увезти дочку губернатора, вот что!

Немая сцена.

Произнесенные слова поражают как громом всех. Звук изумления единодушно взлетает из дамских уст. Вся группа, вдруг переменивши положение, остается в окаменении. Почти полторы минуты окаменевшая группа сохраняет такое положение.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Вот это – да!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, Боже мой! Уж этого я бы никак не могла предполагать.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. А я, признаюсь, как только вы открыли рот, я уже смекнула, в чем дело. Но каково же после этого, Анна Григорьевна, институтское воспитание!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ведь невинность!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Какая невинность! Я слыхала, как она говорила такие речи, что, признаюсь, у меня не станет духа произнести их. Знаете, Анна Григорьевна, ведь это просто раздирает сердце, когда видишь, до чего достигла, наконец, безнравственность.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А мужчины от нее без ума. А по мне, так я, признаюсь, ничего не нахожу в ней... Манерна нестерпимо.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, она статуя, и хоть бы какое-нибудь выраженье в лице.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, как манерна! Ах, как манерна! Боже, как манерна! Кто выучил ее, я не знаю, но я еще не видывала женщины, в которой бы было столько жеманства!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Душенька! Она статуя и бледна как смерть!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, не говорите, Софья Ивановна: румянится безбожно!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, что это вы, Анна Григорьевна: она мел, мел, чистейший мел!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Милая, я сидела возле нее: румянец в палец толщиной и отваливается, как штукатурка, кусками. Мать выучила, сама кокетка, а дочка еще превзойдет матушку.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ну, позвольте, ну, положите сами клятву, какую хотите, я готова сей же час лишиться детей, мужа, всего именья, если у ней есть хоть одна капелька, хоть частица, хоть тень какого-нибудь румянца!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ах, что вы это говорите, Софья Ивановна!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, какие же вы, право, Анна Григорьевна! Я с изумленьем на вас гляжу!

КОРОБОЧКА. Дак они белые или красные? Красные, как брусника? Или голубовастые? Ну, с голуба такие, нет?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Кто-с?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Что-с?

КОРОБОЧКА. Ну, глаза-с у губернаторской дочки?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Что-с?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. К чему вы это, милая?

КОРОБОЧКА. Я говорю: купил за пятнадцать рублей мертвых душ, да таких хороших, один другого лучше работники, а еще, говорит, и птичьи перья тоже покупает, и много всего обещался накупить, в казну сало тоже ставит, но, наверно, плут, ведь был один такой, покупал птичьи перья и в казну сало поставлял, да обманул всех и протопопшу надул более чем на сто рублей...

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да помолчите вы, Настасья Петровна! Я вам должна сказать, что вы просто глупа как пробка и более ничего!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Вот именно – как пробка! Какая протопопша, когда тут такие дела! Приехала тут сплетни собирать! Дуй в свою деревню!

КОРОБОЧКА. Что-с?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да что с вами разговаривать? Ну, вот вам, Анна Григорьевна, еще доказательство, что она бледна, я помню, как теперь, что я сижу возле Манилова и говорю ему: «Посмотрите, какая она бледная! » Право, нужно быть до такой степени бестолковыми, как наши мужчины, чтобы восхищаться ею.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А наш-то прелестник...

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, как он мне показался противным! Вы не можете себе представить, Анна Григорьевна, до какой степени он мне показался противным.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да, однако же, нашлись некоторые дамы, которые были неравнодушны к нему.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Вы на кого намекиваете, Анна Григорьевна? Не на меня? Вот уж никогда вы не можете сказать этого, никогда, никогда!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Да я не говорю об вас, как будто, кроме вас, никого нет.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Никогда, никогда, Анна Григорьевна! Позвольте мне вам заметить, что я очень хорошо себя знаю! Но вот разве со стороны каких-нибудь иных дам, которые играют роль недоступных, это – пожалуйста.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Уж извините, Софья Ивановна! Уж позвольте вам сказать, что за мной подобных скандальозностей никогда еще не водилось. За кем другим разве, а уж за мной нет, уж позвольте мне вам это заметить.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Отчего же вы обиделись? Ведь там, когда он первый раз появился, были и другие дамы, были даже такие, которые первые захватили стул у дверей, чтобы сидеть к нему поближе.

КОРОБОЧКА. Я говорю: купил мертвых душ за пятнадцать рублей, и птичьи перья тоже покупает, и много всего обещался накупить... А протопопшу надул более чем на сто рублей.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ну, помолчите, сказано вам! Тут государственное дело! (Анне Григорьевне. ) Я не могу, однако же, понять только того, как Чичиков, будучи человек заезжий, мог решиться на такой отважный пассаж. Не может быть, чтобы тут не было участников.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А вы думаете, нет их?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. А кто же бы, полагаете, мог помогать ему?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ну да хоть и Ноздрев.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Неужели Ноздрев?

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А что ж? Ведь его на это станет. Вы знаете, он родного отца хотел продать или, еще лучше, проиграть в карты.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Ах, боже мой, какие интересные новости я узнаю от вас! Я бы никак не могла предполагать, чтобы и Ноздрев был замешан в эту историю!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А я всегда предполагала.

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Как подумаешь, право, чего не происходит на свете! Ну можно ли было предполагать, когда, помните, Чичиков только что приехал к нам в город, что он произведет такой странный марш в свете? Ах, Анна Григорьевна, если бы вы знали, как я перетревожилась!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. И я!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Если бы не ваша благосклонность и дружба... Вот уже точно на краю погибели... Машка моя видит, что я бледна как смерть. «Душечка барыня, - говорит мне, - вы бледны как смерть». – «Машка, — говорю, — мне не до того теперь».

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вам – Машка говорила, что бледны-с, а мне – Палашка. И я стала бледна, и я!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Так вот какой случай! Так и Ноздрев здесь, прошу покорно!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Вот что, Софья Ивановна, нам надо немедленно, не глядя на поздний час, ехать к Прасковье Федоровне!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Как – к Прасковье Федоровне?!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А так – к Прасковье Федоровне! Вы что же, хотите, чтобы она спать легла благодушно, не зная, что ее дочка за ее спиной умышляет? Вы добра не хотите Прасковье Федоровне?

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Я хочу добра Прасковье Федоровне.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Ну так вот. Мы первые должны с вами доставить этот занимательный сюжет с похищением в собственные уши губернаторши!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. Да! И причем в окончательной форме!

Дамы спешно принялись собираться.

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Пусть она, не дозревающая ничего подобного, будет оскорблена подобной историей и придет в негодование...

СОФЬЯ ИВАНОВНА.. .. во всех отношениях справедливое!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. Пусть ее дочь, бедная блондинка, выдержит самый неприятный tete-a-tete со своей матерью!

СОФЬЯ ИВАНОВНА. И пусть швейцару дадут строжайший приказ не принимать ни в какое время и ни под каким видом Чичикова!

АННА ГРИГОРЬЕВНА. А уж там мы, в других домах, с ним разберемся!

Анна Григорьевна и Софья Ивановна выскочили за двери, оставив на диване Коробочку в совершенно растерзанных чувствах.

В комнате совсем стало темно, но никто не пришел, не засветил свечи.

Все забыли Коробочку.

Та попыталась вослед дамам что-то промычать, но только хрипнула.

Встала. Прошла по комнате.

КОРОБОЧКА. Вот ведь, Господи... Вылетели, как две мартовские кошки... Да что ж все это значит? Мертвые души, губернаторская дочка и Чичиков сбились и смешались в голове моей необыкновенно... Что ж за притча, в самом деле, что за притча эти мертвые души? Как же покупать мертвые души? Где ж дурак такой возьмется? И на какие слепые деньги станет он покупать их? И на какой конец, к какому делу можно приткнуть эти мертвые души? И зачем вмешалась сюда губернаторская дочка? Если же он хотел увезти ее, так зачем для этого покупать мертвые души? Если же покупать мертвые души, так зачем увозить губернаторскую дочку? Подарить, что ли, он хотел ей эти мертвые души? Какая же причина в мертвых душах? Даже и причины нет. Это, выходит, просто: Андроны едут, чепуха, белиберда, сапоги всмятку!

Вот Коробочка едет в кибитке, в коробочке в своей, по темному городу, трясется на ухабах и шепчет, глядя на звезды.

КОРОБОЧКА. Господи, да что ж я наделала? Продала из-за денег мертвых людей своих зачем-то... Петр Савельев Неуважай-Корыто. Савелий Коровий-Кирпич. Колесо Иван. Банная-Байда Тимофей. Тазик-В-Полкорыта Иван. Рыдван-Разбитый Николай. Савва Не-По-Рылу-Полоротый. Пробка Степан. Григорий Доезжай-Не-Доедешь. Еремей Карякин, Никита Волокита. Максим Телятников. Елизавета Воробей... И еще: Абакум Фыров. Зачем я их продала? Кому? На что? Они уж успокоились, спят непробудно, а я их сон потревожила... Зачем я это сделала? Чтобы эти балахушки трепали бы сейчас и меня, и моих людей, языками бы чесали своими? Зачем я это сделала? Зачем?!

Коробочка выглянула из кибитки подальше и вдруг увидела что-то странное и страшное.

Народу на улицах было полно, хоть и ночь зажгла луну на небе и высыпали звезды.

Весь город шел по тротуарам и говорил про мертвые души и губернаторскую дочку, про Чичикова и мертвые души, про губернаторскую дочку и Чичикова, про Коробочку и про мертвые души, и все, что ни есть, поднялось.

Как вихорь взметнулся дремавший город! Вылезли из нор все тюрюки и байбаки, которые позалеживались в халатах по нескольку лет дома, сваливая вину то на сапожника, сшившего узкие сапоги, то на портного, то на пьяницу кучера. Все те, которые прекратили давно уже всякие знакомства, все те, которых нельзя было выманить из дому даже зазывом на расхлебку пятисотрублевой ухи с двухаршинными стерлядями и всякими тающими во рту кулебяками, - словом, оказалось, что город и люден, и велик, и населен как следует.

И все, все вышли, шли возле кибитки Настасьи Петровны и грозили ей кулаками. Будто на Страшном суде поднялись из земли обглоданные червями скелеты и пришли устроить ей суд.

Показались какой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда. А еще вышел на улицу, заторчал и выделялся среди всех кто-то, будто Смерть худой, какой-то длинный, длинный, с простреленною рукою - такого высокого роста, какого даже и не видано было. На улицах показались крытые дрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки - и заварилась каша вокруг Коробочки.

Выпучив глаза, наблюдала она эту беготню и слушала проклятья и крики:

«Мертвые души! Чичиков! Коробочка! Сало! Перья! Мед! Пеньку! Продала души! Продала души, души продала Коробочка! Душу свою продала! »

Бледны, бледны, один другого выше, один другого костистей, стали они вокруг кибитки, того и гляди – растерзают.

КОРОБОЧКА. Не продавала, нет... Не продавала... Покойник любил, чтоб ему пятки почесали... Покойника-то своего, Ивана Петровича Коробочку, я не продала ли? Нет, он у меня дома остался, за часами лежит... Хоть его оставила, слава Богу, хоть его душу не продала... Не продавала! Не продавала! Не продала! Не продала!

Вдруг разом исчезли все с улицы – как сон, наваждение, морок.

Настасья Петровна еще раз взглянула на луну. Вытерла набежавшие на старые, морщинистые щеки слезы, спряталась в глубине своей кибитки среди подушек и перин, и тут кибитка выкатила из города и лошади побежали по лунной дорожке к родному месту.

Вот и все.

И зачем так долго занимались мы Коробочкой? Коробочка ли, Манилов ли, хозяйственная ли жизнь или нехозяйственная - мимо их! Не то на свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает что взбредет в голову.

Может быть, станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.

Но мимо, мимо!

И зачем говорить об этом?

И зачем же среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою вдруг пронесется иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо...

Темнота

Занавес

Конец

Январь 2009 года

Екатеринбург