enough for the begining

https: //ficbook. net/readfic/4347094

Автор: Be lonely no more (https: //ficbook. net/authors/173817)
Пейринг или персонажи: Минсок / Лу Хань, Лухан, Сюмин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Hurt/comfort, AU
Предупреждения: OOC, Смена пола (gender switch)
Размер: Драббл, 5 страниц

Описание:
Это как та сказка, где вместо кареты – тыква, взамен шестерки запряженных лошадей – мыши, и Ким Минсок за принца – жалкая замена, и он не то чтобы удивлен. А то, что скребет за грудиной, – похмелье и только.

Минсок не считает себя особенно удачливым, манну с неба не ловит и все, что имеет за плечами к двадцати двум годам – заслуженное и заработанное. Немного, пусть так, но когда жизнь с усердием пятилетки обмакивает тебя с головой в грязную лужу, волей неволей научишься ценить простейшее.

В его реальности – съемный угол три на три метра в периметре с ободранными обоями и нелепыми яркими шторами, доставшимися бонусом от предыдущих съемщиков. Где, кроме старого, со всех сторон продавленного, но любимого дивана, письменного стола, да привинченных к бетонной стене полок – книжных вроде бы, но универсальных по факту, ничего не поместить даже при большом желании. Три курса университета, за которые он так и не понял чему его, собственно, учат. Половина от дюжины закадычных друзей, чтобы напиться всем табором до поросячьего визга, а потом не забыть едва ли соображающее тело прислоненным в заплеванной кирпичной стене, а дотащить до кровати – своей или чужой, не так уж и важно, когда нечего делить. И ни намека на личную жизнь, если не считать ту грудастую красотку на развороте замурзанного журнала, закинутого впопыхах за диван, и отпечатанную на подкорке Лу Хань.

Лу Хань в жизни Ким Минсока даже не появляется – проскальзывает мимо, едва задевая плечом и оставляя на коже тончайший слой золотистой волшебной пыли, как та крошечная фея из сказки. И Минсок взлетел бы, точно взлетел, и прямиком в Never land, без остановок и пересадок – к вечной влюбленности если не в детство, то в Лу Хань уж точно, только он не настолько удачлив, не настолько заметен, чтобы эта девчонка – идеальная, с каких сторон не посмотри, даже взгляд на нем остановила. Она и не останавливает. Скрывается за поворотом, не задерживаясь ни на мгновение, а Минсок мысленно плюсует, вырезая на коже очередную зарубку-столкновение.

Он старше на два курса и миллион и одну неудачу – несданные курсовые, проваленные лабораторные, утекшая, как вода сквозь пальцы практика в исключительно пафосной фирме, и летняя подработка в дешевой забегаловке за углом взамен – сплошные контрасты, а не жизнь, но лишние деньги еще никому не мешали. Не говоря уже о лопнувших трубах, протекших потолках и практически обуглившемся чайнике, и гарью воняло, кажется, весь следующий месяц, спасибо сердобольным соседкам – не заложили хозяйке, а то куковать бы ему на лестничной клетке вместе с нехитрыми пожитками и местным подъездным котом. В нем нет ничего необычного, выдающегося или запоминающегося, он один из тысяч таких же, расшибающих лбы о глухие стены, с жалкой надеждой не обломать уцелевшие после первых заходов зубы о гранитные наслоения знаний.

***

Друзья вытаскивают его в клуб впервые за последний год, кажется, потому что времени не хватает катастрофически, и Минсок по-глупому вырубается на половину часа после первых же рюмок янтарного и острого, прожигающего лавой по глотке и вниз до самого желудка. Потому что действительно не помнит, когда в последний раз спал больше пяти часов и ел столько, сколько требуется для поддержания оптимальной жизнедеятельности двадцатидвухлетнему организму. И только отмахивается от привычных и давно не обидных подколов, мол, с кем, и сколько подходов потребовалось, чтобы так измотаться, глубоко задумавшись, тем не менее, а когда, черт возьми, он оказывался с девчонкой в постели в последний раз?

Но судьба игрок непредсказуемый, и все в тот вечер идет по косой и вниз, к чертовой матери, от бессовестно расползшихся кед, не оплаченной на следующий месяц квартиры, дедлайна контрольной, без которой хрен ему, а не закрытый семестр, и до насмешливого шепота Бэкхёна в ухо: смотри, она? Она же?

Минсоку не нужно смотреть, чтобы понять, у него на теле каждый волос дыбом, когда Лу Хань на расстоянии взгляда. Очень смелая, очень решительная, а друзья – бараны могли бы и не замолкать на полуслове, вынуждая бледные щеки покрываться пылающим красным.

Только сердце вразнос, когда девочка из сказки, чуть сморщив нос, оглядывает стол и аккуратно пристраивает собственный бокал, несомненно, с дорогущим коктейлем между распечатанных пивных банок и наполовину опустошенных тарелок с закусками, ухватывается за шею и, перекинув длинную ногу в кружевном белоснежном чулке, усаживается на его бедра. А потом целомудренно поправляет задравшийся подол платья, скрывая силиконовые ленты резинок, и шепчет на ухо что-то вроде «хочу тебя», рассылая по позвоночнику электрические разряды. Минсок теряется среди всполохов светомузыки, искрящего в висках пульса и недоуменного молчания друзей, потонувшего в зажигательном танцевальном ритме. Теряется в тонком аромате духов, в сладком, отдающим клубничным алкоголем и мятной жвачкой дыхании, в тихих стонах, которые она вливает ему прямо в губы, в ее аккуратных, не особенно умелых, а потому осторожных движениях на его паху. Теряется так основательно, что осознает себя едва ли мыслящим человеком, уже прижимая ее хрупкое тело к грязной туалетной стене, и отскакивает назад, разжимая ладони и чувствуя мерзкий привкус желчи на языке.

Не с ней. Не так. И не здесь. Ей бы ложе с шелковыми простынями и подушками, зажженные ароматные свечи и расслабляющие переливы саксофона из динамиков. Ей бы шампанское ценой в пару тысяч долларов за бутылку в тончайшем хрустальном бокале на длинной ножке. Ей бы Эйфелеву башню из окна, белоснежные шторы, гуляющие под потолком под порывами прохладного ночного ветра, и сочные, истекающие сладким соком ягоды клубники на языке. Целый мир под ноги, а у Минсока слишком плохо с воображением и широкими жестами, да и денег в кармане только-только оплатить выпитый алкоголь и такси до дома. Но Лу Хань смеется, опускается коленями в пол, подметая подолом едва ли чистый кафель, и обнимает обеими руками, зарываясь пальцами в волосы на затылке – глупый мальчишка! Тут еще посмотреть нужно, у кого в голове небоскребы из мусорных куч выше.

- Почему я? – Минсок не спрашивает вслух, но Лу Хань прочитывает его до последнего слова, как по страницам книги, и не смеется даже, только головой мотает и смотрит так, что все вопросы разом отпадают.

Потому что я так хочу.
Минсоку достаточно.

У Лу Хань – растрепанные темные волосы, размазанные по белоснежным простыням чернильными разводами, раскрасневшиеся щеки и приоткрытый в немом выдохе рот. И она такая красивая, что у Минсока перехватывает спазмом глотку – и прикасаться-то страшно - мыслью, взглядом, не то, что руками. Она захватывает в горсть волосы на его затылке и тянет ближе, вливая хриплое «пожалуйста» в поцелуй, и собственные пальцы, скользящие по тонкой светлой коже впалого живота кажутся грубыми, почти злыми, и Минсок изо всех сил сдерживается, чтобы не схватить сильнее, отчаяннее, чтобы в себя, под кожу и в кровь. Пока может.

Он просыпается поздним утром, вскидывает голову с подушки и скорее автоматически мажет ладонью по простыне, прекрасно понимая, что Лу Хань давно ушла. Это как та сказка, где вместо кареты – тыква, взамен шестерки запряженных лошадей – мыши, и Ким Минсок за принца – жалкая замена, и он не то чтобы удивлен. А то, что скребет за грудиной, – похмелье и только.

***

Жизнь возвращается в прежнее русло до отвратительного быстро, как будто и не сворачивала вовсе. Все те же дни, наполненные под завязку университетом с раннего утра и подработкой до позднего вечера – рутина, без которой держаться было бы не за что, но Минсок держится. У него иллюзий – раз, два и обчелся, но тревожно так, словно это любовь – выложенная на блюдо и преподнесенная в надежде на что-то, а не одноразовый секс без сожалений и обязательств. И он раз за разом оглядывается по сторонам, выискивая взглядом Лу Хань, и крошится мелко, когда она проходит мимо и скрывается за поворотом, не задерживаясь ни на мгновение, а Минсок мысленно плюсует, вырезая на коже очередную зарубку-столкновение.

Уничтожено.
Восстановлению не подлежит.

- Что это было? – Бэкхён протягивает картонный стаканчик с кофе, скидывает рюкзак под ноги и плюхается на скамейку. Ничего. Минсок отхлебывает глоток, обжигает язык и охает от неожиданности, вываливая его наружу. Бэкхён жалостью не обременен, вытаскивает телефон и сует экран под самый нос, а там Лу Хань на его коленях с ладонями на лице и целует так, как будто это важно. Нужно.
- Ты хоть знаешь, кто она?

Минсок знает о ней все, что нужно знать. Что кожа гладкая, нежная – с россыпью чуть заметных веснушек по щекам и плечам, что губы требовательные, смелые, а от ногтей по всей спине до сих пор едва поджившие царапины. Что волосы можно намотать на кулак, что ангел, наверное, а плачет от боли ровно так же, как обычный человек. Что в глазах наползающие друг на друга вселенные, а у Минсока переполненная карта памяти в голове, и до сих пор пахнущее ее духами постельное белье.

- Ее дед – ректор нашего университета, голубая кровь, интеллектуальная элита, сам понимаешь, машина дороже, чем обе наши квартиры вместе взятые. А еще международный уровень, Корея отдыхает, и куча грантов. Говорят, в ее образование вложено столько денег и сил, что господин Лу пообещал пристрелить любого, кто взглянет не по делу. А ты берешь и уводишь ее из клуба. Понравилось хоть?
Бэкхён охает, когда Минсок заряжает ему под ребра, сгибается пополам, и кивает через долгое мгновение, откашливаясь:
- Заслужил. - И уже потом, отдышавшись, продолжает: - Только будь аккуратнее, слышишь? Со своей любовью.

Да какая там любовь, думает Минсок, соскребая себя с лавки. Черте что, а не любовь.

***

Время тянется, как жевательная резинка, наматывается бесконечными спиралями, расползается волокнами, но укатывается вперед, а Минсок по-прежнему барахтается, словно в паутине, в той самой ночи, и переваривает, перекручивает заново, не понимая, почему придает столько значения сексу. Отличному сексу, но и только, разве нет? Он не сползает в бытовой алкоголизм и не выкуривает по две пачки на сутки, не набивает татуировки и не ударяется по малознакомым девчонкам – некогда. У него все те же три курса университета и миллион и одна неудача – несданные курсовые, проваленные лабораторные, практика в крошечной фирме на противоположном конце города и летняя подработка в дешевой забегаловке за углом – сплошные контрасты, а не жизнь. И выспаться получается только в душном вагоне метро, а потом материться сквозь зубы, когда на три остановки мимо и еще добрых пятнадцать минут до понимающей кондукторши, которая вздыхает только, улыбается совсем по-матерински и ерошит и без того лохматые рыжие волосы.

Минсок не запоминает, как его сдергивает с потоковой лекции секретарь ректора и заталкивает в кабинет, мол, посиди пока, дождись. Не дожидается, конечно, – кресло мягкое, удобное, обнимает со всех сторон и шепчет прямо на ухо, закрывай глаза, на минутку же, а Минсок не спал с позавчерашнего дня, кажется, перепутанные смены, бывает, а за обилием кофеина смываются различия дня и ночи. А просыпается на диване три часа спустя в «уже», а не «все еще» пустом кабинете, под легким пледом, и виновато кланяется женщине, старательно пропуская мимо укоризну во взгляде.
- Езжай домой, - кивает она, - и выспись, как следует.
Конечно, улыбается Минсок, ему на смену через час. По дороге и поспит.

Еще через месяц заряжают дожди – монотонные и такие беспросветные, что хочется подвывать синхронно, и Минсок проигрывает сам себе в борьбе против никотина, выкуривая на продуваемом всеми ветрами балконе первую за полтора года сигарету. И ничего – нормально, только легкие сжимает и привычно ноет за грудиной. Но это та самая тоска, когда даже воспоминания затираются туманным маревом, заменяя отскакивающим от стен эхом. Слишком много пустоты для одного отдельного человека. Слишком много нелюбви.

Он игнорирует пропущенный звонок от Бэкхёна, цепляет поверх растянутой домашней футболки толстовку, сует в карман джинсов немного денег, намереваясь если и не промокнуть до нитки, то хотя бы наполнить полки холодильника чем-нибудь более питательным, нежели увядший салат и единственный жалкий на фоне белоснежной пустоты помидор. Стрелки близятся к третьему часу утра, но у него лекции с десяти и какой-никакой шанс выспаться, а вот пугать голодными обмороками сограждан в метро – никакого желания. Минсок спускается по лестнице, игнорируя лифт, и долго топчется под подъездным козырьком, ежась от холода. А, может, успокаивает пустившееся вразнос сердце, потому что тоненькая фигура на качели слишком знакома. Он снимает толстовку уже на ходу, накидывает ей на плечи и, даже не глядя, ухватывает за тонкое запястье и тянет к подъезду – там сухо, по крайней мере, там тепло.

Он не злится, конечно, на фей не злятся, но комок в глотке разрастается до размеров воздушного шара и мешает дышать.

- Ну, чего ты? – уже в квартире, растирая холодную кожу плеч чистым махровым полотенцем. И от прикосновений на пальцах остается тончайший слой золотистой волшебной пыли, потому что Лу Хань - та фея из сказки. И Минсок взлетел бы, точно взлетел, и прямиком в Never land, без остановок и пересадок – к вечной влюбленности если не в детство, то в Лу Хань уж точно. От такого не вылечиваются. Не избавляются.

Она смотрит настороженно, вытаскивает из кармана резинку и быстро сворачивает влажные волосы на затылке, чтобы не мешались. Скидывает насквозь промокшие кеды и проходит в единственную комнату – Минсок краснеет, на уборку времени не хватает, как и на жизнь, в общем-то. А от брошенного на разобранную кровать взгляда краснеет уже Лу Хань и инстинктивно ухватывает за плоский живот, словно защищаясь. Она отходит к распахнутому настежь окну и вдыхает глубоко, как будто воздуха не хватает, карябая пальцами горло. И говорит: быстро, глотая окончания, страшась, наверное, что если не разом, то никогда точно.

- Помнишь, спрашивал тогда: почему именно ты? Я видела тебя в университете, и ты, - она краснеет, в полумраке льющегося из коридора света не так чтобы заметно, но Минсок почему-то знает, - ты очень красивый, знаешь? Ты не похож на других, такой настоящий, искренний, взрослый, я была уверена, что поймешь.
- Пойму что? – выдыхает Минсок, делая шаг вперед, но, так и не решаясь подойти вплотную.
- Меня? – она улыбается едва-едва, и это не улыбка даже, гримаса. Минсок преодолевает расстояние между ними за доли секунды и смазывает пальцами скользнувшие по щекам слезы. Что же ты, дурочка, ну что же ты?
- Я одна совсем не могу, понимаешь?
Лу Хань захватывает в горсть волосы на его затылке и тянет ближе, вливая хриплое «пожалуйста» прямо в губы. Перехватывает его руку и прижимает к животу, туда, где – Минсок не верит сам себе, выдыхает изумленно и вскидывает глаза, прочитывая разом и до последней страницы, и страшно так, как никогда до того не было, потому что новое, чистое, его собственное. Маленькое совсем, но настоящее.
- Я буду очень-очень сильной, - шепчет Лу Хань и гладит по волосам, - очень смелой. Ты только не уходи никуда. От нас.

Да куда же, - думает Минсок и захлебывается, кажется, - куда я могу уйти?

…счастьем.

Он почти ничего о Лу Хань не знает. Голубая кровь, интеллектуальная элита – что там еще? Международные конкурсы и гранты, машина дороже, чем две квартиры вместе взятые, а у него съемный угол три на три метра в периметре с ободранными обоями и нелепыми яркими шторами, доставшимися бонусом от предыдущих съемщиков. Старый, со всех сторон продавленный, но любимый диван, письменный стол, да привинченные к бетонной стене полки – книжные вроде бы, но универсальные по факту, практика на другом конце города и подработка за углом. Ровня, разве?

А еще кожа гладкая, нежная – с россыпью чуть заметных веснушек по щекам и плечам, губы требовательные, смелые, а от ногтей по всей спине до сих пор едва поджившие царапины. Что волосы можно намотать на кулак, что ангел, наверное, а плачет от боли ровно так же, как обычный человек. Что в глазах наползающие друг на друга вселенные, а у Минсока переполненная карта памяти в голове, и до сих пор пахнущее ее духами постельное белье.

Достаточно.
Для начала.