Офицеру лейб-гвардии Преображенского полка г-ну Дозморову, который вот уже десять лет скептически относится к слабостям, свойственным русскому человеку вообще

БОРИС РЫЖИЙ

Ни в пьянстве, ни в любви гусар не знает меру,

а ты совсем не пьёшь, что свыше всяких мер.

…Уже с утра явлюсь к Петрову на квартеру —

он тоже, как и ты, гвардейский офицер.

Зачем же не кутить, когда на то есть средства?

Ведь русская гульба — к поэзьи верный путь.

Таков уж возраст наш — ни старость и ни детство —

чтоб гаркнуть ямщику: пошёл куда-нибудь!

А этот и горазд: «По-о-оберегись, зараза! » —

прохожему орёт, и горе не беда.

Эх, в рыло б получил, да не бывать, когда за

евонною спиной такие господа.

Я ж ямщика тогда подначивать любитель:

зарежешь ли кого за тыщу, сукин сын?

Залыбится, свинья: «Эх, барин-искуситель…»

Да видно по глазам, загубит за алтын.

Зачем же не кутить, и ты кути со мною,

единственная се на свете благодать:

на стол облокотясь, упав в ладонь щекою,

в трактире, в кабаке лениво созерцать,

как подавальщик наш выслушивает кротко

всё то, что говорит ему мой vis-à -vis:

«Да сёмги… Да икры… Да это ж разве водка,

любезный… Да блядей, пожалуй, позови…»

Петрову б всё блядей, а мне, когда напьюся,

подай-ка пистолет, да чтоб побольше крыс

шурашилось в углах. Да весь переблююся.

Скабрезности прости. С почтеньем. Твой Борис.

1997

К Олегу Дозморову

Владелец лучшего из баров,

боксёр, филолог и поэт,

здоровый, как рязанский боров,

но утончённый на предмет

стиха, прими сей панегирик —

элегик, батенька, идиллик.

Когда ты бил официантов,

я мыслил: разве можно так,

имея дюжину талантов,

иметь недюжинный кулак.

Из темперамента иль сдуру

хвататься вдруг за арматуру.

Они кричали, что — не надо

Ты говорил, что — не воруй.

Как огнь, взметнувшийся из ада,

как вихрь, как ливень жесткоструй-

ный, бушевал ты, друг мой милый.

Как Л. Толстой перед могилой.

Потом ты сам налил мне пива,

орешков дал солёных мне.

Две-три строфы неторопливо

озвучил в грозной тишине.

И я сказал тебе на это:

вновь вижу бога и поэта.

…Как наше слово отзовётся,

дано ли нам предугадать?

Но, право, весело живётся.

И вот уж я иду опять

в сей бар, единственный на свете,

предаться дружеской беседе.

1997

_____________________________________

Примечания автора:

О. Дозморов действительно владел пивным баром, название которого точно установить не удалось. Впрочем, правнук поэта в своём последнем интервью, данном журналу «Поэмс энд поэтс», сказал, что бар никак не назывался вообще или назывался «У Фёдора».

О. Дозморов боксом не занимался, что можно увидеть, заглянув в «Воспоминания» поэта. «< …> двадцать семь лет, треть моей жизни, прошли в борцовском зале. О, эти продолговатые штанги, круглые гантели и перекладина < …> ». Боксом же занимался Б. Рыжий, который, по меткому замечанию современника, «так любил сей вид спорта, что любого понравившегося ему вмиг окрестит боксёром, а после и сам верит в это».

Факт избиения официантов официально не подтверждается.

О. Дозморов был замечательным музыкантом и рисовал темперой, кроме того см. прим. 2.

Какие именно строфы имеются в виду — неизвестно.

Над этим двустишием Б. Рыжий особенно тяжело и мучительно работал, имеется около двухсот вариантов. «< …> Боря целый месяц сочинял две особенно важные строчки, а меня с детьми на это время выгнал из дому < …> » — вспоминает жена Б. Рыжего.

«Как отзовётся слово наше, предугадать нам не дано… А нам, друзья, не всё ль равно…» Ф. И. Тютчев.

Явная поэтизация. «< …> в баре этого Дозморова всегда шум, гам. Девки орут, а мужики гогочут. Мат-перемат. Работают сразу два мощных магнитофона, и все танцуют. Боже, как я люблю это злачное место, где всегда ждёт меня моя < …> » — из дневника Б. Рыжего.