Горбатов Александр Васильевич 5 страница

Наутро мы узнали, что от левого соседа, находящегося в лесу, взвод пехоты перешел к белым, убив своего командира. После этой новости стало совсем понятно, что меня ожидало, если бы я слез с лошади.

В те годы в Красную Армию проникали порой анархические, полууголовные, а то и прямо бандитские элементы, причинявшие много зла.

Когда мы отходили к Чернигову, в нашем эскадроне было много молодых рабочих, добровольно пришедших в армию, ранее в ней не служивших. Они были готовы умереть за наше общее дело, но не умели как следует стрелять, рубить, ездить на коне, о строе и боевых порядках конницы имели смутное, представление.

Командир эскадрона и политрук были людьми исключительной преданности делу революции; любое затишье между боями они стремились использовать, чтобы научить своих подчиненных самому необходимому.

Однажды командир эскадрона проводил с нами занятия. Оказавшись во время перерыва вместе с командиром в стороне от других, я сказал ему, что обучать лучше не так, как обучает он, а как написано в кавалерийском уставе. Командир выслушал меня внимательно и сказал: " Я в коннице не служил, устава конного не знаю. Попробуй позанимайся сам - я посмотрю, как у тебя получится".

Занятие провел я. Командир пристально следил за мной и по окончании сказал: " Учил хорошо, впредь по конному делу заниматься будешь ты, а стрелковое дело я возьму на себя". Вечером он подозвал меня к себе и тихо спросил: " Слушай, да ты не из этих ли, не из бывших? " Получив отрицательный ответ, он успокоился.

Это было в селе Ядуты.

Наш эскадрон под давлением превосходящих сил белых вскоре вынужден был оставить это село в отойти в соседнее, всего в семистах метрах. Командир получил нагоняй от начальника и приказ вновь овладеть Ядутами. В то время он меня уже крепко уважал и спросил меня: " Как же нам быть? "

Сначала надо было произвести разведку. Желающих оказалось трое. План был прост; кустарником, огибавшим справа село, выйти в его тыл и у работающих в поле крестьян узнать, сколько белых туда вошло. Село мы обошли без осложнений, вышли кустарником на его противоположный край. Я оставил товарищей и свою лошадь, а сам направился к работавшему неподалеку крестьянину. " Сколько белых в селе? " - спросил я его. Он ответил: " Дуже богато". Я называл цифры 100, 300, 500 человек, ответ был один: " Бильше, бильше... " Вернувшись к товарищам, я поделился полученными сведениями. Они решили, что мы узнали достаточно, чтобы не атаковать село одним эскадроном. Но мне пришла в голову мысль - проскочить село, ворвавшись с тыла, и лично убедиться, сколько это " дуже богато"; я рассчитывал, что противник не успеет сделать по нас и выстрела. Несмотря на то что план был, можно сказать, бесшабашным, он был принят моими товарищами единогласно.

К селу мы подъехали шагом, потом перешли на рысь, а по улице скакали галопом, обнажив клинки и громко крича " ура". Белых в селе было действительно очень много: одни сидели подле хат, другие группами ходили по широкой улице. Но, увидя нас, они, как брызги из-под лаптей, разбегались во все стороны и скрывались в огородах и садах.

Мы на это и рассчитывали - на то, что нас примут за головных отряда, атакующего село с тыла, и не посмеют на нас напасть.

Когда мы еще были в этом селе, командир нашего эскадрона помещался в доме священника; мы были уверены, что и теперь в этом доме, лучшем во всем селе, находятся офицеры или штаб. А от успеха у нас закружилась голова. Подлетев к поповскому дому, мы с Николаем соскочили с лошадей, бросили поводья Сереже, вбежали в дом... и увидели лишь зады офицеров, удиравших в сад! Мы взяли по небольшому чемоданчику, а я прихватил еще револьвер, лежавший на столе.

Снова помчались по селу с криками, держа в левой руке поводья и чемодан, а в правой обнаженный клинок. Мы знали, что главная опасность ожидает нас на выходе из села в сторону наших войск: находящееся там охранение должно было быть готово к открытию огня. Но белых так ошеломила наша выходка, что мы проскочили мостик через ручей на окраине, не услышав ни одного выстрела, и, только когда мы находились уже в трехстах метрах от села, стали раздаваться сначала отдельные выстрелы, а потом был открыт пулеметный огонь.

Мы вернулись невредимыми, да еще с трофеями. В чемоданах оказалось чистое белье, и это было очень кстати: запасного белья не было, и мы очень страдали от насекомых. Револьвер же, хотя и устаревшей системы, я сохранял до 1937 года - он был памятью о молодости и о нашей дерзкой выходке.

Вскоре после этого случая я стал командовать взводом.

Наш эскадрон влился в кавалерийский полк 60-й стрелковой дивизии. Однажды полк наступал на одно село, но успеха не имел. Несколько командиров собрались на дороге около командира полка Акулова, обсуждая создавшееся положение. Уже стемнело. Обсуждали вопрос о ночевке: возвращаться назад было далеко, а ночевать в поле холодно. Командиры считали, что нужно сделать еще одну попытку захватить село.

Я предложил при атаке села полком с фронта одним эскадроном атаковать во фланг. Акулов, покуривая трубку, подошел ко мне и спросил: " А ты кто такой? " " Командир взвода третьего эскадрона", - ответил я. " Так ты говоришь эскадроном во фланг? "

Я ответил утвердительно. Тогда командир сказал, что село будем атаковать снова через час тридцать минут: " Готовьтесь! " Обращаясь ко мне, он добавил: " А ты попробуй со взводом пробиться и ударить во фланг или с тыла, да наделай побольше шума".

Село, о котором шла речь, имело одну улицу с севера до церкви и две улицы от нее на юг и юго-восток. Путь отхода противника лежал на юг. Когда полк начал атаку, наш взвод ворвался в юго-восточную часть села. С криками и стрельбой мы захватили первые десять хат, тесня слабо сопротивлявшихся белогвардейцев к церкви.

Через час противник оставил село, и мы в нем заночевали.

Трудно сказать, велика ли была помощь, которую оказал наш взвод в овладении селом, но с тех пор командир полка стал меня замечать, и вскоре я получил в командование эскадрон. В конце 1919 года я был принят в партию. В то время я почти ничего не знал о марксизме, но хорошо знал, что Ленина глубоко ненавидят все богатые люди и их прихвостни, что Ленин всю свою жизнь посвятил борьбе с капитализмом, за светлое будущее для рабочих и бедняков. Я давно был убежден, что идти нужно было только за Лениным, быть вместе с большевиками. Но именно такое понимание высокого звания коммуниста заставляло меня откладывать вступление в партию. Я думал так: коммунист должен, как Ленин, жить для других, а я еще не дорос до этого, мне хочется жить и для себя, жить получше, чем сейчас. И, только узнав близко коммунистов в армии, я понял, что если смогу когда-нибудь стать лучше, чем есть, то в этом мне поможет работа с товарищами по партии, под руководством Ленина. А уж если придется умирать, то пусть я умру коммунистом.

Однажды в начале 1920 года, когда мы уже теснили белых на юг, от нас ушли в разведку семь всадников. Вернулось пять. Старший из них рассказал: " Мы двинулись к селу, что в девяти километрах от нас, подходили с осторожностью, выслали в дозор двоих. Они вошли на окраину и дали сигнал, что противника нет. Мы дали ответный сигнал " Продвигаться вперед", а сами направились к селу. Наш дозор, наверное, что-то заметил. Мы видели, как они повернули коней и поскакали обратно. Но в это время по ним открыли oгонь, и они попадали с лошадей один за другим. Oбстреливали и нас, но мы ускакали. Отскочив за бугорок, спешились и полчаса следили за селом - не подойдут ли наши, пешком или в седле, но их все не было. Не выходил из села и противник".

На другой день кавалерийский полк 60-й стрелковой дивизии после непродолжительного боя занял это село. От жителей узнали, что у наших дозорных были подстрелены лошади, а после этого захватили их самих. Захваченных сильно били, все расспрашивали, какой они части, сколько у нас конницы, кто командует. Но они ничего не сказали. Когда белые кавалеристы отходили - а их было человек пятьдесят, - обоих захваченных посадили на лошадей, в крови и босых. Так босыми ногами и опирались они ни железные стремена, хотя мороз был сильный.

За следующее село разгорелся сильный бой. Овладели мы им, когда было уже темно. В середине села увидели повешенных, на дереве двух наших кавалеристов. У обоих на обнаженном теле были вырезаны большие пятиконечные звезды.

Эскадрон, которым я командовал, был размещен на ночевку в этом же селе, на южной окраине. На нас было возложено охранение этого направления. Мы поставили полевой караул на дороге, идущей в сторону противника. Поздно вечером начальник караула привел ко мне крестьянина, ехавшего с той стороны. Из расспросов выяснилось: белые, когда стояли здесь, забрали у крестьян зерно, погрузили его на пятьдесят подвод и велели везти из села. Обоз конвоировали пять всадников. Но часа два назад белогвардейцы ускакали на юг, а крестьянам приказали гнать обоз в ту же сторону. Задержанный нами - один из пятидесяти возниц. Остальные его товарищи находятся на постоялом дворе в семи километрах отсюда. А шел он узнать, кто сейчас в родной деревне - красные или белые?

Хозяин хаты, в которой я остановился, подтвердил, что все рассказанное крестьянином - правда.

Обо всем этом я немедленно доложил командиру полка и вызвался поехать на постоялый двор, чтобы вернуть подводы с хлебом. Командир согласился, но предупредил, что надо быть весьма осторожным, иначе можно попасть в лапы врага и разделить судьбу двух погибших разведчиков. Быстро собравшись, я взял с собой двух красноармейцев - одного пешего, а другого конного. Мы с пешим сели к подводчику в сани, а конного я послал вперед, чтобы он держался в трехстах шагах от нас и, заметив хоть что-нибудь подозрительное, предупредил нас окликом или выстрелом.

Ночь была морозная и ясная, луна лишь изредка скрывалась за облаками, так что мы почти все время видели нашего конного. Проехав около трех верст, мы оказались вблизи хутора. Подождали, пока конный осмотрел хаты, и снова двинулись в путь.

Через час крестьянин обратил наше внимание на силуэты высоких деревьев это и был постоялый двор.

Подъехали к нему. Я приказал сидевшему в санях красноармейцу проехать шагов полтораста вперед и там внимательно смотреть: если появится противник стрелять. Конного я оставил у ворот, а сам с крестьянином вошел в большой открытый двор. Тишина нарушалась лишь лошадьми, пережевывающими сено. Мы вошли в большой приземистый дом. Там слышался дружный храп. Стуком приклада о пол я разбудил спавших и спросил хозяина: " Есть ли здесь красные? " " Нет". - " А белые? " - " Тоже нет". Тогда я предложил зажечь свет; до этого мы разговаривали в темноте. Пока хозяин зажигал лампадку, все уже проснулись. Я объявил крестьянам, что в их село пришли красные и можно везти зерно обратно. Вначале они не поверили. И лишь когда мои слова подтвердил крестьянин, которого они посылали в разведку, все быстро вскочили, бросились во двор и начали поспешно запрягать лошадей. Приказав своему конному, стоящему у ворот, поторапливать крестьян, а сам отправился к красноармейцу, который остался при санях. Только он успел сказать, что все благополучно, как сзади нас, из-за постоялого двора, стали выбегать на дорогу вооруженные люди, человек двадцать пять. Тут мы почувствовали полную обреченность: снег был глубокий, свернуть с дороги невозможно.

Во дворе в это время наступила полная тишина.

Группа вооруженных направилась к нам. Я тоже пошел им навстречу, спросил: " Вы кто? " " Подойдешь - скажем". Теперь уже не я, а они спрашивали злыми голосами: " Кто ты? " Мне мгновенно вспомнились два повешенных разведчика, и я резко ответил: " Я красный командир". С их стороны раздались злобные, насмешливые крики: " Ах, так ты красный командир? Красный, говоришь? " Эти секунды показались мне часами.

В это время красноармеец с саней крикнул мне: " Товарищ командир, кто это? " Один из окружившей меня толпы еще раз крикнул с угрозой: " Так кто же ты?! " Другие в это время зажигали спички и подносили их к моему лицу. И вдруг раздались радостные возгласы: " Так он действительно красный командир! " Они увидели звезду на шапке и начали меня обнимать. Люди эти оказались красными партизанами; в последнее время их положение было очень тяжелым.

На дворе снова загомонили. Заскрипели ворота, и под общий радостный говор подводы стали выезжать. Партизаны притащили двух связанных баранов, ведро меду и положили к нам в сани - подарок. Mы выступили вместе.

Через полтора часа были в своем селе. Утром партизаны попросили, чтобы их зачислили в наш полк. А крестьяне подарили нам несколько возов муки. Продолжая продвигаться к Кременчугу, мы почти в каждом населенном пункте находили то одного, то двух повешенных крестьян-бедняков, а в одном селе вынули из петли семь трупов; у каждого на груда была фанерная дощечка с надписью: " Ограбил помещика".

После освобождения Кременчуга наш кавполк был переброшен в район города Нежин, где из отдельны" кавполков сформировалась 17-я кавалерийская дивизия. Она вошла в состав Юго-Западного фронта, все полки получили новую нумерацию. Наш был " произведен" в 100-й кавполк.

Весной 1920 года в Крыму еще хозяйничал Врангель, на западе некоторые наши территории удерживали белополяки, Дальний Восток еще не совсем был очищен от интервентов и банд, а Средняя Азия - от басмачей, и в Закавказье держались мнимо национальные правительства, с потрохами продавшиеся иностранному капиталу. Однако почти на всей территории России была восстановлена Советская власть.

Антанта не могла примириться с провалом своих контрреволюционных усилий. Готовили к военным авантюрам помещичью Польшу.

С конца 1919 года Польше было предоставлено (главным образом Францией) 1500 артиллерийских орудий, 650 самолетов, 800 грузовых автомобилей, в избытке стрелковое вооружение, снаряжение, обмундирование. В Польшу возвратилась сформированная во Франции семидесятитысячная армия " легионеров" под командованием генерала Галлера. К 1920 году Польша имела хорошо оснащенную новейшей техникой полумиллионную армию.

Одновременно штабы Антанты оснащали и армию Врангеля, согласовывая действия польских интервентов и последних организаторов внутренней контрреволюции, активизировали действия всех банд, по преимуществу петлюровских.

Линия фронта на западе проходила по Чудскому и Псковскому озерам, по линии городов Опочка, Полоцк, Романов, Могилев-Подольский и далее по реке Днестр.

Ленин и Реввоенсовет Красной Армии, внимательно следя за подготовкой польской армии и за растущей агрессивной пропагандой в Польше, стремились, насколько возможно, усилить слабые по численности и вооружению Западный и Юго-Западный фронты. Туда перебрасывали целые соединения с востока и юга, посылали в части тысячи коммунистов.

1 марта 1920 года вновь сформированная 17-я кавалерийская дивизия была переброшена восточнее Новоград-Волынска, недавно захваченного белополяками. Наш 100-й кавполк занимал район деревни Клара и села Андреевичи.

Вначале казалось, что, совершив провокационное нападение, интервенты остановятся. Но они продолжали наступать, втягивая нас в войну. Мой эскадрон, оборонявший село и железнодорожную станцию Андреевичи, под напором противника отошел в деревню Катюха.

Мне казалось, что 17-я кавалерийская дивизия должна восстановить положение, и я был очень рад, когда командир нашего полка попросил меня подыскать проводника, хорошо знающего этот лесной и хуторный район. У меня на примете был человек, который ранее сам предлагал свои услуги, но он жил в селе Андреевичи, захваченном теперь белополяками. Я решил проникнуть в Андреевичи и привезти его, хотя командир полка обращал мое внимание на сложность и опасность этого предприятия.

В следующую ночь, взяв с собой одного красноармейца, я отправился в путь. Ночь была светлая, мороз небольшой. Шли лесом без дорог, по азимуту. Расстоянии в семь верст прошли за два с половиной часа. Вышли на опушку леса и в полуверсте увидели село; ближе, на бугорке, возле дороги, стояла мельница. Дальше мы пошли лощиной. Когда очутились в двухстах шагах правее мельницы, заметили возле нее двух польских часовых. Это было охранение.

В селе - ни звука. Нам нужно было выйти к церкви, так как неподалеку от нее жил нужный нам человек. В окнах хат, с виду получше других, горели тусклые огоньки. Заглянув в одно окно, я увидел спящих на полу солдат. Незаметно подошли к нужному нам домику и тихо постучали в окно. Только после третьего стука услыхали шушуканье. Наконец мужской голос из хаты спросил: " Что надо? " Окликнув его по имени, я назвал свою фамилию и просил пустить в хату. Снова молчание, потом мы услышали тихий разговор, вздох, и дверь открылась. Я вошел один, а красноармейца оставил у двери, в укрытии. Услышав, зачем я пришел, жена моего знакомого заплакала; " Как это можно идти в ту сторону? Не пущу! " Муж ее уговаривал, потом замолчал и наконец, оборотясь ко мне, сказал: " Хорошо, пойдем. А ты, жена, не плачь. Я скоро вернусь". На прощание я сказал женщине, что мы дадим ее мужу хорошего рабочего коня. Но она, горько плача, все повторяла: " Не пущу, не пущу". Я уже начал опасаться, как бы муж не раздумал, но он коротко сказал: " Будут меня спрашивать, скажи - ушел покупать лошадь. Да запри за нами". Мы вышли.

Двое суток спустя дивизия выступила двумя колоннами. Два полка, пользуясь указаниями проводника, удачно прошли лесными дорогами в тыл противника и уничтожили небольшой гарнизон в деревне; но выстрелы выдали нас, и в следующей деревне мы были встречены огнем. В то же время польские отряды были обнаружены за нашим правым флангом. Позади, через болотистую долину, тянулась гать, на которой остановился наш обоз на полозьях и на колесах.

Бой затянулся. Противник, получив подкрепление, стал нас теснить к гати, и положение становилось критическим. Я предложил командиру полка послать один-два эскадрона в тыл врага, чтобы отвлечь его внимание, а тем временем очистить от обоза гать и обеспечить себе отход. Командиры полка и дивизии этот план одобрили и дали мне еще один эскадрон.

Используя перелески, мы обошли фланг вражеской пехоты и пошли по тылам наступающих польских войск. Они почувствовали наше появление в своем тылу, болезненно на это реагировали и не только прекратили наступление, но и повернули главные силы на запад - против нас, скачущих по тылам. Наше же положение было исключительно тяжелым: мы скакали узкой, растянувшейся колонной между жердевыми заборами, а противник, наступая, обстреливал нас справа во фланг с расстояния пятисот шагов. Я повернулся, чтобы посмотреть на скачущих за мной людей, и увидел, что их мало. Подумал: где же остальные? В эту же минуту я почувствовал сильный удар в голову; из уха по щеке потекла кровь. Я даже не заметил, как выпал клинок из моей руки, понял только, что ранен в голову, что могу скоро потерять сознание. Полой шинели закрыл ухо и щеку, но продолжал скакать. Мне казалось, что жить мне осталось минуты, и я подумал о тех, кто скакал вслед за мной: не выбраться им без меня из тыла противника, погибнут они... Я громко сказал тем, что были ко мне ближе других: " Видите впереди высокие деревья? Скачите до них, круто поверните направо и держитесь на восток, тогда выйдете к своим".

После этого мне стало легче на душе.

Ко мне подскакали двое красноармейцев, готовые подхватить меня, если буду падать. Но я видел, что вот мы уже у деревьев, нас перестали обстреливать, а я еще держусь на коне. Мне помогли сойти с лошади, сделали кое-как повязку, и мы стали поджидать отставших. Ждали напрасно. Выслав дозор вперед по нашему пути, мы тронулись на восток и через три часа присоединились к своим. Я всю дорогу думал о том, что два пошедших со мной эскадрона потеряли много людей. Ругал себя и за то, что не отпустил вовремя проводника и не дал ему обещанную лошадь, - наверное, он погиб. Подъехав к командиру полка, в первую очередь спросил о проводнике; он ответил, что проводник отпущен домой с обещанной ему лошадью. Потом я доложил о своих действиях, о больших потерях и с великим счастьем узнал, что временно подчиненный мне эскадрон и та часть моего эскадрона, которую я считал погибшей, попав под сильный обстрел, вернулись обратно и уже более часа находятся в полку.

Комполка сообщил, что наш удар по тылам противника был весьма удачен: белополяки прекратили наступление и обоз получил возможность отойти. Потерь в обоих эскадронах оказалось немного: один убитый и пять раненых (в том числе я). Mое ранение было сквозным: входное отверстие находилось в правой щеке, ниже глаза, а выходное пришлось за ухом, но самочувствие у меня было бы хорошее, если бы не потеря крови.

Лежа на госпитальной койке, я много раз возвращался в мыслях к тому, что пережил в момент ранения. Я все время задавал себе вопросы и искал на них ответы. Почему, ожидая смерти через несколько минут, я не испытывал сожаления, что расстаюсь с жизнью? Почему не боялся встретить смерть?

Объяснял себе это так: мысль о тех, кто были со мной, вместе сражались и могли погибнуть, настолько мной завладела, что я не мог думать о себе. " А может быть, - размышлял я, мне уже удалось, хоть чему-то научиться, принадлежа к партии Ленина? "

Я добросовестно проверял себя: что нового появилось во мне? И хотя ничего определенного на этот вопрос ответить но мог, одно сознание того, что я, Санька Горбатов, - коммунист, что я принадлежу к партии Ленина, давало мне удовлетворение.

В Житомирском госпитале я пролежал четырнадцать дней и 1 апреля вернулся к себе в полк, который находился в селе Каменный Брод, юго-восточнее Новоград-Волынска.

Во второй половине апреля белополяки внезапно перешли в наступление на всем Юго-Западном фронте и в первый день глубоко вклинились в нашу территорию. Некоторые наши полки оказались отрезанными, потеряли связь со штабами дивизий и были вынуждены драться и отходить, не зная обстановки.

Большая часть нашего полка отходила южнее шоссе на Житомир. Ведя бой, мы задержались больше, чем нужно, и на подходе к реке Тетерев, юго-западнее Житомира, попали под огонь польской пехоты, уже находившейся на правом берегу реки фронтом на запад. Тетерев - река неглубокая, но с обрывистыми берегами, труднопроходимая для конницы. Мы не стали прорываться здесь на восток и, зная, что другие полки дивизии отходят севернее шоссе, решили перейти его западнее Житомира.

Повернули лесной дорогой на север. В Житомире была слышна стрельба. Пересекая шоссе, увидели обоз противника из тридцати трех повозок, идущий к городу, и захватили его. Пройдя по лесу версты четыре, сделали привал у ручья. Наши кавалеристы использовали привал не только для отдыха и кормежки лошадей, но и для того, чтобы из захваченного обоза пополнить свои запасы продуктами, присланными Польше из Франции и США. Наши кавалеристы со смехом перекладывали в переметные сумы своих седел американские галеты и консервы.

После привала прошли на север, еще верст шесть и услышали сильную перестрелку на востоке: должно быть, там шел бой. Решили ударить по противнику с тыла и тем помочь нашим. Атаковав белополяков, мы соединились с одним из полков 58-й дивизии, взяли более сорока пленных, шестьдесят шесть хорошо упитанных лошадей, десятка три повозок, большой запас продовольствия и немного обмундирования. Однако под давлением противника пришлось отходить на Киев севернее шоссе.

На киевском направлении наступала многочисленная и хорошо оснащенная 3-я армия белополяков, а против нее на широком пространстве между железными дорогами, идущими из Киева на Коростень и Бердичев, у нас находились лишь две стрелковые и одна кавалерийская дивизии. Противник в пять раз превосходил нас силами.

С болью в сердце оставляли мы Киев. Трудно было объяснить красноармейцам: не успели или пожалели мы взорвать украшающий город цепной мост через Днепр. Интервенты захватили невзорванные мосты и мощный железнодорожный узел Дарница. Они намеревались продолжать свое наступление, но в Дарницких лесах встретили такое мощное сопротивление, что застряли и не смогли запять Бровары и Борисполь.

После отхода за Днепр 17-я кавалерийская дивизия была расформирована. Из нее были сформированы два кавалерийских полка и переданы один в 7-ю, а другой - в 58-ю стрелковую дивизию. Я был назначен заместителем командира кавполка 58-й стрелковой дивизии, но фактически им командовал, поскольку командир полка длительное время болел. Наш полк оборонял восточный берег Днепра южнее Дарницы, почти до Триполья.

В первые дни июня, когда 1-я Конная армия и фастовская группа войск перешли в наступление на правобережье, а Днепр был форсирован севернее Киева 7-й стрелковой дивизией и Башкирской кавбригадой, наш кавполк получил приказ командира 58-й стрелковой дивизии Княгницкого форсировать Днепр между Киевом и Трипольем. Долина реки в этом районе была широкой - до трех верст, поросла кустарником, и ее пересекало множество проток, наполненных вешней водой. Правый берег реки был командным.

Мы отправились с комиссаром полка Шумиловым, начальником штаба и командирами эскадронов на рекогносцировку. Проехали по берегу и пришли к единому мнению - форсировать реку в конном строю невозможно из-за быстрого течения, не говоря уже о том, что за рекой надо еще будет преодолевать протоки, а полк полностью утратит боеспособность, ибо до того берега доплывут лишь единицы.

Наше мнение было доложено командиру дивизии. Получили короткий ответ: " Под страхом расстрела командира полка форсировать реку. Княгницкий". Мы снова выехали к реке и еще больше утвердились в своем мнении. Но приказ есть приказ! Что же делать?

Когда-то я переплывал Волгу у Кинешмы. Конь у меня был лучше других. Я решил попробовать. Уж если мне не удастся переплыть, то другим тем более это будет не по силам. " Если потону, - думал я, - комдиву некого будет расстреливать, а остальные спасутся от верной и напрасной гибели".

Место форсирования было выбрано там, где ширина реки была примерно метров четыреста, а в трехстах метрах от берега из воды выступала длинная песчаная коса, на которой можно было сделать передышку. Я решил плыть налегке: разделся донага, с лошади снял седло. Как только лошадь, потеряв землю, поплыла, я спустился с ее спины и тоже поплыл, левой рукой держась за гриву, а правой за повод. Отплыв метров двадцать пять, мы очутились в водовороте. Лошадь отбросило, она поплыла против течения, сильно забив передними ногами. Опасаясь получить ушиб, я отпустил повод. Воспользовавшись этим, лошадь поплыла к своему берегу, выйдя на него, встряхнулась и заржала от радости.

" Поплыву на правый берег, - решил я, - осмотрю его своими глазами".

Весной того года я еще ни разу не купался. Вода оказалась довольно прохладной. Это, а также желание поскорей попасть на песчаный остров заставляли меня усиленно работать и руками, и ногами.

Учитывая силу течения, я зашел в воду шагов на пятьсот выше косы. Но просчитался. Несло меня куда быстрее, чем я ожидал. Вот уже песчаная отмель поравнялась со мной. До нее метров пятьдесят. Но течение увлекает меня. От боязни не попасть на остров холод начал пробирать вдвойне. Напрягаю все силы, а спасительная отмель все дальше.

Меня охватил дикий страх: на остров я не попадаю, а до берега не доплыву, потому что выбился из сил. К тому же ногу начала сводить судорога. Трудно описать, какое отчаяние я пережил в эти минуты.

Последние силы покидали меня, и вдруг - о, радость! - нога коснулась дна под водой тянулась песчаная отмель. Как только я почувствовал землю, боль от судороги в ноге стала утихать. Хромая, я вышел на сушу и повалился на согретый солнцем песок. Но отдохнуть мне не дали. Послышались крики с нашего берега. Товарищи подавали мне какие-то знаки и показывали вниз по течению, в сторону Триполья. Присмотревшись, я увидел сначала дымок, а потом и броневой катер поляков, который поднимался вверх по течению. Я снова бросился в воду. Но теперь берег все время был у меня перед глазами, он не мог скрыться, как песчаный остров. Я плыл спокойно и, выйдя на берег, почувствовал, что еще остался запас сил.

Мы скрылись в зарослях. Польский катер подошел к месту, где мы перед этим находились, обстрелял кусты из пулемета и повернул снова к Триполью.

Я донес командиру дивизии о своей неудачной попытке, и он больше не настаивал на форсировании реки.

Через несколько дней мы в пешем строю наступали вместе с 58-й стрелковой дивизией вверх по Днепру - на Дарницу. Противник начал отходить, а мы преследовали его уже в конном строю. Мы спешили к красавцу - Киевскому цепному мосту, чтобы захватить его целым.

Во время гражданской войны красные командиры считали правилом при отступлении отходить последними, а при наступлении идти впереди. Правило это я выполнял добросовестно, да и могло ли быть иначе?

Атака наша была яростной. Обгоняя отступавших интервентов, мы спешили к мосту. Расстояние все уменьшалось. Уже было видно, что мост на всем протяжении забит вражескими войсками. Но, когда мы были в двадцати метрах от моста, белополяки его подорвали. Раздался грохот - и медленно вместе с людьми мост погрузился в воду. Жаль было красивый и такой нужный Киеву мост! Но мы благодарили судьбу, что на какие-то секунды опоздали въехать на него - не то н мы оказались бы в Днепре!

Вскоре Киев был освобожден от иноземных завоевателей. Мы преследовали их в направлении на Коростень, Емельчино, Степань, Колки, Ковель, Грубешов, форсировали реки Случь, Горынь, Стырь, Стоход и Западный Буг.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒