Юрий Мамлеев 5 страница

Приманив Фодю вздохами, она присела с ним на неизменную скамеечку - на ту, где сидели они в роковую ночь.

- Ох, Федоша, Федоша, - начала Люда, - пивка не хошь? Около меня две бутылочки в травке лежат.

- Пивко на том свете пить будем, - смиренно ответил Фодя.

- Мучаюсь я Ирой, мучаюсь, вот что. Заела она меня. Будто я со своей плотью рассталась. А ведь девка была нехорошая, мерзкая.

Мефодий задумчиво пошептал, и вдруг проговорил:

- От избытка бытия погибла девка, от избытка...

Люда даже вздрогнула, услышав от Мефодия такое слово: бытие. Посмотрела на него.

Тот теневел башкой.

- Кто ты, Фодя? - тихо спросила она. - Сколько в тебе душ?

Мефодий и ушами не пошевелил в ответ, но его слова точно пронзили Люду: а ведь верно черт старый говорит, - подумала она, - избыток бытия, избыток низшего блага погубил ее, а не какое-то " зло"... Наслаждалась бы Ирка жизнью в меру, не погибла бы, а то прямо задохнулась от себя, от плоти своей, а главного, великого, бессмертного еще не успела в себе разглядеть, прозевала, а если б познала и полюбила его так, как плоть свою полюбила - спаслась бы, и не в аду сейчас бы была, а в духе. Не успела, не смогла за одним благом увидеть более великое, пропустила его. Бедная, бедная...

Мефодий тем временем закурил: достал самокрутку (он никогда не курил иное), покашлял и затянулся...

- Непутевая все-таки девка была, - добавил он прохрипев. - А все от того, что мать свою съела.

- Как съела?! Ты что?!

- Понимаешь, дочка, - тихо сказал Мефодий, - люди эти сварили ее мать, чтоб съесть, но мало кто знает, что один добрый человек среди них захотел накормить дите и дал ей материнскую плоть, из миски, как собачке. Она и полакала: ведь маленькая была, несмышленыш. Непонарошку. А потом добрячок, накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал...

Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то убедительным.

Однако, она не знала верить ей или нет.

- Такие уж люди то были, - шумно вздохнул Фодя и повел ушами. - Может быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные уже были... Но дело не в этом, Люда. - Мефодий закашлялся, и голова его опустилась, точно в пустыне. - Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как бы в оборотную сторону пойдет... Против всего движения.

- Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, - пробормотала Люда. - Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.

- Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но может быть, все бы обошлось, если бы она - хоть и не по своей воле - свою мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а проклятие висит... На безвинной - проклятье. Да, не в проклятьи дело, шут с ним с проклятьем, а в оборотном повороте.

- Замудрил, дедуся, замудрил, - раздраженно ответила Люда, ужасаясь Иркиной судьбе. - Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил. Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.

Она почувствовала невероятную жалость и обиду за Ирочку: если еще это на нее навалилось?!?! Трехнуться можно, а она вон какая здоровенькая была аппетитная...

- Дедушка, - умоляюще обратилась она к Мефодию. Тот опять прыгал головой вниз вокруг пня, - да не говори ты такие вещи. Твои тени все напутали. Не может быть, чтоб на дите столько всего...

- Бог милостив, - пробормотал Фодя, прыгая вокруг. - Еще не такое бывает, девушка! Мир-то вон как велик! Планета! - уважительно прикрикнул он. - А дедусей меня не называй!

- Хорошо, хорошо, - почти истерически выкрикнула Люда. - Да присядь, Фодя...

Неугомонный!

Фодя присел.

Задвигались где-то далеко машины, люди, слышны были крики. За забором монотонно лаяла собака.

" Перьвый раз слышу такой лай", - подумала Люда и сказала:

- Фодя, а что мне делать-то?! Хочу Ирке помочь!

Мефодий даже вздрогнул (по-человечески) и подпрыгнул на скамье.

- А кто ты такая будешь то, чтоб людям с того света помогать?! Мы, девушка, кошке и то по-настоящему помочь не можем, ибо когда загадано тогда и помрет, хоть квасом ее пои...

- Ишь, мудрый какой. А что ж ты прыгаешь тогда, Фодя, так часто? Небось неспростра гимнастику свою тайную делаешь? Скрываешь что-то! Нехорошо обманывать младших.

Помолчали. Потом Мефодий спросил:

- А почему тебя тянет ей помочь? Ты ведь иная, чем она!

- Да иная. Но все равно тянет.

- Молись. Только как надо. Верное средство, старики говорят.

- Да я боюсь, уже осуждена она. Фодя даже рот разинул.

- Что же ты, супротив самого осуждения хочешь ей помочь? По своей воле?!

- Ага.

Мефодий прыгнул уже по-нехорошему.

- Ну и девки ноне пошли, - покачал он потом головой, подсев к ней. - Не пойму...

Мы ведь, девушка, люди простые, и против Бога там или черта - ни-ни. А ты вонна что задумала - супротив мирового порядка. Ишь, чаво захотела.

- Думаю я, Фодя, что кроме мирового порядка, есть все-таки, как бы тебе сказать... какой-то ход вне всего, пусть и ни на что не похожий... Как бы тебе объяснить. Скажу уж по-моему, по-научному, как ты говоришь... В любой истинной духовной Традиции есть место для того, что выходит из Традиции, не вмещается в нее, и тоже можно сказать о Космосе, о мировом порядке. Не ладно говорю?

Фодя неопределенно качнул головой.

- Повтори.

- Лазейку, короче говоря, ищу, дыру в Космосе.

- Ого, - Фодя взвился, вдруг на глазах воссияв словно проскочил за один миг несколько перевоплощений. - Да ежели ты иль какой-нибудь еще человек, такую дыру найдет, неужели ты на такую дурь как Ирка, или на еще какое существо, будешь ее тратить?! Окстись! Да за такое... за такое... Вот что, Людок, - вдруг смягчился он, обомлев. - Забудь об Ирке, а? Не твое дело. Мировой порядок не черт, потрепет ее как надо - а потом отпустит. Глядишь, девка когда-нибудь и ангелом станет. А о дыре забудь. Не под силу человекам это... Давай-ка лучше хряпнем кваску, и я тебе о Настеньке расскажу. Она ведь упокойникам не помогает против правила, не меняет их нутро - разве это можно! - она их жалеет, и... тссс...

тссс...

ЭПИЛОГ

После такого разговора с Фодей нега какая-то бесконечная охватила Люду. И в неге этой забылась девочка Ира, ушедшая в мир своей матери, съеденной живьем. Уже не ломала она голову о загробной судьбе Ирочки. Как рукой сняло. Но история эта не прошла даром для ее души.

- Уеду я от вас, Фодя, - говорила она старичку, когда встретила его опять как-то вечером во дворе. - Не по мне эта ваша Настенька с ее загробной стряпней, да и тени я не люблю. Эка невидаль тень! Сейчас они и по земле ходят в телесном виде.

Хотя я и люблю их по-своему...

- Не соображаешь ты ничего о тенях, - сурово оборвал ее Фодя. - Тень она, ангел мой, не проста, по тени многое понять можно.

Но Фодя не прыгнул однако же никуда.

- Да ну! Я из всех вас только Галю люблю по-настоящему.

И Люда пошла к Гале.

Галюша встретила ее как родную.

За самоваром поговорили о тайнах.

- Я, Люда, тоже ничего в тенях не понимаю. Может и вправду как ты говоришь, многие люди в этом веке стали как тени того высшего внутреннего человека. Ну и что ж, Людка, с тенями тоже можно чай пить, - вздохнула Галюша, откусив кусок слоеного пирога. - А может и Фодя замысловатый тоже прав, имея в виду свое, другое. Ну их, ети загробные тайны. По мне, так и у нас тута тоже тайн хватает.

Ты погляди, какая красота и бездна в деревне, в русских полях и лесах. Кто это разгадал?! Кто это понял?! Никакому чародею это не под силу. Тут глаз нужен ангельский или еще там какой, повыше...

Люда вздохнула.

- Права ты, права... А если природа такая, то какова наша душа? ... Знаешь, Галя, уеду я от ваших загробных людей, от Насти и Фоди, сменяю квартиру, но с тобой буду навечно.

В это время кто-то запел во дворе. Охваченная бытием, Люда подошла к окну.

На лужайке собравшись в кружок пели шесть обитателей дома номер восемь по Переходному переулку.

Пели что-то совсем древнее, языческое, но о Небесах.

И почему-то все решили не умирать...

Так странно и быстро разрешился для Люды поиск души погибшей Иры. Понесло ее совсем в другую сторону. Ошалело уже звучал для нее тихий голос Мефодия. Даже вечно пьяный инвалид Терентий (который упорно не спивался до конца) не уводил мысль в тишину. Разорвалось что-то в душе ее, и потянуло Люду вперед, на просторы, необыкновенные, бесконечные, российские. Вместе со всеобъемлющей Галюшей занесло ее вскоре в древний город Боровск, в котором каждая травка, каждый уголок говорили о дальних тайнах, запрятанных в пространстве. А между домами стояли православные церкви, как озера Вечности.

В одной такой древне-уютной комнатке со старичком, чуть ли не улетающим в небеса, беседовали они о непостижимом. И глаза деток, выглядывающих из углов, были полны решимости и ранней непонятной мудрости...

" С Переходного переулка уеду, - думала Люда - И найду Бога, Который во мне и Который есть мое истинное Я. Живет в Москве Учитель, он поможет. Но главный Учитель во мне самой. И Он раскроется, я знаю. И войду в жизнь высшую и вечную.

И забуду о себе как о человеке и мир забуду. И рухнет преграда между мной и Богом и будем мы Одно. Так говорит великая Веданта: " Я есть То". Все забуду, и ум человеческий исчезнет во мне, только одну Россию не забуду... Но почему одну Россию не забуду?! - вдруг спросила она себя, похолодев, глядя в окно на бесконечные синие дали, леса, и почти невидимую ауру. - Не знаю почему. Что за Россией кроется?! Но чувствую: " это" не забуду даже Там, в Вечности. Или...

неужели придется выбирать?!!... Нет, нет, нет!!! Все должно исчезнуть во мне, кроме Бога, но не Россия. Только не Россия...

А между тем в Переходном переулке и около него творилось черт знает что.

Неожиданно загорелось то самое кладбище около дома номер восемь, над которым шефствовала сама Анастасия Петровна. Пожар охватил кусты, деревья, могилы и взвивался вверх к небесам. Сторож Пантелеич даже уверял, что видел гробы какой-то силой вышвырнутые из-под земли и объятые адским синим пламенем. Словно не только то был пожар, но одновременно какое-то непонятное уму землетрясение.

- Пожаром их всех, пожаром! Нету смерти, нету и все! - кричал один потрепанный, дикий человек, прогуливаясь перед воротами кладбища.

Саму же Настеньку нигде не могли разыскать, как ни старался ее ночной приятель сторож Пантелеич. Пожар с горем пополам стали тушить государственные машины. Но на тушение огонь этот был плох. С хрустом, как все равно кости грешников трещали деревья. Огонь еле-еле поддавался...

А под вечер обыватели увидели, наконец, Настеньку: с удальством во взгляде (взгляд этот, правда, обыватели не различили), верхом на местной ведьме (а та - на помеле) летала Настенька над своим хозяйством - кладбищем.

Выла ведьма под ней нечеловеческим голосом, космы ее разметались по воздуху - но сделать ничего не могла.

А к утру уже, к раннему, видели ведьму эту с Анастасьей Петровной на спине летящей над зданием Института фундаментальных исследований. Парила потом Настенька над этим институтом, но глаза были устремлены на далекое кладбище, откуда еще виден был дымок угасающего пожара и в дыму, видимо, поднимались из гробов души трупов. Ибо сами души человеческие, в их сути, уже были далеко-далеко и ничего их не могло тронуть - разве что Настенька чуть-чуть прикасалась к ним в свое время, когда сидела на своем бугре.

Кто-то даже видел шляпу, стремительно вылетевшую из раскрытой могилы.

- Ежели покойники барахлом будут швыряться, то какой же порядок тогда в миру будет - упорствовал, разводя руками, пьяный инвалид Терентий.

Ветер уже вовсю гулял по этому району...

... Однако вскоре после таких событий обыватели с Переходного переулка вдруг со всем смирились. Если б даже наступил конец всякой власти вообще или самого мира тем более - ничуть не удивились бы они, утихомиренные.

Даже ведьма та местная, на которой летала Настенька Петровна, и та появилась потом на людях пристыженная. И с недоумения обернулась - что делала и раньше - в кошку - но на этот раз без возвращения. Соседки жалостливые не раз кормили эту кошечку молочком, приговаривая: " кажная тварь исть хочет, кажная, тем более обороченная". И кошка, тоже усмиренная, помахивала хвостом в знак согласия.

А потерявшие всякое интуитивное расположение людей супруги Вольские совсем растерялись. Софья Борисовна, та просто померла - быстро и неожиданно для самой себя, когда отдыхала после соития в пышном вольтеровском кресле. Володя прибежал (а почему прибежал - сам не имел понятия), смотрит: огромный женский труп глядит на него выпученными стальными глазами. Он потряс - ни звука. Хотел поцеловать - да отпрыгнул.

Похоронили старуху почти скрыто - на погоревшем кладбище. Спустили в чью-то опустевшую могилу...

Володя после этого совсем спился - до не различения женского пола от мужского.

Зоя Вольская - тайная убийца Ирочки - от него сбежала, укрылась у сестры и не знала что ей делать: то ли спиться, то ли покаяться, то ли спиться и покаяться одновременно.

Люди сторонились их, чувствуя нехорошее...

Зато Эдик-мясник, расчленивший труп Ирочки, быстро почему-то пошел в гору.

Карьеру серьезную осуществил (в теневой экономике). Верно, долго-долго ее подготавливал... Говорил он теперь почти лишь по-английски, купил шляпу и дорогой автомобиль иностранной марки. Только по ночам слышался иногда случайным прохожим его хохот (жил он на первом этаже при открытой форточке) - но не зловещий хохот, а здоровый, рациональный.

Люда сменялась долвольно быстро - и тут же уехала в Боровск, к Гале. Без Галиного же пения - невероятных, лесных песен почти доисторических времен чего-то стало совсем не хватать в доме номер восемь по Переходному переулку.

Сверкал только иногда где-то в темноте глаз Анастасьи Петровны - но саму старушку, никто не видел, словно она ушла на тот свет, а глаз свой оставила на этом. И пугались поэтому обыватели ее взгляда - " не наш, не наш взгляд то" шептались они потом по углам.

Лишь у " обороченной" дворовой кошки (бывшей ведьмы) - шерсть вставала дыбом при виде сверкающего глаза Анастасьи Петровны...

Кладбище стали уныло отстраивать. Навезли цементу, кирпичей, плит показались и деловые рабочие. Кто-то уже видел на бугорке тень Настеньки. И опять кувыркались в траве, ловя свое бытие, мудрые обитатели дома номер восемь.

Но страннее всего произошло с Мефодием. Обыватели даже решили, что он совсем сошел с ума, потому что вдруг позабыл про тени.

- Теней нету, теней! - кричал он истошным голосом, кувыркаясь на своей лужайке.

- Тени другие стали! Не могу-у-у-у!

И его вой " у-у-у" раздавался во всех уголках дома.

- Весь мир невидимый переменился, Терентий! - покраснев от напряжения орал он лежащему на земле инвалиду. - Встань, наконец! Что же будет, что же будет!?

У-у-у-у! У-у-у-у!

Но вой его оставался одиноким. Но вой его оставался одиноким.

⇐ Предыдущая 1 2 3 45