ТРИ СТРАННИКА

(СТО ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ЛЕНИН (22 АПРЕЛЯ), АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ КУПРИН (7 СЕНТЯБРЯ), ИВАН АЛЕКСЕЕВИЧ БУНИН (22 ОКТЯБРЯ))

Среди памятных дат 2020 года есть три персональных юбилея, имеющих интересную общую составляющую. Сто пятьдесят лет назад, в 1870-м году, на свет появились Владимир Ильич Ленин (22 апреля), Александр Иванович Куприн (7 сентября), Иван Алексеевич Бунин (22 октября).

На первый взгляд, фигуры трудно сопоставимые – как с историко-культурной, так и с общеисторической точки зрения. «Вождь мирового пролетариата», «гений теории и практики революции», «основатель первого в мире государства рабочих и крестьян»… и два крупных, но всё же не толстовского масштаба писателя, чей общественный авторитет порой был довольно весом, но всегда оставался для них, художников слова, делом вторичным. Куприн и Бунин были товарищами и сотрудниками, получили на двоих Пушкинскую премию в 1909 году, их связывали тонкие нити творческой дружбы и соперничества. С Лениным у обоих не было личных отношений, а в своих текстах начала 1920-х годов они откровенно его демонизировали. И всё же, у этих трёх личностей обнаруживаются парадоксальным образом сближающие их черты. Первый ракурс, с которого попробуем взглянуть на наших героев, – поколенческий.

Конечно, поколение – понятие столь же древнее, сколь и условное. Но в недавнее время ему попытались придать прагматическое измерение два американских автора – Уильям Штраус и Нил Хау, авторы книг «Поколения» (1991) и «Четвёртое превращение» (1997). На материале американской истории они выработали стройную схему смены генераций в рамках повторяющихся циклов протяжённостью около 80–90 лет (saeculum, или естественный век). На протяжении цикла сменяются четыре фазы: Подъём – Пробуждение – Спад – Кризис; им соответствуют (с некоторым небольшим сдвигом1) четыре идущих друг за другом в вечном историческом хороводе архетипа: Пророк – Странник (Кочевник) – Герой – Художник. Общими для каждого из этих поколенческих архетипов являются исторический и жизненный опыт, модели поведения, базовые отношения к семье, риску, культуре, ценностям и гражданской активности.

В последние годы предпринимались небезынтересные попытки адаптировать американскую теорию поколений для российских условий2. Среди главных моментов здесь – иные хронологические рубежи поколений. Согласно одной из интерпретаций люди, родившиеся в России в 1870–1890 годах, – это Странники (в США – в 1883–1900 годах). Итак, наши герои – Странники, они же Кочевники. Как же трактует этот архетип «классическая» теория поколений Штрауса – Хау? Эта генерация появляется на свет в эпоху Подъёма (1860–1870-е годы), время социальных идеалов и духовных исканий, когда молодые люди яростно критикуют устоявшийся порядок. Не правда ли, вполне соответствует финалу Великих реформ, омрачённому жёстким противостоянием власти и народовольцев? Далее, странники растут в период Пробуждения и достигают совершеннолетия (время Александра III, когда интенсивное экономическое и социальное развитие на рельсах «консервативной модернизации» сочеталось c «закручиванием гаек» в политической сфере).

Последующие годы Спада – как это напоминает знакомые со школьной скамьи формулы о периодически наступавшем «спаде революционного движения»! – они встречают в качестве «отчужденных молодых людей». Их звёздный час – Кризис (в России примерно 1910 – 1920-е годы), когда Странники достигают вершины творческих способностей и становятся лидерами мнений. И если им посчастливится пережить Кризис, то они «встречают старость после этого периода с большим запасом жизненных сил».

Нетрудно заметить, что почти всё, сказанное выше, работает в биографиях трёх наших героев – включая «золотую осень» у Бунина, сохранившего до 80-летнего возраста ясность творческого ума, и Куприна, который, вопреки утверждениям советской пропаганды, в эмиграции активно работал, создал четыре романа, два десятка рассказов и очерков. Ленина, как известно, болезнь подкосила… (Представим, что мог бы ещё сделать «Старик», как называли его соратники, доживи он хотя бы до 1930-х…) «Отчуждённые молодые люди» – это, конечно, тоже про них в 1890-е годы: Куприн выходит в отставку в скромном чине поручика, не имея никакой гражданской профессии, берётся за любое ремесло, а потом пишет острокритические зарисовки жизни Империи. Вполне вроде бы благонамеренный Бунин близко общается с толстовцами и народниками… Про Владимира Ульянова и говорить нечего. Вот только первые двое свою «отчуждённость» преодолели в творчестве, а третий… обрушил тот мир, от которого был отчуждён.

И конечно, роднит их то самое странничество. Все трое – провинциалы по рождению (родина Ленина – Симбирск, Бунина – Воронеж, Куприна – маленький Наровчат). Все трое почти всю жизнь путешествовали, побывали эмигрантами. Александр Иванович вернулся на родину в 1937 году, за год до смерти; Иван Алексеевич скончался в изгнании в 1953 году, оставаясь человеком без гражданства с «нансеновским» паспортом («дело ведь не в моих документах, а в моих чувствах»).

Наградная медаль для рецензентов сочинений на соискание премии имени А. С. Пушкина

Надежда Крупская

Владимир Маяковский

Ольга Гзовская

Правда, Куприн и Бунин в пору своего становления всё же больше следовали завету Гоголя «нужно проездиться по России». А Ленин 17 сентября 1920 года так отвечал на вопросы партийной анкеты: «Были ли за границей, когда и где: 1895; 1900–1905; 1907–1917 в эмиграции (Швейцария, Франция, Англия, Германия, Галиция). Какие местности России хорошо знаете: жил только на Волге и в столицах». Отвечал не совсем точно: и за рубежом, и в России он имел возможность изучить ещё несколько мест (например, то же замечательное по своей природе Шушенское! ). Но определённый личностный вектор этот ответ всё же выявляет…

Вот любопытный штрих, рисующий чисто странническую непривязанность Куприна (вдвойне ценно, что об этом говорит Бунин): «Куприн, даже в те годы, когда мало уступал в российской славе Горькому, Андрееву, нёс её так, как будто ничего нового не случилось в его жизни. Казалось, что он не придает ей ни малейшего значения... Слава и деньги дали ему, казалось, одно – уже полную свободу делать в своей жизни то, чего моя нога хочет, жечь с двух сторон свою свечу…» Интересно, что сам Иван Алексеевич достигал того же «эффекта отстранённости» своим знаменитым холодноватым юмором, «дворянской» позой.

Вспомним и то, что наши герои были… коллегами! Сегодня мы, конечно, охарактеризовали бы род занятий Ленина как «политика», «общественная деятельность», «политтехнологии», наконец. Сам же Ильич в той же знаменитой анкете на вопрос «Какая основная профессия» отвечал: «литератор». И отмечал, что его «побочный заработок – литературный». Побочный, но значимый…

Три наши литератора достигли немалой известности к началу Серебряного века (Куприн и Бунин дебютировали в конце 1880-х, Ульянов позже, в 1894 году). Все они находились в оппозиции – идейной, моральной, эстетической – к модерну с его ценностями. Это, впрочем, не означает, что они не были затронуты веяниями эпохи. Давно известно: дух времени – такая тонкая субстанция, что «отфильтровать» её обычными средствами сложно. К примеру, Иван Алексеевич, который большую часть своей жизни заявлял себя ревнителем истинного канона русской классической литературы (на его взгляд, даже Достоевский не совсем отвечал этому канону), уже давно рассматривается литературоведами как «скрытый модернист». Любовь к экзотическому месту действия, психологизм с особым вниманием к теме смерти, особая «декадентская» интонация (которая из перспективы сегодняшнего дня воспринимается как вполне «классичная»)… Всё это характерно и для Бунина, и для Куприна.

А что же Ильич? Круг его чтения мы знаем неплохо. Кстати, читал Ленин удивительно быстро: спонтанно овладев техникой скорочтения, приводил в изумление соратников. Известно, что вождь большевиков любил русскую классику и не любил всяческих модернистов – как символистов, так и футуристов. Под бунинскими оценками произведений властителей дум Серебряного века («Вальпургиева ночь! », «гнусности», «утомительный, нудный вздор, пошлый своей высокопарностью» и т. п. ) Ильич, думается, охотно подписался бы.

Но предельно чёткая ориентация Ленина на возможность, необходимость и даже неизбежность воплощения в жизнь самой фантастической из социальных утопий, конечно, созвучна модерну как времени с особым вкусом к реализации невозможного. О грядущем грезили и пророчили тогда очень многие и очень разные люди: в роли пифии выступали Блок и Хлебников, Маяковский и Есенин, Брюсов и Клюев… Можно сказать, что тяга к эсхатологии, апокалиптике, футурологии, утопии – знаковые признаки модерна как стиля культуры3.

Интересен и такой момент. Как известно, Ленин не сильно жаловал Маяковского. Вот несколько анекдотичная картинка, запечатленная в воспоминаниях Н. К. Крупской: «Однажды [в 1918 году] нас позвали в Кремль на концерт, устроенный для красноармейцев. Ильича провели в первые ряды. Артистка Гзовская декламировала Маяковского: «Наш бог – бег, сердце – наш барабан» и наступала прямо на Ильича, а он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегчённо вздохнул, когда Гзовскую сменил какой-то артист, читавший «Злоумышленника» Чехова». Во время дружеского чаепития после концерта Ленин сказал Гзовской (по её же воспоминаниям): «Я не спорю, и подъем, и задор, и призыв, и бодрость – всё это передаётся. Но всё-таки Пушкин мне нравится больше, и лучше читайте чаще Пушкина». Правда, Ленин счёл полезным стихотворение Маяковского «Прозаседавшиеся» (1922 г. ): «Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики, ручаюсь, что это совершенно правильно».

ЛЕНИН

Я говорю о Ленине. Ему ничего не нужно. Он умерен в пище, трезв, ему все равно, где жить и на чем спать, он не женолюбец, он даже равнодушно хороший семьянин, ему нельзя предложить в дар чистейший бриллиант в тридцать каратов, не навлекая на себя самой язвительной насмешки…

Люди без воображения не могут не только представить себе, но и поверить на слово, что есть другой соблазн, сильнейший, чем все соблазны мира, — соблазн власти. Ради власти совершались самые ужасные преступления, и это о власти сказано, что она подобна морской воде: чем ее больше пить, тем больше хочется пить. Вот приманка, достойная Ленина...

Красные газетчики делают изредка попытки создать из Ленина нечто вроде отца народа, этого доброго, лысого, милого, своего «Ильича». Но попытки не удаются (они закостеневают в искательных, напряженных, бесцельных улыбочках). Никого лысый Ильич не любит и ни в чьей дружбе не нуждается. По заданию ему нужна – через ненависть, убийство и разрушение – власть пролетариата. Но ему решительно все равно: сколько миллионов этих товарищей-пролетариев погибнет в кровавом месиве. Если даже, в конце концов, половина пролетариата погибнет, разбив свою голову о великую скалу по которой в течение сотен веков миллиарды людей так тяжко подымались вверх, а другая половина попадет в новое неслыханное рабство, он – эта помесь Калигулы и Аракчеева – спокойно оботрет хирургический нож о фартук и скажет: – Диагноз был поставлен верно, операция произведена блестяще, но вскрытие показало, что она была преждевременна. Подождем еще лет триста…

Текст: Фрагменты статьи А. И. Куприна в газете «Общее дело» № 87 за 1920 год от 10 сентября

МИССИЯ РУССКОЙ ЭМИГРАЦИИ
(Речь, произнесенная в Париже 16 февраля 1924 года)

Соотечественники.

Наш вечер посвящен беседе о миссии русской эмиграции.

Мы эмигранты, – слово «emigrer» к нам подходит, как нельзя более. Мы в огромном большинстве своем не изгнанники, а именно эмигранты, то есть люди, добровольно покинувшие родину. Миссия же наша связана с причинами, в силу которых мы покинули ее. Эти причины на первый взгляд разнообразны, но в сущности сводятся к одному; к тому, что мы так или иначе не приняли жизни, воцарившейся с некоторых пор в России, были в том или ином несогласии, в той или иной борьбе с этой жизнью и, убедившись, что дальнейшее сопротивление наше грозит нам лишь бесплодной, бессмысленной гибелью, ушли на чужбину.

И если все это соединить в одно — и эту матерщину и шестилетнюю державу бешеного и хитрого маньяка и его высовывающийся язык и его красный гроб и то, что Эйфелева башня принимает радио о похоронах уже не просто Ленина, а нового Демиурга и о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу: ведь ноги-то раскорячиваются действительно очень далеко и очень смело.

Текст: Фрагменты речи И. А. Бунина «Миссия русской эмиграции»

Итак, будучи человеком консервативных, во многом пуританских вкусов, Ленин предпочёл бы Пушкина, Чехова, Бетховена «новомодным» ниспровергателям. Однако вот как виделась его деятельность современникам (Фёдор Степун, «Бывшее и несбывшееся»): «Монументальность, с которой неистовый Ленин… принялся за созидание коммунистического общества, сравнима разве только с сотворением мира, как оно рассказано в книге Бытия… Да будут солдаты дипломатами и да заключат они на собственный риск и страх перемирие с неприятелем… Да будут бедняки хозяевами земли… Да будут художники глашатаями будущего. Да здравствуют футуристы, ломающие старые формы искусства, как революция ломает формы старого быта».

Разумеется, ничего из последнего предсовнаркома не провозглашал. Но несомненна стилистическая близость – на пике революции – Ленина (как политического художника) и «левых» модернистов. В равной степени были они увлечены пафосом разрушения, высвобождением дремлющих энергий. И, возможно, прав Бунин, писавший в «Окаянных днях», что «…шёл тогда у нас пир на весь мир, и трезвы-то на пиру были только Ленины и Маяковские». Но очень скоро оказалось необходимым вводить разбуженную стихию в новые, в том числе и культурные рамки. И тогда Маяковский понадобился уже не как певец порыва к неведомым мирам, а как автор утилитарных агиток или «созидательных» поэм.

Бунин с Куприным, в принципе, тоже могли бы прийтись новой власти ко двору. К Ивану Алексеевичу как писателю, кроме его выраженной брезгливой антисоветчины, у большевиков претензий не было. Но он, как известно, уже в июне 1918- го отбыл на белый Юг, а затем – в эмиграцию. Куприн же, как представляется, человек гораздо более терпимый и добродушный, вполне добросовестно пытался «коллаборировать» с большевиками, даже попал в 1918 году на приём к Ленину с идеей основать новую просветительскую газету для сельских жителей. Предсовнаркома идею в принципе поддержал, но в итоге дело закончилось ничем.

Зато остался написанный уже в эмиграции очерк Куприна «Ленин. Моментальная фотография» (1921), где есть несколько любопытных штрихов: «У него странная походка: он так переваливается с боку на бок, как будто хромает на обе ноги; так ходят кривоногие, прирожденные всадники... Но эта наружная неуклюжесть не неприятна: такая же согласованная, ловкая неуклюжесть чувствуется в движениях некоторых зверей, например, медведей и слонов… И весь он сразу производит впечатление телесной чистоты, свежести и, по-видимому, замечательного равновесия в сне и аппетите. Ни отталкивающего, ни величественного, ни глубокомысленного нет в наружности Ленина. Есть скуластость и разрез глаз вверх, но эти черточки не слишком монгольские… Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты... Но на глаза его я засмотрелся... От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придает им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости».

Пожалуй, этот очерк – лучшее из купринской «ленинианы». А всего писателем написано пять статей – конечно, преимущественно ради заработка в белоэмигрантских газетах. Они полны дурных анекдотов и, разумеется, рисуют негативный образ вождя. Но всё же, до такой ненависти к Ленину, как Бунин в своей речи «Миссия русской эмиграции» (1924), Куприн никогда не доходил. А собрат его гремел анафемами: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру как раз в самый разгар своей деятельности нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек – и всё-таки мир уже настолько сошел с ума, что среди бела дня спорят, благодетель он человечества или нет? ». Нет, всё-таки не стоило возвращаться Ивану Алексеевичу в «страну заветов Ильича»…

…Жизненные пути трёх наших странников пересекались, но не переплетались. А маршруты их странствий по дорогам Истории, думается, будут интриговать ещё не одно поколение.

1. Поколение Пророков рождается к концу эпохи Кризиса, совершеннолетия достигает на пороге Пробуждения… и т. д. То есть появление нового поколения всегда предшествует смене эпох.

2. См., напр.: Морозов Н. М. Поколение странников и его место в истории России в начале XX века // Вестник КемГУКИ 42/2018. С. 118- 123.

3. Об этом см.: Утопия и эсхатология в культуре русского модернизма / Сост. и отв. ред. О. А. Богданова, А. Г. Гачева [сборник материалов международной научной конференции в ИМЛИ РАН] — М.: «Индрик», 2016.