Памятник археологии раннесарматского времени (IV-нач. IIв. до н.э.), расположенный на Южном Урале в 1,5 км от села Прохоровка Шарлыкского района Оренбургской области.

Курганный могильник стал известен в 1911 году, когда местные крестьяне произвели грабительские раскопки некоторых погребений. В 1916 году он был первично исследован С. И. Руденко. Отчет и находки этой экспедиции, а также вещи, добытые крестьянами, были проанализированы и опубликованы М. И. Ростовцевым в 1918 году в первом обобщающем труде по истории сарматов. На тот момент памятников такого типа было известно не так много, и вопрос об их принадлежности сарматам был предметом дискуссии. Ростовцев доказал, что эти курганы относятся к наиболее ранней стадии сарматской культуры, которая была названа им прохоровской. Он же предложил первую датировку Прохоровских курганов, отнеся их к III-II вв. до н. э.

Хронология и принадлежность Прохоровского могильника были пересмотрены В. Ю. Зуевым. Северную группу курганов он датировал рубежом V-IV вв. до н. э., а южную ‒ рубежом II-I вв. до н. э. с возможным омоложением даты до середины I в до н. э. Исследователь выдвинул гипотезу, по которой памятники сарматской культуры в Волго-Уральском регионе появились не ранее II в. до н. э., а значит глобальная хронология развития сарматской культуры также нуждалась в пересмотре.

После почти столетнего перерыва работы на памятнике были возобновлены. В 2001 году группа археологов под руководством В. Ю. Зуева произвела разведочные работы, а в 2003 году была организована Прохоровская археологическая экспедиция Института археологии РАН под руководством Л. Т. Яблонского совместно с оренбургским археологом Д. В. Мещеряковым.

В результате работы экспедиции были существенным образом уточнены данные о курганах, собранные С. И. Руденко и опубликованные М. И. Ростовцевым. Доказано, что все захоронения могильника принадлежат к единой ступени развития раннесарматской культуры (IV-нач. II в. до н. э. ).

Могильник состоял из 9 курганов, расположенных двумя группами примерно в 800 м друг от друга и вытянутых в меридиональном направлении. За несколько полевых сезонов все они были раскопаны и дообследованы. Не был затронут работами только самый крупный курган ‒ 3, 5 м высотой, поскольку на нем расположено современное кладбище. Высота остальных курганных насыпей на момент современных раскопок не превышала 30 см, по отчету С. И. Руденко в начале XX века она достигала 1, 5 м.

Всего в курганах было обнаружено около 30 захоронений людей разного пола и возраста, значительная часть детей, умерших в младенчестве.

Погребение 3 Наконечник копья (или дротика), обнаруженный у входа в погребальную камеру, был сломан в древности, у него было отломлено перо с частью втулки (рис. 17, 11; Кат. 1126). Поломку наконечника можно связывать с ритуалом порчи предметов, используемых в погребальном обряде и входящих в состав сопровождающего покойного инвентаря. Этот обряд широко представлен в памятниках раннесарматской культуры. Наконечник имел ланцетовидное перо и относительно длинную разомкнутую втулку, схваченную у отверстия узким и плоским кольцом-муфтой. Наконечник относительно небольшой (длина около 28 см), хорошей сохранности. В типологическом отношении он близок к наконечнику копья из Бердянки (к. 4, п. 4) (Моргунова, Мещеряков, 1999. С. 137) и Филипповки, курган 7, погребение 1, костяк 6 (Золотые олени Евразии, 2001. С. 150). В то же время он несколько отличается от наконечников копий, обнаруженных в погребениях Переволочанских курганов (Пшеничнюк, 1995. С. 84, 86, 91) и могильников караабызской культуры, для которых характерны более широкие листовидные и ромбические перья. Наконечники копий довольно редко встречаются в памятниках раннесарматской культуры и присутствуют, как правило, в погребениях военной аристократии. Большинство из них датируются концом V–IV в. до н. э. Так, наибольшее количество массивных железных наконечников копий было найдено в могильнике Филипповка 1. Исключение представляют всего лишь три комплекса, один из которых датируется концом IV–III в. до н. э. Это парное погребение № 11 из кургана 9 II Шумаевского могильника (Моргунова и др., 2003. С. 148). Дата другого погребения, вероятнее всего, лежит в пределах III в. до н. э. Это чрезвычайно близкое по многим показателям к центральному погребению кургана 1 Прохоровского могильника погребение 4 кургана 4 V Бердянского могильника (Моргунова, Мещеряков, 1999). Еще один наконечник копья происходит из самого Прохоровского могильника. Наконечник был найден в центральном погребении кургана 2 (Кат. 83). Дата этого кургана — IV–III вв. до н. э. (см. ниже). Колчанный набор включал в себя 111 (? ) железных черешковых трехлопастных наконечников стрел плохой сохранности и один бронзовый трехлопастной втульчатый наконечник (Кат. 1127–1237). Железные наконечники однотипны. Черешки, насколько об этом можно судить, в основном короткие или средней длины, хотя встречаются и длинные. Головки миниатюрные, вытянутых пропорций, треугольные. Лопасти срезаны под острым углом, жальца короткие. Данный тип железных наконечников широко распространен и наиболее характерен для раннесарматских комплексов III–I вв. до н. э. Отличительной особенностью рассматриваемых экземпляров является их миниатюрность. Как уже было отмечено, вместе с железными в колчане находился один бронзовый трехлопастной с выступающей втулкой наконечник стрелы. Его также отличает миниатюрность, треугольные очертания головки, короткие жальца лопастей. В целом он напоминает своей формой железные наконечники. Бронзовые наконечники стрел данного типа представлены почти во всех колчанных наборах Прохоровских курганов. Впервые стрелы такого типа появляются в сарматских погребениях IV в. до н. э. (Мошкова. 1963. Табл. 14). В целом для данного колчанного набора может быть предложена дата в пределах конца IV–II в. до н. э. Деревянная чаша с золотыми оковками (Кат. 1120–1123). По расположению на дне могилы золотых оковок чаши можно предположить, что диаметр ее не превышал 15–17 см. Все четыреоковки, по всей видимости, располагались на бортиках чаши симметрично, одна напротив другой. Все они, исключая некоторые детали, идентичны. На противоположных сторонах сосуда крепились золотые тонкие пластинчатые дужки, функциональное назначение и место крепления которых не вполне понятны. Стенки сосуда были также украшены мелкими золотыми кружочками-шайбочками (Кат. 617–1118), которые крепились к дереву с помощью пары золотых гвоздиков. Золотыми гвоздиками к сосуду крепились и оковки венчика. На внутренней стороне сосуда края оковок были вырезаны зубчиками, наружная сторона декорирована прорезными фигурами в виде треугольников, полумесяцев и запятых. Сосуды с золотыми оковками известны в ряде богатых погребений ранних кочевников (Гуляев, 2006), но самая представительная серия деревянной посуды с золотыми оковками была найдена при раскопках царского Филипповского кургана № 1 (Золотые олени…, 2003). Следует, однако, заметить, что техника изготовления и художественный стиль, в котором выполнены оковки филипповских деревянных чаш, заметно отличаются от прохоровских находок. В частности, в оковках прохоровской чаши зооморфная тематика выступает в очень стилизованном виде, не используется такой прием, как гравировка. В этом отношении гораздо более близкими к прохоровским по стилистике и технике изготовления являются золотые оковки деревянных сосудов из Переволочанских курганов из Башкирии (IV в. до н. э. ) (Пшеничнюк, 1995. С. 92) и серебряные из V Бердянского могильника (III в. до н. э. ) (Моргунова, Мещеряков, 1999. С. 138, 141). Блюдо из рога лося (Кат. 1241), лежавшее на приступке в северной части погребальной камеры, служило подносом для жертвенной пищи. Оно было выточено из рога и по форме своей повторяет контур лопаты рога лося с отростками. Край блюда ограничен невысоким тонким бортиком. Блюдо отличает тщательность изготовления, но при этом отсутствует какой-либо орнамент или изображение. Ближайшими аналогами данному предмету являются находки из захоронений савроматской эпохи и раннесарматских приуральских памятников, таких как Мечетсай — курган 9, погребение 1 (Смирнов, 1964. С. 340) и Бердянка V — курган 5, погребение 1 (Моргунова, Мещеряков, 1999. С. 128, 140). Оба экземпляра датируются IV в. до н. э. Наконечниками стрел экземпляр из кургана 5, погребения 1 могильника Покровка 10 может датироваться в пределах IV–III вв. до н. э. (Яблонский, Малашев, 2005. Рис. 10). Индивидуальность и своеобразие формы каждой из находок, очевидно, зависели от исходного материала. Общей характерной чертой всех трех находок является наличие невысокого бортика и отсутствие орнаментации. Говоря о назначении предметов, следует сказать, что блюда, найденные в Бердянке и Мечетсае, использовались так же, как и прохоровское — в качестве подноса для части туши жертвенного животного. Золотая серьга с подвесками (Кат. 1119). Эта серьга имеет весьма близкие, насколько можно судить по опубликованным рисункам, аналоги на территории Приуральской Башкирии. Две похожие серьги были найдены в погребении 4 кургана 6 могильника Старые Кишки (Садыкова, 1962. С. 113, 114). Другая пара была обнаружена в погребении 8 кургана 11 Бишунгаровского могильника (Пшеничнюк, 1983. С. 29, 30, 153). Эти раннесарматские погребения инвентарем могут быть датированы III–II вв. до н. э. Бронзовое зеркало (Кат. 1238) по сравнению с другими раннесарматскими зеркалами отличается большими размерами. Своеобразие находки заключается так же в том, что в типологическом отношении данное зеркало не находит полных аналогов. Зеркало имеет клиновидную боковую ручку-штырь для насадки деревянной рукояти (остатки ее сохранились). Зеркала с подобными ручками получают распространение в памятниках раннесарматской культуры с III или даже IV в. до н. э. (Мошкова, 1963. Табл. 28), но практически все они имеют валик или утолщение по краю диска и отличаются меньшими размерами и массивностью. Одним из самых ранних образцов с клиновидной черешковой рукоятью является зеркало из Мечетсайского могильника (курган 8, погребение 5), датируемое вместе с комплексом IV в. до н. э. (Смирнов, 1975. С. 136– 143, рис. 57). Зеркала, подобные мечетсайскому, могли послужить прототипом для появившихся позднее зеркал с черешковой рукоятью и валиком по краю диска. Зеркала с валиком в Прикубанье датируются начиная с III в. до н. э. по совместной находке монеты начала III в. до н. э. (Клепиков, 2000). Костяная резная рукоять веера или плети (Кат. 1125) является почти точным аналогом рукоятки, найденной в богатом женском раннесарматском погребении I–го Нижнепавловского курганного могильника из Центрального Оренбуржья

Алабастр — туалетный сосуд из мраморного оникса (Кат. 1239). По данным О. В. Аникеевой (см. ее Приложение № 10 к этой книге) данный вид мраморного оникса (Пыляев, 1990. С. 348, 379–381; Ферсман, 1922) — медовый с коричневато-бежевым рисунком — добывался в древности в Армении (Агамзалинское месторождение в Араратском районе) и широко был распространен в Египте (в районе г. Асуана). В Египте, странах Ближнего Востока и античных государствах использовались для хранения масел и ароматических веществ. Хронологические рамки употребления этих сосудов очень широкие, выходящие за интервал раннесарматского времени. На территории южноуральских степей на сегодняшний день вместе с прохоровским алабастром известно три такие находки. Один сосуд был обнаружен в районе Орска. Датируется он по надписи концом V в. до н. э. и, судя по ней, происходит из Персии (Савельева, Смирнов, 1972. С. 106–109). Другой алабастр находился в среднесарматском погребении 1 кургана 3 Чкаловского могильника, которое может быть отнесено и к финалу раннесарматской культуры, а в целом, датировано I в. до н. э. – I в. н. э. (Воронова, Порохова, 1992. С. 229, 243). Прохоровский алабастр несколько отличается от упомянутых размерами и пропорциями и, очевидно, должен датироваться совместными находками из погребения 3. Чаша серебряная с позолоченным орнаментом (Кат. 1243) имеет полусферическое тулово с широким отогнутым горлом и отогнутым венчиком. Верхняя вогнутая часть украшена гравированным позолоченным фризом растительного орнамента в виде вьющейся ветви плюща с листьями и цветами. По плечикам чаша опоясана гравированной позолоченной трехрядной плетенкой с парными точками в завитках. Пояс плетенки отделен от гладкой нижней части полосой жемчужника. На сферическом в целом, слегка уплощенном дне — медальон из трех концентрических окружностей (диаметр около 2, 5 см). В центре медальона имеется накольчатое вдавление, окруженное четырнадцатью С-видными и О-видными Вторая и третья окружности выполнены в виде узорчатых линий, вдавлениями, нанесенными пуансоном. а внешнее кольцо — в виде простой (не узорчатой) линии. Между второй и третьей узорчатыми линиями по кругу и на равном расстоянии друг от друга пуансоном нанесены геометрические фигуры в виде стилизованного шестилепесткового цветочка. Высота чаши 9, 6 см, максимальный диаметр 14 см, минимальный диаметр шейки 11, 5 см, диаметр венчика 14 см. Форма прохоровской чаши позволяет отнести ее к весьма популярному в позднеахеменидскую и раннеэллинистическую эпоху македонскому типу ахеменидских чаш, возникшему в середине IV в. до н. э. (Pfrommer, 1987. S. 56–61). Материалы из Скиатби показывают, что если в последней четверти IV в. до н. э. чаши типа прохоровской еще существуют параллельно с чашами, точно воспроизводящими все основные черты декора чаш македонского типа, то на рубеже IV–III вв. до н. э. первые полностью исчезают. Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что чаша из Прохоровки датируется серединой — третьей четвертью IV в. до н. э. Учитывая время и возможное место ее создания, представляется, что чаша вместе со своим владельцем, служившим в армии Александра Македонского или Селевка I, проделала долгий путь от берегов Средиземного моря до Средней Азии. Здесь она поменяла хозяина и в качестве военного трофея или дипломатического дара могла оказаться в руках одного из дахских вождей, разнообразные — как враждебные, так и союзнические — отношения которых с греко-македонцами нам хорошо известны из античных авторов. Учитывая тесные связи дахов с раннесарматской (прохоровской) культурой Южного Приуралья (Балахванцев, 2005. С. 64 — 67), в погребальных комплексах которой присутствует значительное количество импортной среднеазиатской керамики, находка серебряной чаши в Прохоровке выглядит вполне естественно (Балахванцев, Яблонский, 2006) 32. Понятно, что именно эта находка является решающей для датировки всего комплекса погребения 3 кургана «Б» («городища») Бусы из погребения 3 (Кат. 1244–1264 и 1265–1283) весьма разнообразны по составу и имеют самую широкую датировку (подробнее см. о них в Приложении 10 О. В. Аникеевой к этой книге). В том числе для них не исключена датировка в пределах IV–III вв. до н. э. Сероглиняный круговой сосуд (кувшин) из погребения 3 (Кат. 1242) северо-кавказскими аналогиями, датированными амфорной тарой, может датироваться в пределах III в. до н. э. 33 Крюк колчанный (Кат. 1240). Изготовлен из железа, покрыт золотой фольгой. Выполнен в «зверином» стиле. Верхняя часть крюка представляет собой фигуру лежащего или присевшего животного, вероятно хищного. Зооморфные колчанные крюки получили широкое распространение на территории Среднего Подонья скифского времени (Гуляев, 1969; Пузикова, 2001). Там они обычно датируются в пределах IV–III вв. до н. э., что не противоречит датировке погребения из Прохоровки. Заметим, однако, что донские экземпляры и крюк с зооморфным изображением из погребения 4 кургана 4 1-го Филипповского могильника (конец V– IV в. до н. э. ) (Яблонский, Рукавишникова, 2007. Рис. 6, 3) выполнены в двухплоскостном варианте, а прохоровский — в одной плоскости. Состав напутственной пищи. В работах исследователей, занимающихся вопросами хронологии раннесарматской культуры, в качестве одного из хронологических показателей учитывается состав и характер мясной напутственной или жертвенной пищи. Считается, что для погребений V–IV вв. до н. э. характерно наличие обезглавленной туши барана, частей туши лошади, с конца IV в. до н. э. получает распространение обычай помещения в могилу передней ноги овцы с лопаткой и ребрами. В рассматриваемом нами случае мы видим исключительно специфический, не характерный для погребений раннесарматской культуры состав напутственной пищи. Остатки ее представлены тазовыми и бедренными костями, а также черепом с нижней челюстью барана. Раннесарматское погребение молодой женщины-воина III–II вв. до н. э., в котором находилась целая с головой туша барана, было раскопано во II Шумаевском курганном могильнике на юго-западе Оренбургской области — курган 9, погребение 18 (Моргунова и др., 2003. С. 171, 172). Такой состав напутственной пищи мог быть связан, по мнению авторов раскопок, с общественным статусом погребенной. Таким образом, хронологический анализ находок из комплекса погребения 3 кургана «Б» в принципе не противоречит датировке этого комплекса, установленной по серебряной чаше. Если же предположить, что чаша была захоронена несколько позже времени ее изготовления, а для этого есть основания, то дата погребения 3 может лежать в пределах третьей четверти IV — первой половины III в. до н. э. Погребение 1 В наборе бус из погребения 1 (Кат. 301–319) имеются гагатовые короткоцилиндрические бусы (тип 27а, так называемые «рубленые»), получившие распространение в Северном Причерноморье с III в. до н. э. (Алексеева, 1982. С. 8)34. Замечу, однако, что набор гагатовых бус, в том числе уплощенных, был найден в погребении 1 кургана 3, дата которого около рубежа IV–III вв. до н. э. вероятна (см. ниже). Это может свидетельствовать о довольно раннем (в IV в. до н. э. ) появлении гагатовых бус в Южном Приуралье. Двуручный сосуд, находившийся в погребении 1, изготовлен на гончарном круге (Кат. 616). Некоторое сходство в оформлении ручек и орнамента наблюдается в керамике Закавказья. Наиболее близки в этом отношении сосуды из Мидии Атропатены (Агджебеди, Нахичевань) (Халилов, 1985. С. 176, табл. LXII, 1, 3). Там памятники Атропатены датируется очень широко, в пределах VI–III вв. до н. э. Для датировки погребения 1 решающее значение имеют золотые полусферические бляшки, обрывки золотой фольги и нитей (Кат. 348–549; Кат. 550–593), имеющие прямые аналогии в погребении 3 кургана «Б». Эти находки синхронизируют оба захоронения в пределах третьей четверти IV — первой половины III в. до н. э. В насыпи кургана»Б» помимо двух конских черепов, было найдено звено железных удил с крестовидным псалием (Кат. 347). Окончания удила — петельчатые. Псалий выполнен в видепрямого креста. Аналогичные наборы известны в Предкавказье, в могильнике Уляп (Лесков и др., 2005. Рис. 67, 15, 16; рис. 68, 2), где они уверенно датируются последней четвертью IV — началом III в. до н. э. (Лесков и др., 2005. С. 76). Таким образом, находки в насыпи хронологически соответствуют времени сооружения погребений 1 и 3 в кургане (сооружении) «Б». Курган 1 В начале ХХ в. в центральном погребении 1 были найдены, в частности железная кираса-торакс (Кат. 1), медная, обложенная золотом гривна с зооморфными окончаниями (Кат. 8), деревянные ножны кинжала, обложенные золотыми пластинами (Кат. 6, 7), золотой браслет (Кат. 9). Рядовые находки из этого комплекса — длинный железный меч (Кат. 5), железные черешковые наконечники стрел (Кат. 3, 4), бронзовое дисковидное зеркало (Кат. 2), датируются достаточно широко, но в рамках раннесарматской культуры. Железная кираса. Долгое время этот предмет оставался уникальной находкой, но с открытием бердянских комплексов ситуация изменилась — в погребении 4 кургана 4 V-го Бердянского могильника был найден совершенно аналогичный двустворчатый панцирь, так называемого «мускульного» типа. Наиболее полные аналогии всем без исключения артефактам, найденным в этом погребении, отыскиваются среди хорошо датированных материалов IV–III вв. до н. э. Датировку существенно облегчает и то обстоятельство, что комплекс из погребения 4 кургана 4 Бердянки V обнаруживает заметное сходство с материалами кургана 10 могильника Переволочан — 2-й половины — конца IV в. до н. э. (Пшеничнюк, 1995; ср.: Федоров, 2001б. Сноска 3). В кургане 4 погребения 4 Бердянки V были найдены железные трехлопастные черешковые наконечники стрел — около 120 шт. (Моргунова, Мещеряков, 1999. Рис. 4, 4). Это единственный в данном комплексе признак, традиционно считающийся относительно поздним (не ранее III в. до н. э. ). Укажем, однако, на комплекс с кинжалом «переходного» типа из могильника Урнек, курган 2, где были также найдены только железные черешковые трехлопастные наконечники стрел (Хабдулина, 1994. С. 51, 56, табл. 22, III). Автор публикации склонен датировать и кинжал, и наконечники V–IV вв. до н. э. Дата кинжала в пределах IV в. представляется нам более предпочтительной. В погребении 3 кургана «Б» Прохоровки железные наконечники стрел (более 110 штук в сочетании с единственным бронзовым) должны датироваться временем не позднее 1-й половины III в. до н. э., хотя и IV в. для этого погребения не исключен (см. выше). Все же остальные признаки бердянского захоронения прямо указывают на IV в. до н. э. Ситуация, хорошо знакомая по исследованиям В. М. Клепикова (2002), — две даты «зажимают» комплекс в хронологические тиски, вырвать из которых его очень сложно. Есть все основания датировать бердянское захоронение с кирасой рубежом IV–III или III вв. до н. э., не позже (Моргунова, Мещеряков, 1999). Доспех античного времени стал объектом специального исследования в монографии Б. А. Литвинского (2001)35. Факты, приведенные в этой монографии, говорят о следующем. В Греции железные кирасы мускульного типа существуют по меньшей мере с третьей четверти IV в. до н. э. (Литвинский, 2001. С. 310). Фрагмент нагрудной части торакса с Кампыр-тепе, по мнению Б. А. Литвинского, аналогичного прохоровскому и бердянскому, стратиграфически относится ко времени не позже III — 1-й половины II в. до н. э., а, может быть, и более раннему (Литвинский, 2001. С. 343–344). Это, естественно, не исключает для нее и III в. до н. э. Кираса из Продроми, которую В. Ю. Зуев приводит в качестве аналогии прохоровской (Зуев, 2000б. С. 312, табл. II, 2), датируется, скорее всего, третьей четвертью IV в. до н. э. по гробнице, из которой она происходит (Литвинский, 2001. С. 310). Нагрудник этого доспеха имеет фурнитуру, очень сходную с фурнитурой лицевой части бердянского экземпляра. МнениеА. В. Симоненко (1989. С. 70) о том, что Прохоровская кираса железная, а не бронзовая и поэтому выходит за хронологические пределы античных, не учитывает приведенных Б. А. Литвинским свидетельств о бытовании железных кирас в античной Греции (Литвинский, 2001. С. 344). Заметим в связи с этим, что в 2004 г. при раскопках кургана 11 могильника Филипповка 1 был найден железный шлем с нащечниками, которые крепились к нему на шарнирах. Эта находка в принципе свидетельствует о том, что приуральские сарматы были знакомы с железным защитным вооружением по крайней мере с IV в. до н. э. (Яблонский, Рукавишникова, 2007). Таким образом, даты доспехов, приводимые Б. А. Литвинским, и даты кирас из Бердянки и Прохоровки не только синхронизируются, но и поддерживают друг друга в самых разнообразных археологических контекстах. Деревянные ножны, обложенные золотыми пластинами, и рукоять железного кинжала (Кат. 6, 7). По сохранившейся рукояти с серповидным навершием и прямым перекрестием кинжал может быть отнесен к классическим образцам клинкового оружия развитого этапа раннесарматской культуры. Наиболее ранние экземпляры этого типа могут датироваться второй половиной IV в., хотя основная масса таких находок принадлежит к III–II вв. до н. э. (Васильев, 2001. С. 172). Навершие меча из этого погребения сохранилось плохо (Кат. 5), но рукоять меча явно имеет узкое прямое перекрестие и половинку «серпа» от навершия. В целом рукояти меча и кинжала из погребения 1 можно с достаточной долей уверенности считать однотипными и относительно синхронными. По наличию ножен, украшенных сложным узором, выполненным в технике филиграни и перегородчатой эмали, и остатков золота на рукояти прохоровский кинжал относится к группе так называемых «парадных» мечей и кинжалов. В. Ю. Зуев (2001) посвятил им специальную работу, где проанализировал 14 подобных находок с территории Южного Урала, Поволжья, Подонья и Прикубанья. Отметив, что «хронологический разброс дат этих комплексов в традиционной периодизации сарматской археологии охватывал диапазон от IV в. до н. э. до I в. н. э. » (Зуев, 2001. С. 174–175), автор приходит к выводу о том, что «памятники, содержащие парадные клинки прохоровского типа, непосредственно коррелирующие с материалами погребения в кургане 1 у дер. Прохоровка, не могут датироваться ранее периода второй половины II–I вв. до н. э. » (Зуев, 2001. С. 183). С этим мнением нельзя согласиться. Наиболее ранним из этой серии можно считать экземпляр из Красногоровского могильника, найденный вместе с бронзовыми наконечниками стрел. «Ножны мечей Буеровского, Прохоровского и Красногорского, — писал М. И. Ростовцев, — прямые потомки ножен старых иранских акинаков, в структуру которых со временем внесены были только незначительные изменения» (Ростовцев, 1918. С. 51). Между «старыми иранскими акинаками» с украшенными золотом ножнами и рукоятями и «парадными» прохоровскими кинжалами имеется свое особое «переходное» звено — «парадные переходные» мечи и кинжалы, также отделанные золотом. Это филипповские мечи (Золотые олени Евразии, 2001. № 6, 121, 136; Сокровища… 2008. Кат. 39), меч из кургана 7 Русской Тростянки (Пузикова, 2001. Рис. 11, 1). Какова же в данном контексте хронологическая позиция «парадного» кинжала из Прохоровки? Декор золотых обкладок не находит аналогий среди украшений ножен других клинков этой группы. Пальметки, подобные напаянным на золотые пластины кинжала из Прохоровки, являются одними из излюбленных мотивов античной торевтики. Так, подобные элементы имеются в декоре «деталей поясных украшений» из Курджипского кургана IV в. до н. э. (Галанина, 1980. С. 85). Близкие им, но не вполне идентичные пальметки украшают пектораль из Толстой Могилы, браслет из Темир-горы, части золотых головных уборов и нашивные бляшки из Чертомлыка и т. д. (Манцевич, 1949. Рис. 6, 7а, б; Мозолевський, 1979. Рис. 58, 66; Алексеев и др., 1991. С. 174, 191, кат. № 100)36. Но полную аналогию узорам с ножен представляют золотые подвески из погребения 5 кургана 4 Бердянского V могильникагребений могильника, которые датируются временем не позднее III в. до н. э. Эту же хронологическую позицию мы можем предполагать и для украшенных золотыми пластинами ножен.

Литература: Яблонский Л. Т. Прохоровка: у истоков сарматской археологии / Л. Т. Яблонский. — М. : ТАУС, 2010. — 216 с. : ил. — ISBN 978-5-903011-52-0