![]()
|
|||||||
Катя Риз - Тебе назло 22 страницаГенка печально усмехнулся. — Только мать у нас одна. — Знаешь, что я тебе скажу на это? И не сверкай на меня глазами, я всё равно скажу. Я очень рада, что тебя не она воспитывала, а бабушка. Ты чего боишься? Что она с тобой общаться перестанет? Очень в этом сомневаюсь. Помиритесь быстрее, чем ты думаешь. — Вась, он не выживет в тюрьме! — А здесь он, по-твоему, выживет? Да он сдохнет под каким-нибудь забором, ты его всё равно не спасёшь! Пусть хоть ответит за то, что совершил. Это будет справедливо, и ты сам это знаешь. Именно поэтому сомневаешься и не торопишься что-либо делать. Он всё это заслужил, — тише добавила я. — Он ведь и сейчас уверен, что завтра его уже выпустят. Ты заплатишь, ты со всеми договоришься, и он дальше будет жить, как ему захочется. Гена, — я на кровать села и к нему потянулась. — Ген, ты лучше о себе подумай. Чего ты хочешь? Всю жизнь с ними нянчится? Он смотрел на меня, очень серьёзно. Потом руку протянул и моей щеки коснулся. — Тебе всё ещё нужен такой муж? Я вздохнула. — Ты дурак. — Придвинулась к нему и обняла. — Я понимаю, что тебе тяжело решиться, но так будет правильно. Поверь мне. Стас сам сделал свой выбор, пора и тебе его сделать. — Я губы нервно облизала, раздумывая, стоит ли сейчас сказать ему про ребёнка. Не понимаю, почему мне так трудно решиться. Возможно потому, что не об этом я мечтала? Когда про беременность узнала, оттеснив первоначальный страх, начала планы строить. Начала с того, как я Генке эту новость сообщу. Я хотела, чтобы в этот важный момент он смотрел только на меня, думал только обо мне, а уж точно не о Стасе. Не хочу, чтобы даже имя этого человека было как-то связано с нашим ребёнком. А уж начать с этого… — Я не знаю, почему с ним это случилось, — сказал Генка, глядя в стену напротив. — Чего ему не хватало? У него всё было. Родители его любили. Что не так? — Наверное, слишком любили. И слишком в него верили. Твоя мама всегда считала его чуть ли не гением, и всем капризам потакала. — Я Генку по щеке погладила, а сама призадумалась. — Так с детьми нельзя, — сказала я. — Их нужно любить, в них нужно верить, но прежде всего, научить отвечать за свои поступки. В Стасе этого нет. За него всегда проблемы решали другие. — Может быть… Я потёрла лоб. — Странно, но за меня тоже всегда проблемы папка решал. Или ты. Но я всегда боялась перейти грань, неважно в чём… Нужно обязательно спросить папку, как он этого добился. Завьялов голову на подушку откинул, чтобы в лицо мне посмотреть. — Зачем? Я от своих мыслей оторвалась и на него посмотрела. — Что значит, зачем? Он улыбнулся. — Ты кому опыт решила передать? Я не сразу сообразила, что он шутит, а когда поняла, по носу его щёлкнула. — Ну тебя. То, что мои доводы смогли Завьялова убедить, я осознала не сразу. Пару дней ничего не происходило, о Стасе мы больше не заговаривали, он продолжал сидеть, а вот Генка запил. В первый вечер я решила, что он стресс снимает, и ни слова ему не сказала, а когда он на второй вечер оказался пьяным, я уже насторожилась, но опять же промолчала. И только когда поговорила с Оксаной, которая брата разыскивала, а вышла, в конечном счёте, на меня, поняла, что Генка к моим словам прислушался. Он самоустранился от проблем со Стасом, а его родственники всполошились. Может, он ещё из-за этого запил, чтобы с ними не общаться? И муки совести заглушить пытался. Попытки были удачными, потому что уже на третий день на Завьялова можно было вешать табличку: " Не кантовать". Днями он отсиживался в своей квартире, отсыпался, я ему обеды привозила, а вечером его на подвиги тянуло — то в ресторан рвался, " работать", то в клуб, куда я его не пустила, и в итоге мы снова оказались в " Бархате", в компании Емельянова и новой блондинки. Саша попытался у меня осторожно выспросить о том, что с Генкой случилось, но я лишь рукой махнула, и Емельянов с расспросами отстал, сосредоточив внимание на своей девушке. Вот только телефон Генкин, который я отобрала у него ещё вчера, мне покоя не давал. И ладно бы папка звонил или кто-то по делу, а то ведь мать его и Оксана, а пару раз даже Света прорваться пыталась. Всех беспокоило, куда Генка в такой ответственный момент исчез. В конце концов, все поняли тщетность попыток добраться до него лично, и принялись ругаться со мной, особенно Марина Петровна старалась. — О чём он, вообще, думает? Он что, пьёт? Нашёл время! — А что ему не пить? — вроде бы удивлялась я. — Он стресс снимает. — Стресс? Это у меня стресс, у меня сын в тюрьме! — Ну, так наймите ему адвоката, — отвечала я, между прочим, в третий раз уже этот совет будущей свекрови давала. Но в этот раз решила добавить для её же успокоения: — Мы оплатим. — Что? А этот, как его, Самойленко! Он же должен вести дело Стаса! Он должен сменить государственного адвоката! — Об этом я ничего не знаю. — Как это? — Да вот так. Гена мне ничего про это не говорил, и с Петром Яновичем я недавно виделась, он тоже ни слова мне об этом не сказал. Марина Петровна, мой вам совет, найдите другого юриста. Я же сказала, мы оплатим. — Значит, я буду бегать по городу, юриста искать, а Генка пить будет? Я мысленно попросила себя не заводиться. — Пусть Оксана бегает. — Мне нужно поговорить с сыном, — холодно и очень жёстко проговорила она. — Дай ему трубку. Я обернулась и посмотрела на постель, на которой Завьялов спал. Добудиться его сейчас было не реально, и я даже моральное удовлетворение от этого факта почувствовала. — Это невозможно. Он спит беспробудным сном. — Это ты виновата, — неожиданно выдали мне. — Ты виновата, ты всегда его против семьи настраивала. Совести у тебя нет. Против матери его настраиваешь, против брата! — Да ничего подобного! — Спаиваешь его! — Что?! Марина Петровна!.. — Ты на самом деле считаешь, что он от матери отвернётся? — Совершенно не собираюсь его никуда отворачивать, — дрожащим от негодования голосом сказала я. — Но у него есть своя жизнь, и будет своя семья. И да, я постараюсь, чтобы он в первую очередь думал о нас, а не о вас. По-моему, это справедливо. Сколько лет он вас обхаживал? — У вас — семья? — Да, представьте себе. — Я секунду размышляла, потом сказала: — Он сделал мне предложение. И я, как вы догадываетесь, согласилась. — Не раздумывая, — подсказала она. — Совершенно верно. — Ладно, мне всё равно. Хочет он на тебе жениться, его проблемы. Но мой сын в тюрьме! — А другой ваш сын женится. Это, как понимаю, никакой роли не играет? — Вот когда у тебя будут дети, вот тогда ты меня поймёшь. Стас не может там находиться… — А сбивать людей, находясь под кайфом, он может? — Стас — больной человек. Наркомания — это болезнь. — Это болезнь неудачников и слабаков. Вот и попробуйте с ней справиться. Пока что этим занимался только Генка. — Я выдохнула и снова через плечо на кровать обернулась, когда Завьялов на спину перевернулся. — Марина Петровна, давайте больше не будем ругаться. Это бесполезный разговор. Я ещё раз повторяю: найдите адвоката, какой вам нужен, какой вас устроит, которому вы доверите ведение уголовного дела. Мы оплатим. Но в дальнейшем, рисковать своим именем ради Стаса, я Гене не позволю. Хватит. И младшему своему это передайте. Генка будет зятем Филина, а мой папа не любит, когда его имя позорят. Он не Генка, он этого терпеть не будет. Он Стасу очень быстро прочистит мозги. И я даже больше скажу, вот отсидит Стас, выйдет, и если захочет жить дальше нормально, мы можем поговорить о хорошей клинике. Это всё, что мы можем для него сделать. Марина Петровна мне даже не ответила. Выслушала молча, а потом трубку бросила. А я на край кровати присела, вдруг почувствовав, что ноги меня больше не держат. Даже затошнило опять, не смотря на позднее время. Вот куда это годится? На следующий день я уговорила Генку уехать за город. Был у него домик, что-то вроде дачи, в пятидесяти километрах от города, тоже от бабушки достался. Завьялов наведывался туда редко, правда, дом отремонтировал, обставил, участок забором огородил, но опять же, я думаю, что это было ради памяти бабушки. Она когда-то на этот дом копила, по крохам собирала, но на достойный ремонт средств ей уже не хватило, и когда дом к Генке по наследству перешёл, тот вложил в него столько денег, сколько требовалось, не жалея. Вот сюда мы и приехали, точнее, я его привезла. Не стала ни перед кем отчитываться, разрешения спрашивать, даже папку перед фактом поставила, что увожу — именно увожу! — Завьялова на дачу, чтобы он тут в непотребном виде не мотался и никому глаза не мозолил. — На несколько дней, — заверила я отца. — Это насколько? — всё-таки недовольно поинтересовался он, а я лишь плечами пожала. — Думаю, дня на три-четыре. Он уже четвёртый день пьёт, скоро выдохнется. Денёк-другой передохнёт, и вернёмся. Филин всерьёз нахмурился, слушая меня. — Ты что, замуж за него собралась? Я " удивилась". — Конечно. Вот протрезвеет, как раз дату обсудим. Он на Нику глянул и сообщил: — Я её боюсь. — Вся в тебя. Сказала, как отрезала. Я их рассуждения комментировать не стала, отца в щёку поцеловала, Нике рукой махнула и направилась к машине. Генка вокруг неё не один круг уже навернул, наверное, меня поджидая. Выглядел уставшим, хмурым и страдающим. А ещё сомневался. — Может, не поедем? — спросил он, как только меня увидел. — Мне в клуб надо вечером. — В машину садись, — попросила я. — Мне нужно на природу. — А здесь тебе чем не природа? — Гена, садись в машину. Надо ото всех отдохнуть. И от тебя пусть все отдохнут. Ты за последние дни всех достал. — В смысле? — В прямом. — Я водителю рукой махнула. — Поехали. — Завьялова под руку взяла, когда он на сидении откинулся. — Слишком много в тебе энергии, когда ты пьян. Так люди в запой не уходят. Он кинул на меня возмущённый взгляд. — Я не в запое. Я по руке его похлопала. — Хорошо, как скажешь. — Телефон мне верни. Я выждала минуту, в окно смотрела, как машина из посёлка выезжает. А когда автомобиль набрал скорость, на Завьялова посмотрела. — Что ты сказал? — Телефон, говорю, верни. — А, телефон. Я, кажется, его дома забыла. Он свирепо уставился на меня. — Замечательно. — Да ладно тебе, я свой взяла. Зачем нам в деревне два телефона? На это мне Генка ничего не ответил, взглядом меня посверлил, а потом и вовсе отвернулся. А я к его боку привалилась, мысленно похвалив себя за то, что всё идёт по плану. Но долго наше спокойствие не продлилось. Уже на следующий день к нам гости пожаловали. Гости незваные и нежеланные, что скрывать? Оставалось только гадать, кто проболтался о нашем месте пребывания. Я как раз устроилась в саду на раскладушке, только расположилась со всеми удобствами, с книжкой, как у дома машина остановилась. Я шею вытянула, стараясь в щель между досками в заборе рассмотреть, кто к нам пожаловал. А как только Оксану в компании Светы увидела, приуныла. Вот ведь неуёмные. Я даже не поднялась, чтобы их встретить. Только шляпу с большими полями поправила и книгу прикрыла, зажав нужную страницу пальцем. Наблюдала, как гостьи калитку открывают, а потом по дорожке в мою сторону направляются. Оксана выглядела по-настоящему разозлённой, а вот Света немного смущённой. Оглядывалась, во взгляде неуверенность, видно, она не горела желанием сюда приезжать. Я одну ногу в колене согнула, демонстрируя достаточно открытый купальник, и пытаясь тем самым намекнуть, что гостей мы с Завьяловым не ждали. Но Оксану такие мелочи вряд ли волновали. Она окинула меня долгим взглядом, и поинтересовалась: — Где Генка? — Причём тон был такой, словно она ожидала, что я начну врать и изворачиваться, пытаясь скрыть от неё информацию. Я кивнула на дом. — Спит. Оксана презрительно поморщилась. — Опять пьяный, что ли? — А ты проверить приехала? — Я на Свету посмотрела, не совсем понимая, зачем та пожаловала. В качестве моральной поддержки? Очень глупо, на мой взгляд. — С чего это он запил? У меня вырвался нетерпеливый вздох. — Ты своего мужа контролируй, а не моего, договорились? Родственники его допекли, вот и пьёт. Оксана покачала головой, оглядела меня, а после вынесла вердикт: — Нахалка ты. У нас беда, а ты что делаешь? — А что я делаю? Мне Генка важен, а всё остальное… — Я только рукой махнула. — Мне нужно с ним поговорить. — Да ради Бога. Если добудишься. Оксана в некотором сомнении на подругу обернулась, а потом направилась к дому, оставив меня со Светой с глазу на глаз. Вот уж о чём я не мечтала, как говорится. Мы со Светой взглядами встретились, но она почти тут же отвернулась, посмотрела на дом. — Это дом его бабушки, — зачем-то пояснила я. — Да, он мне рассказывал… Я лишь усмехнулась в сторону. А она вдруг ко мне повернулась и спросила: — Зачем ты позволяешь ему пить? Это неправильно. Обсуждать с ней своего будущего мужа мне не очень хотелось, но Света так на меня смотрела, что стало ясно — выбора нет. — Это его способ уйти от проблем, — ответила я. — Вот именно! А ты ему потакаешь. — Во-первых, не надо разговаривать со мной в таком тоне, а во-вторых, ты вряд ли поймёшь, ты не на его стороне. — Я не на его стороне? — Кажется, Света всерьёз поразилась моим словам. — А разве на его? Ты с ними, и даже не задумываешься о том, что они с ним делают. — Ты не права. Они его семья, и для Гены это очень важно. Он всегда так хотел быть с ними единым целым. Я согласно кивнула. — Точно, он хотел. А они хотели? Ты об этом не задумывалась? Им всегда от него что-то нужно, как например, сейчас. И он пьёт, чтобы с ними не общаться. Потому что, когда он пьяный, от него невозможно ничего добиться. И что, я должна ему это запретить? Света не спускала с меня внимательного взгляда. — Всё равно, это неправильно. Стас — его брат, Гена потом раскается. Я книгу отложила. — Да? А почему бы тебе не пойти к жене того человека, что он сбил, и ей всё это не сказать? Что Стас болен наркоманией, что он неразумный, что ему нужно помочь и постараться его понять? Света, ты меня удивляешь, честно. Ты же педагог, ты психолог, а что ты говоришь? Ты меня ругаешь за то, что я Генке потакаю, когда он пьёт, а сама готова потакать наркоману и преступнику, ради достижения своей цели. Чтобы выгоду получить. — Какую выгоду? — Ты прекрасно меня поняла. Стас, в конце концов, взрослый человек, и должен отвечать за свои поступки. Хватит всё на Генку вешать. Ему есть о ком заботиться, у него семья будет, а Марине Петровне пора спускаться с небес на землю. И тебе, кстати, тоже. Чего ты ещё ждёшь? — Я? Жду? — Она руками развела. — Да ничего я уже не жду. Я всё давно поняла. Просто я его люблю и переживаю. И если бы ты не вернулась, не вмешалась бы, мы были бы уже женаты. — Это бы всё равно ничего не изменило. Ты его не знаешь, я уже говорила тебе. Ты любишь то, что ты себе придумала. Благородного, но скрытного; чувствительного, но сдержанного; нежного, но очерствевшего в дурной компании. Так? А он и есть такой, скрытный и очерствевший, и любит он меня. Он со мной бывает нежным и романтичным, и то, когда расслабится. Но я, в отличие от тебя, знаю, как этого добиться. Я сделаю его счастливым, а ты его запилишь. За то, что пьёт; за то, что поздно возвращается; за то, что расслабиться захотел; за то, что не такой романтик, как ты предполагала. Тебе муж нужен. Нормальный среднестатистический муж. А мне Генка Завьялов, даже когда он пьян и сломлен. Вот в чём между нами разница. И я уверена, что чем дальше будет его мама, которой он бредит, тем счастливее он будет. У него я есть, и я буду любить его за всех. Ему четыре года потребовалось на то, чтобы в это поверить, и уж теперь я точно его никому не отдам. Тем более тебе. — Ты слишком легко судишь о людях. Думаешь, что хорошо в них разбираешься? Почему ты думаешь, что я так к нему отношусь? — Твои поступки сами за себя говорят. Если бы ты его знала, как говоришь, если бы ты его слушала, ты бы сегодня ни за что не приехала сюда с Оксаной. Потому что то, что она делает, на что она его уговорить пытается, для Генки плохо. Оксана из дома вышла, почти выбежала, по ступенькам крыльца спустилась и обожгла меня взглядом, словно я во всех её проблемах виновата. А Свете сказала: — Поехали отсюда. — Не смогла с ним поговорить? — Да что с ним разговаривать? Идиот пьяный. Несколько дней уже пьёт, не соображает ничего. — И нечего разговаривать, — вмешалась я, поднимаясь и заворачиваясь в парео. — Я ещё твоей матери по телефону сказала, что Генка не будет не во что вмешиваться. Мы так решили. — Вы так решили? — Оксана снова ко мне повернулась. — Ты здесь при чём? — Да при всём, — спокойно ответила я. — Он мне муж. Почти. И отныне мы всё решаем вместе. — Своего добилась, да? Я кивнула с довольным видом. — Да. И готова ещё раз повторить, чтобы ты Марине Петровне дословно передала: ему теперь есть о ком думать — жена, ребёнок, бизнес. Приглашения на свадьбу пришлём. — Ребёнок? — уцепилась за важное слово Оксана и кинула быстрый взгляд на подругу, которая с меня глаз не спускала. — Ты беременна? Ответить я не потрудилась, но по моему взгляду наверняка и без слов было всё понятно. К тому же Генка на крыльцо вышел: растрёпанный, заспанный и, по всему видно, что злой. Удружила сестрёнка, ничего не скажешь. Он на перила облокотился, на солнце прищурился, приглядываясь к нам, а потом меня позвал: — Вась, иди в дом. Я видела, что смотрит он на Свету, а у неё во взгляде настоящая трагедия. Мне даже жалко её стало в какой-то момент, поневоле себя на её месте представила, сочувствие кольнуло, причём неподдельное, но в то же время я была уверена в тех словах, что сказала ей несколько минут назад. У них с Завьяловым не было будущего. — Вася, — снова позвал Генка, теряя терпение, и вернулся в дом, захлопнув за собой дверь. Я, не попрощавшись, поспешила за ним. Завьялова я нашла на кухне. Он стоял у открытой дверцы холодильника, достал бутылку минералки, крышку свернул, словно это чья-то шея была, и сделал несколько жадных глотков. — Ты почему меня не разбудила? — А зачем тебя будить? Мы приехали сюда, чтобы ты отоспался. Разве нет? Он не ответил, не посмотрел, бутылку на полку холодильника вернул, и в каждом его движении я видела злость и нетерпение. — Что она тебе сказала? — Ничего нового. Я только усмехнулась, наблюдая за ним. Генка сигарету из пачки вытряхнул и закурил. Волосы ладонью пригладил, будто то, что они после сна взъерошены, ему вдруг мешать стало. А вот я неожиданно расслабилась. Не успокоилась, ситуация к этому не располагала, но я почувствовала себя свободнее. Поняла, что справлюсь со всем, что бы он мне сейчас не сказал. Просто потому, что у меня другого выбора нет. Я к Генке подошла и ладонью по его спине провела, потом в небритую щёку поцеловала. — Тогда не бери в голову, — посоветовала я. — Или ты ждал, что Оксана тебе что-то другое скажет? Не ждал. Вот и не думай. Завьялов посматривал на меня исподлобья, и его взгляд мне не понравился. А потом он ещё сказал: — Давай в город вернёмся. Вызови машину. Я руку с его спины убрала. — Никуда мы не поедем. — Вася! — Так, не кричи и не нервничай. Зачем нам в город? Чтобы ты к матери снова рванул? Это бессмысленно. Я и здесь могу сказать тебе всё то, что она собирается. — Я поймала его взгляд. — Ген, мы же всё решили. Он затянулся, и дым выпустил в сторону, но я всё равно рукой замахала, разгоняя его. — Ты с ней говорила, да? В первый момент я удивилась его вопросу, не сразу поняла, а потом в памяти всплыл последний мой разговор с Мариной Петровной, и то, как она бросила трубку в конце. Неужели Оксана ему рассказала? Ну, конечно, рассказала. Ябеда. — Я с твоей матерью не ругалась, — начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Я даже предложила ей оплатить услуги адвоката! И клинику, — вспомнила я. — Это что, мало? Что я должна была ей ещё предложить? Половину твоей жизни? Чтобы ей стало спокойнее! Всё-таки сорвалась, и сама же себя за это отругала. А Генка смотрел на меня пристально, и я в его взгляде обвинение читала. — Вась, она моя мать. Я отошла от него и рукой широко взмахнула, чтобы хоть как-то своё раздражение выплеснуть. — Ты знаешь, сколько раз я это слышала? Тысячу, две тысячи раз. И даже если ты повторишь это ещё столько же, ближе ты с ней не станешь. Генка зло затушил сигарету. — Может быть. Но если я не скажу этого больше ни разу, от этого она не перестанет быть моей матерью. Телефон мне дай. Я подбородок повыше вздёрнула. — Нет, мы останемся. — Нет, мы едем в город! Где телефон?! Он заорал, как делал это редко, и у меня поневоле мурашки по телу побежали. Отвернулась от него, и губу закусила, стараясь не расплакаться. Выступившие слёзы вытерла, снова к Завьялову повернулась. Тот хищно оглядывался, пытаясь взглядом мою сумку отыскать. — Ты мне нужен, — сказала я. — Ты мне нужен прямо сейчас. Тебе всё равно? Генка на меня посмотрел. — Не говори ерунды. Я только руками развела. — Это всё, что ты можешь мне сказать? Ты же знаешь, что оттого, что ты сейчас поедешь, ничего не изменится. Ты не будешь вытаскивать Стаса, я слишком хорошо тебя знаю, я вижу. Ты принял решение. Так для чего ты едешь? Чтобы оправдаться перед ней? Тебе это покоя не даёт? — Я не собираюсь оправдываться! Я просто с ней поговорю. Ей плохо, понимаешь? — А тебе хорошо? Об этом кто-нибудь, кроме меня, думает? — Я не умру, — веско заметил Завьялов. До моей сумки, наконец, добрался и встряхнул её, заглядывая внутрь. — И она не умрёт, — заверила его я, а когда Генка на меня уставился, руки на груди сложила, защищаясь от его гнева. — Что ты ей скажешь? — рискнула я заговорить через несколько секунд. — Что не будешь помогать Стасу? — Это будет честно. Я не собираюсь прятаться. — Заявил он после недельного запоя, — не удержалась я от язвительности. А Генка так мою сумку встряхнул, что из неё даже тюбик с помадой выскочил, упал на пол и весело покатился под стол. Я его глазами проводила. И попросила: — Можно поосторожнее? — Нельзя, — отрезал он, и телефон достал. Я ещё секунду осторожничала, а потом к Завьялову со спины подошла, слушая, как он номер набирает, а кнопки отвечают ему короткими мелодичными звуками. — Ген, подожди. — Вась, мы едем. — Это, правда, плохая идея. Да послушай ты меня! — Я его за футболку схватила и к себе лицом развернула. — Посмотри на меня. Посмотри. — Пришлось его за подбородок взять. — Ты всё равно ей ничего не докажешь. Она не будет тебя слушать. Он её сын, ей всё равно, что он совершил. Ты ни в чём её не убедишь. Если ты сейчас к ней поедешь, ты просто всё испортишь. Ты должен быть уверен в том, что делаешь. — Я за грудки его схватила, словно собиралась встряхнуть, как он совсем недавно мою сумочку. — Ты — должен быть уверен. И ты уверен. Ты уверен всегда, пока дело не касается твоей матери. Но Стас виноват, ты сам мне об этом говорил. Он виноват, и он должен за это ответить. А твоя мать здесь ни при чём. И ты не должен перед ней оправдываться. Потому что ты прав. Он в глаза мне не смотрел. Взгляд бегал, но я уже понимала, что достучаться до него смогла. Генка даже телефон выключил, а потом руки мои разжал и отошёл от меня. По комнате ходил, грудь в порыве душевного томления ладонью потёр, и неуверенно начал: — Вась, если я не поеду, она… меня обвинит в том, что Стаса посадили. — Она и так тебя в этом обвинит. И ты это знаешь. Завьялов на диван сел и голову опустил. Сейчас он совсем не выглядел уверенным или самодовольным, каким его многие знали. И никто никогда не видел, да и не увидит, как он мечется по комнате и с ума сходит от мыслей о матери. Никто не догадывается, насколько для него важно её мнение. Никто, кроме меня. Я подошла и обняла его. — Я тебя люблю, — тихо сказала я. — Я так тебя люблю, — помолчала, — что у меня даже слов нет. Она никогда не будет тебя так любить. Но она твоя мать, это важно, я знаю. У меня тоже есть мама… — Я глубоко вздохнула, стараясь справиться с подступающими рыданиями. Чего я, вообще, реветь вздумала? — Завьялов, у нас ребёнок будет. Я уже неделю пытаюсь тебе это сказать. Генка мне в живот дышал и не шевелился. Долго. А я ждала, и сердце застучало от страха, в ожидании его реакции. Наконец, он от меня отодвинулся, на спинку дивана откинулся, и глаза к моему лицу поднял. — Ребёнок? Я кивнула. — Шесть недель уже. Я у врача была. Генка моргнул, и проговорил: — Весело. Жалость и сочувствие улетучились в одну секунду, только я ему в лицо взглянула. Подумала и по лодыжке его пнула. Завьялов взвыл. — Вась, ты чего?! — А ты чего? Попостнее физиономии у тебя не нашлось в запасе? Я развернулась и ушла в спальню, оставив этого идиота привыкать к новым обстоятельствам. Трясущимися руками узел парео на груди развязала, и отшвырнула от себя тонкую шелковистую ткань. Накинула махровый халат, неожиданно почувствовав озноб. А ещё обидно было. Прошла минута, две, а Генка всё не шёл, и к моей обиде примешивался дикий страх. Я ведь специально ушла в другую комнату, боясь его реакции. Реакции, которая меня не порадует. На кровать легла, и слёзы ладонью вытерла, свернулась в клубок. — Не плачь. Я плечом дёрнула, когда Генка рядом со мной лёг, и рискнул до меня дотронуться. — Вась. Я под щёку ладонь подложила, на Завьялова не глядела. — Думаешь, мне не страшно? Я когда узнала… Чуть с ума не сошла. — А мне почему не сказала? — Потому что. Потому что Стас даже такой день испортить умудрился! Возможно, самый важный день в нашей с тобой жизни. Генка медленно ладонью по моей руке провёл, тяжёлый подбородок на моём плече пристроил. — Мы с тобой никогда о детях не говорили. — Знаю. От этого ещё страшнее. Но он ведь уже есть. — Я перевернулась на спину, на Генку снизу вверх посмотрела. — Гена, я очень хочу. Я столько всего передумала за эту неделю. Мы не планировали, не думали, но… Уже шесть недель. Представляешь? Он не представлял, это было написано на его по-настоящему растерянном лице. Он на меня не смотрел, взгляд снова метался, словно Завьялов пытался пятый угол в комнате найти. А я улыбнулась. За шею его обняла и к себе притянула, он не сопротивлялся. Выдохнул, и носом в мою грудь уткнулся. — Это будет самый счастливый ребёнок на свете, — сказала я ему. — И у него будут мама и папа, и у него будет всё… чего у нас с тобой не было. По-моему, только ради этого стоит постараться. Ты так не считаешь? Завьялов был напряжён, его почти трясло. Не знаю, о чём он думал в этот момент, слышал ли то, что я ему говорю, но мы долго лежали в обнимку, я волосы его перебирала, ладонью по его плечам водила, и всё говорила, говорила… В другой ситуации Генка бы меня заткнул уже через несколько минут, он всегда говорит, что иногда я становлюсь жутко болтливой, а на уме у меня разные глупости и пустяки, и он старается не слушать, но всё-таки раздражается, и просит меня помолчать, а вот сегодня не мешает. Потому что сегодня на уме у меня не пустяки и не глупости, а наше с ним будущее, в котором даже ребёнок фигурирует, уже вполне реальный. — У нас будет настоящая семья, — повторила я, наверное, в третий раз. Ногу на Завьялова закинула, когда он меня подхватил и перевернул, тихо рассмеялась. А Генка на ухо мне прошептал: — Я тебя люблю, ты знаешь? — Конечно, знаю. Я всё про тебя знаю, забыл? — Я щекой к его щеке прижалась и затихла ненадолго. Затем повторила, не знаю — для него или для себя: — У нас будет ребёнок. Не знаю, сколько раз нужно было ещё это повторить, чтобы Завьялов до конца поверил и осознал. Мы весь остаток дня проговорили, что-то решали, планы строили, но Генка всё равно выглядел обалдевшим. Рассуждать рассуждал, но когда о моей беременности упоминал, замирал ненадолго и взгляд такой настороженный становился. Одно хорошо — что к матери больше не рвался. Думаю, что окончательно Генка в скорое появление ребёнка поверил на следующее утро, стоя под дверью ванной комнаты, и без конца спрашивая, плохо ли мне. Я даже не отвечала. Можно подумать, я ради собственного удовольствия с девяти утра в обнимку с унитазом сижу. А когда я из ванной всё-таки вышла, Генка на моё серое лицо уставился и снова испугался, но и поверил, в этот момент окончательно. А в машине, по дороге домой, молчал. Смотрел в окно, а когда я его за руку подёргала, пояснил, что раздумывает, как избежать пули, когда Филин узнает великолепную новость. — Прекрати выдумывать, — негромко, косясь на затылок водителя, проговорила я. — Это уже не игрушки и не шутки. Папа всё поймёт. — Ой ли? — Давай обойдёмся без твоих дворовых выражений, хорошо? — Я журнал из кармана на спинке сидения достала и принялась им обмахиваться. — Какая жара. Генка с тревогой посмотрел на меня. — Кондиционер работает. — А мне жарко. А ещё я пить хочу. Молока шоколадного хочу. Он брови вздёрнул.
|
|||||||
|