СТАРЫЙ МОРЕХОД

Кисловская сельская модельная библиотека

СТАРЫЙ МОРЕХОД

Марья Петровна часто ходит к нам чай пить. Она вся такая полная, платье

на нее натянуто тесно, как наволочка на подушку. У нее в ушах разные

сережки болтаются. И душится она чем-то сухим и сладким. Я когда этот

запах слышу, так у меня сразу горло сжимается. Марья Петровна всегда как

только меня увидит, так сразу начинает приставать: кем я хочу быть. Я ей

уже пять раз объяснял, а она все продолжает задавать один и тот же вопрос.

Чудная. Она когда первый раз к нам пришла, на дворе была весна, деревья

все распустились, и в окна пахло зеленью, и, хотя был уже вечер, все равно

было светло. И вот мама стала меня посылать спать, и, когда я не хотел

ложиться, эта Марья Петровна вдруг говорит:

- Будь умницей, ложись спать, а в следующее воскресенье я тебя на дачу

возьму, на Клязьму. Мы на электричке поедем. Там речка есть и собака, и мы

на лодке покатаемся все втроем.

И я сразу лег, и укрылся с головой, и стал думать о следующем

воскресенье, как я поеду на дачу, и пробегусь босиком по траве, и увижу

речку, и, может быть, мне дадут погрести, и уключины будут звенеть, и вода

будет булькать, и с весел в воду будут стекать капли, прозрачные, как

стекло. И я подружусь там с собачонкой, Жучкой или Тузиком, и буду

смотреть в его желтые глаза, и потрогаю его язык, когда он его высунет от

жары.

И я так лежал, и думал, и слышал смех Марьи Петровны, и незаметно

заснул, и потом целую неделю, когда ложился спать, думал все то же самое.

И когда наступила суббота, я почистил ботинки и зубы, и взял свой

перочинный ножик, и наточил его о плиту, потому что мало ли какую я палку

себе вырежу, может быть, даже ореховую.

А утром я встал раньше всех, и оделся, и стал ждать Марью Петровну.

Папа, когда позавтракал и прочитал газеты, сказал:

- Пошли, Дениска, на Чистые, погуляем!

- Что ты, папа! А Марья Петровна? Она сейчас приедет за мной, и мы

отправимся на Клязьму. Там собака и лодка. Я ее должен подождать.

Папа помолчал, потом посмотрел на маму, потом пожал плечами и стал пить

второй стакан чаю. А я быстро дозавтракал и вышел во двор. Я гулял у

ворот, чтобы сразу увидеть Марью Петровну, когда она придет. Но ее что-то

долго не было. Тогда ко мне подошел Мишка, он сказал:

- Слазим на чердак! Посмотрим, родились голубята или нет...

- Понимаешь, не могу... Я на денек в деревню уезжаю. Там собака есть и

лодка. Сейчас за мной одна тетенька приедет, и мы поедем с ней на

электричке.

Тогда Мишка сказал:

- Вот это да! А может, вы и меня захватите?

Я очень обрадовался, что Мишка тоже согласен ехать с нами, все-таки мне

с ним куда интереснее будет, чем только с одной Марьей Петровной. Я

сказал:

- Какой может быть разговор! Конечно, мы тебя возьмем, с удовольствием!

Марья Петровна добрая, чего ей стоит!

И мы стали вдвоем ждать с Мишкой. Мы вышли в переулок и долго стояли и

ждали, и, когда появлялась какая-нибудь женщина, Мишка обязательно

спрашивал:

- Эта?

И через минуту снова:

- Вон та?

Но это все были незнакомые женщины, и нам стало скучно, и мы устали так

долго ждать.

Мишка рассердился и сказал:

- Мне надоело!

И ушел.

А я ждал. Я хотел ее дождаться. Я ждал до самого обеда. Во время обеда

папа опять сказал, как будто между прочим:

- Так идешь на Чистые? Давай решай, а то мы с мамой пойдем в кино!

Я сказал:

- Я подожду. Ведь я обещал ей подождать. Не может она не прийти.

Но она не пришла. А я не был в этот день на Чистых прудах и не

посмотрел на голубей, и папа, когда пришел из кино, велел мне уходить от

ворот. Он обнял меня за плечи и сказал, когда мы шли домой:

- Это все еще будет в твоей жизни. И трава, и речка, и лодка, и

собака... Все будет, держи нос повыше!

Но я, когда лег спать, я все равно стал думать про деревню, лодку и

собачонку, только как будто я там не с Марьей Петровной гуляю, а с Мишкой

и с папой или с Мишкой и мамой. И время потекло, оно проходило, и я почти

совсем забыл про Марью Петровну, как вдруг однажды, пожалуйте! Дверь

растворяется, и она входит собственной персоной. И сережки в ушах

звяк-звяк, и с мамой чмок-чмок, и на всю квартиру пахнет чем-то сухим и

сладким, и все садятся за стол и начинают пить чай. Но я не вышел к Марье

Петровне, я сидел за шкафом, потому что я сердился на Марью Петровну.

А она сидела как ни в чем не бывало, вот что было удивительно! И когда

она напилась своего любимого чаю, она вдруг ни с того ни с сего заглянула

за шкаф и схватила меня за подбородок.

- Ты что такой угрюмый?

- Ничего, - сказал я.

- Давай вылезай, - сказала Марья Петровна.

- Мне и здесь хорошо! - сказал я.

Тогда она захохотала, и все на ней брякало от смеха, а когда

отсмеялась, сказала:

- А чего я тебе подарю...

Я сказал:

- Ничего не надо!

Она сказала:

- Саблю не надо?

Я сказал:

- Какую?

- Буденновскую. Настоящую. Кривую.

Вот это да! Я сказал:

- А у вас есть?

- Есть, - сказала она.

- А она вам не нужна? - спросил я.

- А зачем? Я женщина, военному делу не училась, зачем мне сабля? Лучше

я тебе ее подарю.

И было видно по ней, что ей нисколько не жаль сабли. Я даже поверил,

что она и на самом деле добрая. Я сказал:

- А когда?

- Да завтра, - сказала она. - Вот завтра придешь после школы, а сабля -

здесь. Вот здесь, я ее тебе прямо на кровать положу.

- Ну ладно, - сказал я и вылез из-за шкафа, и сел за стол и тоже пил с

ней чай, и проводил ее до дверей, когда она уходила.

И на другой день в школе я еле досидел до конца уроков и побежал домой

сломя голову. Я бежал и размахивал рукой - в ней у меня была невидимая

сабля, и я рубил и колол фашистов, и защищал черных ребят в Африке, и

перерубил всех врагов Кубы. Я из них прямо капусты нарубил. Я бежал, а

дома меня ждала сабля, настоящая буденновская сабля, и я знал, что, в

случае чего, я сразу запишусь в добровольцы, и, раз у меня есть

собственная сабля, меня обязательно примут. И когда я вбежал в комнату, я

сразу бросился к своей раскладушке. Сабли не было. Я посмотрел под

подушку, пошарил под одеялом и заглянул под кровать. Сабли не было. Не

было сабли. Марья Петровна не сдержала слова. И сабли не было нигде. И не

могло быть.

Я подошел к окну. Мама сказала:

- Может быть, она еще придет?

Но я сказал:

- Нет, мама, она не придет. Я так и знал.

Мама сказала:

- Зачем же ты под раскладушку-то лазил?..

Я объяснил ей:

- Я подумал: а вдруг она была? Понимаешь? Вдруг. На этот раз.

Мама сказала:

- Понимаю. Иди поешь.

И она подошла ко мне. А я поел и снова встал у окна. Мне не хотелось

идти во двор.

А когда пришел папа, мама ему все рассказала, и он подозвал меня к

себе. Он снял со своей полки какую-то книгу и сказал:

- Давай-ка, брат, почитаем чудесную книжку про собаку. Называется

" Майкл - брат Джерри". Джек Лондон написал.

И я быстро устроился возле папы, и он стал читать. Он хорошо читает,

просто здорово! Да и книжка была ценная. Я в первый раз слушал такую

интересную книжку. Приключения собаки. Как ее украл один боцман. И они

поехали на корабле искать клады. А корабль принадлежал трем богачам.

Дорогу им указывал Старый Мореход, он был больной и одинокий старик, он

говорил, что знает, где лежат несметные сокровища, и обещал этим трем

богачам, что они получат каждый целую кучу алмазов и брильянтов, и эти

богачи за эти обещания кормили Старого Морехода. А потом вдруг выяснилось,

что корабль не может доехать до места, где клады, из-за нехватки воды. Это

тоже подстроил Старый Мореход. И пришлось богачам ехать обратно несолоно

хлебавши. Старый Мореход этим обманом добывал себе пропитание, потому что

он был израненный бедный старик.

И когда мы окончили эту книжку и снова стали ее всю вспоминать, с

самого начала, папа вдруг засмеялся и сказал:

- А этот-то хорош, Старый Мореход! Да он просто обманщик, вроде твоей

Марьи Петровны.

Но я сказал:

- Что ты, папа! Совсем не похоже. Ведь Старый Мореход обманывал, чтобы

спасти свою жизнь. Ведь он же одинокий был, больной. А Марья Петровна?

Разве она больная?

- Здоровая, - сказал папа.

- Ну да, - сказал я. - Ведь если бы Старый Мореход не врал, он бы умер,

бедняга, где-нибудь в порту, прямо на голых камнях, между ящиками и

тюками, под ледяным ветром и проливным дождем. Ведь у него не было крова

над головой! А у Марьи Петровны чудесная комната - восемнадцать метров со

всеми удобствами. И сколько у нее сережек, побрякушек и цепочек!

- Потому что она мещанка, - сказал папа.

И я хотя и не знал, что такое мещанка, но я понял по папиному голосу,

что это что-то скверное, и я ему сказал:

- А Старый Мореход был благородный: он спас своего больного друга,

боцмана, - это раз. И ты еще подумай, папа, ведь он обманывал только

проклятых богачей, а Марья Петровна - меня. Объясни, зачем она меня-то

обманывает? Разве я богач?

- Да забудь ты, - сказала мама, - не стоит так переживать!

А папа посмотрел на нее и покачал головой и замолчал. И мы лежали

вдвоем на диване и молчали, и мне было тепло рядом с ним, и я захотел

спать, но перед самым сном я все-таки подумал:

" Нет, эту ужасную Марью Петровну нельзя даже и сравнивать с таким

человеком, как мой милый, добрый Старый Мореход! "