НЕ ИЗМЕНИТЬ МЕЧТЕ 5 страница

ГЛАЗА МОЕЙ СОВЕСТИ Машина, взвизгнув тормозами, остановилась у переезда. Шлагбаум преградил нам дорогу. Через минуту, другую, тупо отбивая «та–та–та», потянулся поезд. Мелькали лица пассажиров, окна вагонов, стертые движением несущей их силы. Я улыбнулся. — Ты это о чем? — спросил сидевший за рулем отец, видимо наблюдавший за мной в зеркало. — О поезде. — Что поезд? Не понял. — Я подумал о пассажирах. На конечной станции они скажут: «Мы приехали». Хотя точнее было бы сказать: «Нас привезли». В поезде, рельсах есть что–то от авторитарности. А в пассажирах… — Ты бы лучше о книге думал, — вздохнул отец. В его взгляде непостижимо сложное: из тоски и надежды, из тревоги и нежности. И я невольно подумал, что он и мама, — главные соавторы этой книги. За каждой моей мыслью — их мысли, их вера, их седины и тысячи недоспанных ночей. Не всегда согласные со мной, на свой лад понимая «что есть правда», они имели мужество уступать… Поднялся шлагбаум. Машина, легко набрав скорость, понесла нас дальше. За окнами, стремительно обтекая с двух сторон ленту асфальта, надвигались зеленые шеренги деревьев. Кое–где в их верхушках и в густом кустарнике, проступали оранжевые блики осени, будто солнечный Сарьян небрежной рукой разбрызгал свой любимый цвет у сочной зелени лета. Скоро вспыхнет разноцветьем прощального костра осень. И не раз еще, пораженное щедростью красот займется в тоске об уходящей жизни сердце. И заново осмыслишь наставление древних: жизнь — река, в нее не войдешь дважды. Нырнешь в одну часть ее потока, вынырнешь из другой. Удивительно красивая по лаконизму и глубине мысль. Ее с особой силой осознаешь в школе… Сегодня уезжаю в Москву. Впервые покидаю школу надолго. Покидаю ради работы над книгой. Пришла пора остаться наедине с листом бумаги, доверить ему сомнения преодоленные и непреодоленные — чтобы нам самим и идущим за нами не повторять тех же ошибок… Вчера и позавчера проводил последние встречи, беседы, давал необходимые, по моему мнению, советы, выслушивал напутствия. Чувствуя мою тревогу, и учителя, и ребята ободряюще смотрели в глаза и говорили: «Да не беспокойтесь. Что мы в ползунках что ли? Управимся». И я подавлял в себе грусть от сознания того, что уезжаю из одной школы, а приеду в другую. Нет, не хуже, чем эта, но в другую. Поток событий школьной жизни пройдет мимо меня. Не почувствую его—и отстану. Человек, как и все живое, — в неустанном изменении. Скажешь «до свидания» одному, а «здравствуйте» — уже другому. Ничто не стоит на месте. А встреча предстоит через год! Что изменится за это время в школе? Какими станут учителя, а главное—ребята? Поймем ли мы друг друга? Утро было торжественным и чистым, будто кто–то большой и аккуратный тщательно умыл небо и землю перед началом дня. Трава на стадионе, где мы делали зарядку, была густо забрызгана прозрачными капельками росы, стреляющими в нас тоненькими лучиками света. Прохлада обжигала босые ноги. Тело радовалось этим бодрящим ожогам, движению, жадно впитывало лучистость зари. Впереди всех бежали наши старшеклассники: Федя Кораблев, Саша Беляев, Олег Сапельняк, Вася Дубенко, Ира и Наташа Гончаровы, Таня Семернина, Света Шептун, Оксана Матченко, Олег Малов, Света Никиташева, Кучеренко Валя, Щетинина Галя—наша педагогическая смена. За ними в одной цепочке, которая, подчиняясь воле все время меняющегося ведущего, делала замысловатые зигзаги, — учителя. Когда мы развернулись навстречу заре и стройные тела впереди бегущих погрузились в клубящееся золото восхода, я подумал: «Вот так бы всегда вместе, мы и ученики, ученики и мы, — навстречу заре. Вот оно—завершение книги! » И тут же—другая мысль: «Это не конец, а начало. Конец должен быть фразой, оборванной на полуслове. Точка многозначнее самоуверенного восклицательного. За ней всегда продолжение…» Утром, пока отец готовил машину, чтобы везти меня на вокзал, я пришел в школу. Стараясь запомнить мельчайшие подробности, жадно всматриваюсь в лица, вслушиваюсь в интонации, слова. Душа кричит: «Не уезжай! » А я убеждаю ее: «Надо. Ради того, чтобы в веселом и счастливом калейдоскопе улыбок, доброго, свечения глаз дышало школьное детство. Надо ради того, чтобы долго жила наша Зыбковская школа…» Вот идет высокий, слегка сутулящийся девятиклассник Акулов Олег. Вчера у нас с ним был трудный день. Сорвался парень, крепко сорвался. Что услышу в его коротком «здравствуйте» — начало восхождения, преодоления или?.. — Здравствуйте! — В хрипловатом голосе доброжелательность, вроде бы—начало. И смотрит открыто. «Да, я хочу начать. Но кому это надо? » — вспомнилась с горечью оброненная им фраза… — Здравствуйте! — отвечаю ему и мысленно: «Вы очень нужны нам, Олег! » И тут же получаю колючее: «Воспитуете? » — Нет, неверно. Ну зачем вы так? — Не обижайтесь. Вы же понимаете, трудно сразу. — Понимаю… Эти мгновения общения ему необходимы не меньше, чем мне. Тон делает музыку, первая встреча—день. А вот еще одно «Здравствуйте…» Это шестиклассница Валя Бойко. В ее интонации ясно звучит: «Я рада видеть вас, готова к событиям нового дня, не подведу, не волнуйтесь». В ответное «здравствуйте» вкладываю то же чувство доверия и оптимизма: «Все будет хорошо. Успеха вам, Валя! ». Идут в школу ребята, и я вглядываюсь в их глаза, глаза нашей совести. Вот снова мой ученик смотрит на меня требовательно и строго… «Ты спрашиваешь, что я узнал о тебе? Немного больше, чем знал прежде. Прости, что так медленно и так трудно познаю тебя. Прости. Когда я говорю: «Ты Вселенная», это не игра в слова и не тяга к броским сравнениям. Постижение вселенной и есть постижение тебя. Изречение древних: «Познай себя—и ты познаешь всё» — справедливо, как справедливо обратное: «Познай всё—и ты познаешь себя». Познать тебя—значит объять необъятное. Мы с тобой часть природы, и в нас, как в капле—море, отражается вся ее сложность. В космическую эру мы уже не можем строить педагогику только на изучении отношений: человек—человеку. В среду обитания решительно вошла Вселенная. Педагогика стоит у истоков грандиозных изменений в осмыслении ее сущности, ее роли в продвижении человечества на пути к Великому прогрессу, в обеспечении самой возможности быть… Еще робки наши шаги к тебе, но не смотри с укором, смотри с надеждой. Ты — Человек, и звучание твое во Вселенной будет все мощнее, торжественнее и радостнее. Ты—Человек…»

ЕДИНОДУШИЕ Прошло пять лет… Пять лет я не писал… Не писал ни статей, ни очерков, а мысли о книге отложил в сторону, как мне казалось, надолго. Отчеты в академию, сухие справки, доклады на коллегию министерства, короткие наброски–наблюдения— вот круг моих письменных забот в эти годы. Книгу не писал потому, что мне казалось: писать ее еще рано. По той же причине отложил диссертацию на «потом». Утром я спешил в школу. Торопил думать и себя, и всех, кто учил и кто учился. Мы искали и пробовали. А проблемы росли и росли. И вернулась мысль о книге. О книге, в которой расскажу о нашем участии в общенародном поиске оптимальной системы воспитания и обучения человека–труженика, человека талантливого, красивого духовно и физически, верного своему долгу перед Родиной. Все, что написано, дорого пережитым, и каждая строчка как маленький кусочек сердца… Думаю, что для читателя небезынтересно проследить процесс развития идеи, пройти вместе с ее автором трудный путь реализации мечты о школе, где бы легко и свободно расцветало Великое Детство, где ученик и учитель были бы сотоварищами, единомышленниками и в каждом ребенке закономерно из класса в класс росла здоровая, яркая, самобытная и непременно талантливая личность… — Вы Щетинин? — Да… — Михаил Петрович? —Да. — Моя фамилия Лебедин, зовут меня Николай Петрович. Я из Кировограда. У меня к вам очень важное дело… Когда вы свободны? — с этого телефонного разговора по–деловому и немного загадочно вошла в мою жизнь Кировоградчина. Приехал туда в мае 1980 года. Первым районом, с которым меня познакомили хозяева, оказался Онуфриевский, где долгие годы в селе Павлыш работал Василий Александрович Сухомлинский. Район небольшой, сельский, вряд ли кто знал о нем, если бы не всемирная слава Павлыша. Чтобы почувствовать неброскую природную красу здешних мест, надо уйти от шумных лент асфальта. И тогда откроются одна за другой жемчужины этого края: то луговина с прелестной небрежяостью рассыпанных цветов, то таинственность лесного озера, где так и хочется послушать невероятную историю, то вдруг взметнувшаяся в синь круча с золотой короной хлеба. Земля эта обильно полита людской кровью. Могилы, обелиски, монументы… Село, куда поехали в очередной раз, было Зыбково. Школа в окружении стройных, зеленых тополей, двухэтажным оранжевым прямоугольником впечаталась в ровную, под линеечку улицу ее имени, от которой к крыльцу своеобразным заливом отходила крохотная площадь. Зашли в вестибюль. Дохнуло прохладой только что вымытого пола. Тишина. Но вот звонкий пунктир каблучков уверенно раздробил ее на дольки. Навстречу шла небольшого роста черноволосая женщина. — Тюрина Надежда Суреновна, директор школы, — представилась она. — Мы вас ждем. Можете побеседовать с учителями. — И дети в школе? — спросил я. —Да, — ответила директор и добавила: — Восьмиклассники… — Вы не могли бы их собрать? — А сколько времени займет беседа? — Думаю, минут сорок… — Значит, минут сорок—час, — повторила она, словно колеблясь, — ну что ж, хорошо. Подождете в кабинете, пока я соберу ребят? — Нет–нет, не беспокойтесь, мы пока посмотрим школу. — Михаил Петрович! Ребята ждут, — вскоре позвала Надежда Суреновна. — Вы знаете, о чем буду говорить? — спросил я ее. — Да. Читали ваши статьи «Колокола детства» в «Комсомольской правде»… «Школа будущего рождается сегодня'» в «Новом мире». Даже на педсовете их обсуждали. Только не для массовой школы то, о чем вы пишете. В жизни все сложнее. С детьми, у которых все нормально в семье, у кого есть определенные задатки, что же не экспериментировать… — А если у вас провести эксперимент?.. — У нас?! Здесь?! Это невозможно! — вырвалось у Тюриной. — Ну вот вы и пасуете… — Я?! — Надежда Суреновна взметнула свои тяжелые черные брови. — Рискуете вы. У меня подруга работает в экспериментальной школе. Она рассказывала, каких туда учителей подбирают. У нас не город, в соседнюю школу учителя не переведешь. — А если со всеми теми, кто здесь? — Чтобы дискредитировать вашу идею? — Есть такое желание? — Ну зачем вы так, — Надежда Суреновна вздохнула: — Силенок у нас нет. Да и контингент детей… Нет–нет, дети у нас как дети, даже послушнее, чем в городе. Но общее развитие их значительно слабее. Вот поговорите с ними и сами убедитесь. Я их предупредила. Мне зайти или вы сами? — Сам, — и я открыл дверь с надписью: «8–й класс». Вот оно, тревожное мгновение, предшествующее первым словам. Молчаливая перестрелка вопросов–мыслей, длящаяся доли секунды. — Кто вы? С чем пришли? Что там у вас в душе? — А вы о чем только что думали? Как с вами говорить? Поймем ли мы друг друга? Наконец говорю: — Здравствуйте! Прошу всех сесть. Простите, что отниму у вас время. Мы сможем побеседовать минут сорок? Наступило неловкое молчание. Где–то скрипнул стул, и опять тишина. Все смотрят в парты. Нет–нет, да и стрельнет молнией чей–нибудь взгляд в мою сторону и спрячется под ресницами. А мне так необходим откровенный разговор. Я настроен на работу, верю в успех. Но что моя вера?! Я ничего не смогу сделать, если мы не станем единомышленниками. Просто предложить свой вариант будущей школы, как бы он ни был хорош, бесполезно. В этом случае вам достанется роль статистов. Но она ни у кого энтузиазма не вызовет. А без энтузиазма нет инициативы. Нужно сделать так, чтобы мы вместе стали борцами за новую школу, представили, какой она может быть, и поверили в возможность осуществить мечту. Тогда… О, что будет тогда, я уже хорошо знал по Ясным Зорям. И те же Ясные Зори подсказали, что сначала надо идти к детям. Я лихорадочно искал выход. «Ну думай же, думай? — подстегивал себя. — Ты для них незнакомый человек. Незнакомый. Опыт общения с их сверстниками, для которых был учителем, не в счет. Там ты заходил в класс не для начала, для продолжения разговора, давно перешагнувшего берега урока, в каждом твоем слове были миры совместно прожитого, им понятные. А здесь на шкале отношений нуль. Единственное спасение— подчеркнуть, что ты гость, а они хозяева. Им и решать, принять меня или нет. Может быть, придется извиниться и уйти». — Да вы говорите! Мы слушаем! — выручила меня сидевшая за первым столом от окна светловолосая девушка. — Просто мы… стесняемся, — улыбнулась она. Я с благодарностью посмотрел на нее и спросил: — Как вас зовут? — Лена… Лена Брежатова. — А вас? — Ой, ребята, извините! Я ведь даже не назвал себя. Михаил Петрович Щетинин, старший научный сотрудник НИИ общих проблем воспитания Академии педагогических наук СССР, — сказал излишне длинно и как–то уж очень официально. — Вы из Москвы? — спросил худощавый парень и, не дожидаясь ответа, представился: — А я Кораблев… Васька, — добавил он, затем быстро привстал и как–то по–птичьему поклонился. Класс дружно засмеялся. — Да, Вася, из Москвы, — радуясь потеплевшей обстановке, ответил я и уже для всего класса сказал: — Сейчас многие ученые разрабатывают модель школы будущего. Какой она должна быть? Хотелось бы знать и ваше мнение. Очень, ребята, важно посоветоваться с вами. — Прямо с нами?! — хмыкнул кто–то недоверчиво. — А с кем же еще? — Мы вам насоветуем… записывать устанете, — протянул резковатым басом коротко остриженный парень с последней парты. ² — А знаете, ребята, у меня есть предложение! — будто не слыша этой реплики, продолжал я. — Давайте представим себя в двух ролях. Пусть каждый, оставаясь в роли ученика, станет еще и волшебником. Какую бы жизнь в школе он сделал для себя—ученика? — Лучше вы нам расскажите, а мы послушаем, — сказала соседка Брежатовой, черноволосая, чернобровая, с большими темно–коричневыми глазами миловидная девушка. — Как вас зовут? — А нужно ли вас затруднять? Все равно вы завтра нас забудете, небось, мы не одни, с кем вы советуетесь. | — Галка! Что ты ставишь из себя княжну Мери? — крикнул Кораблев. — Не Галка, а Галя… — зарделась девушка. И видя что я хочу ей что–то сказать, добавила: — Странно как–то. Я приехать за тысячу километров советоваться с нами. — И немного привстав, мягко произнесла: — Ратушная Галя. — А че! Прямо че хочешь, то и предлагать? — снова пробасил короткостриженый. — Конечно, что хотите. — Тогда закрыть школу совсем, и без мороки махнул он рукой. — А вас как зовут? — Меня? Ну Сашка… — Саша, вы же сами понимаете, что предложении ваше неприемлемо для настоящего, а тем более, для будущего. Вам, видимо, не очень сладко в школе? — Че в ней хорошего?! — убежденно произнес парень. — Может быть, лучше уберем из нее, что причиняет вам боль? — Мене не больно… Че это мене больно? — уже почти со злостью, будто не желая со мной говорить, бросил он и отвернулся. — Хорошо! Не будем нарушать наших условий. Итак, учитывая предложение Саши, мы закрываем школу. Но как волшебники будем строить на месте разрушенной новую, с нуля… — Зачем же с нуля? Не все же в ней плохо? И вообще. — решительно встала Брежатова, — у нас, как у людей, спрашивают мнение, а мы… И обернувшись в мою сторону, волнуясь, начала: — Вы знаете, трудно так. без подготовки сказать что–то путное. Но самое главное, что больше всего мучает нас, — это крик. Надо, чтобы учителя не видели в нас мумии. Надо, чтобы мы хотели сюда идти. Лена говорила, поминутно останавливаясь, часто обращалась то к одному, то к другому: «А помнишь?.. » Ее выступление ста–то тем камушком, который вызывает лавину: ребята разговорились. Сумбурная, беспокойно–смятенная мысль постепенно крепла, набирала силу. Сколько раз я удивлялся неординарности, смелости ее поворотов, спрашивая вновь и вновь: «Откуда это? » Словно только что впервые в жизни явилось мне это чудо: мысль ребенка. И всегда она рождается, если сердце ее творца открыто тебе навстречу. Жаль, что такие минуты редки! Раскрепостить ученика, дать ему свободу самовыражения, снять заслоны страха, боязни быть осмеянным, — значит, пробудить в нем гения. В комнате с табличкой на дверях «8–й класс» торжествовала мысль. Мы перебивали друг друга, кричали, спорили… Дважды заглядывала к нам директор и понимающе закрывала дверь. Но вот она не выдержала и вошла. — Михаил Петрович! Педсовет кончился, мы вас ждем. — Да–да, сейчас… — тру я зачем–то переносицу, будто хочу вспомнить что–то очень важное, и, вспомнив это важное, говорю: — Надежда Суреновна! Еще немного… — Еще немного! Надежда Суреновна! Хоть пять минут! — дружно поддерживая меня, просит восьмой класс. — А вы знаете, — не сдавалась директор, — сколько вы здесь сидите? Два часа! Учителя тоже ждут вас, Михаил Петрович. Сколько вам еще надо времени? — Хотя бы минут… восемь. — Хорошо, еще пятнадцать минут, — улыбнулась директор, а мы пока объявим перерыв. Она вышла. Я повернулся к классу и вздрогнул. Класс притих. Но глаза! Какие глаза смотрели на меня' Нет, не на меня, прямо в душу. Господи! Как я люблю эту отважную пытливость и доверчивость детских глаз! Глаза… глаза… Сомнение—вопрос. Пред вашей вечной повестью Хочу ответить совестью… Выйдут из души и лягут на бумагу слова песни, а я буду видеть глаза Шептун Светы и Кораблева Феди, Матченко Оксаны и Дубенко Васи, Брежатовой Лены и Кораблева Васи… — школьников–зыбковчан 1980 года. И вместе с ними в моей памяти встанут глаза ребят из Ясных Зорь. Пройдут годы, и. когда будут у меня спрашивать, почему я выбрал именно Зыбково. я назову причины, логически увяжу их одну с другой, но главную не смогу объяснить словом… В классе была тишина, только не такая, как вначале. Это была тишина взаимопонимания. Я уже знал их всех по именам. Вон тот рядом с Кораблевым—Сергей, динамичный, взрывной, сейчас смотрит как–то настороженно. Чуть впереди две подруги: Люда и Таня—мягкие, спокойные… — Михаил Петрович! Всё, что мы здесь нафантазировали, правда сбудется? Что надо, чтобы начать эксперимент? 1 — В первую очередь желание учителей и учащихся. — А учащиеся тут при чем? От нас что зависит? — Что зависит от вас? Почти всё! Может быть, девяносто процентов успеха. Вы, как самые заинтересованные в подобной школе люди, должны стать первыми борцами за нее. И учителям потребуется ваша помощь, понимание. Школа будущего—это школа взаимного доверия, равного уважения друг к другу учителей и учеников. Я не подбирал слова с поправкой на возраст собеседников. Говорил от имени своего и их детства. И кто знает, кого во мне в те минуты было больше: Михаила Петровича или Мишки, веснушчатого пацана, только что поднявшегося с задней парты. Мы как бы проросли друг в друга. Надолго ли, это зависит от многих случайностей, закономерностей, нашей способности верить друг друга. Я уже понимал, что с этими ребятами мы будем работать вместе, — Скажите, пожалуйста, — встала Брежатова Лена, — долго будет идти эксперимент? — Долго… Да–да, бесконечно долго, ему нет и может быть конца. Не мы его начинаем, и не нам ее завершать. Поиск совершенного бесконечен. То, что докажет свою жизненность, станет достоянием других. Когда? Когда докажет… — А я не пойму вас. Вот то, что мы здесь предлагали, когда начнет жить? — спросила Ратушная Галя. — Да, когда? Не в эксперименте, а в любой школе, когда? — поддержали ее все. — Когда? Может быть, очень скоро. А может, лет через пятнадцать—двадцать… — А нельзя как–нибудь поскорее? «Жаль только жить в эту пору прекрасную…» — подал голос Глинкин. — Вы трудные вопросы задаете, ребята. Желания мало—надо найти путь. Иногда между тем, кто начал искать, и тем, кто крикнул: «Нашел! », лежат столетия. — Михаил Петрович! А нельзя ли в нашей школе, которую мы здесь нарисовали, поучиться хотя бы годочек? Или приехать, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как это в жизни бывает? Понимаете, — голос Лены Брежатовой от волнения дрогнул, — вы только не смейтесь, мне снилась такая школа. Я когда говорила здесь, когда предлагала… это все из того сна. Школа та была в цветах, стены прозрачные, а за ними речка, лес, березки. Лужайки цветов начинаются прямо в классе и уходят к озеру… Я уже не помню, кто что говорил, помню только, как все подошли к столу. В классе поднялся тот знакомый учителю гомон, когда каждому надо непременно надо что–то сказать, спросить, просто ахать или охать, делиться радостью, выплескивая энергию мыслей и чувств. Разум подсказывал, что единство наше не раз рухнет и снова родится заново, а впереди у нас не только победы. Но не хотелось тогда об этом думать. Хотелось удержать это мгновение счастья, когда мы сами распахнули двери в будущее, в прекрасный мир родом из снов и сказок.

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ УЧИТЕЛЬ? Не раз задумывался над тем, почему грамотный, знающий предмет учитель иной раз не может хорошо учить детей. Сидят на уроке коллеги, находят недочеты, исправляют, помогают. А завтра все та же проблема. Учитель нервничает, срывается, переходит на крик. Снова советы, помощь, и… та же картина. Ходит в школу такой педагог, мучает и мучается. Как–то в одном из номеров «Комсомольской правды» начинающий учитель, защищая свое право быть естественным, писал: «Возможно, иногда я хватаю через край и в моем лексиконе проскальзывают явно не учительские словечки, но ведь в детской аудитории порой и впрямь приходится быть почти клоуном… На уроке, как и в жизни, нужно быть искренним, живым…» Верно! Но, прежде всего, надо позаботиться о том, чтобы было что выражать искренне, естественно и живо. Если бы у моего коллеги духовный стержень был покрепче, он меньше «хватал через край» и не допускал в своем лексиконе «неучительских» словечек. Кинематограф последних десятилетий, видимо исходя из необходимости сближения учителя и ученика, справедливо критикует амбициозность учителя, стремится противопоставить педагогике «масок и штампов» педагогику сотрудничества старшего и младшего. Направление это, безусловно, заслуживает похвалы. Но, к сожалению, на экранах кино и телевидения иной раз можно увидеть некоего «демократичного» простачка, который в своей «невинной естественности» теряет педагогическую позицию. Стремясь показать такого героя, авторы раскрывают перед нами его сложный противоречивый мир, где «всякого добра хватает и все бренное присутствует», но это не главное, утверждают они, главное—любовь к детям. Нет! Тысячу раз—нет! Учитель начинается не с любви к детям, а с любви к Родине. Учитель—полпред своего народа, ответственный полпред будущего, бескомпромиссный и верный боец за коммунистические идеалы. Когда любовь к детям вырастает на основе гражданственности, когда суть любви к ребенку—забота о будущем Родины, духовное возвышение человеческой сущности ученика, только тогда мы можем сказать: перед нами педагог. Это не красные слова. Это ключ к нашему делу, исток таланта учителя. Мы говорим: жизнь — борьба. Педагог вводит ребенка в жизнь, т. е. в борьбу. В борьбу, с чем и против кого? Если нет у него ясного об этом представления, его не спасут ни живость, не естественность. Антон Семенович Макаренко не уставал повторять: учителя вне политики нет. Сегодня, как никогда, важно понять, что главное дело учителя—учиться и учить коммунизму. Дать интересный урок, когда «лес рук», — всего лишь минимум. Глубоко, даже блестяще знать свой предмет еще не значит быть педагогом. Это тоже минимум. Без знаний и мастерства в школу не ходить. Учитель–неуч (а такое случается) вообще вне рассмотрения. Но хорошо вести уроки и быть в стороне от жизни, от борьбы за переустройство мира и человека, — значит, плохо делать свое главное учительское дело—ваяние личности учеников. Ты мой ученик. Я твой учитель. Давай подумаем, зачем мы с тобой родились, зачем живем на этой земле. Зачем встретились: ты и я? Не просто убедительно и ярко ответить самому себе и детям на это «зачем? ». Не общие слова требуются для ответа? А выношенные, выстраданные, идущие от сердца, чтобы прояснилась картина жизни и наше место в ней. Мы ищем эти слова. Ищем ответ, осмысляя окружающее, тревожа память, вглядываясь в судьбы тех, кого уже нет. У деревьев и цветов, у моря, звезд, птиц ищем ответа. В поэзии. Да! В поэзии жизни. Постигая ее основу, ее истину, мы начинаем понимать себя, других, открываем глубину строк: «Ничто на земле не проходит бесследно…» И приходит обжигающее ощущение своей неразрывной связи со всем сущим на земле. Наступишь на цветок, сломаешь ветку — и что–то утратишь в душе. Сделаешь больно другому — ударишь по самому себе. Всё в жизни связано: тронешь одно — отражается на другом. Будем же чутки к природе и друг другу как частице вечности. Учитель, помни напутствие Гёте: Вы должны при изучении природы всегда воспринимать единичное как всеобщее. Ничего нет внутри, ничего нет снаружи, Ибо то, что внутри, то и снаружи. Так схватывайте же без промедления Святую открытую тайну… Как сочетать свое «я» с другими, с общим природы? Как сделать это «я» боеспособным, жизненным, органичным? Где он, самый правильный путь к гармонии? Поиску, открытию и утверждению истины посвящена вся предшествующая история человечества. Сколько оборвалось жизней на этом пути! Сколько пролито слез и крови, пока главными словами на земле стали: свобода, равенство, труд, братство, коммунизм. И сколько еще неисчислимых испытаний пройдет человечество в борьбе за их торжество. Имеем ли мы право, учитель и ученик, стоять у обочины жизни? Отвечая на главный вопрос «зачем я? », мы найдем ответы на тысячи других, поймем, что человек—звено в цепи поколений, соединяющее прошлое, настоящее и будущее. С осознания смысла жизни начинается воспитание личности, чувства сопричастности с делами и мечтой своего народа, убежденности в том, что «мое» и «наше» неразрывны. Постижение сущности бытия рано или поздно приводит к раздумьям о сущности человека. Открытие К. Маркса: «Сущность человека в совокупности всех общественных отношений» — компас педагогики целостного формирования личности. В юности, отрочестве остро ощущается стремление к самоутверждению. Осознание своей сущности открывает путь к реализации своего «я». Марксистское мировоззрение должно стать основой духовного возвышения человека. Надо, чтобы каждый ребенок усвоил сердцем и умом, увидел в конкретных делах, существом своим почувствовал, что его рост, признание, расцвет сил, ума, таланта—в масштабах его труда на общую пользу, в преобразовании общественной жизни. Быть человеком—значит не потреблять. а творить жизнь, созидать для других. Марксову формулу человеческой сущности не раскроешь в одной беседе или лекции. Двадцатилетний опыт педагогической работы убеждает, что к ее постижению приближают вся школьная жизнь, учение, труд. основанные на принципах коммунистической нравственности, коллективизма. справедливости, общности духовных интересов учителей и учеников. Кто задумывается над смыслом жизни, кто не устает задавать себе вопросы «зачем я? », «для чего я? », тот рано или поздно начинает понимать: эгоист, живущий для себя, убивает свое «я». Его психику поражают страх, озлобленность, что необратимо губит физическое, умственное, душевное здоровье. Только тот, кто живет для людей, кто отдает им лучшее в себе. кто стремится утверждать в жизни добро и красоту, познает истинное человеческое счастье. В этом мудрая диалектика отношений нашего и моего. Довелось мне однажды участвовать в дискуссии на тему: «Каким сегодня должен быть учитель? ». Меня взволновала позиция известного критика, который, возможно в пылу полемики, горячо доказывал, что в школе должен быть определенный процент педагогов–новаторов и определенный процент просто «крепких специалистов», способных дать «необходимый минимум». «Спуститесь с неба на землю, — призывал он, — поставьте учителями в школах три миллиона гениальных новаторов—они вам, пожалуй, так всю школу перевернут, что концов не соберете… Нет, вы сначала подумайте, какому проценту учеников по природе нужен в классе учитель–новатор, а какому—просто крепкий специалист…» Дискуссия эта была вынесена на страницы печати и стала достоянием широкого круга читателей. Особенной остро прореагировали на нее педагоги. И что удивительно, многие были искренне убеждены, что школе вполне достаточно крепкого специалиста, обеспечивающего минимум знаний, и что талантливый учитель «на массе работает вхолостую» и поэтому, конечно же, «под него надо подбирать и соответствующий ему контингент». А проработавшая сорок лет учительница одной из московские школ, куда я был приглашен, сказала: «Если мы будем требовать таланта от учителя, школа останется без кадров, педвуз без студентов. Реальнее было бы ставить вопрос так: каждой школе только хороших учителей! » Полемика приобрела такую остроту, позиции были столь непримиримыми, что мне вновь захотелось вернуться к этой теме. Многие сходятся в мнении: в школе должен работать «просто хороший учитель». Хороший учитель. Что мы вкладываем в это понятие? Прежде всего, видимо, профессиональное исполнение своих обязанностей. Показателем качества педагогического труда должен быть уровень сформированности, развитости и воспитанности личности, который достигнут в результате педагогического воздействия на учеников. Ориентиром в работе учителя является главная цель школы—воспитание идейно убежденной, всесторонне развитой личности, способной к самоотверженному труду во имя процветания Родины, утверждающей в повседневной жизни нормы коммунистической нравственности и морали. Время говорит «нет» узкому, пусть даже «крепкому» специалисту. Наш идеал—многогранная личность. Не должен, не имеет права выпускник школы мямлить: «Не могу». Вот почему сегодня мы вправе предъявлять самые высокие требования к уровню воспитания, ратовать за постановку предельно высокой цели и за создание соответствующих условий для ее достижения. Чтобы человек не только мог проявить себя в определенное время, в свой «звездный час», но и был готов к постоянному, деятельному самосовершенствованию и самообновлению, чтобы «звездный час» перерос в «звездный век». Вслушиваемся в непрерывный диалог человека и общества: — Кто ты? — Я человек! — Докажи это. Подтверди делом, достойным тебя и времени. — Подтвердил. — Подтверждай вновь и иди к новым рубежам, еще более трудным, еще более высоким… Работать и жить на высоком накале напряжения естественно для многогранной природы человека. Вместо слов «Я не могу! » он должен руководствоваться другими, прямо. противоположными: «Я смогу, потому что я человек! Я не имею права жить иначе, ибо я часть своего народа, и эта часть должна быть здоровой, надежной». Вот оптимистическая формула человеческой жизни. Может ли при таких требованиях к школе быть хорошим учителем тот, кто «звезд с неба не хватает», делает только «отсель и досель»? Не может. Ибо не в состоянии вести за собой топчущийся на месте и не видящий дороги. В самом тезисе «такому–то проценту подавай педагога–новатора» кроется признание, что талантливый педагог–необходим только для избранных, одаренных детей. Но все здоровые дети изначально талантливы, следовательно, думающий, творческий учитель необходим каждому. И спорить нам не о чем. Но мы спорим. Значит, причина спора не в боязни, «что таланты развалят школу», а в отношении к природе ребенка. Вместе с тем, если исходить из веры в его потенциальные силы, пришлось бы не тратить время на дискуссии, а искать систему воспитания, адекватную возможностям детства, а это, по–видимому, не всех устраивает. Давно заметил, что любят делить детей на «сильных» и «слабых» люди, как правило, случайные в школе. Их идеал—школа без детей с их живостью, неугомонностью, непохожестью. Однажды я слышал, как учительница после выпада в адрес «неслухов» расхваливала ученика: — Он хороший мальчик, редко когда слово поперек скажет, сидит себе на уроках и помалкивает…» Учительница эта—крепкий специалист, знающая свой предмет. У нее на уроках тишина… гробовая. Большинство ребят «отсель досель» учебник знают. Педагог любит, как она сама призналась, «брать на страх». У нее годами отработанный арсенал психологического давления, вернее—подавления. Она слышит только себя, наслаждается властью, не переносит возражений, не утруждает себя тем, чтобы настроиться на другого. «Важно, чтобы меня понимали. Это главное. » Проверяющие ставят ее в пример: «Трудяга… Звезд с неба не хватает, но дело свое знает, потому и дети у нее успевают». А ученикам предмет давался трудно, потому что не любили они того, кто его преподает. Чувство антипатии к наставнику неминуемо отражается и на отношении к его предмету. А если этот предмет они учат не один день, а годы? А если чувство симпатии не вызывает не один учитель? Нетрудно представить последствия такого учения. Познание—это прежде всего общение учителя и учащихся и самих учеников друг с другом. «Стремление к общению… занимает значительное и порой ведущее место среди мотивов, побуждающих людей к совместной практической деятельности… Удовлетворение этой потребности связано с возникновением чувства радости» О каком продуктивном общении может идти речь, если для учителя хороший ученик тот, кто «помалкивает»? Насильственно вбитые знания—мертвый груз, они никого да не станут живительным источником мудрости. «Для внешнего порядка, внешне хороших манер, дрессировки напоказ нужны лишь твердая рука и многочисленные запреты, — писал Януш Корчак. — Чем скуднее духовный уровень, чем бесцветнее нравственный облик, тем больше забота о собственном покое и удобствах, тем больше запретов и приказаний, продиктованных мнимой заботой о ребенке». Вряд ли мы захотим навязать такого «специалиста» нашим детям. А он все еще не редкость в школе. Не редкость, потому что до сих пор еще ее деятельность оценивается только по уровню знаний учеников. В учительской среде иногда неверно, по моему убеждению, понимается сама сущность учения. Признавая, что главный труд школьника—учеба, мы не учим их этому труду, а заботимся только о том, чтобы дать определенную сумму знаний по основам наук. Приобретение знаний не самоцель, а средство, точнее, одно из важных средств образования и развития личности наряду с трудовым, физическим и эстетическим воспитанием. Партия учит нас комплексному подходу к решению педагогических задач, призывая не терять из виду ведущую цель школы: воспитание всесторонней и гармонично развитой личности, активных строителей коммунистического общества. В «Основных направлениях реформы общеобразовательной и профессиональной школы» красной нитью проходит завет В. И. Ленина: «Надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали». Этот партийный документ определяет смысл деятельности школы: на уроках, в производительном, общественно полезном труде, в залах физкультуры, хореографии и рисования готовить, выражаясь языком К. Маркса, «наилучших граждан». Наилучших. Специалист–предметник, не умеющий или, того хуже, не желающий быть организатором активности ученика, не помогающий школьникам строить свою жизнь на основах ученического самоуправления, для нынешнего этапа развития народного образования не годится. Учитель, что бы он ни преподавал, должен учить главному предмету— постижению смысла жизни и подлинного человеческого счастья. Педагогику вызубрить нельзя, сотворить раз и навсегда тоже. Суть деятельности педагога—творчество, исследование. Успешная работа сегодня не дает никакой гарантии, что завтра она будет такой же. Ибо завтра—новое испытание. Какими же качествами необходимо обладать учителю? Одним из основных можно назвать честность. «Жить честно, — говорил Л. Н. Толстой, — это рваться, путаться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться и метаться». Да, «вечно бороться и метаться» — наша учительская судьба. Нам противопоказаны благодушие и самодовольство. Если в основание пирамиды из всех наших педагогических построении мы положим заботу о ребенке, развитии его духовных и физических задатков; если, веря в ученика, при любых, пусть даже самых «безнадежных» обстоятельствах, будем вести его к успеху; если будем честны перед своим народом; если каждый шаг, слово, действие, взгляд, улыбку будем соотносить с целью воспитания и руководствоваться ею в нашей совместной с учеником деятельности, — наш педагогический талант не иссякнет, а будет крепнуть и совершенствоваться. И однажды нас осенит удивительно простая, но очень важная мысль: чтобы вести за собой, надо и себя вести, не останавливаясь в этом движении к себе лучшему ни на один день. В Зыбково я приехал с пониманием моей главной позиции: дети—наши соратники в работе над каждым человеческим «я», включая и самого педагога. Они не воспитанники, они наши сподвижники». С тех пор решительно выступаю за диалог с ребятами на равных, за авторитет доброты и чести, независимо от должности и формального образования. Вся моя педагогическая жизнь много раз убеждала в том, что только при демократическом стиле отношений возможен быстрый, стремительный рост коллектива. А трудности, если идет совместный поиск путей их преодоления, — благотворный стимулятор роста. Коллектив начинается с мечты, со значимой для всех цели, где каждый видит свое личное, ему необходимое. Вместе с тем к «моему» можно прийти наиболее коротким путем только через осознание «мы», уважение «я» других. Зыбковские учителя, как мне казалось, приняли мою позицию, и мы приступили к созданию ядра будущего коллектива, отряда добровольцев–учеников, готовых своими руками преобразовывать школу. Путь подсказывал яснозоренский опыт: нужно создать разновозрастный трудовой отряд. Однако принять идею—значит целеустремленно и последовательно бороться за ее претворение в жизнь, изменяя и самого себя. А это не каждому под силу.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒