Медведев Дмитрий 24 страница

Часовой, увидев немецкого офицера, отсалютовал:

- Господин обер-лейтенант, генерал еще не прибыл.

- Знаю! - бросил ему по-немецки Кузнецов и пошел в дом.

Вслед за ним вошел и Струтинский.

- Я советский партизан, - отчетливо сказал денщику Кузнецов. - Хочешь оставаться в живых - помогай. Нет - пеняй на себя.

Денщик опешил: немецкий офицер заявляет, что он партизан! Стуча от испуга зубами, он пробормотал:

- Да я зараз с вами. Мы мобилизованные, поневоле служим...

- Ну, смотри!

Обескураженный денщик, все еще не веря, что немецкий офицер оказался партизаном, застыл на месте.

- Как твоя фамилия? - спросил Кузнецов.

- Кузько.

- Садись и пиши.

Под диктовку Николая Ивановича денщик написал: " Спасибо за кашу. Ухожу до партизан. Беру с собой генерала. Казак Кузько".

Эту записку положили на видном месте на письменном столе в кабинете генерала Ильгена.

- Теперь займемся делом, пока хозяина нет дома, - сказал Кузнецов Струтинскому.

Николай Иванович и Струтинский произвели в квартире тщательный обыск, забрали документы, оружие, связали все это в узел.

Струтинский остался с денщиком, а Николай Иванович вернулся к часовому. Около того уже стоял Гнидюк. Кузнецов, подходя, услышал:

- Эх, ты! - повторил Гнидюк. - Був Грицем, а став фрицем!

- Тикай, пока живой, - неуверенно отвечал часовой. - Какой я тебе фриц!

- А не фриц, так помогай партизанам!

- Ну как, договорились? - спросил подошедший сзади Кузнецов.

Часовой резко повернулся к нему, выпучив глаза.

- Иди за мной! - приказал Кузнецов часовому.

- Господин офицер, мне не положено ходить в дом.

- Положено или не положено - неважно. Ну-ка, дай твою винтовку. - И Кузнецов разоружил часового.

Тот поплелся за ним.

На посту за часового остался Коля Гнидюк. Из машины вышел Каминский и начал прохаживаться около дома.

Все это происходило в сумерки, когда еще было достаточно светло и по улице то и дело проходили люди.

Через пять минут из дома вышел Струтинский, уже в форме часового, с винтовкой. Он занял пост, Гнидюк направился в дом.

Все было готово, а фон Ильген не приезжал. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Генерала не было.

" Казак" -часовой, опомнившись от испуга, сказал вдруг Кузнецову:

- Может получиться неприятность. Скоро придет смена. Давайте я опять встану на пост. Уж коли решил быть с вами, так помогу.

- Не подведешь?

- Правду вам говорю! - отвечал " казак".

Гнидюк позвал Струтинского. Пришлось снова переодеваться. Часовой пошел на свой прежний пост и стал там под наблюдением Каминского.

В это время послышался шум приближающейся машины. Ехал фон Ильген.

- Здоров очень, трудно с ним справиться, пойду на помощь, - сказал Струтинский, увидев выходящего из машины генерала.

Как только фон Ильген вошел и разделся, Кузнецов вышел из комнаты денщика.

- Я советский партизан. Если вы будете вести себя благоразумно, останетесь живы и через несколько часов сможете беседовать с нашим командиром у него в лагере, как вы хотели.

- Предатель! - заорал фон Ильген и схватился за кобуру револьвера.

Но тут Кузнецов и подоспевший Струтинский схватили генерала за руки.

- Вам ясно сказано, кто мы. Вы искали партизан - вот они, смотрите!

- Хельфе!.. - вновь заорал Ильген и стал вырываться.

Генерал был здоровенным сорокадвухлетним детиной. Он крутился, бился, падал на пол, кусался. Разведчикам пришлось применить не только кулаки, но и каблуки. Они заткнули ему рот платком, связали и потащили к машине. Но когда стали туда вталкивать, платок изо рта выпал.

- Хильфе! - снова заорал фон Ильген.

Подбежал часовой:

- Кто-то идет!

Момент критический. Нельзя было допускать лишних свидетелей - они могли заметить красные лампасы генерала. " Хорошо, если это гитлеровцы, успел подумать Кузнецов, - этих можно перебить. А если обыватели? Что с ними делать? Не убивать же! Но и оставить нельзя. Забрать с собой? Машина и без того перегружена".

И он пошел навстречу идущим.

Это были четыре фашистских офицера, они могли и отказаться вступить с ним в разговор.

Тут Кузнецов вспомнил о своем гестаповском жетоне, которым он до сих пор так ни разу и не воспользовался. Резким жестом он выдернул из кармана бляху.

- Мы поймали бандита, одетого в немецкую форму. Разрешите ваши документы! - обратился он к офицерам.

Кузнецову важно было выиграть время. Он сделал вид, что личности офицеров его крайне интересуют, и долго проверял документы. Троим он вернул их обратно, четвертого же попросил поехать с ним в гестапо. Этот четвертый оказался личным шофером гаулейтера Коха.

- Прошу вас, господин Гранау, - сказал ему Кузнецов, - следовать за мной в качестве понятого. А вы, господа, - обратился он к остальным, можете идти.

" Опель", вмещавший пять пассажиров, повез семерых.

Оставив Ильгена и Гранау на " зеленом маяке", Кузнецов, Струтинский и Каминский тут же вернулись в город.

В тот же вечер Кузнецов случайно встретил Макса Ясковца. Тот сообщил ему, что есть слух, будто застрелился фон Ортель.

- О боже! - воскликнул Кузнецов. - Как это могло случиться? Такой здоровый, веселый... Мне его искренне жаль.

- Я тоже ничего не понимаю, - недоумевал Ясковец. - Говорят, случайно... Чистил оружие.

- Вот судьба! - продолжал сетовать Кузнецов. - Кстати, когда же похороны?

- Об этом пока не слышно, - ответил Ясковец, но тут же попросил у Зиберта полсотни марок на венок, который он, Ясковец, собирается возложить на гроб своего друга.

Самоубийство фон Ортеля Кузнецову показалось подозрительным. Он не хотел этому верить еще и потому, что смерть этой гадины окончательно расстраивала план, намеченный командованием отряда.

Все эти дни после получения задания о похищении фон Ортеля Николай Иванович его не видел. Но о том, что он находится в Ровно, Кузнецов знал от Вали: она несколько раз встречала Ортеля. И Кузнецов надеялся, что сегодня-завтра он выполнит задание.

" О предстоящей встрече Большой тройки в Тегеране никому не известно, - думал Кузнецов. - Возможно, это вообще фантазия, которую придумал гестаповец, чтобы получить от меня лишнюю сотню марок... - И сразу же возникло другое: - А вдруг тегеранская встреча будет? Как узнать, кто из террористов туда поедет?.. "

Кузнецов решил заглянуть к Вале, а от нее - к Лидии Лисовской. " Может быть, им известны какие-либо подробности", - думал он.

Валя сказала, что слышала о самоубийстве фон Ортеля от самого же Макса Ясковца, а в рейхскомиссариате о том ничего не слышно. Эта неопределенность еще больше встревожила Кузнецова. Он отправился к Лидии. То, что он здесь услышал, подтверждало его собственные догадки.

- Три дня тому назад Ортель был у меня, - сказала Лидия. - Зашел проститься. Он собирался куда-то лететь из Ровно. Об отлете он просил меня не рассказывать никому, а если, говорит, скажут, что меня нет, что со мной что-нибудь случилось, то не опровергайте этого. Обещал привезти хороший подарок. Когда я услышала о самоубийстве, мне показалось, что тут что-то не так. Ортель уехал, а слух, что он покончил с собой, распустили гестаповцы. Я хотела вам сразу же обо всем сообщить, но вы, как назло, не показывались.

Ночью из Ровно в отряд был направлен Коля Маленький. Несмотря на темноту, он не шел, а буквально летел. Он нес срочное письмо Кузнецова. В этом письме, сообщая о " таинственном" исчезновении фон Ортеля, Николай Иванович писал, что не может простить себе того, что не выкрал вовремя фон Ортеля, дал ему возможность улизнуть из города.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

К началу ноября мы построили лагерь. Партизаны были теперь хотя и не вполне, но избавлены от тех неудобств и лишений, которые неизбежны для людей, скрывающихся в лесу.

Не узнать было в нашем теперешнем отряде ту небольшую группу парашютистов, что четырнадцать месяцев назад пришла в Сарненские леса. Мы разбогатели, обзавелись солидным хозяйством. Альберт Вениаминович Цессарский с улыбкой вспоминал о том еще недавнем времени, когда он оперировал Колю Фадеева с помощью поперечной пилы. Теперь у нашего партизанского врача была своя амбулатория со стационаром, да и сам он был уже не просто врачом, а начальником санчасти, со штатом в тринадцать врачей, с большим числом лекпомов. Всех их нам прислали ровенские, гощанские и тучинские подпольщики.

В лагере царило приподнятое, радостное настроение. Оно вызывалось не только успешным ходом нашей боевой работы, но и главным образом тем, что каждый день приносил нам новые отрадные вести с фронтов Великой Отечественной войны.

Курский " сюрприз", о котором в мае говорил Кузнецову Эрих Кох, окончился для гитлеровцев весьма печально. Потеряв на этом " сюрпризе" стодвадцатитысячную армию, гитлеровцы отступали. В конце сентября войска Красной Армии подошли к берегу Днепра.

" Завоеватели" все больше теряли веру в возможность победы.

- Я у них теперь, кажется, самый бодрый и самый уверенный офицер! смеясь, говорил Николай Иванович.

Гитлеровцы уже не надеялись удержать в своих руках плодородную Украину, но стремились выкачать из нее как можно больше продовольствия.

Особенно туго с выкачкой приходилось фашистам в местах, где базировались партизанские отряды. Так, например, население огромной территории между рекой Горынь с востока, железной дорогой Ровно - Луцк с юга и Сарны - Ковель с севера, почти до Луцка с запада не давало оккупантам ни хлеба, ни скота.

На этой территории оперировало несколько партизанских отрядов: отряд Прокопюка, батальон из соединения Федорова под командованием Балицкого, отряды Карасева, Магомета и наш отряд. День ото дня росло сопротивление народа немецким захватчикам. Тогда по приказу Эриха Коха, полученному из Германии, оккупанты применили чрезвычайные карательные меры. Для борьбы с партизанами и местным населением была выделена специальная авиация. Целые эскадрильи стали ежедневно летать над лесами, над мирными селениями, подвергая их беспощадной бомбежке.

С нашим приходом в Цуманские леса еще один район уходил из рук оккупантов. Не мудрено, что они стали проявлять к нам усиленное " внимание". То в одной, то в другой деревне появлялись их крупные вооруженные отряды. Снабженные оружием и боеприпасами, бандиты-предатели также не упускали случая выслужиться перед своими господами. Дорого обходилось предателям это лакейское прислуживание немецким фашистам. Сколько оружия, боеприпасов захватывали мы у этого жалкого " войска" - не поддается никакому учету.

В боях и мы несли потери, правда незначительные, и они всегда острой болью отзывались в наших сердцах.

В стычках с украинскими националистами погиб Гриша Шмуйловский, наш поэт, запевала, любимец партизан.

Гриша не успускал случая участвовать в операциях: узнав о предстоящем серьезном деле, он приходил и просил, чтобы послали его. Он хотел наверстать то время, что пробыл в Москве в ожидании вылета. Он мечтал о том, что совершит подвиг.

Однажды он сказал Цессарскому и Базанову:

- Если мне придется умереть, хочу умереть лицом на запад!

Лицом на запад! Как хорошо выражали эти слова патриотическое стремление советского человека наступать, его благородный порыв, желание скорее освободить Родину от фашистских захватчиков.

Гриша был убит в стычке, когда, возвращаясь в лагерь с " зеленого маяка", где Коля Маленький вручил ему пакет от Кузнецова, он наскочил на многочисленную вражескую засаду. Свыше часа он и его спутник Миша Зайцев отстреливались от врагов, не подпуская их к себе. Они дрались до тех пор, пока в автоматах были патроны.

Когда патроны пришли к концу, партизаны попытались выйти из кольца засады. Бросились в болото. И здесь почти в упор был застрелен Гриша Шмуйловский. Его товарищу чудом удалось спастись, он-то и рассказал о случившемся.

Гриша писал стихи, хорошие, задушевные стихи. Он мечтал по окончании войны написать книгу о нашем отряде. Почти каждый день он исписывал все новые и новые страницы в своей заветной клетчатой тетради. И вот теперь все это - и тетрадь, и пакет от Кузнецова, и тело нашего товарища - в руках врага.

- Найти во что бы то ни стало! - приказал я Базанову, посылая его со взводом на поиски тела Гриши Шмуйловского.

Лишь на третий день удалось это сделать. Фашисты раздели Гришу почти догола и бросили в кусты.

Мы похоронили Шмуйловского со всеми партизанскими почестями. На холмике возле лагеря красовалась металлическая пластинка, гласившая, что наш товарищ пал смертью храбрых в неравном бою с врагами Отечества.

Цессарский тяжело переживал гибель друга. Много раз, даже когда отряд переменил место стоянки, он уходил на его могилу, любовно убранную партизанами, и подолгу просиживал один.

Как-то я застал здесь Цессарского.

- Он мечтал о большом подвиге, а погиб в простой стычке, - сказал Альберт Вениаминович.

Я подумал: " А что такое большой подвиг? "

- Лицом на запад, - сказал я. - Разве это не подвиг?

- Верно, - сказал Цессарский после раздумья.

Я не понял, обращается ли он ко мне или отвечает на свои мысли.

- Он ведь не славы хотел. Он хотел ценой своей жизни избавить от гибели других, вернуть людям мир и счастье. Не знаю, подвиг ли это, но это по меньшей мере честно - так выполнить свой долг, - сказал я.

В стычках с врагами погиб и Иван Яковлевич Соколов, заместитель командира по хозяйственной части, прекрасный товарищ, храбрый партизан.

... Шестого ноября радисты с утра не снимали наушников. Ваня Строков регулировал громкоговоритель, а партизаны стояли рядом, ожидая с минуты на минуту услышать передачу из Москвы.

Вечером Ваня наконец поймал волну - зачитывался приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении нашими войсками Киева. Это было огромной радостью для всей страны. Но можно представить, как радовались мы, услышав это сообщение. Мы находились еще в тылу врага, но скорая победа и освобождение всей украинской земли были уже близки.

Утром седьмого ноября отряд выстроился в каре. Был зачитан записанный радистами приказ Верховного Главнокомандующего. Дружное, громкое " ура" разнеслось по лесу.

С полудня к нам стали приезжать гости, командиры соседних отрядов Балицкий, Карасев, Прокопюк и Магомет. Каждый явился в сопровождении небольшой группы партизан своего отряда.

- Ай да лагерь! Здесь после войны дом отдыха можно будет открыть! говорили гости, осматривая наши строения.

- Хоть танцы устраивай, - отозвались они об одном из общежитий, когда увидели широкий проход между нарами, вымощенный досками.

Но больше всего понравился гостям госпиталь. Цессарский сиял.

После праздничного обеда начался вечер самодеятельности. Посреди естественного " зеленого театра" были построены просторные подмостки. По углам загорелись костры. Когда кто-то (наверное, все тот же Цессарский) запел " Вечер на рейде" и песню подхватили, сцена и зрители превратились в один огромный хор. Багровые отсветы костров, озаряющие лица, придавали этому зрелищу какую-то особую торжественность.

Неожиданно для всех присутствующих блеснули своим искусством Семенов и Базанов. Они выступили с акробатическими номерами - кувыркались и изгибались, как настоящие циркачи. Свет от костров скользил по их фигурам, точно лучи театральных прожекторов.

Среди партизан, недавно прибывших из Ровно, оказались актеры ровенского театра. Один из них, очень хорошо имитировал Чарли Чаплина. Но не успел этот " Чаплин" сойти со сцены, как с тем же номером вышел испанец Ривас. Он был чем-то похож на Чаплина, и хотя не владел особым искусством, но произвел эффект не меньший, чем настоящий актер.

Особенный успех в русской народной пляске имела Алевтина Николаевна Щербинина, врач, присланная нам подпольщиками. До войны Алевтина Николаевна лечила детей на Крайнем Севере. Первый год войны она работала военврачом в полевом госпитале; попав в плен, оказалась в Тучине и оттуда с помощью Оли Солимчук прибыла к нам. С тех пор прошло каких-нибудь два месяца, но Алевтину Николаевну уже знал и любил весь отряд. Никто, однако, не подозревал, что эта серьезная и строгая женщина такая мастерица в танце. Вызывали ее неоднократно.

В этот вечер мы пели не только свои старые, любимые песни, но и новую, сложенную отрядным поэтом, связным луцкой подпольной группы Борисом Зюковым:

Запоем нашу песнь о болотах,

О лесах да колючей стерне,

Где когда-то свободный Голота,

С вихрем споря, гулял на коне.

Кто забудет бои, переправы,

Переходы, засады в мороз,

Кто забыл, как летели составы

У мостов под кремнистый откос!

И УПА нам пути уступает,

Без оглядки бандиты бегут

Фельджандармы и бульбовцы знают,

Что " медведи" без промаха бьют.

Да, прошли мы, товарищи, вместе

Путь нелегкий, но доблестный путь.

Жаль, что в песне короткой нет места,

Чтоб погибших друзей помянуть.

Пусть спокойно и мирно им спится,

Поклялись мы оружьем своим,

Что высоких отрядных традиций

Никогда и нигде не сдадим.

Запевайте же марш наш походный!

Помни, Гитлер кровавый, одно:

Званье славное - мститель народный

Партизану недаром дано!..

Часов в одиннадцать вечера, когда гости уже разъехались по своим отрядам, а концерт все еще продолжался, ко мне подошел Стехов. Я сидел в первом ряду " партера", устроенного из бревен.

- Дмитрий Николаевич, на минуту!

Я вышел.

- Только что прибежали разведчики из Берестян, - взволнованно заговорил Стехов. - Туда прибыла крупная карательная экспедиция, с минометами и пушками. Ищут проводников, чтобы с утра идти на нас. Час назад я получил сообщение, что и на станции Киверцы разгружается большой эшелон фашистов.

Это не было неожиданностью. Кузнецов уже успел сообщить нам о готовящейся карательной экспедиции генерала Пиппера - " мастера смерти". Мы знали об этом и от ровенских товарищей.

История с предателем Науменко заставляла думать, что фашистам точно известно место нашего лагеря. Посоветовавшись со Стеховым, решили дать бой карателям.

Дождавшись конца очередного номера, я вышел на помост.

- Товарищи! - сказал я. - Получены сведения, что завтра с утра на нас пойдут каратели. Уходить не будем. Останемся верными своему принципу: сначала разбить врага, а потом уходить!

- Правильно! Ура! - подхватили партизаны.

Я поднял руку, призывая к вниманию.

- Праздник будет продолжаться!

Несколько человек запели " В бой за Родину". Песню пели все.

Вечер длился еще час.

Спать улеглись в полной боевой готовности. Вокруг лагеря выставили дополнительные посты. В направлении Берестян выслали пеших и конных разведчиков.

На рассвете прискакал из-под Берестян Валя Семенов.

- Из села к лагерю движется большая колонна фашистов! - запыхавшись, выпалил он.

И почти в тот же момент донеслась пулеметно-автоматная стрельба. Стреляли километрах в десяти, приблизительно в районе лагеря Балицкого.

Я послал туда конных связных узнать, в чем дело, не нужна ли соседям помощь, и передать, что мы также ждем карателей.

В отряде было около семисот пятидесяти человек. Делился отряд на четыре строевые роты и два отдельных взвода - взвод разведки и комендантский.

Первая рота, под командованием Базанова, вышла навстречу противнику, наступавшему из Берестян. Вторая рота, во главе с Семеновым, направилась в обход с задачей незаметно нащупать, где находится артиллерия, минометы и командный пункт карателей, чтобы ударить по ним с тыла.

Когда вторая рота вышла из лагеря, с постов сообщили, что и с другой стороны на нас идет вражеская колонна. Навстречу ей я направил часть четвертой роты. Другая часть этой роты охраняла правый фланг. Третья рота находилась на постах вокруг лагеря.

Итак, все наши силы были в расходе. В резерве оставались группы разведчиков и комендантский взвод.

Часов в десять начался бой. Каратели открыли бешеный огонь из пулеметов и автоматов по первой роте. Враги продвигались плотной колонной, во весь рост. Ответный огонь наших станковых и ручных пулеметов лишь на время заставлял их останавливаться и ложиться. Затем снова слышалась немецкая команда, солдаты поднимались и шли в атаку.

Подпустив карателей поближе, партизаны бросились в контратаку. Загремело " ура".

С другой стороны - на четвертую роту - пошла в атаку гитлеровская колонна.

В лагерь несли и вели раненых.

Мы знали, что длительного боя нам не выдержать - у нас мало патронов. Поэтому я послал связных в отряды Балицкого и Карасева с просьбой выслать хоть небольшие группы в тыл врага, чтобы несколько отвлечь силы карателей.

Артиллерия противника стала пристреливаться по лагерю. Но снаряды рвались за его чертой.

Из первой роты дали знать, что патроны на исходе, что станковый пулемет уже молчит. Послали им группу из комендантского взвода. Через некоторое время снова сообщают: патронов почти нет, присылайте, иначе не выдержим.

- Бьют, как мух, а они лезут и лезут, - говорил связной. - Психикой хотят запугать...

Прошло уже четыре часа, как выступила рота Семенова, а никаких ее дел не видно. Где она, что с ней?

А фашисты нажимают.

Вернулись связные от Балицкого и Карасева. Балицкий послать никого не может, его отряд лежит в обороне и ждет нападения. Карасев высылает для удара с фланга целый батальон.

Стрельба приблизилась к самому лагерю. Вступили в бой последние наши резервы - комендант Бурлатенко с группой в пятнадцать человек легкораненых.

Мины рвутся в самом лагере. Фашисты подступают все ближе.

Бой длится уже семь часов. Партизаны Карасева о себе не заявляют. Рота Семенова тоже.

В шестом часу вечера отдаю приказ: готовить обоз, грузить тяжелораненых и штабное имущество. Из раненых, способных держать оружие, с трудом удалось набрать четырнадцать человек. Цессарский и остальные врачи должны были прикрывать раненых и обоз. Я с остатком комендантского взвода направился на центральный участок распорядиться об отступлении с боем...

Было ясно, если нам не удастся продержаться дотемна, уйти мы не сможем. Каратели обступали кругом.

И вдруг с той стороны, с какой стреляли вражеские пушки и минометы, отчетливо послышалось " ура".

Еще не смолкло " ура", как орудийная стрельба прекратилась.

Через пять минут снова заговорили вражеские минометы, но теперь они били уже по гитлеровцам... Растерянность и паника охватили карателей. Побросав оружие, они стали разбегаться. Партизаны устремились в погоню.

Что за чудо?

Чуда, конечно, не было. Это вступила в бой рота Семенова. Зайдя в тыл противнику, Семенов произвел тщательную разведку. Роту он поделил на две группы. Одна навалилась на артиллерию и минометы врага, сразу же после их захвата повернув стволы на гитлеровцев. Другая овладела командным пунктом и радиостанцией, через которую шло управление боем. Девятнадцать офицеров штаба, в том числе и командующий экспедицией генерал Пиппер, были убиты. Это и решило дело.

Батальон Карасева тоже успел включиться в бой. Он удачно зашел во фланг карателям и крепко ударил по ним.

Лишь к одиннадцати часам вечера партизаны собрались в лагере. Они преследовали в лесу разрозненные группы врага.

Сотни полторы гитлеровцев укрылись в Берестянах, ожидая нашего нападения. Но нам не было смысла связываться с ними.

Я был уверен, что каратели завтра с новыми силами пойдут на нас и начнут бомбить лагерь с воздуха. Стало известно, что со станции Киверцы продвигается новая фашистская колонна. Было принято решение: до рассвета уйти на новое место.

В бою мы потеряли двенадцать человек убитыми и тридцать ранеными. Похоронив убитых, стали собираться в поход.

Я послал связных к Балицкому и Карасеву с извещением, что с рассветом мы уйдем и что они могут взять часть наших боевых трофеев.

Трофеи были огромные. Мы отбили у карателей весь их обоз из ста двадцати повозок, груженных оружием, снарядами, минами и обмундированием. Выли взяты три пушки, три миномета, много автоматов, винтовок, патронов.

По захваченным штабным документам удалось установить, что в карательную экспедицию генерала Пйппера входило три с лишним полицейских батальона СС, около двух с половиной тысяч человек.

Судя по документам, карательной деятельностью генерал Пиппер занимался с первых дней войны. Со своими эсэсовскими батальонами он побывал во всех оккупированных гитлеровцами странах. На Украине пипперовцы свирепствовали месяцев пять.

На штабной карте генерала Пиппера красной точкой был обозначен квартал леса, где мы находились. Это явилось делом рук Науменко, но место предатель указал не совсем точно. Поэтому-то вражеские мины и снаряды долго разрывались в стороне от лагеря.

В два часа ночи партизаны впервые за сутки поели. А в три часа отряд уже покинул лагерь. Жаль было оставлять такое хорошее жилье, не хотелось снова мерзнуть на холоде и мокнуть под дождем. Но делать было нечего.

Мы решили отойти к северной границе Ровенской области, чтобы здесь привести в порядок отряд и попытаться самолетом отправить в Москву раненых. В Цуманских лесах осталась небольшая группа под командованием Бориса Черного. Ему вменялось в обязанность маневрировать, скрываться от карателей и принимать наших людей, которые будут приходить из Ровно.

Через день после нашего ухода гитлеровцы принялись бомбить с самолета и обстреливать артиллерией теперь уже пустой квартал леса. После мощной артиллерийской подготовки они бросились в наступление на лагерь. Что их ждало? Из лагеря каратели волокли " трофеи" - трупы своих же бандитов. Накануне в бою партизаны уложили не менее шестисот фашистов.

Мертвую тушу генерала Пиппера гитлеровцы отправили самолетом в Берлин. Фашистские газеты, оплакивая этого бандита, писали, что он был надежной опорой оккупационных властей, но больше уже не называли его " мейстер тодт" - " мастер смерти".

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Альфред Функ носил звание оберфюрера СС. До назначения на Украину он был " главным судьей" в оккупированной немцами Чехословакии и безжалостно расправлялся с чешскими патриотами. Здесь, на Украине, Функ продолжал свое кровавое дело с еще большим усердием. По его приказам поголовно расстреливались заложники, чинилась зверская расправа в тюрьмах и концлагерях, гибли тысячи неповинных людей.

В связи с убийством Геле и Кнута и ранением Даргеля Функ, оставшийся единственным заместителем имперского комиссара, издал приказ о расстреле всех заключенных в ровенской тюрьме. Тогда и было решено казнить этого палача.

Акт возмездия намечался на другой день после похищения Ильгена. Нельзя было давать гитлеровцам опомниться. Валя Довгер и Ян Каминский, Николай Струтинский и Терентий Новак со своими товарищами тщательным образом готовили эту новую операцию Николая Ивановича Кузнецова.

Альфред Функ имел привычку ежедневно по утрам, за десять минут до начала работы, бриться в парикмахерской близ помещения главного суда. Парикмахер, местный житель, оказался преданным советским патриотом. На предложение Яна Каминского помочь партизанам он ответил безоговорочным согласием. Было условлено, что, как только генерал войдет в парикмахерскую, парикмахер отодвинет одну из занавесок на окне. Это послужит знаком Каминскому, который подаст сигнал Кузнецову.

В то самое утро, когда гитлеровцы сбивались с ног в поисках партизан, похитивших Ильгена, когда по городу шли массовые облавы, Николай Иванович сидел, развалившись в кресле, на втором этаже здания главного суда, в приемной оберфюрера СС Функа.

Он пришел сюда в тот момент, когда главный судья усаживался в кресло парикмахерской. В приемной была только секретарша, и Кузнецов " беспечно" болтал с ней, поглядывая в окно. Из окна было видно, как прогуливается по улице Ян Каминский.

Каминский, в свою очередь, не спускал глаз с занавески парикмахерской. Как только она отодвинулась, он подал условный знак Кузнецову. " Заметит или не заметит? А вдруг Кузнецов в это время как раз и не посмотрел в окно... " Каминский решил на собственный страх и риск " удлинить" сигнал: снял фуражку и принялся усердно чесать голову. Он делал это с таким ожесточением, что внушил тревогу Николаю Ивановичу. Что могло случиться? Не является Функ? Но тогда Ян не давал бы вообще никакого сигнала. " Ага, - сообразил Кузнецов, - Функ приехал, но, вероятно, не стал бриться и направляется прямо сюда".

Кузнецов за веселой болтовней успел назначить секретарше свидание. Он попросил ее принести свежей воды - хочется пить, - и девушка услужливо побежала с графином. То, что вода находится на первом этаже, Кузнецову было известно заранее.

Когда секретарша вернулась, обер-лейтенанта в комнате не было. В ту же минуту мимо нее прошел в свой кабинет генерал Функ.

Функ снял плащ, повесил фуражку, подошел к столу и уже взялся за кресло, как услышал за спиной:

- Не трудитесь, генерал. Сидеть не придется.

Функ не успел обернуться, как обер-лейтенант приблизился к нему со словами: " Прими, гадина, за кровь и слезы невинных людей" - и дважды выстрелил в упор.

Палач упал. Кузнецов бросился к столу, схватил лежавшие там бумаги и быстро вышел из кабинета. Он прошел мимо обезумевшей секретарши и стремительно спустился по лестнице.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒