Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Глава 3. Двумя годами ранее



Глава 3

2013, весна

Кэтрин спотыкалась, кляня высокие каблуки, но про себя признавала, что слишком много выпила. Роберт протянул руку и успел схватить ее за локоть, не дав упасть на бетонные ступени. Другой рукой он повернул ключ в замке, открыл парадную дверь и, не ослабляя хватки, завел ее внутрь. Она сбросила туфли и, направляясь на кухню, попыталась придать походке хоть какое-то достоинство.

– Я так горжусь тобой, – сказал он, делая шаг вперед, обнял ее и поцеловал ее в шею. Кэтрин откинула голову назад.

– Спасибо, – поблагодарила она и закрыла глаза. Но тут же миг наслаждения рассеился. На дворе ночь. Они дома. Но ложиться ей не хотелось, хотя она смертельно устала. Она знала, что не заснет. Уже целую неделю толком не спала. Роберту это не известно. Она делала вид, что все нормально, ей удавалось его обмануть, прикидываясь, будто она спит рядом, когда остается наедине со своими мыслями. Сейчас ей придется найти предлог, чтобы объяснить, почему она не идет с ним в спальню. – Ложись, я скоро приду, только почту проверю. – И она поощрительно улыбнулась, но Роберту многого и не нужно. Завтра ему рано вставать, отчего Кэтрин еще более было приятно то удовольствие, которое, как ей казалось, Роберт получил от вечера, где центром всеобщего внимания была она, а он оставался лишь молчаливым улыбающимся спутником. Ни разу он даже не намекнул, что пора уходить. Нет, он позволял ей блистать и наслаждаться моментом. Конечно, она тоже не раз выступала в той же роли по отношению к нему, но тем не менее свою он сыграл достойно.

– Я принесу тебе воды, – сказал Роберт.

Они только что вернулись с приема после вручения телевизионных премий. Это была серьезная передача, не какое-то там мыло. И не художественный сериал. Одни только факты. Кэтрин получила премию за документальный фильм о подготовке детей к половой жизни. Детей, которых можно было уберечь, но не уберегли, ибо никто всерьез о них не позаботился; никто не взял на себя труда присмотреть за ними. Члены жюри назвали ее фильм смелым. И ее саму назвали смелой. Только они и понятия ни о чем не имели. Не имели понятия о том, какая она на самом деле. Никакая это не смелость. Скорее целеустремленность, решимость. Впрочем, и смелость тоже. Скрытая съемка. Мужчины – похотливые хищники. Но не стоило думать об этом сейчас. Не сейчас, когда она дома. Даже за новыми шторами она опасалась, что за ней наблюдали.

Вечера превратились в подобие ниши, в которой можно было отвлечься от навязчивых мыслей о том неизбежном моменте, когда ей придется забраться под одеяло и лежать в темноте без сна. Роберта ей обмануть удалось. Даже пот, который выступал на лбу, когда подходило время идти в спальню, она со смехом объясняла начавшейся менопаузой. Конечно, были и иные признаки, но пот здесь ни при чем. Она отправила его спать и пожалела, что он не остался рядом. Жаль, что не набралась храбрости все ему рассказать. Не получилось. А теперь слишком поздно. Все случилось двадцать лет назад. И если завести разговор об этом сейчас, он ничего не поймет. Он будет потрясен тем, что все это время она ничего ему не говорила. Держала в тайне нечто такое, что он имел право знать. «О Господи, но это же наш сын», – услышала она его голос.

Ей не нужна была эта гребаная книга, чтобы напомнить о случившемся. Она и так ничего не забыла. Ее сын едва выжил. Все эти годы она, как могла, оберегала Николаса. Оберегала от знания того, что случилось на самом деле. Она позволила ему жить в блаженном неведении. Он не знал, что едва не умер на пороге зрелости. А что было бы, если бы у него сохранились какие-либо воспоминания о случившемся? Что бы это изменило? Был бы ли он другим? Стали бы другими их взаимоотношения? Но она была совершенно уверена, что он ничего не помнил. По крайней мере ничего из того, что могло бы приблизить его к действительности. В представлении Николаса это был обычный день, сливающийся с множеством других дней его детства. Быть может, подумалось ей, он даже казался ему счастливым.

Будь там Роберт, все могло бы повернуться иначе. Точно повернулось бы иначе. Просто ничего бы не случилось. Но Роберта там не было. Вот она ничего ему и не сказала, потому что в этом не было нужды – он ничего не узнает. Так было к лучшему тогда. Так к лучшему и сейчас.

Она включила ноутбук и набрала имя автора. Это превратилось почти в ритуал. Она повторяла эту операцию вновь и вновь, в надежде найти хоть что-то. Ключ. Но ничего не находилось. Одно только имя: Э. Дж. Престон. Не исключено, имя вымышленное. «Идеальный незнакомец» – первое и, возможно, последнее произведение автора. Даже на пол указания нет. Его или ее первое произведение? В выходных данных значилось: Рамнузия. Когда она стала разбираться, выяснилось то, что пришло ей в голову с самого начала: книга выпущена самим автором. Раньше она не знала, что это такое – «Рамнузия». Теперь знает. Богиня отмщения. Немезида.

Вот это и есть ключ, не так ли? Хотя бы гендерный. Но нет, это невозможно. Просто невозможно. И такие подробности никто знать не мог. В живых никого не осталось. Кроме, разумеется, тех, других – безымянных других. Но это-то написано кем-то, кому не все равно. Для кого это дело личное. Она поискала в Интернете, появились ли отклики на книгу. Ничего. Быть может, она вообще единственная, кто ее прочитал. А если и есть другие, то они никогда не узнают, о ком она написана. Но ведь кто-то знает. Кто-то знает…

Как эта гребаная книга попала к ней в дом? Она не помнила, чтобы покупала ее. Просто появилась в стопке книг рядом с ее кроватью. Но ведь когда переезжаешь на новое место, всегда возникает беспорядок. Множество коробок с книгами все еще ждут, когда их распакуют. Может, она сама ее здесь бросила. Вынула из коробки, привлеченная обложкой, и бросила. А может, это книга Роберта. У него множество книг, к которым она даже не прикасалась и вряд ли бы узнала. Старых книг. Она так и видела его листающим каталоги электронного книжного магазина. Какое-то название или переплет остановило его внимание, и он заказал очередную книгу.

Но в конце концов она пришла к убеждению, что книгу оставил здесь кто-то другой. Кто-то приходил сюда, в это место, не успевшее еще стать их новым домом. Заходил в спальню. Кто-то, кого она не знала, положил книгу на полку рядом с кроватью. Аккуратно. Ничего не переставляя. С ее стороны кровати. Зная, где она спала. Сделав так, что могло показаться, будто это она сама ее туда положила. Мысли у нее путались, сталкивались одна с другой, перемешивались. Вино и тревога – гремучая смесь. Следовало бы знать, что нельзя самой себе подмешивать яд. Она обхватила ладонями раскалывающуюся от боли голову. Все эти дни голова не переставала болеть. Она закрыла глаза и увидела полыхающий белый солнечный блик на обложке. Как эта гребаная книга попала к ней в дом?

Глава 4

Двумя годами ранее

Семь лет прошло после смерти Нэнси, а я все еще никак не разобрался с ее вещами. Одежда висела в гардеробе. Там же туфли, сумки. У нее был очень маленький размер ноги. Третий. Бумаги, письма – все это еще лежало на столе и в ящиках. Мне нравилось листать их. Нравилось отбирать письма, адресованные ей, даже если это были уведомления газовой компании. Нравилось перечитывать ее имя и наш общий адрес на официальных бланках. Но после выхода на пенсию у меня уже не осталось предлога откладывать. Давай, Стивен, сказала бы она, пора кончать с этим. И я принялся за дело.

Начал я с одежды, снимая ее с вешалок, извлекая из ящиков, раскладывая на кровати, словом, готовя к расставанию с домом. Ну вот и все, подумал я и в тот же момент увидел шерстяную кофту, соскользнувшую с вешалки и затерявшуюся в углу гардероба. Кофта была цвета вереска. Да нет, скорее пестрая. Голубые нитки, розовые, алые, серые, но в целом все же напоминала цвет вереска. Мы купили ее в Шотландии, еще до женитьбы. Нэнси использовала ее как шаль – не просовывала руки в рукава, которые свободно свисали по обе стороны. Я решил не выбрасывать ее и сейчас держал в руках. Кофта кашемировая. Моль поработала над ней, и на манжете образовалась дырочка, через которую можно просунуть палец. Нэнси носила кофту почти пятьдесят лет. Она пережила ее и, подозреваю, переживет меня. Если я буду и дальше усыхать, а это неизбежно, то скоро она станет мне впору.

Помню, как Нэнси надевала ее посреди ночи, когда вставала кормить Джонатана. Он, приникая к соску своим крохотным ротиком, стягивал с нее комбинацию, а кофта оставалась накинутой на плечи и не давала замерзнуть. Если Нэнси замечала, что я наблюдал за ней с кровати, она улыбалась, а я вставал и готовил нам обоим чай. Она всегда старалась не разбудить меня, говорила: «Спи», говорила: «Я сама справлюсь». Она была счастлива. Мы оба были счастливы. Ребенок, появившийся, когда родители достигли среднего возраста и оставили всякую надежду на потомство, – это всегда внезапная радость. Мы никогда не пререкались, кому вставать и кто кому не дает спать. Не хочу утверждать, будто все труды делились пополам. Я бы и рад, но, по правде говоря, Нэнси нужна была Джонатану гораздо больше, чем я.

Кофта стала любимым одеянием Нэнси еще до начала этих полночных пиршеств. Она надевала ее, когда садилась писать: поверх летнего халата, поверх блузы, поверх вечернего платья. Сидя за письменным столом, я, бывало, поглядывал на нее: пальцы бегали по клавиатуре пишущей машинки, и по бокам свободно колыхались рукава. Да, до того как стать учителями, мы с Нэнси занимались сочинительством. Нэнси оставила это занятие вскоре после рождения Джонатана. Она говорила, что утратила вкус к писанию, а когда Джонатан пошел в младшие классы, решила найти себе работу в школе. Впрочем, я повторяюсь.

Ни Нэнси, ни я на писательской ниве особых успехов не достигли, хотя оба опубликовали по несколько рассказов. Если подумать, следует признать, что Нэнси преуспела больше моего, но именно она, отложив перо в сторону, настояла, чтобы я продолжал писать. Она верила в меня. Она не сомневалась, что в один прекрасный день это произойдет – я заявлю о себе во весь голос. Что ж, может, она была права. Во всяком случае, меня всегда вдохновляла именно уверенность Нэнси. И все же писала она лучше меня, и я всегда это учитывал. Все эти годы, пусть даже сама Нэнси этого не признавала, когда я писал слово за словом, главу за главой и написал-таки одну или две книги, она меня поддерживала. Все было отвергнуто издателями. И, слава Богу, в какой-то момент она наконец поняла, что я просто не хочу больше писать. С меня довольно. Я почувствовал, что занимаюсь не своим делом. Мне с трудом удалось заставить ее поверить, что, бросив писать, я испытаю облечение. Но это действительно было так. Мне стало легче. Видите ли, мне всегда больше нравилось читать, чем писать. Чтобы стать писателем, хорошим писателем, необходимо мужество. Надо быть готовым к тому, чтобы открыться людям. Надо быть храбрым, а я всегда был трусом. Храброй была Нэнси. Вот тогда-то я и стал преподавать.

Но и для того чтобы заняться вещами жены, тоже следовало набраться мужества. Я сложил ее платья и рассовал их по саквояжам. Туфли и дамские сумочки я разложил по коробкам из-под винных бутылок. Когда их доставляли в дом, я и вообразить себе не мог, что в эти коробки когда-нибудь попадут вещи моей покойной жены. Мне понадобилась целая неделя, чтобы собрать их, и еще больше, чтобы вывезти из дома.

Слишком тяжело было избавиться от них сразу, поэтому я стал ездить в благотворительную лавку «Принимаем все». Близко познакомился с двумя дамами, которые там работали. Сказал им, что это вещи моей покойной жены, и теперь при моем появлении они всегда отрывались от дела и занимались мной. Если случалось подъехать, когда они пили кофе, то и мне наливали чашку. Странно, но при мысли о том, что здесь скопились вещи покойников, почему-то становилось легче на душе.

Я боялся, что, разобравшись с вещами Нэнси, снова впаду в прострацию, в какой пребывал после выхода на пенсию, но этого не случилось. Как бы грустно мне ни было, я знал, что сделал то, что Нэнси одобрила бы, и принял решение: отныне я изо всех сил буду стараться вести себя так, чтобы Нэнси, войди она в эту комнату, испытала бы не стыд, а прилив любви ко мне. Она станет невидимым редактором, искренне отстаивающим мои интересы.

Однажды утром, вскоре после завершения уборочной кампании в доме, я направлялся к метро. В тот день я встал в рабочем настроении: умылся, побрился, позавтракал и к девяти был готов выйти из дома. Испытывая подъем сил, я собирался целый день провести в Национальной библиотеке. Уже давно я подумывал о том, чтобы вернутся к писанию. Не художественной прозы – чего-то более серьезного, основанного на фактах. В свое время мы с Нэнси иногда проводили каникулы на восточном побережье Англии и вот как-то летом сняли башню под названием Мартелло. Мне всегда хотелось побольше разузнать об этом месте, но все, что удавалось отыскать, было слишком пресно и безжизненно. Нэнси тоже занималась поисками – из года в год, желая сделать мне подарок ко дню рождения, – но ей попадались лишь пухлые тома, набитые датами и иной статистикой. Тем не менее я остановился именно на этой теме. Я оживлю это великолепное место. Столетиями эти стены впитывали в себя дыхание поколений и поколений людей, и я был преисполнен решимости выяснить, кто здесь жил с тех давних пор и поныне. Словом, в то утро я бодро шагал по улице. И вдруг увидел перед собой призрак.

Увидел ее не то чтобы слишком ясно. Между нами были люди. Какая-то женщина толкала перед собой коляску с ребенком. Разболтанной походкой шли два молодых человека. Курили. Я знал, что это она. Я узнал бы ее где угодно. Она шла быстро, сосредоточенно, я пытался не отставать, но она была моложе, и ноги у нее были сильнее. У меня бешено заколотилось сердце, пришлось на миг остановиться. Расстояние между нами увеличилось, и, когда я почувствовал, что снова способен передвигаться, она исчезла в подземном переходе. Я последовал за ней и неловко протиснулся через турникет, боясь, что она сядет в вагон и тогда мне ее не найти. Ступени были крутые, очень крутые, – догоняя ее, недолго было и упасть. Кляня собственную слабость, я ухватился за перила. Вот и она. Я с улыбкой направился к ней. Мне показалось, что она ждет меня. И она действительно обернулась и посмотрела мне прямо в лицо. Ответной улыбки я не дождался. Она выглядела встревоженной, быть может, даже испуганной. Разумеется, это был никакой не призрак. Это была молодая, лет, пожалуй, тридцати женщина. На ней был плащ Нэнси – тот самый, что я отнес в благотворительную лавку. И волосы у нее были того же самого цвета, что и у Нэнси в этом возрасте. Или по крайней мере мне так показалось сначала.

Но когда я приблизился, выяснилось, что это совсем не так. Верно, волосы были коричневые, но крашеные, приглаженные, скорее мертвенно-бурые. Не было в них переливающихся живых оттенков, которыми отличались волосы Нэнси. Заметив, что моя улыбка встревожила ее, я отвернулся в надежде, что она поймет: ничего дурного у меня на уме нет, я просто обознался. Когда подошел поезд, я не стал садиться, дождался следующего – не хотелось, чтобы она решила, будто я преследую ее.

Долго еще в то утро я не мог сосредоточиться. Тишина библиотечного зала, красота интерьера, чтение, заметки, которые я делал в блокноте, вернули меня к тому месту, где начался этот мой день. Вернувшись домой, когда начало смеркаться, я уже вполне взял себя в руки. Поужинал легко, закуски, что продают в «Маркс энд Спенсер», показались мне настоящим лакомством. Открыл бутылку вина, но выпил только один бокал. Теперь я пил немного – надо держать мысли в узде. А то еще, если злоупотреблять алкоголем, пойдут куда-нибудь не туда, как малыш, за которым никто не присматривает.

Мне не терпелось перед сном просмотреть свои заметки, и я направился к письменному столу. Он был все еще завален бумагами Нэнси. Я принялся копаться в рекламных проспектах и старых счетах, заведомо зная, что ничего важного я тут не найду. Иначе давно бы уже почувствовал. Я смахнул всю кипу в мусорную корзину, снял с буфета пишущую машинку и водрузил ее в центр свободного теперь от бумаг стола – завтра с утра можно начинать работать.

Когда Нэнси еще занималась писательством, у нее был собственный рабочий стол – небольшой такой дубовый столик, находящийся теперь в квартире Джонатана. Когда же она бросила это занятие, мы решили, что нам вполне хватит одного стола. Ящики в тумбе справа принадлежали ей, слева – мне. Рукописи она держала в нижнем ящике – те, на которые возлагала наибольшие надежды; остальные теснились в книжном шкафу. Хотя я знал, что все на месте, открыв ящик, все же почувствовал комок в горле. «Вид на море», «На исходе зимы», «Необычный друг» – все неопубликованное. Я выбрал «Необычного друга» и взял его с собой в постель.

Лет сорок, наверное, прошло, как я не открывал этой рукописи. Она написала роман летом, за год до рождения Джонатана. Ощущение возникло такое, словно Нэнси лежала рядом со мной в постели. Мне ясно слышался ее голос – молодой Нэнси, еще не матери. В нем чувствовались энергия, бесстрашие, он возвращал меня в те времена, когда нас манило будущее; когда еще не свершившееся скорее возбуждало, нежели пугало. В ту ночь, засыпая, я чувствовал себя счастливым, признательный за то, что, хоть ее и нет больше рядом, мне выпала удача прожить с Нэнси целую жизнь. Мы открыли себя друг другу. Мы делили с ней все на свете. По-моему, мы знали друг о друге все, что надо знать.

 



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.