Annotation 4 страница

Веселый молодой человек переместился так, что оказался спиной к статскому советнику, Ларионов же, на – оборот, был вынужден повернуться к двери лицом. Интригующий гость сделал какое-то невидное для Фандорина движение рукой, и инженер вдруг ахнул, попятился. – Что, Искариот, страшно? – все таким же легкомысленным тоном поинтересовался гость. Почуяв неладное, Эраст Петрович рванул створку, но в ту же секунду ударил выстрел. Ларионов, взвыв, согнулся пополам, стрелявший же оглянулся на грохот и вскинул руку с компактным вороным “бульдогом”. Фандорин нырнул под выстрел и бросился молодому человеку в ноги, однако тот ловко отскочил назад, ударился спиной о дверной косяк и вывалился в прихожую. Фандорин приподнялся над раненым и увидел, что дело плохо: лицо инженера быстро заливала мертвенная голубизна. – Ноги отнялись, – прошептал Ларионов, испуганно глядя в глаза Эрасту Петровичу. – И не больно, только спать хочется… – Я должен его догнать, – скороговоркой произнес Фандорин. – Я быстро, и сразу врача. Выскочил на улицу, посмотрел вправо – никого, влево – вон она, быстрая тень, несется в сторону Кудринской. На бегу статскому советнику пришли в голову две мысли. Первая, что врач Ларионову не понадобится. Судя по симптомам, перебит спинной хребет. Скоро, очень скоро бедный инженер наверстает все свои бессонные ночи. Вторая мысль была ближе к делу. Догнать-то убийцу не штука, да что с ним, вооруженным, делать, когда у самого оружия нет? Не ожидал статский советник от сегодняшнего дня никаких рискованных предприятий, и верный “герсталь-баярд”, семь зарядов, новейшая модель, остался дома, а как бы сейчас пригодился. Бегал Эраст Петрович быстро, и расстояние до тени стремительно сокращалось. Однако радоваться тут было нечему. На углу Борисоглебского убийца оглянулся и кинул в преследователя трескучий язык пламени – Фандорину обдуло щеку горячим ветром. Вдруг прямо из стены ближайшего дома выметнулись еще две резвые тени и слились с первой в один смутный, подвижный ком. – У, гнида, я те побрыкаюсь! – крикнул чей-то сердитый голос. Когда Эраст Петрович подбежал ближе, возня уже закончилась. Веселый молодой человек лежал лицом вниз, с вывернутыми за спину руками, хрипел и ругался. На нем сидел крепкий мужчина и кряхтя выкручивал локти еще дальше. Другой мужчина держал упавшего за волосы, задирая ему голову кверху. Приглядевшись, статский советник признал в нежданных помощниках двоих из давешних филеров. – Видите, Эраст Петрович, и от Охранки польза бывает, – раздался из темноты добродушный голос. Оказалось, что поблизости подворотня, а в ней стоит не кто иной, как Евстратий Павлович Мыльников, собственной персоной. – Вы почему здесь? – спросил статский советник и сам же ответил. – Остались за мной следить. – Не столько за вами, ваше высокородие, вы – особа, находящаяся превыше всяческих подозрений, сколько за общим течением событий. – Филерский начальник вышел из тени на освещенный тротуар. – Особенно любопытно было посмотреть, не отправитесь ли вы куда-нибудь с той сердитой девицей. Я так полагаю, что вы рассудили ее взять не кнутом, а пряником. И совершенно справедливо. Такие отчаянные от грубости и прямого нажима только звереют. Их по шерстке надо, по шерстке, а потом, как брюшко подставит – цап за мягкое! Евстратий Павлович мелко рассмеялся и примирительно сделал ладонью: мол, не отпирайтесь, не первый день на свете живу. – Когда увидел, что барышня одна ушла, хотел своих олухов за ней послать, а потом думаю – погожу-ка еще. Их высокородие человек бывалый, с чутьем. Если задерживается, значит, идею имеет. И точно – вскорости появляется этот. – Мыльников кивнул на воющего от боли и матерящегося арестанта. – Так что, выходит, не просчитался я. Кто он? – Кажется, член Боевой Группы, – ответил Эраст Петрович, чувствуя себя обязанным неприятному, но неглупому, весьма неглупому коллежскому асессору. Евстратий Павлович присвистнул и хлопнул себя по ляжке: – Ай да Мыльников. Знал, на кого ставить. Как будете реляцию писать, не забудьте раба божьего. Эй, ребята, кликните санки! И хорош ему руки выламывать, а то он чистосердечное писать не сможет: Один из филеров побежал за санями, второй защелкнул на лежащем наручники. – Хрен тебе с горчицей чистосердечное, – просипел арестованный. В охранное Эраст Петрович попал лишь далеко за полночь. Сначала нужно было позаботиться об истекающем кровью Ларионове. Вернувшись, Фандорин застал инженера уже впавшим в забытье. Пока приехала вызванная по телефону карета из больницы Братолюбивого общества, увозить застреленного стало уже незачем. Выходило, что время потеряно попусту. Да еще до Большого Гнездниковского пришлось добираться на своих двоих – по ночному времени ни одного извозчика статскому советнику не встретилось. В тихом переулке было темным-темно, лишь в окнах знакомого двухэтажного дома жизнерадостно горел свет. Нынче в Охранном отделении было не до сна. Войдя, Эраст Петрович стал свидетелем любопытной сцены. Мыльников заканчивал разбор вечерней операции. Все шестнадцать филеров были выстроены вдоль стены длинного коридора, а коллежский асессор мягко, словно огромный кот, прохаживался вдоль шеренги и ровным, учительским голосом наставлял: – И снова повторю, чтоб вы, болваны, наконец запомнили. При задержании группы политических, особенно если с подозрением на терроризм, действовать Следующим порядком. Первое – ошеломить. Ворваться. С треском, криком, грохотом, чтоб у них поджилки затряслись. Даже храбрый человек от неожиданности цепенеет. Второе – обездвижить. Чтоб каждый задержанный прирос к месту, не мог пальцем шевельнуть, и уж тем более голос подать. Третье – обыскать на предмет оружия. Сделали вы это? А? Тебя, Гуськов, спрашиваю, ты на захвате старший был. – Мыльников остановился перед пожилым филером, у которого из расквашенного носа стекала красная юшка. – Ваше высокоблагородие, Евстратий Павлович, пробасил Гуськов. – Так ведь мелюзга же, желторотики, сразу видать было. У меня глаз наметанный. – Я те сейчас в этот глаз еще добавлю, – беззлобно сказал коллежский асессор. – Ты не рассуждай, дурья башка. Делай, как положено. И четвертое: за каждым из задержанных постоянный догляд. А у вас, разгильдяев, барышня из ридикюля пукалку достает, и никто не видит. В общем так… – Мыльников заложил руки за спину, покачался на каблуках. Агенты, затаив дыхание, ждали приговора. – Наградные получат только Ширяев и Жулько. За арестование опасного террориста по пятнадцати целковых от меня лично. И в приказе будет. А с тебя, Гуськов, десять рублей штрафу. И на месяц из старших филеров в обычные. Справедливо выйдет, как считаешь? – Виноват, ваше высокоблагородие, – повесил голову наказанный. – Только от оперативной работы не отстраняйте. Я заслужу, вот вам крест, заслужу. – Ладно, верю. Мыльников обернулся к статскому советнику и сделал вид, что только сейчас его заметил. – Замечательно, что пожаловали, господин Фандорин. Петр Иваныч и Зубцов битый час с нашим приятелем толкуют, да все впустую. – Молчит? – спросил Эраст Петрович, поднимаясь за Мыльниковым по витой лесенке. – Совсем наоборот. Дерзит. Я послушал немножко и ушел. Все одно толку не будет. А у Петра Иваныча после давешнего еще и нервы прыгают. Опять же обидно ему, что не он, а мы с вами такую важную птицу зацапали, – заговорщически присовокупил Евстратий Павлович, полуобернувшись. Допрос велся в кабинете начальника. Посреди просторной комнаты на стуле сидел знакомый Фандорину весельчак. Стул был особенный, массивный, с ремешками на двух передних ножках и подлокотниках. Руки и ноги пленника были намертво пристегнуты, так что шевелить он мог только головой. По одну сторону стоял начальник Охранного, по другую – господин приятной наружности, на вид лет двадцати семи, худощавый, с английскими усиками. Бурляев хмуро кивнул чиновнику, пожаловался: – Отъявленный мерзавец. Целый час бьюсь, всё без толку. Даже имени не говорит. – Что в имени тебе моем? – задушевно спросил подполковника наглец. – Оно, голуба, умрет, как шум печальный. Не обращая внимания на дерзость, подполковник представил: – Зубцов, Сергей Витальевич. Я вам про него рассказывал. Худощавый почтительно поклонился, улыбнувшись Эрасту Петровичу самым приязненным образом. – Счастлив быть представленным, господин Фандорин. Еще более счастлив вместе работать. – А-а, – обрадовался арестованный. – Фандорин! То-то, смотрю, седые височки. Раньше не разглядел, не до того было. Что вы смотрите, хватайте его, господа! Это он старого осла Храпова убил. И засмеялся, очень довольный шуткой. – Разрешите продолжать? – спросил Зубцов разом у обоих начальников и повернулся к преступнику. – Итак, мы знаем, что вы член Боевой Группы и участвовали в покушении на генерала Храпова. Только что вы косвенно признались, что располагали описанием внешности господина статского советника. Нам известно также, что ваши соучастники в настоящее время находятся в Москве. Даже если обвинению не удастся доказать вашу причастность к покушению, вам все равно грозит самая строгая мера наказания. Вы убили человека и оказали вооруженное сопротивление представителям закона. Этого совершенно достаточно, чтобы отправить вас на эшафот. Петр Иванович, не выдержав, вмешался: – Ты хоть понимаешь, подлец, что тебе на веревке болтаться? Это смерть страшная, не раз видеть приходилось. Сначала человек хрипит и бьется. Бывает, что по пятнадцати минут – это как петлю завязать. Потом из глотки язык лезет, из черепа глаза, из брюха нечистоты. Библию помнишь, про Иуду? “И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его”. Зубцов с укоризной взглянул на Бурляева, очевидно, считая его тактику неправильной, арестант же на грозные слова беззаботно откликнулся: – Ничего, похриплю и перестану. Мне уж будет все равно, а вы потом мое дерьмо подотрете. Такая у тебя служба, толстомордый. Подполковник коротко, хрустко ударил бесстрашного человека кулаком по лицу. – Петр Иваныч! – протестующе вскрикнул Зубцов и даже позволил себе схватить начальника за руку. – Это совершенно недопустимо! Вы роняете престиж власти! Бурляев разъяренно повернул голову и, видно, собрался поставить забывшегося помощника на место, но тут Эраст Петрович ударил тростью по полу и внушительно сказал: – Прекратить! Подполковник, тяжело дыша, высвободил руку. Террорист же плюнул на пол сгустком крови, в котором белели два передних зуба, и щербато улыбнулся, глядя на подполковника задорно блестящими синими глазами. – Прошу извинить, господин Фандорин, – нехотя проворчал Петр Иванович. – Сорвался. Сами видите, каков это молодец. Что с таким прикажете делать? – Ваше мнение, Сергей Витальевич? – спросил статский советник Симпатичного Зубцова. Тот смущенно потер переносицу, однако ответил сразу, без колебаний. – По-моему, мы зря тратим время. Я бы допрос отложил. – П-правильно. А делать, господин подполковник, надлежит следующее. Немедленно составить подробный словесный портрет задержанного. И полный бертильонаж, по всей форме. А затем описание и результаты антропометрических измерений отправьте телеграммой в Департамент полиции. Возможно, там имеется на этого человека досье. И извольте торопиться. Не позднее, чем через час депеша должна быть в Петербурге. И вновь, уже в который раз за последние сутки, Фандорин шел пешком вдоль Тверского бульвара, совершенно безлюдного в этот глухой час. Всякое было за долгий, никак не желавший кончаться день – и буран, и снегопад, и нежданное солнце, а ночью сделалось тихо и торжественно: неяркий свет газовых фонарей, белые, словно обернутые марлей силуэты деревьев, мягкое скольжение снежинок. Статский советник и сам не вполне понимал, что его побудило отказаться от казенных саней, пока под ногами не захрустел звонкий, нетоптаный снег аллеи. Нужно было избавится от мучительного ощущения нечистоты, без этого все равно не уснуть. Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясь уразуметь – отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно есть привкус тухлости и грязи? Вроде бы расследование как расследование, да еще поважнее любого другого. И цель достойная – защита общественного спокойствия и интересов государства. Откуда же чувство запачканности? Нельзя не запачкаться, вычищая грязь – это суждение Фандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно от практиков законоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают лишь люди, не имеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простых способов при решении сложных вопросов, не становятся настоящими профессионалами. Хороший дворник всегда в белоснежном фартуке, потому что не сгребает грязь руками, стоя на четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок и умеет ими правильно пользоваться. Имея дело с жестокими убийцами, бессовестными мошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такой брезгливости, как сегодня. Почему? В чем дело? Ответа не находилось. Он свернул на Малую Никитскую, где фонарей было еще меньше, чем на бульваре. Здесь начался мощеный тротуар, и трость, пробивая тонкий слой снега, бодро зацокала стальным наконечником по камню. У калитки, едва заметной в кружеве ажурных ворот, статский советник замер, не столько увидев, сколько почуяв легкое движение сбоку. Резко обернулся, на всякий случай взялся левой рукой за древко трости (внутри была узкая тридцатидюймовая шпага), однако тут же расслабил мускулы. В тени ограды и в самом деле кто-то стоял, но этот кто-то явно принадлежал к слабому полу. – Кто вы? – спросил Эраст Петрович, всматриваясь. Фигурка приблизилась. Сначала он увидел меховой воротник шубки и полукружье собольего капора, потом, отразив свет дальнего фонаря, мерцающе вспыхнули огромные глаза на треугольном лице. – Госпожа Литвинова? – удивился Фандорин. – Что вы здесь делаете? И в такой час! Барышня из ларионовской квартиры подошла совсем близко. Руки она держала в пышной муфте, а глаза ее сверкали поистине неземным сиянием. – Вы негодяй! – звенящим от ненависти голосом произнесла экзальтированная девица. – Я стою здесь два часа! Я вся окоченела! – Отчего же я негодяй? – смутился Эраст Петрович. – Я понятия не имел, что вы ждете… – Не поэтому! Не прикидывайтесь болваном! Вы отлично все понимаете! Вы негодяй! Я раскусила вас! Вы нарочно хотели заморочить мне голову! Прикинулись ангелом! О, я вас вижу насквозь! Вы и в самом деле в тысячу раз хуже храповых и бурляевых! Вас надо безжалостно уничтожить! С этими словами отчаянная барышня вынула из муфты руку, а в ней блеснул знакомый револьвер, опрометчиво возвращенный владелице чиновником. Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когда заметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны в сторону, быстро шагнул вперед, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть и отвел ствол в сторону. – Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудь из слуг закона? – тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо, оказавшееся совсем рядом. – Ненавижу! Опричник! – прошептала она и ударила его свободным кулачком в грудь. Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку. – Ищейка! Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил два обстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенного снежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительно хороша. А во-вторых, для одной только ненависти ее глаза горели что-то уж слишком ярко. Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловал в губы – теплые вопреки всем законам физики. – Жандарм! – выдохнула нигилистка, отстраняясь. Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею и притянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жесткое ребро револьвера. – Как вы меня отыскали? – спросил он, хватая ртом воздух. – И дурак к тому же, – заявила Эсфирь. – Сам же сказал, в каждой адресной книге… Она снова притянула его к себе, да так яростно, что от резкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правое ухо и распугав сидевших на тополе галок. Глава четвертая
Нужны деньги

Все необходимые меры были приняты. Рахмета прождали ровно час, потом снялись и перебрались на запасную явку. Явка была скверная: домик железнодорожного обходчика близ Виндавского вокзала. Что грязно, тесно и холодно – это бы ладно, но всего одна комнатка, клопы, и, конечно, никакого телефона. Единственное преимущество – хороший обзор во все четыре стороны. Еще затемно Грин отправил Снегиря оставить в “почтовом ящике” записку для Иглы: “Рахмет исчез. Нужен другой адрес. В десять там же”. Удобнее было бы протелефонировать связной еще от Аронзона, но осторожная Игла не оставила ни номера, ни адреса. Дом с мезонином, из которого в бинокль видны окна приватдоцентовой квартиры – вот всё, что Грин знал о ее жилище. Мало. Не отыскать. Роль “почтового ящика” для экстраординарных сообщений исполнял старый каретный сарай в переулке близ Пречистенского бульвара – там, между бревнами, была удобная щель: достаточно, проходя мимо, на миг сунуть руку. Перед уходом Грин велел приват-доценту помнить о сигнализации. С их товарищем, если вернется, говорить как с незнакомым – мол, впервые вас вижу и не понимаю, о чем говорите. Рахмет не дурак, поймет. “Почтовый ящик” ему известен. Захочет объясниться – найдет возможность. С девяти часов Грин занял наблюдательный пост возле Сухаревой башни, где вчера утром встречались с Иглой. Место и время было удобное: народ валом валил на толкучку. Через проходной двор, через черный ход пробрался на позицию, присмотренную еще накануне – неприметный чердачок с полузаколоченным оконцем, выходившим как раз на площадь. Внимательно, не отвлекаясь, изучал всех, кто крутился поблизости. Лоточники были настоящие. Шарманщик тоже. Покупатели менялись, подолгу без дела ни один не слонялся. Значит, всё чисто. Без четверти десять появилась Игла. Прошла сначала в одну сторону, потом вернулась обратно. Тоже проверяет. Это правильно. Можно спускаться. – Плохие известия, – сказала связная вместо приветствия. Ее худое, строгое лицо было бледным и расстроенным. – Я по порядку. Шли бок о бок по Сретенке. Грин молча слушал. – Первое. Вечером полиция совершила налет на квартиру Ларионова. Никого не взяли. Но потом там была стрельба. Ларионов убит. Это Рахмет, его работа, подумал Грин и ощутил одновременно облегчение и злость. Пусть только вернется, надо будет дать ему урок дисциплины. – Второе? – спросил он. Игла только покачала головой. – Как вы скоры на расправу. Надо было разобраться. – Что второе? – повторил Грин. – Где ваш Рахмет, выяснить не удалось. Как только что-нибудь узнаю, сообщу. Третье. Из города отправить вас скоро не выйдет. Мы хотели товарняком, в грузовом вагоне, но на двенадцатой версте и потом на шестидесятой железнодорожные жандармы проверяют все пломбы. – Это ничего. Есть известие хуже, я вижу. Говорите. Она взяла его за локоть, повела с людной улицы в пустой переулок. – Экстренное сообщение из Центра. Привез курьер с утренним поездом. Вчера на рассвете, в тот самый час, когда вы казнили Храпова, Летучий отряд Департамента полиции разгромил явку на Литейном. Грин нахмурился. На Литейном, в тайнике отлично законспирированной квартиры, хранилась партийная касса – все средства, оставшиеся от январского экса, когда взяли контору Кредитно-ссудного товарищества “Петрополь”. – Нашли? – коротко спросил он. – Да. Взяли все деньги. Триста пятьдесят тысяч. Это страшный удар по партии. Велено передать, что вся надежда на вас. Через одиннадцать дней надо вносить последний взнос за типофафию в Цюрихе. Сто семьдесят пять тысяч французских франков. Иначе оборудование будет изъято. Тринадцать тысяч фунтов стерлингов нужно для закупки оружия и фрахта шхуны в Бристоле. Сорок тысяч рублей обещаны смотрителю Одесского централа за организацию побега наших товарищей. И еще деньги на обычные расходы… Без кассы вся деятельность партии будет парализована. Вы должны немедленно дать ответ – в состоянии ли Боевая Группа при нынешних обстоятельствах добыть потребную сумму. Грин сразу не ответил – взвешивал. – Известно, кто выдал? – Нет. Знают только, что операцию проводил лично полковник Пожарский, вице-директор Департамента полиции. Раз так, права отказываться у Грина не было. Упустил Пожарского на Аптекарском острове – теперь рассчитывайся за свой промах. Однако проводить экс в нынешних условиях было чересчур рискованно. Первое – неясность с Рахметом. Что, если арестован? Как поведет себя на допросе – угадать трудно. Непредсказуем. Второе – мало людей. По сути дела один Емеля. Третье – на розыск БГ наверняка подняты все полицейские службы. Город кишит жандармами, агентами и филерами. Нет, риск выше допустимого. Не годится. Словно подслушав, Игла сказала: – Если понадобятся люди, у меня есть. Наш московский боевой отряд. Опыта у них мало, до сих пор только сходки охраняли, но ребята смелые, и оружие есть. А если сказать, что это для БГ, в огонь и воду пойдут. И меня с собой возьмите. Я стреляю хорошо. Бомбы умею делать. Грин впервые как следует посмотрел в ее серьезные, будто припорошенные пеплом глаза и увидел, что по цвету Игла похожа на него – серая, холодная. Подумал: тебя-то отчего высушило? Или с рождения такая? Сказал вслух: – В огонь и воду не нужно. Во всяком случае не сейчас. После скажу. Сейчас новую квартиру. Не получится с телефоном – ладно. Только чтобы со вторым выходом. В семь вечера там же. А с Рахметом, если появится, очень осторожно. Буду проверять. Появилась мысль, где денег добыть. Без стрельбы. Имело смысл попробовать. У ворот Лобастовской мануфактуры Грин отпустил извозчика. Привычно подождал минуту – не выедут ли из-за угла еще одни сани, с филером – и лишь убедившись, что слежки нет, свернул на заводскую территорию. Пока шел к главной конторе мимо цехов, мимо заснеженных клумб, мимо нарядной церкви, с интересом осматривался. Капитально ведет дело Лобастов. И на лучших американских фабриках не часто такой порядок увидишь. Встречавшиеся по дороге работники шагали деловито, как-то не по-русски, и ни одной опухшей с похмелья физиономии Грин не заметил, хоть был понедельник и утро. Рассказывали, что у Лобастова за пьяный запах сразу расчет в зубы и за ворота. Зато жалованье вдвое выше других мануфактур, бесплатная казенная квартира и чуть ли не двухнедельный отпуск с половинным окладом. Про отпуск, вероятно, были выдумки, но что рабочий день на предприятиях Тимофея Григорьевича всего девять с половиной часов, а в субботу восемь, это Грин знал наверняка. Если б все капиталисты были как Лобастов, незачем стало бы и пожар зажигать – такая неожиданная мысль пришла в голову стальному человеку, когда он увидел крепкий кирпичный дом с вывеской “Заводская больница”. Глупая мысль, потому что на всю Россию Лобастов имелся только один. В приемной заводской конторы Грин написал короткую записочку и попросил передать хозяину. Лобастов принял посетителя сразу. – Здравствуйте, господин Грин. Невысокий, плотно сбитый мужчина с простым, мужицким лицом, к которому совсем не шла холеная бородка клинышком, вышел из-за широкого письменного стола, крепко стиснул гостю руку. – Чему обязан? – спросил он, пытливо щуря живые, темные глаза. – Уж верно что-нибудь чрезвычайное? Часом не в связи со вчерашним казусом на Литейном? Грин знал, что Тимофей Григорьевич имеет своих людишек в самых неожиданных местах, но все равно удивился такой редкостной осведомленности. Спросил: – Неужто и в Департаменте прикармливаете? – И тут же поморщился, как бы снимая неуместный вопрос. Все равно не ответит. Основательный человек, сочного охряного цвета, который бывает от большой внутренней силы и крепкой уверенности в себе. – Сказано: “Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его”. – Фабрикант лукаво улыбнулся и по-бычьи наклонил круглую голову, и вправду лобастую. – На сколько же вас облегчили? – Триста пятьдесят. Лобастов присвистнул, сунул большие пальцы в карманчики жилетки. Улыбка с лица исчезла. – Прощайте, господин Грин, – сказал он жестко. – Я человек слова. Вы – нет. Больше я дел с вашей организацией иметь не желаю. В январе я аккуратнейшим образом сделал очередной полугодовой взнос, пятнадцать тысяч, и просил до июля меня более не беспокоить. Моя мошна глубока, но не бездонна. Триста пятьдесят тысяч! Эк куда хватил. Оскорблению Грин значения не придал. Это были эмоции. – Я только ответил, – сказал он ровным голосом. – Нужно срочные платежи. Некоторые ждут, другие ни в коем случае. Сорок тысяч обязательно. Иначе виселица. Такое не прощают. – А вы меня не пугайте! – окрысился заводчик. – “Не прощают”. Вы думаете, я вам деньги из страха даю? Или индульгенцию на случай вашей победы покупаю? Грин промолчал, потому что именно так и думал. – Ан нет! Я ничего и никого не боюсь! – Лицо Тимофея Григорьевича стало багроветь от сердитости, задергалась щека. – Не приведи Господь, если вы победите! Да и не будет у вас никакой победы. Вы, поди, вообразили, что Лобастова используете? Черта с два! Это я вас использую. А если я с вами откровенен, то это потому, что вы человек прагматический, без патетики. Мы с вами одного поля ягоды. Хоть и разные на вкус. Ха-ха! Лобастов коротко хохотнул, обнажив желтоватые зубы. При чем здесь ягоды, подумал Грин. Зачем говорить шутками, если можно серьезно. – Так почему помогаете? – спросил он и поправился. – Помогали. – А потому, что понял: наших дураков надутых пугать надо, чтоб не ставили палки в колеса, чтоб не мешали умным людям страну из болота тащить. Учить их, ослов, надобно. Носом в навоз тыкать. Вот вы и потычьте. Пусть до их чугунных голов дойдет, что России либо со мной, Лобастовым, идти, либо с вами, в тартарары катиться. Третьего не дано. – Вкладываете деньги, – кивнул Грин. – Понятно. В книгах читал. В Америке называется лоббирование. У нас парламента нет, поэтому давите на правительство через террористов. Так дадите сорок тысяч? Лицо Лобастова сделалось каменным, только тик по-прежнему тревожил щеку. – Не дам. Вы умный человек, господин Грин. На “лоббирование”, как вы выразились, у меня отведено тридцать тысяч в год. И ни копейки больше. Если хотите – берите пятнадцать в счет второго полугодия. Подумав, Грин сказал: – Пятнадцать нет. Нужно сорок. Прощайте. Повернулся и пошел к выходу. Хозяин догнал, проводил до двери. Нежто передумал? Вряд ли. Не такой человек. Тогда зачем догнал? – Храпова-то вы? – шепнул в ухо Тимофей Григорьевич. Вот зачем. Грин молча спустился по лестнице. Пока шел по заводской территории, думал, как быть дальше. Выход оставался один – все-таки экс. Что полиция занята розыском, даже неплохо. Значит, меньше людей на обычные нужды выделено. Например, на охрану денег. Людей можно взять у Иглы. Но без специалиста все равно не обойтись. Следует послать телеграмму Жюли, чтоб привезла своего Козыря. За проходной Грин встал за фонарный столб, немного подождал. Так и есть. Из ворот деловито выскочил неприметный человек приказчицкого вида, повертел головой и, заметив Грина, сделал вид, что дожидается конки. Осторожен Лобастов. И любопытен. Это ничего. От хвоста оторваться было нетрудно. Грин прошел по улице, свернул в подворотню и остановился. Когда следом сунулся приказчик, стукнул его кулаком в лоб. Пусть полежит минут десять. Сила партии заключалась в том, что ей помогали самые разные люди, подчас совсем неожиданные. Именно такой редкой птицей была Жюли. Партийные аскеты смотрели на нее косо, а Грину она нравилась. Ее цвет был изумрудный – легкий и праздничный. Всегда веселая, жизнерадостная, нарядная, благоухающая неземными ароматами, она вызывала в металлическом сердце Грина какой-то странный звон, одновременно тревожный и приятный. Само имя “Жюли” было звонким и солнечным, похожим на слово “жизнь”. Сложись судьба Грина иначе, он бы, наверное, влюбился именно в такую женщину. У членов партии не было принято много болтать о своем прошлом, но историю Жюли знали все – секрета из своей биографии она не делала. Подростком она лишилась родителей и попала под опеку к родственнику, чиновному господину изрядных пет. На пороге старости родственнику, по выражению Жюли, “бес засел в ребро”: доверенное наследство он растратил, воспитанницу растлил, а сам в скором времени свалился в параличе. Юная Жюли осталась без гроша в кармане, без крыши над головой, но с солидным чувственным опытом. Карьера перед ней открывалась только одна – профессионально женская, и Жюли явила на этом поприще незаурядное дарование. Несколько лет она прожила в содержанках, меняя богатых покровителей. Потом “толстяки и старики” ей надоели, и Жюли завела собственное дело. Возлюбленных теперь она выбирала себе сама, как правило, нетолстых и уж во всяком случае нестарых, денег с них не брала, а доходы получала от “агентства”. В “агентство” Жюли пригласила подружек – частью таких же, как она, содержанок, частью вполне респектабельных дам, искавших приработка или приключений. Фирма очень быстро приобрела популярность среди столичных искателей удовольствий, потому что подружки у Жюли были все как на подбор красивые, смешливые и охочие до любви, а конфиденциальность соблюдалась неукоснительно. Но друг от дружки, и тем более от веселой хозяйки у красавиц секретов не было, а поскольку среди клиентов попадались и большие чиновники, и генералы, и даже крупные полицейские начальники, к Жюли стекались сведения самого разного свойства, в том числе очень важные для партии. Чего в организации не знал никто, так это почему легкомысленная особа стала помогать революции. Но Грин ничего удивительного тут не находил. Жюли – такая же жертва подлого социального устройства, как батрачка, нищенка или какая-нибудь бесправная прядильщица. Борется с несправедливостью доступными ей средствами, и пользы от нее куда больше, чем от иных говорунов из ЦК. Кроме ценнейших сведений она могла в считанные часы подыскать для группы удобную квартиру, не раз выручала деньгами, а иногда сводила с нужными людьми, потому что имела широчайшие связи во всех слоях общества. Именно она привела Козыря. Персонаж был интересный, в своем роде не менее колоритный, чем сама Жюли. Сын протоиерея, настоятеля одного из главных петербургских соборов, Тихон Богоявленский откатился от отеческой яблони очень далеко. Выгнанный из семинарии за богохульство, из гимназии за драку, из реального училища за кражу, он стал авторитетным налетчиком. Работал дерзко, хлестко, с фантазией и еще ни разу не попался полиции. Когда в декабре партии понадобились большие деньги, Жюли, чуть покраснев, сказала: – Гринчик, я знаю, вы меня осудите, но я недавно познакомилась с одним милым молодым человеком. По-моему, он может вам пригодиться. Грин уже знал, что слово “познакомиться” в лексиконе Жюли имеет особый смысл, и насчет “милого” иллюзий не испытывал – так она называла всех своих мимолетных любовников. Но знал он и то, что Жюли слов на ветер не бросает. Козырь в два дня определил объект, разработал план, распределил роли, и экс прошел, как по нотам. Стороны разошлись, совершенно довольные друг другом: партия наполнила кассу, а “специалист” получил свою долю – четверть экспроприированного. В полдень Грин отправил две телеграммы. “Заказ принят. Будет исполнен в кратчайший срок. Г. ” Это на питерский почтамт до востребования. Вторая на адрес Жюли: “В Москве есть работа Поповичу. Подряд такой же, как в декабре. Участок выберет сам. Жду завтра девятичасовым. Встречу. Г. ” И снова Игла пренебрегла приветствием. Видно, как и Грин, почитала условности лишними. – Рахмет объявился. В “почтовом ящике” записка. Вот. Грин развернул листок, прочел. “Ищу своих. Буду с шести до девяти в чайной “Суздаль” на Маросейке. Рахмет” – Удобное место, – сказала Игла. – Там студенты собираются. Чужого человека сразу видно, поэтому филеры не суются. Это он нарочно, чтобы мы могли проверить, нет ли слежки. – А возле “почтового”? Не было? Она сердито сдвинула редкие брови: – Вы слишком высокомерны. Если вы из БГ, это еще не дает вам права считать всех остальных дураками. Конечно, я проверила. Я никогда не подхожу к “ящику”, пока не уверюсь, что все чисто. Вы пойдете к Рахмету? Грин промолчал, потому что еще не решил. – Квартира? – Есть. И даже с телефоном. Присяжного поверенного Зимина. Сам он сейчас на процессе в Варшаве, а сын – из нашего боевого отряда, Арсений Зимин. Надежный. – Хорошо. Сколько людей? Игла раздраженно произнесла: – Послушайте, почему вы так странно говорите? Из вас слова, как гири, падают. Для впечатления, что ли? Что это значит – “сколько людей”? Каких людей? Где? Он знал, что говорит не так, как нужно, но по-другому не получалось. В голове мысли получались стройные и ясные, смысл их был совершенно очевиден. Но когда выходили наружу, превращаясь в фразы, с них сама собой спадала вся избыточность, шелуха, и оставалось только основное. Наверно, иногда спадало больше, чем следует. – В отряде, – терпеливо дополнил он. – Таких, за кого могу поручиться, шестеро. Во-первых, Арсений – он студент университета. Во-вторых, Гвоздь, литейщик с… Грин перебил: – Это после. Расскажете и покажете. Черный ход есть? Куда? Она нахмурила лоб, сообразила. – Вы про “Суздаль”? Да, есть. Через проходные дворы можно в сторону Хитровки уйти. – Встречусь сам. Решу на месте. Чтоб в зале были ваши. Двое, лучше трое. Кто покрепче. Если уйдем с Рахметом через Маросейку, ничего. Если я один и через черный, это сигнал. Тогда убить. Смогут? Он ловкий. Если нет, я сам. Игла поспешно сказала: – Нет-нет. Они справятся. Им уже приходилось. Один раз шпика и еще провокатора. Я им объясню. Можно? – Обязательно. Должны знать. Тем более на экс вместе. – Так экс будет? – просветлела она. – Правда? Вы все-таки необыкновенный человек. Я… я горжусь, что помогаю вам. Не беспокойтесь, я все сделаю как надо. Слышать это было неожиданно и оттого приятно. Грин поискал, что бы ей сказать такое же приятное, и придумал: – Не беспокоюсь. Совсем. В чайную Грин вошел без пяти минут девять, чтобы Рахмет имел время поволноваться и осознать свое положение. Заведение оказалось бедноватым, но чистым низкая сводчатая зала, столы под простыми льняными скатертями, на стойке самовары и расписные подносы с грудами пряников, яблок и баранок. Молодые люди – большинство в студенческих тужурках – пили чай, дымили табаком, читали газеты. Те, что пришли компанией, спорили, гоготали, кто-то даже пытался петь хором. При этом бутылок на столах Грин не заметил. Рахмет устроился у маленького столика, подле окна, читал “Новое слово”. На Грина взглянул мельком и перелистнул страницу. Ничего подозрительного ни в зале, ни на улице не просматривалось. Черный ход – вон он, слева от стойки. В углу у большого двухъярусного чайника сидят двое молчаливых парней. По описанию – Гвоздь и Марат, из боевого отряда. Первый длинный, мосластый, с прямыми волосами до плеч. Второй плечистый, курносый, в очках. Грин неспешно подошел к окну, сел напротив Рахмета. Говорить ничего не стал. Пусть сам говорит. – Здравствуй, – тихо сказал Рахмет, отложив газету, и поднял на Грина ясные синие глаза. – Спасибо, что пришел… Слова он произносил странно, с пришепетыванием: “ждраштвуй, шпашибо”. Это у него передних зубов не хватает, заметил Грин. Под глазами круги, на шее царапина, но взгляд прежний – дерзкий и без тени виноватости. Однако сказал: – Я, конечно, виноват. Не послушал тебя. Но и получил за это полной мерой, да еще с довеском… Уж думал, не придет никто. Ты вот что, Грин, ты послушай меня, а потом решай. Ладно? Всё это было лишнее. Грин ждал. – Значит, так. – Рахмет со смущенной улыбкой поправил челку, заметно поредевшую со вчерашнего дня и приступил к рассказу. – Я ведь как хотел. Думал, отлучусь на часок, прикончу паскуду и потихоньку вернусь. Лягу в кровать, задам храпака. Ты придешь меня будить – глазами похлопаю, позеваю, будто дрых без просыпу. А назавтра, как обнаружится, что Ларионова кончили, признаюсь. То-то эффект будет… Вот и вышел эффект. В общем, вляпался на Поварской в засаду. Ларионова, однако, порешить успел. Всадил гаду свинцовую маслину в мочевой пузырь. Чтоб не сразу сдох, успел о своем паскудстве подумать. А в соседней комнате у него, сукина сына, жандармы сидели. Сам господин Фандорин, твой братишка-близнец. Ну, я на улицу-то вырвался, а там уж перекрыто все. Навалились псы, скрутили, прическу вон попортили. Привозят в Охранное, в Большой Гнездниковский. Сначала начальник допрашивал, подполковник Бурляев. Потом и Фандорин приехал. И по-хорошему со мной, и по-плохому. Зубы мне Бурляев самолично проредил. Видишь, картинка? Ладно, ничего. Жив буду – золотые вставлю. Или железные. Буду железный, как ты. В общем, помучились они со мной, устали и отправили ночевать в камеру. У них там при Охранке есть такие специальные. И ничего, приличные. Матрас, занавесочки. Только руки, гады, за спиной сковали, так что сильно не разоспишься. Утром не трогали вовсе. Завтраком надзиратель с ложечки кормил, как цыпу-лялю. А вместо обеда поволокли снова наверх. Матушки-сестренки, смотрю – старый знакомец, полковник Пожарский. Тот самый, что на Аптекарском мне кепи прострелил. Чтобы меня повидать, срочно прибыл прямо из Петербурга. Я-то думал, откуда ему меня знать. На Аптекарском ведь темно было. А он увидел меня, рот до ушей. “Ба, говорит, господин Селезнев собственной персоной, неустрашимый герой террора! ” По словесному описанию отыскал старое мое досье, ну то, по фон Боку. Сейчас, думаю, начнет удавкой пугать, как Бурляев. Ан нет, этот половчее оказался. “Вы нам, говорит, Николай Иосифович, просто как манна небесная. Министр на нас с директором из-за генерала Храпова ножками топает. Самому ему еще хуже – государь император грозит с должности погнать, если немедля злоумышленников не сыщет. А кто искать будет – министр? Нет, раб божий Пожарский. Не знал, с какого конца даже браться. И тут вы сами падаете нам в руки. Так бы и расцеловал”. Ничего подъехал, да? Дальше хуже. “Я, говорит, для газеток уж и статейку приготовил. “Конец БГ близок” называется. И внизу шрифтом помельче: “Триумф нашей доблестной полиции”. Мол, взят опаснейший террорист Н. С., который дал обширные и чистосердечные показания, из коих явствует, что он является членом пресловутой Боевой Группы, только что злодейски умертвившей генерал-адъютанта Храпова. Тут, Грин, должен повиниться, дал я маху. Когда в Ларионова стрелял, сказал ему – вот тебе, предатель, от Боевой Группы. Я ж не знал, что Фандорин за дверью подслушивает… Ладно. Сижу, слушаю Пожарского. Понимаю, что на испуг берет. Мол, виселицы не боишься, так позора испугаешься. Погоди, думаю, лиса жандармская. Ты хитер, а я хитрее. Губу закусил, бровью задергал, как будто нервничаю. Он доволен, давит дальше. “Знаете, говорит, господин Селезнев, мы вас ради такого праздника даже вешать не станем. Черт с ним, с Ларионовым. Дрянь был человечишке, между нами говоря. А за фон Бока, конечно, каторгу пропишем, это уж непременно. Там, на каторге, вам очень славно будет, когда от вас, предателя, все товарищи отвернутся. Сами в петлю полезете”. Тут я в истерику, потом покричал на них немножко, пену изо рта подпустил – я умею. И скис, вроде как духом пал. Пожарский подождал немножко и наживку мне кидает. Мол, есть и другой путь. Вы нам соучастников по БГ выдаете, а мы вам паспорт на любую фамилию. И весь мир у ваших ног – хоть Европа, хоть Америка, хоть остров Мадагаскар. Я поломался-поломался и наживку заглотил. Написал заявление о согласии сотрудничать. Говорю об этом сразу, чтоб на мне потом не висело. Но это черт бы с ним. Хуже, что пришлось про состав группы рассказать. Клички, внешний вид. Ты погоди, Грин, ты глазами не высверкивай. Мне нужно было, чтоб поверили они мне. Почем я знаю – может, у них кое-что про нас уже было. Сверили бы, увидели, что вру, и сгорел бы я. А так Пожарский поглядел в какую-то бумажечку, головой покивал и остался доволен. Вышел я из Охранного полезным человеком, слугой престола, “сотрудником” по кличке Гвидон. Сто пятьдесят рублей выдали, первое жалованье. А делов-то всего ничего: тебя разыскать и Пожарскому с Фандориным весточку дать. Хвостов, правда, приставили. Но я от них через Хитровку ушел. Там легко затеряться, сам знаешь. Вот тебе вся моя одиссея. Сам решай, что со мной делать. Хочешь – зарой в землю, брыкаться не стану. Вон те двое, что в углу сидят, пусть выведут меня во дворик и кончат разом. А хочешь – Рахмет адье сделает красиво, как жил. Привяжу к брюху бомбу, пойду в Гнездниковский и подорву Охранку к этакой матери вместе со всеми пожарскими, фандориными и бурляевыми. Хочешь? Или еще вот как рассуди. Может, и неплохо это, что я Гвидоном заделался? Здесь ведь тоже свой выгоды могут быть… Решай, у тебя голова большая. А мне всё одно – хоть в землю ложиться, хоть траву топтать. Ясно было одно: заагентуренные себя так не ведут. Взгляд у Рахмета был ясный, смелый, даже с вызовом. И цвет остался прежний, васильковый, изменническая синева гуще не стала. Да и возможно ли, чтобы Рахмета за один день сломали? Он от одного упрямства так быстро не поддался бы. Риск, конечно, все равно был. Но лучше поверить предателю, чем оттолкнуть товарища. Опаснее, но в конечном итоге себя оправдывает. С теми партийцами, кто придерживался иного мнения, Грин спорил. Он встал, впервые за все время, заговорил: Идем. Работы много. Глава пятая,
в которой Фандорин страдает от уязвленного самолюбия

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 Следующая ⇒