Таня Хайтманн 5 страница

— Что ж, еще он может подумать над тем, чтобы присоединиться к Хагену.

Услышав эти слова, Давид не смог сдержать стон. То, что предлагал Натанель, было чудовищно.

Парлас снова подпрыгнул в кресле. Его указательный палец обвиняюще указывал на Давида.

— Пусть этот парень наконец успокоится! — Его голос сорвался.

Внезапно Давид ощутил желание нанести этому человеку удар в лицо, пусть лишь затем, чтобы избавиться наконец от напряжения. Он сделал шаг вперед и уже сжал руки в кулаки, но Натанель заставил его остановиться. Будучи старше и опытнее, он понимал, что творится в голове у Давида. За его спиной появилась тень, словно он на долю секунды вышел из круга света. Очертания этой тени, только что еще невидимой на светлом фоне дивана, изменились. Тень поднялась. Ее размытые контуры говорили о том, что она уже не копирует силуэт человека. И она уже изготовилась к прыжку.

Шансов защититься не было. Давида настолько сильно схватили за шиворот, что у него из глаз полились слезы. Опасно острые, все разрывающие клыки готовы были прокусить кожу. Под грузом тени он опустился на пол, хотя разум говорил ему, что она не может быть тяжелее перышка. Но Давиду лучше было знать. Не понадобилось даже угрожающего рыка, чтобы привести его в чувство. До этого противника, казавшегося в свете дня не более чем миражом, он ни в коем случае не дорос. И только когда он расслабил мускулы, тем самым признавая свое подчинение, хватка на его горле ослабела.

Парлас тоже услышал устрашающее хрипловатое рычание, от которого содрогнулись стены. Поток его слов тут же иссяк, и только рот продолжал открываться и закрываться снова.

Тень, быстро тающий силуэт которой напоминал волка, устремилась к хозяину, коснувшись при этом плеча Парласа. Тот вздрогнул настолько сильно, что колени подскочили к подбородку. Замерев в этой несуразной позе, он широко открытыми от ужаса глазами смотрел на Натанеля. Только высшие чины стаи обладали умением отделяться от волка и снова сливаться с ним. Остальные были навсегда слиты с ним воедино.

— Тебе вовсе не нужно было отделяться от своей тени, это привилегия предводителя, — пробормотал Парлас. — Никто больше не может этого делать, это слишком сложно.

Натанель пожал плечами и со стоном поднялся с дивана. Тень последовала за ним. Ему понадобилось мгновение, чтобы выпрямиться и снова обрести равновесие.

— Отложим этот разговор, — сказал он, и его руки дрожали от изнеможения, когда он убирал за ухо прядь волос. — Не вставайте, Парлас. Мы сами найдем выход. Следуй за своим носом, так сказать.

Проходя мимо Давида, он хлопнул его по плечу, призывая отправляться в путь. Рене Парлас не двинулся с места, только проводил их взглядом.

Хотя пентхаус Парласа располагался на девятом этаже, а у Натанеля были проблемы со здоровьем, да и Давид еще не оправился от того, насколько грубо его поставили на место, вместо того чтобы воспользоваться лифтом, они пошли по лестнице. На улице их встретил моросящий дождь. Натанель выругался и принялся натягивать куртку, в то время как Давид с безучастным видом наблюдал за движением машин.

— Перестань вести себя словно маленькая девочка, — сказал наконец Натанель. При этом он пытался застегнуть одной рукой куртку, что получалось плохо. — Нет никаких причин обижаться на то, что я взял тебя на поводок. — Давид наконец-то метнул на него сердитый взгляд, на который тот отреагировал вздохом. — Ты хотел прыгнуть Парласу на лицо.

— Я овладел собой, — принялся утверждать Давид.

— Не сказал бы…

— Вот как?

Натанель наблюдал за тем, как руки Давида сжались в кулаки. Он снова принялся сражаться с кнопками на куртке, потом сдался. Не так уж и противен был этот моросящий дождь.

— Для того, с какой охотой ты притворяешься половичком Хагена, ты слишком чувствителен к тому, что тебя немножко попинают. Покорность и горячий темперамент совершенно не сочетаются. По крайней мере, так говорят.

На мгновение Давид решил просто оставить его и уйти. Он испытывал слепой гнев, который необходимо было несколько поубавить. Будь рядом Янник, он наверняка использовал бы его для дружеской потасовки. Но с Натанелем подобного делать нельзя: с одной стороны, его отмеченное апоплексическим ударом тело было слишком хрупким для телесных споров, с другой стороны, Давид знал, что не дорос до этого человека. Его собственный волк совершенно отчетливо показал это, когда тень схватила его за горло: было слышно только раболепное повизгивание. Кроме того, сила, стоявшая за укусом силуэта волка, при помощи которого Натанель его вразумил, была более чем однозначна. Места, где бесплотные клыки коснулись его кожи, все еще горели. Натанель схватил его, словно невоспитанного щенка, и Давид злился на него за это унизительное обращение. Впрочем, это не позволило ему забыть чувство глубокого уважения к старику.

— Как тебе реакция Парласа? — смахивая с ресниц дождь, сменил тему Натанель.

— Да никак, — ответил Давид.

Свое мнение у него имелось, но он поостерегся высказывать его правой руке Хагена.

Натанель испытующе посмотрел на него, и Давиду захотелось зарычать. Рот Натанеля искривился в понимающей улыбке, но от комментариев он воздержался.

— Итак, все это тебя больше не интересует, — сказал он. — Вообще-то я предполагал, что ты являешься поборником равновесия.

— Какого равновесия?

— Между стаями, — прямо ответил Натанель. — Так многие в глубине души и думают. Мы склоняемся к умеренности, поэтому продвижение Хагена вперед так нас удивляет. Я вполне могу себе представить, что Саше понадобится некоторое время, прежде чем он по-настоящему осознает степень изменений. Он, впрочем, тоже не такая уж душка и зациклен на идее, что право всегда на стороне сильнейшего. Но планы Хагена слишком невероятны для волка, чтобы он мог их разгадать. И этот Пар лас в любом случае приложит все усилия к тому, чтобы до него это дошло. Он чрезмерно чувствителен, этот человек. Если от него начнет исходить страх, никто не станет воспринимать его всерьез. И вот об этом следует задуматься, потому что отсутствие равновесия между стаями может иметь ужасные последствия.

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — спросил Давид, чувствуя, как внутри поселилось беспокойство. Он не хотел быть втянутым в политические интриги, охотнее всего он бы о них даже не знал. Его жизнь и без того была достаточно сложной.

— Да я просто так, сам с собой говорю, потому что встревожен. — Натанель задумчиво смотрел в никуда и, похоже, намеренно игнорировал беспокойство, прозвучавшее в вопросе Давида. — Я просто хочу, чтобы Саша понял, что его ждет. Ты же знаешь, что бывает, когда волка чересчур усердно загоняют в угол: он кусается и тем самым наносит излишний вред. Парлас — тряпка, он наверняка не заставит Сашу бороться с происходящими изменениями. Пожалуй, стоило бы кому-нибудь поговорить с Мэгги — в конце концов, речь идет о ее улицах. Если дойдет до того, что придется мериться силами, ее маленькая территория превратится в театр боевых действий, ведь так?

Некоторое время его слова словно висели в воздухе. Прежде чем Давид успел необдуманно ляпнуть что-нибудь, Натанель схватил его правой рукой за воротник и устало сказал:

— Мы сделали то, что поручил нам Хаген. Теперь я вернусь во дворец и немного посплю. А ты можешь побродить по городу. Но лучше не заходи в неправильные районы.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и, слегка прихрамывая, побрел прочь. Давид остался на месте, хотя мысли буквально бурлили в его голове, словно хотели заставить его составить собственное мнение о происходящем. Но именно этого он всеми силами старался избежать. Пути стаи определял Хаген. Он не собирается в это вмешиваться. Вместо этого он отправится на поиски Янника. Его товарищ наверняка будет рад слушателю, на которого можно обрушить поток рассказов о божественном поведении Амелии. Может быть, он еще не все ее поручения выполнил, так что Давид сможет помочь ему. Что угодно, что поможет немного отвлечься.

Приняв это решение, Давид почувствовал, как в нем поднимается чувство, от которого кровь прилила к щекам. Он довольно часто испытывал его, особенно в последние недели. Однако сегодня это всепроникающее чувство стыда не уходило так легко, как обычно. Пока он брал след Янника, оно неотступно терзало его и шепотом спрашивало, сколько еще ему удастся скрывать силу волка. Сколько он сможет лгать самому себе, позволять другим членам стаи опекать его? Когда он наконец сломается?

Не сегодня, еще не сегодня, стиснув зубы, решил Давид, и пошел быстрее.

Глава 9

Семейная банда

Потолочный светильник был сделан настолько изящно, что казалось, будто смотришь на залитое солнцем небо, на котором, играя на крохотных арфах, парят пухленькие ангелочки. При этом изогнутый потолок «Деа» был высотой в лучшем случае метров пять. Мета все пыталась разгадать, кому владелец ресторана заказал эту работу. Впрочем, гораздо интереснее было узнать, кто установил столь идеальное освещение. Этого человека нужно заполучить, чтобы он занялся галереей, где источники света были расставлены настолько неудачно, что белые плитки отражали свет и отвлекали внимание от экспонатов.

Мета увлеклась этой идеей и не сразу заметила, что что-то не так. Обстановка в ресторане изменилась. Мета отвела взгляд от потолка, причем боль в шее сказала о том, что она слишком долго любовалась недосягаемым раем, и посмотрела на лица членов своей семьи.

Ее брат Георг путешествовал со своей женой Антонией, что, однако, не наносило особого ущерба встрече. Если Георг не мог говорить о финансах, то вообще молчал. Антонии, несмотря на три года брака, пока не удалось найти слушателей в семейном кругу, и, вероятно, напрасно: Мета предполагала, что ее скромная невестка обладала изюминкой. Но Георг охранял жену так же властно, как и остальные свои достижения, заработанные в поте лица, и у Меты до сих пор не было шанса лучше познакомиться с Антонией.

Напротив Меты сидела ее мать Элиза, внешность которой они с сестрой унаследовали: грациозная фигура, необычайно правильные черты лица и натуральные белые волосы. Именно у матери Мета научилась считать калории, поскольку данное природой эфирное тело ни в коем случае нельзя было разрушать. Человек может выделиться из общей массы только благодаря выступающим скулам, узким плечам и тонким запястьям.

Мете понадобилось мгновение, чтобы увидеть, что скромно накрашенные губы матери поджаты. Итак, это она вырвала ее из мечтаний. Элиза прервала свой подробный отчет о поездке на выходные к морю, потому что в «Деа» пришла известная пара с отпрыском. Сын, которому было, пожалуй, лет четырнадцать, побрил себе половину головы. Выглядел он так, словно мать ворвалась в ванную комнату на середине процедуры и вырвала из его рук бритву. Другую половину головы украшали светло-русые локоны до плеч.

Элиза казалась настолько погруженной в созерцание, что просто забыла о своем маленьком докладе, — равно как и о ризотто, и о своей молчаливой семье.

— Наталии следовало бы каждый вечер подсыпать своему сорванцу седативное в пиццу, это избавило бы ее от массы хлопот. При случае я намекну ей на это, — задумчиво произнесла Элиза, в то время как ее пальцы поглаживали льняную скатерть. Она испытывала слабость к скандалам, хотя ни за что не признала бы этого. Слишком ординарно.

Слева от Элизы сидел ее муж, отец Меты, Лоренц, поглощенный своим стейком с кровью. Хотя ему было уже далеко за шестьдесят, он представлял собой великолепный образец мужчины: высокий и широкоплечий, сохранившиеся волосы все еще темные. Все в нем производило впечатление силы — от голоса, рассуждающего о семейном древе, и до счета в банке. Воплощенное слово «видный». Иногда Мета начинала подозревать, что из всех молодых девушек, которые, по словам ее матери, строили ему глазки, он выбрал именно Элизу, потому что ее изящная, хрупкая фигурка выгодно подчеркивала его статность. Его тщеславие тоже было довольно внушительным, но он сглаживал его при помощи суховатого юмора. Как обычно, когда родители сидели рядом, Мета удивилась тому, насколько они разные и как чудесно дополняют друг друга.

Лоренц почувствовал взгляд Меты и указал на тарелку с картофелем и розмарином.

— Можешь взять себе немного, — предложил он и снова вернулся к стейку.

Мета поспешно отвела взгляд от аппетитного картофеля. Справа от нее сидела ее младшая сестра Эмма. В одной руке она держала вилку с кусочком курятины, в то время как другая постоянно перебирала под столом оставшиеся в пачке сигареты. На ее обнаженных коленях лежала донельзя истрепанная упаковка. А платье задралось настолько, что не заметить этого не мог даже официант, который как раз подливал ей воды.

Мета часто задавалась вопросом, насколько все жесты Эммы продуманы и долго ли все это будет сходить ей с рук. Отрешенный взгляд, с которым Эмма шла по жизни, указывал на последнее, но чем больше времени Мета проводила с сестрой, тем становилась все менее уверенной в этом. Когда они были еще детьми, Мете никогда не удавалось сблизиться с сестрой. Равнодушным пожатием плеч Эмма отвергала все подобные попытки, но тогда она приписывала это разнице в возрасте, составлявшей почти восемь лет. И Мета приняла ее поведение, потому что с остальными членами семьи сестра обращалась точно так же.

Позже Мета выяснила, что расшевелить Эмму все-таки можно. Например, если ее школьные товарищи прочтут высокопарные записи в дневнике ее старшей сестре. Это понравилось Эмме, а злость Меты и возмущение просто отскочили от нее. В итоге Мете еще и пришлось стыдиться своих слез, потому что они доказывали ее беспомощность.

По этой причине Мете иногда казалось, что кажущаяся не честолюбивой и часто выглядящая апатичной Эмма на самом деле — продувная бестия, которая находит удовольствие в подлости. Это впечатление усилилось после того, когда она, уже взрослой, увидела Эмму вне семейного круга.

Воспоминания об открытии галереи три года назад вогнали Мету в краску. Тогда Эмма уединилась в нише с одним художником и даже не особенно старалась скрыть торопливый секс от других гостей. Жена художника побелела, словно кафель галереи, когда поняла, кто ведет себя настолько бесстыдно. Она не сказала ни слова и не сдвинулась с места, когда муж с разгоряченным лицом взял ее под локоть. Но уже спустя пару часов все работы этого художника были проданы, и Ринцо потирал руки от восхищения. На возмущенный вопрос Меты, чем она думала, вытворяя подобное, Эмма ответила:

— В этом трюке было больше искусства, чем во всем выставленном здесь дерьме.

Карл тогда очень смеялся над этим дерзким поступком. Однако когда позже Эмма во время ужина с общими знакомыми взялась утверждать, что Карл во всем добивается хороших результатов, потому что лучшая его часть слишком мала, он так грубо схватил ее за руку, что Эмма удивленно вскрикнула. Когда речь шла о его чести, шуток Карл не понимал. Мета сдержалась, когда позже он обозвал ее сестру лживой сучкой, потому что подозревала, что слова Эммы должны были не столько задеть Карла, сколько шокировать ее. Она предполагала, что для сестры нет ничего легче, чем выяснить действительный размер лучшего органа Карла. Очевидно, Эмма получала удовольствие, унижая сестру.

— Как дела у Карла? — спросила в этот миг Эмма своим вечно скучающим голосом.

Потом с шумом бросила вилку на тарелку и удивленно оглядела собравшихся, словно не понимая, почему вдруг все взгляды обратились на нее.

— Хорошо, — машинально ответила Мета. — Мне так кажется.

— Нужно было взять его с собой, сокровище мое. Вся, эта возня между вами постепенно надоедает.

Элиза торопливо набрала на вилку ризотто, чтобы скрыть, насколько ее задевает эта тема. Она была в восторге от Карла. В ее глазах он был идеальным зятем — если забыть о том, что он периодически бросает ее дочь.

— Лоренц, ты, кажется, недавно встречал его на сквоше. Почему же ты не пригласил его?

Отец Меты равнодушно пожал плечами. С тех пор как Карл официально взял первый отпуск от Меты, парень утратил его расположение. Ветреник, разбирающийся в благородных сортах минеральных вод. Похоже, таких полон город, и пока Мета не решится привести в дом настоящего парня, он отказывался говорить на эту тему.

— Наверняка дела у Карла идут суперски, — продолжала Эмма, немало не смутившись.

— Что ты имеешь в виду? — Волоски на коже Меты встали дыбом.

— Такому мужчине, как Карл, нельзя позволять метаться из стороны в сторону. Тебе следовало бы знать это, дитя мое! — продолжала Элиза, словно и не было только что небольшой перепалки между ее дочерьми. Но на ее щеках появилось два ярко-красных пятна, которые не мог скрыть даже тщательно нанесенный макияж.

— Я и не позволяю ему метаться, — заявила Мета, которой гораздо больше хотелось выведать, что знает сестра, чем успокаивать мать. — Карлу нужно было отдохнуть… И я считаю, что пусть себе отдыхает! — Постепенно Мета начинала ненавидеть слово «отдыхать».

— Он говорит, что ты избегаешь его. — Элиза поднесла руку ко рту, словно не должна была этого говорить.

Так вот откуда ветер дует, подумала Мета. Они говорили об этом. Ну-ну.

Рядом с ней что-то зашелестело. Это Эмма поднялась и расправила металлически поблескивавшую ткань платья.

— Извините меня, — сказала она и с пачкой сигарет удалилась по направлению к туалету.

Охотнее всего Мета последовала бы за ней, но мать еще не закончила разговор о Карле. Что ж теперь, когда она все равно проговорилась…

— Он понимает, что происходящее действует тебе на нервы. И опасается, что отчуждение станет усиливаться, если вы не будете встречаться.

Мета негромко застонала. Это был разговор, которого она терпеть не могла.

— Подобный «отпуск» подразумевает как раз то, что люди не встречаются, мама, — подчеркнуто спокойно произнесла она, но при этом так сильно сжала вилку, что ногти вонзились в ладонь.

Лоренц, заметивший это, заботливо положил руку ей на плечо, но ничего не сказал.

— Детка… — Элиза запнулась, потом выпрямила спину и нахмурилась. Мета тут же почувствовала себя маленькой девочкой, которую мать распекает за проступок. — У тебя есть кто-то другой?

Удивленная Мета взглянула на отца, который откинулся на спинку стула и задумчиво смотрел на нее. Было очевидно, что ответ интересует его так же, как и мать. Мета едва не расхохоталась и не сказала: «Да, я влюбилась в молодого опустившегося парня. Так вышло. Поэтому Карл может отдыхать, пока не почернеет, неверный ублюдок! »

Но все было не так просто. С одной стороны, они очень долго были вместе, у них был общий круг друзей и так много воспоминаний и интересов, что Карла нельзя было так просто исключить из своей жизни. Несмотря на все случившееся, Мете его не хватало. С другой стороны, прошло уже две недели, как Давид принес картину в галерею. С тех пор он не появлялся. Итак, вот уже две ужасные недели она ломала себе голову над тем, увидит ли его еще раз. Постепенно он превращался в размытое видение, о котором она думала днями напролет и которое ночью согревало ее в постели.

— Мета, золотко… — раскатистый голос Лоренца вырвал ее из задумчивости. Она бросила на отца виноватый взгляд, на который тот ответил теплой улыбкой. Если отец снисходит до того, чтобы говорить об этом, значит, он настроен серьезно. — Ты знаешь, что лично мне Кард глубоко безразличен, но я беспокоюсь о тебе. В последнее время ты выглядишь усталой и на удивление неуравновешенной. Если твое состояние объясняется не тем, что ты влюбилась в другого мужчину, то… Может быть, тебе не хватает Карла больше, чем ты готова себе признаться.

Мета растерянно смотрела на него. Мать согласно кивнула. Но когда Элиза попыталась протянуть руку через стол и ласково коснуться дочери, Мета встала настолько быстро, что толкнула стол и полный бокал вина, оставленный Эммой, опрокинулся. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Мета извинилась и сделала вид, что идет в туалетную комнату.

Вместо этого она завернула к бару, но вовремя увидела там Мари с мужем и нескольких знакомых. Не очень элегантно отступив назад, она направилась в вестибюль ресторана и, не обращая внимания на швейцара, удивленно открывшего дверь, вышла на улицу. Свежий осенний ветер, принеся с собой запах табака, бурно приветствовал ее голые руки и ноги.

Эмма сидела на бордюре, закинув ногу за ногу. В одной руке она держала тлеющую сигарету, в другой — бокал. Не говоря ни слова, Мета взяла его и залпом выпила золотистое содержимое. Виски обожгло ей горло, но напряженные нервы немного успокоились. Эмма смотрела на нее с неподдельным удивлением: такое поведение никак не подходило ее уравновешенной сестре.

— Что значат глупые слова о том, что дела у Карла идут суперски?

Вместо ответа Эмма только пожала плечами. Однако Мета не испытывала желания просто так спускать ей этот удар ниже пояса. В последние годы Эмма слишком часто делала подобное, не получая сдачи в ответ.

— Это ты позаботилась о том, чтобы ему было суперски?

— Ах, ерунда какая! — подчеркнуто равнодушно пропела Эмма и прицельно швырнула, окурок в сторону входной двери из оливкового дерева. — Что Карлу со мной делать? Он же интересуется только самим собой.

— В этом смысле вы прекрасно подошли бы друг другу! — отрезала Мета, вручая сестре пустой бокал.

И вернулась в ресторан.

Указательный палец Меты снова скользнул по заметкам. Несколько дней назад она выставила четыре работы художника по имени Циглер, недавно начавшего сотрудничать с ними, и о трех картинах уже спрашивали. Ей нужно было хорошенько подумать, чтобы понять, обладают ли переговоры динамикой и можно ли поднять цены или все окажется выстрелом вхолостую.

Другая галерея уже пыталась продать несколько его работ о «теле и формах в движении», и, мягко выражаясь, дело не увенчалось успехом. Тогда за художника взялся Ринцо, и благодаря этому с Циглером случилось неожиданное превращение: из студента школы изобразительного искусства, в кармане которого была рекомендация профессора, а голова — теория и история искусств, буквально за одну ночь получился индивидуум, увековечивший дешевое искусство на краденом картоне. Punk sells [2] — особенно когда имеешь дело исключительно с клиентами-мещанами. Обычно банкноты так и сыплются. Что касается чутья Ринцо на деньги, то оно было еще более легендарным, чем чутье на талант.

Мета закрыла блокнот, и ее одолели угрызения совести. Хотя для псевдодилетантства, как она про себя называла работы Циглера, молодая женщина сделала все, чего от нее ожидали, но больше и пальцем не хотела шевелить. Когда она подчеркивала потенциальным покупателям сенсационность работ Циглера, то втайне удивлялась, как это никто не замечает, что она вот-вот умрет от скуки.

Может быть, она не хотела этого потому, что неделя обещала гораздо более интересные события. Хотя Ева наверняка запретила бы это, она приняла художницу из пригорода и представила несколько ее акварелей. Размытые, едва угадывающиеся прибрежные ландшафты… Мета разглядывала небольшие картины, и у нее возникало ощущение, будто она находится в пронизанном светом сне.

Подобные картины Ринцо презрительно называл открыточными видами. Такой стиль живописи противоречил основным положениям галереи, положениям, за которые Мета с таким удовольствием голосовала, когда после учебы работала на аукционе. Но в ее душу все чаще закрадывалось подозрение, что ее вкус на самом деле не настолько светский, как она считала. Постепенно она становилась любительницей красиво выглядевшей душевности, и за подобное признание Ева наверняка тут же выгнала бы ее из галереи.

Тем не менее Мета взяла акварели и даже нашла на них покупателя — пожилого господина по фамилии Мерингер, заглядывавшего в галерею каждые два месяца и умевшего поговорить на самые разные темы. В прошлом году Мета продала ему великолепный мраморный бюст. При этом он подробно описал ей дом на побережье, в котором в теплое время года жил со своей болезненной женой. Об этом доме Мета подумала, когда смотрела на картины художницы, и интуиция ее не подвела. Седой как лунь господин был в восторге, и хотя продажа двух акварелей не принесла целого состояния, Мета была очень довольна собой.

Она хотела сохранить продажу в тайне, но в этот день Ева вдруг сунула нос в бухгалтерию Рахель.

— Об этих картинах я ничего не слышала. И кто такой, скажи на милость, этот Эрнест Мерингер, который их купил? — Начиная допрос, Ева подошла к Мете настолько близко, что та невольно отступила на шаг.

— С каких это пор ты стала противницей денег? — ответила Мета, пытаясь сохранить невозмутимый вид.

— Пара грошей? Да это ничто по сравнению с ущербом для нашего имиджа, если клиентам станет известно, что мы выставляем подобную чушь.

— Значит, ты все-таки знаешь, о каких картинах идет речь. — Мета постепенно обрела уверенность в себе, а вместе с ней пришла злость на бесцеремонное поведение Евы. — Почему не сказать прямо, раз ты уже посмотрела список продаж?

Ева закусила нижнюю губу, словно хотела наказать себя за неосмотрительность. Но ее не так-то легко было сбить с толку.

— Я еще не говорила с Ринцо о твоем пристрастии к кичу… — начала она, но Мета перебила ее:

— Не стоит опускаться до шантажа, Ева! Похоже, ты забываешь, что это я создала галерею вместе с Ринцо, а твоя работа в первую очередь состоит в том, чтобы опекать случайных покупателей. Неприятно говорить об этом, но мне начинают надоедать странные игры, которыми ты в последнее время увлекаешься.

— Вот как… — задыхаясь от возмущения, произнесла Ева, но похоже было, что она не знает, что сказать. На ее щеках вспыхнули лихорадочные пятна, губы подрагивали. — Напоминание о моих обязанностях было излишним, — выдавила она наконец.

— Неужели? А у меня создалось впечатление, что ты о них забыла. — Внезапно Мета пожалела о ссоре, и то, что она указала Еве ее место, не добавило радости. — Не нужно утруждать себя отчетом Ринцо. Я сама поговорю с ним. Мне жаль, но в дальнейшем ты будешь вынуждена продавать кич.

Ева ушла из галереи на удивление рано. У Меты остался от разговора неприятный осадок, вызванный сознанием того, что за эту победу ей еще придется расплачиваться. Она задумчиво отпила кофе и скривилась, потому что он уже остыл. Равно как и ее офис, констатировала она в приступе меланхолии.

Галерея казалась покинутой. Какое-то время назад Рахель, сунув голову в дверь, сказала ей, что хочет попасть на театральную репетицию и уже включила сигнализацию в выставочных залах.

— Давай-ка отправляйся домой. Расслабься в ванной или сделай для себя что-нибудь приятное, — настойчиво попросила она.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒