Часть вторая. Арестант 11 страница

…После выстрела в Никиту Кудасова отзвонился Шуруп как положено, сообщил, что дело сделано. Потом расплатился с ростовским и отвез его на Московский вокзал. Там и расстались. Молча, без рукопожатий и лобзаний. Чего ж лобзаться с мокрушником. Дело‑ то злодейское на пару совершили. Тошно было на душе у Шурупа. Считал он, что за злодейское убийство еще придется ответ перед Богом держать. Не то чтоб религиозен был, нет. Но мокрое за большой грех считал.

Поехал Шуруп на Гражданку, в съемную хату, где они с ростовским стрелком до выстрела жили. Купил водки, пива… Набрался быстро, как был в одежде, так и рухнул на продавленный диван. Как вошли в квартирку два человека, он, конечно, не слышал.

Вошли два отморозка. Два наркомана. За дозу черного[43] и мать родную не жалко. Стукнули Шурупа по голове четыре раза молотком… Вот и все.

— Ты чего такой смурной, Федорыч? — спросил Блинов.

— Да ничего… устал, замотался. Слушай, Саша, может, водочки вмажем? Снимем стресс.

Чайковский посмотрел на Блинова. Они сидели в восьмерке майора у Смольнинского РУВД. Старший лейтенант кивнул головой без особого энтузиазма: можно. Про себя Сашка подумал, что майор темнит и не в усталости тут дело. Еще в адресе, где изымали ствол, Блинов почувствовал искру высокого напряжения, проскочившую между Чайковским и Обнорским, уловил какую‑ то фальшь в поведении майора. Что‑ то такое, за что трудно зацепиться… У нормального опера есть чутье на такие вещи… Трудно зацепиться, но что‑ то там было…

— Можно, — кивнул Блинов. И подумал, что Федорычу хорошо: он холостяк, никто его за запах не пилит.

— Хорошо тебе, Федорыч… ты холостяк. А меня вот Лорка, как приду подшофе…

— Да, мне хорошо, — перебил Чайковский. — Вот от тебя жена уйдет — и тебе хорошо будет.

Блинов промолчал, он не мог понять, шутит майор или нет. Чайковский произнес свою реплику совершенно бесстрастно… Но что‑ то за этим стояло. Блинов промолчал. Они взяли в кооперативном ларьке пол‑ литра, две бутылки «Балтики» и плавленый сырок. Заодно сделали внушение стайке нетрезвых юнцов, которые били стекла трамвайной остановки. И снова Блинов отметил какое‑ то особое ожесточение Чайковского. Салагам достаточно было отвесить несколько затрещин, но майор бил по‑ настоящему, в полную силу… Да, дела!

Они просидели почти час в салоне восьмерки около подъезда старшего лейтенанта. Выпили, поболтали… Основной темой разговора был выстрел в Никиту Кудасова. В оценке происшедшего опера проявили единодушие: беспредел. Отвечать нужно аналогично… Дружно поругали начальство — от своего гувэдэшного до кремлевских блядей.

Сашке показалось, что майор отошел. Он спросил:

— Так чего ты, Виктор Федыч, такой взведенный был сегодня?

Чайковский сильно затянулся сигаретой. Вспышка подсветила плотно сжатые тонкие губы, резкие складки, расходящиеся от носа.

— Противно, Саня… тошно. Он замолчал. Блинов ждал продолжения, но майор молчал.

— Поясни, Федорыч.

— Ты, Саша, сколько уже служишь?

— Считай — четыре года. Пролетели — не заметил.

— А я пятнадцать… уже пятнадцать. А кажется — двести. И вижу, сколько народу наша служба уже искалечила… и сколько еще искалечит. Ты Сашку Зверева знал?

— Э‑ э‑ э… какого Зверева?

— Ясно. Не знал. Ладно, когда‑ нибудь расскажу его историю. Может быть, расскажу… — Майор сделал глоток пива из горлышка. — А что противно? Нам с тобой нужно сволочей закрывать. А мы вместо этого приземлили нормального мужика. Раз в год встречаешь среди нашей грязи нормального человека — и на тебе!

— Погоди, товарищ майор. Ты кого имеешь в виду — журналиста? Так ствол‑ то, извини, тут как тут… Посидит немного — умней станет.

Чайковский усмехнулся, вытащил новую сигарету.

— Ствол, говоришь? Ствол — это, конечно, причина…

— А что — не было ствола?

— Может, и не было, — сказал Чайковский совершенно непонятную фразу. Щелкнул зажигалкой, прикурил.

Рядом с восьмеркой затормозил милицейский «УАЗ». Двое в бронежилетах, с автоматами, выпрыгнули наружу.

— Выйдем из машины, граждане, предъявим документики, — сказал крупный усатый сержант.

— Свои, сержант, — ответил Блинов и показал удостоверение. Усатый козырнул. То, что свои, он понял даже без ксивы — по интонации, по уверенности Блинова. Менты сели в «УАЗ», уехали. Да и Сашка вскоре пошел домой. Лора уже спала, и никаких препирательств по поводу выпивки в ту ночь не было.

А майор Чайковский купил по дороге еще бутылку водки. Приехал к себе и напился, как говорил военный переводчик Обнорский, в три звезды. Майор сидел на расстеленном диване, пил водку, иногда матерился и скрипел зубами. Заснул он одетый. Во сне громко стонал.

Саня Блинов отвез изъятое на обыске оружие в ЭКО. И козе понятно, что «парабеллум» боевой… да и патроны не игрушечные. Но пока не будет заключения экспертизы, пистолет считается предметом, похожим на пистолет. Перед трассологической и баллистической экспертизами поставили минимальный стандартный набор вопросов:

1. Является ли представленный на экспертизу предмет огнестрельным оружием?

2. Являются ли представленные на экспертизу предметы (количество — 8 (восемь) штук), похожие на патроны, боеприпасами?

3. Имеются ли на представленных предметах отпечатки пальцевых капиллярных линий? И, если имеются, кому они принадлежат?

4. Прошу провести баллистическую экспертизу представленных предметов и сделать проверку по уже существующим уголовным делам по СПб и РФ.

На первых два вопроса старший лейтенант получил ответ быстро. После беглого осмотра предмета, похожего на пистолет ему накатали «Справку эксперта». Заключение было однозначным: пистолет является огнестрельным оружием, патроны — боеприпасами. К стрельбе и то и другое пригодно.

«Справка эксперта» — служебный документ и в уголовное дело не подшивается. Позже будет нормальное, полное и подробное заключение экспертизы. Быстро его не сделаешь — необходимо произвести отстрел оружия, направить стреляные гильзы и пули в региональную пулегильзотеку, потом в центральную, в Москву, и дождаться ответов. Пройдет, скорее всего, пара недель… а обвинение‑ то нужно предъявить в три дня. Даже если упаковать клиента по 90‑ й статье на десять суток в СИЗО — и то можно не успеть… Но для этого‑ то и существует «Справка эксперта».

Со справкой старший лейтенант Блинов поехал в Смольнинское РУВД. Усталый, невыспавшийся следак предъявил Андрею Обнорскому обвинение по статье 218, части 1 УК РФ. И вынес постановление об избрании меры пресечения — заключении под стражу.

— Надо же, — сказал он, заполняя бумаги, — а у журналиста‑ то день рождения сегодня. То‑ то подарок.

И засмеялся.

В тот же день, тридцатого сентября, помощник прокурора района санкционировал постановление следователя.

В этот день в опечатанной квартире Обнорского часто звонил телефон. В пустом помещении привычный звук казался исполненным скрытого смысла… Электронное мурлыканье стелилось над пыльным паркетом, над раскрытой, но непрочитанной книгой, над незаданным вопросом, над бесконечной снежной равниной, по которой несется спецэшелон МВД N 934… Звук достигал задернутых штор и засыпал в их тяжелых складках.

— Ты слышал звук телефона в пустой квартире?

— Нет, никогда.

Антибиотик был вне себя. Все последние дни дела шли из рук вон. Началось с идиотской смерти Гургена и Резо в Москве. Событие вроде бы весьма далекое от Питера… ан нет! Не все так просто. Смерть короля всегда и везде вызывает некие перемены, возмущения среды. Да и на похороны пришлось лететь. Похороны вора законного — дело серьезное. Один из легальных поводов собраться авторитетным людям.

Не хотелось Палычу лететь! Не хотелось. Но и не лететь нельзя — не так поймут. Полетел… Гургена с почестями опустили в землю. Речи произнесли какие положено. И воры, и спортсмены, и певец народный Иосиф. И депутаты думские отметились. На ментовских операторов с видеокамерами все плевали — пусть снимают… Резо тоже досталась доля почестей. Хоть и поскромней, чем Гургену, но все же побольше, чем иному госдеятелю. Только что почетный караул не салютовал…

Это была официальная часть. Видимая, эффектная и не главная. Главное‑ то началось потом, на поминках в дорогом и престижном московском ресторане. Там разговоры носили иной характер — деловой. Палыч предполагал, что могут и с него спросить за питерские дела. У воров спрос за волюнтаризм покруче будет, чем в Политбюро ЦК КПСС… Обошлось! Обошлось, хотя негативное к себе отношение он все же ощутил. А это опасный симптом: если лишиться поддержки Наумова в городе и поддержки воровской вне его — худо дело. Можно в яму лечь. Как Гурген.

…В Москве вроде бы обошлось, но и в Питере дела шли из рук вон. Невзирая на заявления адвокатов, на серьезную кампанию в независимой прессе, так и не удалось вынуть с кича Ильдара с Мухой. Продолжали ребятки париться в Крестах. А без них никак было не раскрутить одну серьезную тему. Потом — новая неприятность: ростовский киллер оплошал. Это было худо само по себе. Давно и страстно хотел Палыч смерти Директора. А ростовский всю малину обгадил. Это было вдвойне худо потому, что менты закусили удила и пошерстили братву. Массовые задержания произвели впечатление на кое‑ кого из пацанов. И вызвали новые брожения… Это было втройне худо потому, что некто позвонил на личный, известный только узкому кругу номер и сказал:

— Теперь заказывай гроб, Антибиотик. За выстрел в Никиту ты, сука рваная, ответишь.

Звонок этот сильно Палыча озаботил. Сразу вспомнилось предупреждение покойного Черепа: в случае физической ликвидации Директора со стороны ментов последуют аналогичные меры… Очень сильно это Палыча обеспокоило. Он уже неплохо умел бороться с легальными действиями ментов. Но если они начнут действовать как бандиты?

Следующий прокол вышел с Березой: упустили. Дал четкую команду — замочить, не мешкая. Опасен Береза, знает то, чего знать вообще никто не должен. Так нет — упустили. Где он теперь? Куда подался? Какие шаги предпримет? … Отдал Палыч команду: найти. Перетряхнуть всех дружков‑ подружек, но найти. Из‑ под земли достать.

Единственным светлым пятном на всем этом фоне стал арест писарчука позорного. Погоды это, разумеется, никакой не делало. С точки зрения серьезного человека — баловство. Но тем не менее немного грело душу. (Или то, что у Антибиотика было вместо души. А была там — авторы знают это точно — черная яма, заваленная трупами погубленных Палычем людей…) Грело душу сознание, что в тюрьме ли, на зоне ли, — Обнорский обречен. Там ему от Палыча спасения нет. Весь вопрос только: сразу мальчонку на фарш пустить аль погодя?

Лучше, решил богобоязненный старичок, погодя. Опустить урода, прогнать по куткам петушиным. И там опустить! Чтобы пожил опущенным.

Весело рассмеялся Антибиотик, весело. Бывают и в грустной стариковской жизни маленькие радости.

Вечером того же тридцатого сентября произошли два любопытных разговора. Один состоялся в элитном заведении «Галеон». За ужином встретились концессионеры — Наумов и Семенов.

Полковник возвращался из Швеции, где он провел конфиденциальную встречу с английскими детективами. Сотрудники агентства «Пирсон энд Морган» недвусмысленно дали ему понять, что работа по Рахиль Даллет идет на околокриминальном пространстве… вы понимаете, сэр? Да, джентльмены, я понимаю.

На свой страх и риск Семенов убедил англичан продолжить работу на условиях немалого увеличения оплаты. После встречи прикрывавшие полковника консультанты засекли слежку. Английские коллеги явно стремились узнать о заказчике больше, чем он о себе сообщил. Хвост, разумеется, обрубили. Тактично и профессионально. Коллеги, надо думать, оценили профессионализм.

Обо всем этом и шел разговор в отдельном кабинете клуба «Галеон».

— Да, — задумчиво сказал Наумов, разглядывая на свет бокал с коньяком, — да… мягко говоря, не очень дешево.

— Недешево, — согласился Семенов. — Но следует помнить о конечной ставке. Не так ли, Николай Иваныч?

Наумов улыбнулся, кивнул и сделал глоток коньяка.

— Во‑ вторых, следует учитывать, что англичане работают отлично. За очень короткий срок они собрали массу информации. Это я вам как профессионал говорю. Если бы мы взялись за эту тему, то определенно потратили бы времени на порядок больше. А они уже выдали сведения относительно уно фише[44].

— Даже так? — несколько оживился банкир. Он по достоинству оценил эту информацию. — И каково уно фише?

— Осталось то же, что и было: дактилоскопия.

— Так‑ так… худо.

— Напротив, — возразил Семенов. — Посторонние лица гарантированно не смогут воспользоваться вкладом. А владелец рано или поздно объявится. Это только нищие неуловимы… а если человек имеет собственность, капитал в банке, недвижимость — рано или поздно он появится. Если он жив и в здравом уме. Именно это, кстати, мы и наблюдали в случае с Гончаровым. Кроме того, человек, имеющий недвижимость, должен время от времени исполнять некоторые обязанности: платить налоги, оплачивать какие‑ то счета и так далее… Это тоже один из вариантов взять след. Вы согласны?

— Согласен, Роман Константинович, согласен… Но — сроки и финансовые потери? Вот два пункта, вызывающие особенный интерес. И беспокойство.

— Относительно сроков прогнозировать не берусь, — ответил Семенов. — Возможно, дамочка всплывет через год. Возможно — через неделю. Это, Николай Иванович, непредсказуемо. А цены? Да, цены высоки, но англичане тоже рискуют: законодательство развитых стран предписывает частным сыскным фирмам заявлять властям о ставших известными им фактах преступлений. И даже о подозрениях. Вокруг нашего дела этих фактов полно… Если «Пирсон энд Морган» засветятся, они запросто могут лишиться лицензии. Вы понимаете?

— Понимаю… Значит, ловить нашу Катю следует в Канаде?

— Не обязательно. Она, в принципе, может жить в любой европейской стране. Но недвижимость и деньги имеет только в Австрии, Швеции и Канаде. Главное, чтобы мы были готовы к тому моменту, когда она будет обнаружена. Как там наш заложник?

— Наш заложник уже арестован. Не сбежит.

— Вот как! — сказал Семенов. — Хорошо. Но следует помнить, что человек в зоне — товар скоропортящийся. Желательно обеспечить условия хранения, так сказать… Я мог бы предложить вариант.

— То есть? — спросил Наумов.

— У меня есть неплохие связи в одной из зон. Там он будет под контролем и во вполне приличных условиях.

Зазвонил телефон внутренней связи, и Наумов снял трубку. Он выслушал невидимого собеседника и бросил:

— Несите. Это из кухни, — пояснил он Семенову. — Несут горячее…

Николай Иванович быстро анализировал последние слова Семенова. Содержать Обнорского в контролируемой зоне? Резонно. Вполне резонно… Если бы полковник своей неосторожной фразой о знакомстве с Андреем не заронил сомнения в душу Наумова, тот, наверное, согласился бы. Да, пожалуй, он бы согласился… Но зерно сомнений было уже заронено. Предложение Семенова показалось банкиру попыткой сосредоточить весь контроль в своих руках: и контакты с англичанами у него, и заложник стоимостью $ 50'000'000 тоже. Э‑ э, нет, Роман Константинович, так не пойдет…

— У меня есть предложение получше, — спокойно сказал Наумов.

В этот момент в дверь постучали. Вежливо, профессионально, тактично.

— Войдите.

Вошел официант с тарелками на подносе.

По кабинету поплыл восхитительный запах.

— Здесь готовят очень хорошо, — сказал Наумов. — Я уверен, вам понравится.

Пока официант во фраке колдовал над тарелками, концессионеры молчали. Наконец, пожелав приятного аппетита, халдей вышел. На две секунды Наумова и Семенова обдало доносящейся из зала музыкой. Затем дверь плотно закрылась, и стало тихо. Концессионеры не торопясь принялись за еду.

— Так какое же предложение? — спросил через пару минут полковник.

— Вам нравится?

— О да… вкусно! Но давайте вернемся к вашей идее.

— Идея проста. Я сумею отправить господина журналиста в спецзону. Есть такая в Нижнем Тагиле. Там и условия приличные, и контингент иной.

— Минутку, — сказал полковник. — Вы имеете в виду тринадцатую зону?

— Ну, Роман Константинович, номера я, конечно, не знаю. Но эта зона предназначена для осужденных сотрудников правоохранительных органов.

— Значит, тринадцатую… Но она ведь, как вы справедливо изволили выразиться, для сотрудников органов. А Обнорский — человек гражданский. Его туда, знаете ли, не запихнешь…

— Запросто, Роман Константинович, запросто. Вот именно его‑ то запихнуть туда — запросто. — Ну что ж, возражений у меня нет. Оба — и банкир и полковник — остались довольны результатами беседы. Наумов считал, что нашел превентивные меры в отношении Обнорского, и даже не предполагал, что профессионалом Семеновым его хитрость была мгновенно разгадана.

В Нижний Тагил, — прокричал локомотив спецэшелона N 934, — в Нижний Тагил!

А второй разговор состоялся по телефону. Господин Наумов позвонил первому заместителю начальника ГУВД полковнику Тихорецкому.

— Здравствуй, Пал Сергеич. Наумов беспокоит.

— А‑ а, Николай Иваныч… рад‑ рад.

— Как служба, Сергеич? Когда искоренишь преступность?

— Вопрос глобальный, Николай Иваныч. Куды нам? Хоть бы рост сдержать. Но некоторые успехи есть. Вот общегородскую операцию провели, подчистили город. А то распоясались, понимаешь, в милицейских подполковников стрелять начали.

— Наслышан про вашу общегородскую операцию, — сказал Наумов. — У меня начальник валютного отдела на работу с синяком пришел. Сидел спокойно в ресторане, вдруг ваши налетели с дубинками и в масках. И без разговору начали правовое государство утверждать. Это как?

— Нормально, — засмеялся Тихорецкий. — Сиди дома, не шастай по кабакам, когда проводится общегородская операция.

— Ясно. Я ему передам, — весело ответил Наумов. — Слушай, Пал Сергеич, есть маленькая проблемка. Нужна твоя компетентная помощь.

— Всегда рад. В чем проблема? Если смогу помочь…

— У вас там задержан, как я слышал, журналист Серегин…

— Есть такой, — ответил полковник. — Двести восемнадцатая, первая. Хранение огнестрельного оружия.

— Да… что‑ то такое. — Наумов и Тихорецкий разговаривали так, будто это не они организовали арест Андрея Обнорского. — Что‑ то такое с пистолетом. Общественность, Пал Сергеич, беспокоится, как бы не пострадал журналист в тюрьме.

— Ну, он еще и не в тюрьме.

— А где же он? — удивился Наумов. — На свободе?

— В следственный изолятор этого, с позволения сказать, журналиста этапируют только завтра. А пока он содержится в ИВС Смольнинского райотдела. На свободе ему определенно не место.

— Ага… так, значит? Хорошо, понял… Вопрос вот в чем, Пал Сергеич. Представители общественности озабочены тем, что журналист, писавший на криминальные темы, может попасть в одну камеру с бандитами. Они ведь могут и счеты с ним свести. Так?

— Запросто могут, — ответил Тихорецкий. — А что предлагаешь? На подписку его выпустить?

— Ни в коем случае, — отозвался банкир. — Думаю, что молодого человека необходимо посадить в камеру к сотрудникам милиции.

— А вы убеждены, Николай Иваныч, что там он будет в безопасности? Этот Серегин и о бывших наших сотрудниках писал. Случалось, что именно с его подачи мы дела возбуждали. Так что его и в красных хатах могут щемить. Там тоже щемят будь здоров.

— А вот это уже ваш вопрос, Павел Сергеич, — серьезным голосом ответил Наумов. — Общественность обеспокоена!

— Понял, — коротко ответил полковник. — Обеспечим гражданина Обнорского‑ Серегина красной хатой с нормальными сокамерниками.

После этого последовал звонок Тихорецкого в Кресты — следственный изолятор N 1. Полковник переговорил с начальником Крестов и попросил его исполнить просьбу общественности. Полковник Демчук отнесся с пониманием — он статьи Серегина читал — и согласился, что лучше посадить его к ментам, чем к блатным.

Так за спиной Андрея Обнорского решалась его судьба.

Сидел ли ты когда‑ нибудь в карцере, читатель? … Ага, понятно… Ну а в тюрьме? Опять же понятно… И в зоне ты не бывал?

Да ты счастливый человек!

Ты представить себе не можешь. Как тебе повезло! Плюй через левое плечо, стучи по дереву… помни народную мудрость: «От сумы и от тюрьмы не зарекайся». Россия… Россия — страна кандальная, каторжная. Страна острогов, крепостей, монастырей, допров, централов, БУРов, ИТК, ИТУ, СИЗО, ШИЗО, ТОНов, спецпоселений, строек народного хозяйства, спецкомендатур, штрафных батальонов и этапов, этапов, этапов… По всей огромной России перемещаются этапы. Катят сотни автозаков и вагонзаков. По всей огромной России, покрытой, как фурункулами, тюрьмами и лагерями, катят этапы, едут конвои… На Север, на Юг, на Восток и на Запад. От Шпицбергена до Каспия, от Магадана до Калининграда. Катит столыпинский вагон по рельсам, по бескрайнему заснеженному пространству. День и ночь, ночь и день… Стоит сутками на запасных путях, в тупиках, на полустанках. Что там внутри вагона? Кто там? Не видать! Нету в Столыпине окон. А куда едет?

— На Урал, — прогудит в ответ локомотив.

— В Воркуту, — выдохнет другой.

— В Вологду, — шепнет третий тихо, хрипло.

— В Абакан! Тайшет! Архангельск! Кустанай… Салехард… В Печору. В Ижевск. В Котлас… ты знаешь, что такое Котласская пересылка? … В Нижний! … Петрозаводск. В Ижевск… Ярославль… Череповец… К черту на рога! На Луну!

Огромна каторжная Россия. Нет у нее краев — есть погосты. Да стук колес бесконечный в снежном вихре. Да лязг затвора. Да тоска, чифирьком черным разбавленная под северным сиянием.

Контурная карта, колючкой намеченная, старым беззубым зэком выколотая. Страна с миллионным населением, со своей историей, со своими песнями, традициями, даже со своими деньгами[45]. Со своими легендами и языком… Да это же целая КУЛЬТУРА!

— Культура? — спросит возмущенный читатель. — Вот это — страшное, кровавое, основанное на насилии и жестокости — это КУЛЬТУРА? Вы ЭТО называете культурой?

Так скажет возмущенный читатель. И авторы не станут с ним спорить… к чему?

— Вор должен сидеть в тюрьме! — повторит читатель крылатую фразу. И, может быть, стукнет кулаком по столу. Звякнет ложка в стакане с янтарным чаем, и посмотрит удивленно дремлющий огромный котище. Хорошо у тебя в доме, читатель, уютно…

…Стучат колеса на стыках. Катит спецэшелон N 934 по городам и весям, местам не столь отдаленным… Стучат колеса, стучат. Тянется за поездом длинный белый шлейф.

— Вор должен сидеть в тюрьме!!!

Ты прав, читатель. И ты, Немезида, права. Конечно, должен…

Стучат колеса, лязгают сцепки, искрится снег, и все ближе горы Уральские, все ближе. Самоцветные горы, каторжные. Стоит вдоль чугунки тайга. Потрескивает от лютого мороза. Нет ей конца, нет края…

Обнорского перевели в Кресты. Для того чтобы автозакам въезжать в СИЗО, напротив тюремных ворот на Арсенальной набережной стоит светофор. Красный свет на нем загорается только тогда, когда Кресты выпускают из своих стен автозак или принимают его внутрь.

…Вспыхивает красный, останавливается движение двух транспортных потоков на набережной, и откатываются в сторону ворота. Выезжает ЗИЛ или ГАЗ с фургоном без окон. Раньше в народе их называли «Черный ворон». Теперь это название подзабыли…

Итак, утром открываются тюремные ворота, и глухой, без окон, фургон выруливает на Арсенальную набережную. Внутри, в тесных зарешеченных боксах, люди. По‑ другому — подследственные. Или — спецконтингент. В узеньком коридорчике между боксов — конвоир. Утром автозак развозит спецконтингент по потребностям: кого в суд, кого на следственный эксперимент. На обратном пути он собирает пополнение СИЗО из районных ИВС. Также вспыхивает, перекрывая движение, светофор. Визжат тормоза машин, отъезжают в сторону ворота, и «Черный ворон» вкатывается в кирпичный шлюз. Внутренние ворота не откроют до тех пор, пока не закроют наружные.

Добро пожаловать в ДОПР[46].

Первого октября девяносто четвертого года журналист Андрей Обнорский въехал на территорию ИЗ 45/1 Кресты в стальном чреве «Черного ворона». Ворота закрылись.

— Ну, здорово, дом родной! — заорал дурным голосом кто‑ то невидимый Андрею из дальнего бокса.

— Ты поори у меня, — сказал безразлично и беззлобно конвоир. А чего, действительно, особенного?

Обнорский сидел с закрытыми глазами, прислонившись затылком к холодной стальной стенке фургона. Мыслей не было никаких.

Среди десяти с лишним тысяч обитателей Крестов около двухсот составляли бывшие сотрудники правоохранительной системы. В основном — менты. Их личные дела украшает аббревиатура — БС, что и означает — бывший сотрудник.

Хороший он или плохой, жертва обстоятельств или заматеревший преступник, все же он свой… вроде бы свой. Отношение к БС помягче, чем к прочему спецконтингенту. Все под Богом ходим, все помним пословицу про суму да про тюрьму. Жизнь разные курбеты делает: сегодня ты ходишь в операх тюремных, при ксиве и власти. А завтра? Дашь ты гарантию, что завтра сам не окажешься здесь? … Вот то‑ то. Потому и относятся к БС мягче, лояльней. В тюрьме тоже есть свои касты, свои аристократы и свои парии.

Обнорского поместили в красную хату — камеру, где содержатся вчерашние сотрудники милиции, завтрашние осужденные. Ах, неправды сколько в этом вчерашние, завтрашние… Следствие в России идет неспешно. Между вчера и завтра, между арестом и судом проходят месяцы, иногда годы. Где вчера? Где завтра? … Что между ними?

Есть только миг между прошлым и будущим, поется в популярной песне, именно он называется жизнь. Вот так, ребята.

Между прошлым и будущим подследственного — Кресты: камера, бессонница, допросы, коридоры и галереи. Бесконечные тюремные галереи с одинаковыми дверями камер, с затянутыми сеткой лестничными маршами. Да прогулочный дворик… серое небо… И снова бесконечные галереи, галереи, галереи. Камера. И завтра. И послезавтра. И через месяц. И…

Есть только миг между прошлым и будущим…

Женщина‑ контролер подвела Андрея к двери камеры N 293:

— Лицом к стене.

Он повернулся лицом к неровной, покрашенной в темно‑ коричневый цвет стене… И вдруг услышал гортанный голос, напевающий по‑ арабски! Знакомый мотив, знакомые слова… Он и сам когда‑ то напевал эту песню. Значит, все‑ таки прав Никита: я сошел с ума.

Контролерша зазвенела ключами. Скрипнула дверь. Голос стал громче. Андрей Обнорский стоял на галерее второго этажа старинной питерской тюрьмы и слушал песню на арабском языке. Конечно же, это бред… Этого просто не может быть. Он стоял, прижимая к себе казенные манатки: матрац, тощую подушку, одеяло с пододеяльником и две серые простыни. На застиранной, остро пахнущей дезинфекцией ткани слабо проглядывали фиолетовые штампы… А голос все звучал, и жаркий ветер гнал песок над барханами, обжигал сухую обветренную кожу, забрасывал песчинки в карманы непривычной палестинской формы.

— Что встал? Заходи!

Ладонь контролерши несильно подтолкнула Обнорского в бок. Он очнулся, сделал шаг влево и остановился на пороге камеры N 293. Контролерша еще раз подтолкнула Андрея кулаком в спину. Он сделал еще два шага и вошел внутрь. Дверь за спиной захлопнулась. Шесть пар глаз с интересом смотрели на новенького. Резко оборвалась арабская песня.

— Никак к нам еще одного басурманина прислали? — сказал чей‑ то голос.

Обнорский стоял у входа в камеру. С обеих сторон, с трехъярусных коек, уходящих под сводчатый потолок, на него смотрели незнакомые глаза. В первый момент ему показалось, что их очень много… По тюремным понятиям камера была полупустой — всего‑ то шесть человек. Ему казалось — двадцать…

— Прислали еще одного продажного русского полицейского, — негромко сказал чей‑ то голос по‑ арабски. — Дурака и пьяницу.

…Все‑ таки — бред. Все‑ таки — галлюцинации… Обнорский молчал.

— А у нас в деревне здороваются, когда в хату входят.

Андрей понял, что обращаются к нему. Неужели галлюцинации бывают такими достоверными?

— Похоже, новый мусульманин немой, ребята.

— Он такой же мусульманин, — негромко прозвучало по‑ арабски откуда‑ то сверху, — как я еврей, ник уммак[47].

Андрей поднял глаза кверху… на третьей койке сидел араб. Черные блестящие глаза на смуглом лице смотрели на него с презрением.

— Здравствуйте, — сказал Обнорский глухо и растерянно.

— О‑ о, да он говорить умеет.

— Ага… даже по‑ русски.

— Ну, мусульманин, не стой столбом‑ то… Присядь, представься народу.

Эту фразу сказал крепкий мужик лет тридцати. Он сидел на нижней койке, держал в руках какую‑ то книжонку. Под майкой‑ тельняшкой бугрились мышцы. Его лицо показалось Андрею знакомым, но он больше не верил своим ощущениям.

— Присядь… в ногах‑ то правды нет.

— А… куда садиться? — спросил Обнорский. Сесть действительно было некуда.

— На пол и садись. Бросай шмотки — и на них сверху.

Обнорский положил матрац на чистый пол, сел. Он не был уверен, что поступает правильно: возможно, это какая‑ то подколка.

— Ну, — сказал мужик с книжкой. — Ты кто?

— Харит‑ уль‑ хаммар[48], — произнес араб из своего поднебесья.

— Я журналист, — сказал Андрей.

— Ну! Значит, ты попал к своим, мы тоже здесь все журналисты. Здесь такой порядок: журналиста — к журналистам, мента — к ментам.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 19 20 212223 24 Следующая ⇒