ЧАСТЬ ВТОРАЯ 2 страница

Из этого томительного забытья вывел его какой-то странный скрежет у стены под оконцем.

Иаго приподнялся, насторожился, – ненарушимая тишина царила вокруг.

Немного погодя шум повторился, и он услышал приглушенный шепот.

– Тише, тише ты, услышать могут! Иаго весь обратился в слух.

Кто бы это мог быть… в такой час? Что они там делают? – сердце бурно стучало в груди от какого-то неясного предчувствия.

А приглушенная возня у стены под окном все продолжалась. Он впился глазами в окно. Вдруг из стены бесшумно вынули большой камень и отогнули решетку от окна. Иаго приподнялся на колени. Он ясно различил двоих мужчин, медленно опускавших камень на землю. Они выпрямились и заглянули внутрь камеры.

– Кто там, православные? Помогите! – громким шепотом взмолился Иаго.

Неизвестные вздрогнули от неожиданности и переглянулись.

– Тс-с! Это мы! – тихо ответил один из них, подойдя ближе к окошку.

– Наши, православные! – едва сдерживаясь, шептал Иаго.

– Иаго, ты? – спросил снаружи неизвестный.

– Это – я, я! Но ты-то кто же?

– Слава твоей воле, святой Гиваргий! – произнес один из неизвестных, снял шапку и перекрестился.

– Ты не узнал нас, Иаго! – обратился он к узнику. – Я – Коба, твой побратим!

– Коба! – изумленно воскликнул Иаго! – Откуда ты, брат, как сюда попал?

– Потом все расскажу, а теперь собирайся, бежим отсюда! А ну, давай! – обратился Коба к товарищу. – Поскорей разберем стену!

– Развяжите мне руки, я помогу вам отсюда! – попросил Иаго.

– Да что ж это я? Ты ведь связан, – спохватился Коба. – Повернись к окну, я перережу веревки кинжалом.

Иаго с трудом поднялся на ноги, Коба просунул в окно кинжал и перерезал веревку на руках у узника.

– А теперь сам возьми кинжал, освободи и ноги!

Иаго потянулся за кинжалом, но онемевшие, затекшие от веревок руки не повиновались ему.

– Что с тобой, отчего не берешь? – нетерпеливо спросил Коба.

– Не могу, руки не действуют! – печально ответил Иаго.

– Отдохни, отдохни немного, руки окрепнут и сила к ним вернется. А ты что мешкаешь? – обратился он к товарищу.

Оба усердно принялись за работу с ловкостью, доказывающей, что не первый раз занимаются они таким делом.

Через несколько минут щель была настолько расширена, что они сумели через нее вытащить узника, и тут же, под стеной, принялись распиливать железные кандалы на его ногах.

Только успели они с этим покончить, как послышались шаги идущих в обход караульных.

– Идут! – прошептал Торгва, и все трое стали напряженно всматриваться в темноту.

Они ясно различили приближавшихся солдат. Штыки поблескивали при свете луны. Солдаты шли медленно, вразвалку, беспечно перешучивались и смеялись. Здесь они ниоткуда не ожидали опасности; ведь скала с этой стороны была, по их мнению, неприступной.

– Караульные! – прошептал Коба и достал из чехла ружье.

– Дайте и мне ружье, уложу хотя бы одного из них, а там будь что будет! – попросил Иаго. Он едва стоял на ногах, но зов свободы, ненависть к несправедливости и страх перед нечеловеческими муками удесятерили его силы.

– Не надо! – шепнул Торга а. – Зря погибнем. Лучше подадимся за угол и оттуда на них налетим. От неожиданности они собьются в кучу, передние сомнут задних… Убегут – хорошо, а нет… Их всего лишь пять человек. Что нам?!

– За скалу, за скалу! – послышался тихий, как дуновение ветерка, шопот Кобы, и все трое мгновенно исчезли за выступом скалы.

Отряд тяжело ступал подкованными железом сапогами. Все ближе подходили они к трем товарищам, которые поджидали их, сжимая кинжалы в руках и сурово сдвинув брови.

Стена скрывала их от солдат, но и без укрытия невозможно было разглядеть как бы сросшихся со скалой самоотверженных друзей.

Ночь была восхитительная – спокойная, светлая, даже ветер не шелестел, казалось, будто природа ласково убаюкивала своих детей, а луна выглянула только ради того, чтобы вдоволь налюбоваться этой безмятежной красотой. Вдалеке стонал бессонный соловей, время от времени повторяя свои ласково-тоскующие призывы.

Солдаты подошли к скале, за которой сидели Иаго и его друзья.

– Давай закурим! – предложил один из солдат.

– Не мешало бы! – охотно согласились остальные, отложили в сторону ружья, усевшись в кружок.

– Вчера командир в деревню меня посылал, – начал один, набивая трубку.

– За курами, – подхватил другой.

– Ну вот, пошел я, стал по деревне бродить, – продолжал первый, – спрашивая кур у одного, у другого. Никто не продает…

– Решили, значит, не продавать нашим, – пояснил другой. – Проклятые!

– Одно слово, басурманы! – добавил длинноусый ефрейтор.

– Думаю про себя, – продолжал рассказчик, – я вам покажу… Да и свернул в один двор. Смотрю, разгуливают по двору индюки. Я зацепил одного палкой. На лай собачий вышла баба, бросилась ко мне, лопочет что-то на своем языке. Я схватил индюка, она ко мне, и давай мы тащить птицу каждый в свою сторону, чуть пополам не разорвали, и смех а грех, ей-богу… Рассвирепела баба и хватила меня палкой. Ох ты, чортово отродье. – Думаю: – Ну, смотри теперь, что будет, и шлеп на землю, растянулся, будто дух вон… Сбежался народ, окружили меня, а я лежу, не дышу. Думают, убила меня баба, сердятся на нее, бранятся, а на меня все водой брызгают, в чувство приводят. Страшно им, – за убийство ответ будут держать строгий. Вот открыл я глаза да и хвать одного мужика, который поближе стоял. Ах ты, – говорю ему, – такой-сякой, ты царского слугу искалечил, кто ты есть такой? … Мужичонка простой, и только. Пойдем к начальнику ответ держать! А он побледнел весь, упрашивает меня отпустить его. Долго упрашивал, а потом дали мне трех индеек да семь кур, и тут только оставил я их в покое…

– Молодец! – одобрили остальные.

– А если бы они пожаловались на тебя начальнику, что бы ты тогда сказал?

– А я сам начальнику рассказал.

– И что он?

– Похвалил, поблагодарил и смеялся от души. Как же иначе, начальник купить поручил, а те не дают, что было делать?

Все с интересом слушали, одобряли рассказчика, видно было, что каждому хотелось бы быть на его месте. Все ждали с набитыми трубками, чтобы один из них зажег спичку, которая, видимо, отсырела у него в кармане. Он долго чиркал ею, наконец высек огонь, и пламя осветило всех, и не успело оно погаснуть, как у всех потемнело в глазах.

Трое из солдат приподнялись, но тут же свалились замертво на землю. Иаго и его друзья ждали удобной минуты для нападения. Они выскочили из засады как раз в то мгновение, когда пламя от спички осветило сидевших. Они так точно рассчитали расстояние и удар кинжалами, что ни один из них не промахнулся.

Два оставшихся в живых солдата, отчаянно зовя на помощь, побежали к тюрьме.

Страстное желание Иаго сбылось – он отомстил врагу за свои муки, но это напряжение лишило его последних сил, ноги подкосились, голова закружилась от слабости, и он рухнул на землю.

Хоть одному я отомстил! – подумал он.

В суматохе и волнении друзья Иаго забыли, что он слаб и не может поспеть за ними. Они спохватились, когда были уже довольно далеко.

– Где Иаго? Что, если они убили его? – воскликнул Коба, и оба товарища кинулись обратно к месту происшествия.

– Вдруг ему стало плохо? – Коба вспомнил, как был слаб Иаго. – Что, если те двое захватили его, не надо было отпускать их живыми!

Они нашли Иаго в глубоком обмороке. Торгва взвалил его на спину, и они поспешили скрыться.

Между тем уцелевшие царские слуги шмыгнули в кусты и просидели там до рассвета.

Убедившись, что опасаться больше нечего, они бесшумно вылезли на дорогу и подошли к месту, где валялись их товарищи с отпечатком предсмертных мук на перекошенных ли пах.

Они осторожно подняли свои ружья и, не обращая никакого внимания на убитых, стали советоваться, как им быть Начальник мог строжайше с них взыскать за то, что они так долго медлили с донесением.

– Накажут розгами, дух из нас вытряхнут! – сказал, весь дрожа, один из солдат.

После долгих споров и размышлений они порешили, что сделают так: выстрелом поднимут тревогу и побегут к крепости, а там скажут, что на них напал целый отряд, освободил арестанта; они отстреливались, убили двоих из напавших, но горцы забрали своих убитых и успели скрыться.

– Эге, да так нас еще и к награде представят! – заметил один из них.

Как решили, так и сделали: выстрелили из ружей и с криками побежали к крепости.

Поднялась тревога, забили в барабан, и начальник крепости, заспанный и босой, выбежал во двор.

Высыпали солдаты, на ходу натягивая на себя обмундирование и оружие.

Поднялся страшный шум. Никто не мог понять причины тревоги.

Тут прибежали два солдата, виновники всей этой сумятицы.

Они кинулись прямо к начальнику.

– Враг появился, ваше высокоблагородие! – кричали они.

– Где? Какой враг? – вздрогнул начальник.

– Напали на тюрьму, взломали двери, арестантов похитили.

У начальника перекосилось лицо.

– Троих наших убили. Мы тоже убили у них двоих, но они забрали убитых и бежали.

Слово бежали успокоило начальника; непосредственная опасность миновала.

– И все-таки отдадут меня под суд! – вскричал он, хватаясь за голову.

Он вернулся к себе, быстро оделся и в сопровождении нескольких солдат и одного из командиров направился к месту происшествия.

Побегом Иаго больше всех был встревожен смотритель тюрьмы.

Он поспешил отправить отряд солдат во главе с офицером в погоню за напавшими, число которых, по словам участников, дела, было не меньше ста пятидесяти. А сам вернулся в тюрьму, чтобы произвести строжайшее дознание.

Тем временем друзья Иаго добрались до одной уединенной горы и там, расстелив бурку на влажной траве, бережно уложили Иаго, потрясенного всеми событиями ночи, обессиленного долгими мучениями. Он крепко заснул. А товарищи его, в поисках пищи, ушли на охоту.

В камеру, где раньше сидел Иаго вдвоем со стариком, вихрем ворвался разгневанный тюремный смотритель.

Чтобы не видеть вошедших, старик отвернулся к стене.

– Эй, ты! – крикнул на него смотритель, – не слышишь, кто вошел?

– Слышу! – тихо ответил старик.

– Так-то ты встречаешь смотрителя? Встать сейчас же! Старик даже не пошевельнулся.

– Встать! – рассвирепев, заорал смотритель и толкнул его ногой.

– За что ты меня бьешь?

– Говорю, встать! – вытаращил глаза смотритель.

– Не могу встать: колени опухли, не держат.

– Поднять его! – приказал смотритель. Подбежали солдаты.

– Безбожные, да поглядите вы на мои ноги! – и старик с усилием выставил ногу. С нее соскользнули грязные лохмотья и обнажили нечто ужасное: истонченная до прозрачности кожа вздулась от водянки, а ножные кандалы перетерли ее у щиколотки до самой кости, которая покрылась коростой из гноя и крови Нога местами посинела.

Это предвещало скорый конец несчастной жертвы. Солдаты рывком подняли старика, корчившегося от боли.

– Стой, стой на ногах! От хромоты собака не околевает! Смотритель долго смотрел на старика, как будто для него были наслаждением его муки. Он поглаживал усы, выставив ногу вперед, и, пошевеливая носком сапога, бормотал про себя что-то невнятное. Вдруг смотритель пришел в бешенство.

– Где Иаго? – крикнул он.

Старик глядел удивленно на него, не понимая, о чем его спрашивают.

– Иаго? – повторил старик. – Ведь вы же сами взяли его отсюда. Может, и убили его. Что еще могли вы с ним сделать?

– Не хитри, говори прямо, как он убежал, кто ему помог?

– Убежал? – разволновался старик. – Дай ему бог удачи, если убежал.

– Ты знал, что он собирается бежать?

– Нет, он мне об этом не говорил.

– Врешь, собака!

– Я – мтиул.

– Говори все, если хочешь спастись!

– Я смерти не боюсь и не скажу неправды.

– Заставлю, все заставлю сказать! – заревел смотритель, подбежал к нему, вцепился ему в бороду, схватил его за усы.

Старик весь дрожал от неслыханного оскорбления.

– Только одни неверные могут так унижать человека, так осквернять честь мужчины.

– Молчать, разбойник, а то убью!

Старика озарила надежда: смерть может избавить его от страданий.

– Не знаешь? Не скажешь? – продолжал издеваться над ним смотритель.

– Знаю! – прохрипел старик.

– Наконец-то! – смотритель отошел и посмотрел на него с усмешкой. – А не хотел говорить!

– Под кнутом и в гору пашут! Что мне было делать!

– Ну, то-то! Теперь рассказывай подробно все, что знаешь!

Мтиул горько улыбнулся.

– Рассказывать? … Чем же ты этого заслужил? Все знаю, но клянусь благодатью Ломиси, ничего тебе не расскажу!

– Что-о-о?! – взревел смотритель и подошел к нему.

– Да, я знал обо всем, знал, что Иаго готовится к бегству, знал, кто помогает ему, знал обо всем, но тебе ничего не скажу.

– Я убью тебя, задушу!

– Делай, что хочешь, – не скажу!

Офицер прошелся по тесной камере.

– Советую тебе все рассказать!

– Это вы боитесь смерти, бабы вы трусливые. А мне-то зачем говорить? Ничего не скажу, да поможет мне Пиримзе!

Все старания смотрителя не привели ни к чему. Ни ласковые обещания, ни угрозы не заставили старика вымолвить хоть единое слово о побеге Иаго. Да и что мог он сказать, когда сам ничего не знал, ему хотелось только еще больше озлобить смотрителя.

– Не будешь говорить?

– Нет!

– А ну-ка! – он дал знак солдатам принести розги.

– Разложите его! – приказал смотритель.

Солдаты выполнили приказ, обнажили старика, положили его ничком, двое солдат уселись у него на ногах и на груди, а двое стали с двух сторон и принялись нещадно хлестать его розгами по голому телу. Кожа полопалась, кровь потекла ручьями. Розги ломались, но приносили новые пучки, сменялись и экзекуторы. Но старик кричал все одно и то же:

– Знаю все, но собакам не выдам, не скажу!

Мясо клочьями разлеталось по камере, старик корчился в предсмертных муках, но ни единого слова о пощаде не слетело с его уст. С последними проклятиями своим палачам он потерял сознание. Еще некоторое время его продолжали бить.

– Ваше высокоблагородие, он уже не шевелится, – сказал наконец тот, который сидел на груди несчастного.

– Притворяется, всыпьте ему еще, да погорячей, тогда посмотрим! – равнодушно сказал начальник.

Только убедившись, что старик впал в бесчувствие, да и сами вдоволь насладившись этим занятием, прекратили мучители свое грязное дело.

Истерзанного, изуродованного старика они оставили в камере, где он вскоре испустил дух в тяжких мучениях. Перед кончиной он пришел в себя как будто только для того, чтобы почувствовать свою заброшенность. Ни жена, ни родня, ни друзья – никто не будет оплакивать его, никто не пожалеет о его утрате, не как об утрате рабочей скотины, а как о части собственного сердца, оторвавшейся раз и навсегда. Он судорожно приподнялся, хрипло произнес имена своих сыновей, послал проклятие палачам и скончался.

Между тем Торгва и Коба устроили засаду на тропах, ведущих к водопою, и стали ждать. Время шло, но олени не появлялись. Охотники все еще не теряли надежды – олени целыми стадами спускались сюда лизать горную соль и утолять жажду.

Наконец послышался шорох сухих листьев и треск хвороста.

– Кажется, бог посылает нам добычу! – шепнул Торгва. Они насторожились.

Шум ломаемых веток все приближался, и вскоре показался гордо шествующий олень-самец. Навострив уши, высоко закинув голову, словно умышленно подставляя выстрелу свою белую грудь, он шел медленно, иногда останавливаясь, спокойно поводя черными, как смола, глазами. Каждое его движение свидетельствовало о том, что он давно уже победил всех своих соперников и теперь смело и единовластно повелевает самками, бесспорно предпочитающими его всем остальным оленям. Он грозно выступал, словно вызывая на бой всех, кто посмеет преградить ему дорогу. Поступь его была так величава, что нацеленное ружье застыло в руках у Кобы. Он молча наслаждался прекрасным зрелищем. Олень остановился, фыркнул и мотнул головой; он как будто досадовал, что ему не встретился никто, с кем он мог бы померяться силой. Постояв, он напружинился, подпрыгнул и, описав в воздухе несколько дуг, ударился рогами в ствол дуба. Долго он бодался с ним, утоляя жажду борьбы. Наконец Торгва вывел Кобу из забытья.

– Если олень обречен, зачем медлить? – шепнул он. – Стреляй, а то Иаго там один дожидается нас…

– Да, правда… Зачем медлить с обреченным! – сказал Коба и прицелился.

В эту минуту олень отошел от дуба и, разозлившись на то, что его сила встретила долгое сопротивление, снова яростно ринулся к дереву, но не достиг его… грянул выстрел, олень упал на передние ноги и после слабой попытки встать свалился на землю.

– Победа твоей деснице! – крикнул Торгва, подбежал к оленю и перерезал ему горло ножом.

Олень скосил на него свои умные глаза, жалобно взревел, несколько раз судорожно вздрогнул и испустил дух.

Коба слыл хорошим охотником, и немало оленей пало от его мажары, но не было случая, чтобы он не жалел убитого зверя или убил бы его просто ради скуки. И теперь он угрюмо чистил свое ружье, в то время как его товарищ, весело напевая, свежевал оленя.

Бывало и так, что Коба целыми часами сидел с нацеленным ружьем и, забывшись, любовался резвящимся перед ним зверем.

– Помоги мне, не могу одолеть тушу! – окликнул его Торгва, исполосовав ножом шкуру оленя.

Коба отложил ружье, медленно подошел и опустил руку на убитого оленя.

– Ты посмотри, Торгва, какие у него большие рога! – воскликнул он.

Они быстро освежевали оленя, вырезали внутренности, вынули сердце и легкие и отделили шашлычное мясо. Тушу разрезали на куски, завернули в шкуру. Вьюк окурили порохом, чтобы отпугнуть хищных зверей, и пошли обратно к своей стоянке.

Вдруг Торгва остановился и с досадой хлопнул себя по колену.

– Что с тобой? – спросил Коба.

– Эх, ну и сглупил же я! Забыл взять требуху!

– А на что она тебе?

– Сварить бы ее для Иаго, навар хороший, полезный, силы придает больному.

Торгва вернулся, распотрошил требуху, хорошенько промыл ее в родниковой воде и вскоре догнал товарища.

Иаго все еще спал глубоким сном. Друзья бесшумно набрали хворосту, развели огонь, соорудили треножник, подвесили к нему котел, в который опустили требуху пополам с мясом, и стали варить суп для Иаго.

Потом они нарезали густых веток и устроили из них навес над Иаго, которого так пригрело солнце, что все его лицо было покрыто жемчужинками пота.

Сами они улеглись поодаль и, устав от стольких трудов, сладко заснули.

Солнце склонилось к западу, мягко подул вечерний ветерок и разбудил Иаго. Впервые после ареста ощутил он живительную силу сна под открытым небом. Он чувствовал себя свободным, бодрым и жадно глотал душистый вольный воздух.

Каждая травинка, каждый цветок, вся природа манила его взор и радовала сердце.

Надышавшись свежим воздухом, он почувствовал приступ сильнейшего голода. Его ослабевшее тело требовало подкрепления.

Но голод отступил на задний план, когда он ощутил в полной мере свою свободу, когда понял, что не сегодня-завтра он будет со своей возлюбленной Нуну. Он не мог усидеть на месте, вскочил и сбежал под гору к роднику, освежил лицо и голову чистой водой.

К нему спустились проснувшиеся товарищи. Все трое обнимали друг друга, целовались, поздравляли со счастливым исходом дела.

Успокоившись, вернулись к костру, уселись вокруг него. Запах шашлыков пробудил голод, и они ели так, как только могут есть голодные люди – молча, без слов. Только время от времени предупреждали Иаго, чтобы он был умереннее, так как его желудок отвык от мясной пищи.

Утолили голод.

Иаго стал тревожиться, ему поскорее хотелось узнать про свою Нуну, которая, как он думал, все глаза проглядела, ожидая его

Но Коба как назло молчал и сам не начинал беседы.

Зачем он молчит, зачем мучает меня? – думал Иаго.

С чего начать? Как рассказать ему, что Нуну похитили? – думал Коба.

Оба были смущены. В конце концов Иаго не выдержал, спросил:

– Коба, почему не расскажешь о себе?

– Что рассказывать? … Убил человека, кровь за мною, пришлось бежать.

– Кого же ты убил, когда? – встревожился Иаго.

– Разбойника одного.

Если бы Иаго был сыном другой страны, он принялся бы наставлять друга на путь истинный, упрекать его за неосмотрительность, но он был мохевцем и хорошо знал, что наставлениями и упреками делу не поможешь, и это было бы пустословием. Поэтому первая его мысль была – как помочь побратиму, как продлить его жизнь и уберечь его от кровной мести? Ему захотелось узнать, как случилась беда: убил ли он разбойника из-за угла, трусливо, или это произошло в храброй, схватке, как подобает мужчине, сыну отважного народа?

Все это было очень важно, и потому Иаго спросил с дрожью в голосе:

– За что убил? Как это случилось? – и весь обратился в слух.

– Шел на охоту. Услышал в лесу женский крик. Свернул туда. Вижу, – несколько мужчин набросились на женщину. Я кинулся на помощь, ну, и прикончил одного.

– Мужчине всегда подобает поступать по-мужски! – радостно воскликнул Иаго.

Торгва, желая оставить побратимов одних, забрал посуду и пошел мыть ее к роднику.

– По нынешним порядкам, сам знаешь, нельзя мне оставаться дома, я и ушел! – сказал Коба, когда они остались одни.

– Что ж, будем жить вместе! – воскликнул Иаго.

– Твой арест не давал мне покоя. Торгва – тоже мтиул, тоже человека убил. Вот мы и сошлись, побратались и порешили тебя спасти. Торгва знал кое-что о тюремных порядках, да и святой Гиваргий нам помог.

– Разве вы знали, в какой камере я сижу? – спросил Иаго

– Нет! Через ту камеру мы хотели пробраться в тюрьму, а там уж надеялись как-нибудь управиться.

– Я всегда знал, что ты храбрый мужчина, – сказал Иаго.

Они помолчали.

– Почему ни о чем больше не рассказываешь? – спросил Иаго.

– О чем тебе рассказать? – Коба опустил голову.

– Расскажи о чем-нибудь, прошу тебя!

– О чем могу я рассказать тебе, кроме как о злосчастной судьбе нашей… Душат нас, душу вытягивают заживо, а мы все молчим.

– Да, просто не знаешь, что и думать! В баб, что ли, все обратились? …

– Не знаю, нет… Только жить нам больше нечем.

Опять наступило молчание.

– Расскажи еще! – снова нарушил молчание Иаго.

– О чем?

– О ней! – крикнул он.

– О ком? – Коба отвел глаза.

– Разве не догадываешься, о ком спрашиваю? … Почему ты скрытничаешь со мною? Человек должен уметь достойно встречать и горе, и радость. Не бойся, говори мне все, что знаешь!

– Да, ты прав! Незачем скрывать от тебя: Нуну похитили! – и Коба умолк.

Иаго долго не мог вымолвить ни слова.

– Кто похитил? – хрипло спросил он.

– Гиргола.

– Гиргола? – медленно повторил Иаго и заскрежетал зубами.

– Тогда же и убил я осетина! – сказал Коба.

– О-о! Попадись он мне когда-нибудь в руки, будет его рвать первым материнским молоком!

Долго еще неистовствовал Иаго. Коба его успокаивал.

– Не подобает мужчине горевать впустую.

– Да, да, я ему отомщу, так отомщу, что он и очнуться не успеет!

Иаго постепенно овладел собой. Он попросил Кобу рассказать ему все подробно.

И Коба ничего не утаил. Иаго узнал, что похитители Нуну в Аршской крепости. Услышал он и о любви самого Кобы, которого подлый поступок Гирголы вынудил стать человекоубийцей и разлучил с любимой.

Долго беседовали друзья и порешили действовать сообща: похитить своих возлюбленных и, поскольку оставаться в родных местах им больше невозможно, уйти к Шамилю.

Тем временем вернулся и Торгва.

– Торгва! Ты, оказывается, побратим Кобы, будь же отныне и моим побратимом, – обратился к нему Иаго.

– Если изменивший тебе вступит в битву с врагом, – пусть переломится у него меч! – ответил Торгва и, вынув пулю из газыря, протянул ее Иаго.

Тот, в свою очередь, дал ему пулю, и оба произнесли:

– Пусть десница моя служит твоей деснице, мои глаза – твоим глазам, мои ноги-твоим ногам, а изменника пусть покарает Ломиси!

– Аминь! – тихо произнесли все трое. Обменявшись пулями, Иаго и Торгва трижды поцеловались и обнялись.

Луна, плывшая по синему простору неба, была участливой свидетельницей братского союза.

Друзья решили не покидать этого удобного для них места до тех пор, пока окончательно не окрепнет Иаго; потом, похитив своих возлюбленных, они переправятся прямо в Галашку.

Так жили они, добывая себе пищу охотой, а ожесточенный Гиргола не давал покоя окрестным пастухам, ища след Иаго. Все его старания не приводили ни к чему, он бесновался и вымещал злобу на самих пастухах. Он успел уже задержать десятка два ни в чем не повинных людей.

Как-то раз в Нарозанских горах пастухи согнали овец и приступили к дойке, как вдруг послышался конский топот и двадцать казаков во главе с Гирголой подъехали к ним.

Пастухи повскакали с мест, приветствовали их и по горскому обычаю попросили быть гостями.

– Кто у вас главный пастух? – грозно спросил Гиргола, даже не поблагодарив пастухов за приветливую встречу.

– Я, – выступил из толпы статный, еще молодой мужчина в архалуке и тушинской шапке, ловко сдвинутой набок.

– Выходи!

– А что тебе нужно? – удивленно спросил пастух, он, как видно, не привык к приказаниям.

– Выходи сюда, тогда услышишь!

– Знаешь, что? … Если ты гостем явился, сходи с коня, мы зарежем барана и примем тебя за трапезой как гостя. А если нет, богом клянусь, приказаниями ничего не добьешься!

Гиргола взглянул на пастуха и понял, что тот обиделся не на шутку. Лицо его пылало гневом. Гиргола отнюдь не собирался обижать пастуха, но человек, привыкший чинить произвол, лишается разума и ставит ни во что чужое самолюбие. Он не только не хотел обидеть пастуха, наоборот, рассчитывал завоевать его расположение, и потому сперва попробовал было припугнуть его начальственной резкостью. Однако, увидев, что пастух не из трусливых, Гиргола сразу же изменил свою тактику.

– Я не хотел тебя обидеть. Почему сердишься? – спросил он.

– Вот так-то будет лучше, правда? – вопросом же ответил пастух.

– Я в гости к тебе прибыл, думал, пастухи умеют гостей принимать.

– О, тогда милости прошу, я – твой раб, а ты – господин! – Пастух снял шапку и бросил ее под ноги коню. – Слезай, и сам увидишь, умеем ли мы принимать гостей.

С этими словами он схватил коня Гирголы за узду, помог гостю спешиться, потом обернулся к стоявшим поодаль пастухам:

– Сбегай, приведи сюда ту черную годовалую овцу, зарежь ее и поставь варить, – сказал он одному из них. – А ты, – обратился он к другому, – разведи огонь, да побыстрей! А вы сюда, сюда пожалуйте, мои дорогие! – приглашал он соскакивавших с коней казаков.

Все уселись, разминая колени и давая отдых утомленным от долгой езды ногам, некоторые растянулись на зеленой траве и устало-равнодушными глазами следили, как пенился молочно-белый водопад, срываясь с высокой скалы, разбиваясь на тысячи брызг, играя тысячью красок в солнечных лучах и расстилаясь по траве росистым ковром. Быстро была сварена убоина и приготовлен вкусный обед, какой умеют готовить только пастухи. Все ели молча и быстро, пока не утолили голода. Подкрепившись, начали беседу.

– Гиргола!.. – первым заговорил хозяин. – Ты понапрасну не стал бы себя беспокоить! Вот мы поели, теперь расскажи, с чем ты приехал? Если надумал просить об очхари[1], – скажи, я соберу остальных пастухов.

– Нет, я хотел только познакомиться с тобой. На что мне очхари?

– Познакомиться со мной? К чему бы тебе это, не такой уж я известный человек!

– А вот к чему. Выслушай меня! – сказал Гиргола и обвел взглядом пастухов, давая понять, что не хочет говорить при них.

Главный пастух угадал, что означает его взгляд, и сказал:

– Говори при них. Я ничего от них не скрываю.

– У меня дело такое, что не могу говорить при других.

– Хорошо, тогда пойдем! – Они отошли в сторону и уселись на траве.

– Шиола, – начал Гиргола, – ты ведь знаешь, что эти пастбища оспаривает у тебя государство?

– Эх, знаю, знаю!

– Знаешь, верно, и о том, что собираются их у тебя отобрать?

– Да, собираются, да только мы так решили, ляжем костьми все до одного, но мест этих никому не уступим!

– Ну, что ты? Зачем вам погибать? – поспешно перебил его Гиргола.

– А затем, что горы эти занимали наши деды и прадеды, – откуда им быть государственными?

– Кто в этом теперь разбирается? Захотят – отнимут.

– Пока мы живы… Нет, не думаю, чтобы это им удалось!

– А кому какой толк от вашей смерти?

– Какой бы ни был толк, – хоть покой обретем, от никудышной жизни избавимся. Если не будет у нас этой горы, то и жить нам не к чему, ей-богу!

– А если я так устрою, что гора за вами останется? – немного помолчав, тихо спросил Гиргола и испытующе взглянул на Шиолу.

– Ты?

– Да, я!

– Если ты на самом деле сумеешь избавить нас от их козней, – говорю тебе, как перед богом, – мы в долгу перед тобой не останемся.

– Ладно, запомни хорошенько эти слова. Я ваше дело устрою, только и ты должен сослужить мне службу.

– Вот все мое имущество – отара моя, готов отдать тебе половину!..

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 Следующая ⇒