Глава десятая 2 страница

Я нервно попятился от края крыши.

— Хватайся за Оливию и прыгай, — добавила Эмма.

— Я не помню, чтобы наш план включал в себя необходимость переломать себе ноги.

— Глупый, ничего ты не переломаешь, если будешь держаться за Оливию. Это весело. Мы делали это тысячу раз. — Она на мгновение задумалась. — Ну, во всяком случае один раз мы точно это делали.

Я не видел альтернативы подобному экстриму и, собрав всю свою смелость, подошел к краю крыши.

— Не бойся! — ободрила меня Оливия.

— Легко тебе говорить, — пожаловался я. — Ты не можешь упасть.

Она протянула руки и обняла меня. Я обхватил ее.

— Давай, поехали, — прошептала она.

Я закрыл глаза и шагнул в бездну. Вместо падения, которого я опасался, мы плавно, как рождественские снежинки, опустились на землю.

— Это было здорово, — сообщила мне Оливия. — А теперь отпусти меня.

Я разжал объятия, и она с возгласом «Ух ты! » взмыла обратно. Заговорщики зашикали на летунью, а потом стали по очереди обнимать ее и опускаться вниз, присоединяясь ко мне. Вскоре мы уже крадучись направлялись через двор к залитому лунным светом лесу. Из окна нам вслед махали Фиона и Оливия. Возможно, это был только плод моего воображения, но мне показалось, что кусты-животные тоже машут нам вдогонку, и Адам грустно кивает головой на прощанье.

* * *

Когда мы остановились на краю болота, чтобы перевести дух, Енох сунул руку за пазуху куртки, оттопыривающейся на груди, и извлек оттуда несколько завернутых в марлю свертков.

— Разбирайте, — скомандовал он. — Я не собираюсь тащить все это один.

— Что это? — спросила Бронвин, разворачивая марлю, под которой обнаружился кусок коричневатого мяса с торчащими из него трубками. — Фу! Оно воняет! — воскликнула она, удерживая сверток на расстоянии вытянутой руки.

— Успокойся, это всего лишь овечье сердце, — шикнул на нее Енох, суя мне в руки точно такой же сверток.

Он действительно вонял формальдегидом и даже через марлю казался неприятно влажным.

— Если мне придется это нести, меня вырвет, — заявила Бронвин.

— Хотел бы я на это посмотреть, — обиженно пробормотал Енох. — Засунь его в карман дождевика и пошли скорее.

По едва заметной полоске твердой почвы мы пересекли болото. За эти дни я прошел здесь столько раз, что совершенно забыл, каким опасным может быть это место и сколько жизней оно поглотило на своем веку. Шагнув в туннель кургана, я приказал всем застегнуться.

— Что, если мы кого-то встретим? — спросил Енох.

— Держитесь как ни в чем не бывало, — посоветовал я. — Я скажу им, что вы мои друзья из Америки.

— Что, если мы увидим тварь? — спросила Бронвин.

— Бегите.

— А если Джейкоб увидит пустоту?

— А в этом случае, — подала голос Эмма, — бегите так, будто за вами гонится сам дьявол.

Мы друг за другом нырнули в курган, оставив позади безмятежную летнюю ночь. Все было тихо, пока мы не дошли до последней пещеры, где давление воздуха, а вместе с ним и окружающая температура, резко упало, и на нас обрушился чудовищный вой. Это завывала буря. Мы несколько мгновений прислушивались к этим яростным воплям у входа в туннель. Казалось, разъяренному животному только что бросили в клетку полуживой от ужаса «обед». Нам ничего не оставалось, кроме как шагнуть навстречу ненастью.

У выхода мы опустились на колени и выползли в огромную черную дыру, где нас встретили проливной дождь и пронизывающий ветер. Звезды полностью скрылись за грозовыми тучами, но вместо них мрак ночи рассеивали вспышки ослепительно-белых молний. Они на мгновение вырывали из темноты наши дрожащие фигурки, после чего окружающий мир становился как будто еще темнее. Эмма пыталась зажечь огонь, но каждое движение ее кисти давало лишь слабую искру, которая шипела и гасла, не успев разгореться и напоминая поломанную зажигалку. В итоге мы просто поплотнее укутались в дождевики и бросились бежать, преодолевая сопротивление шквального ветра и с трудом вытаскивая ноги из болотной жижи. Болото распухло, поглотив дорожку, и нам пришлось идти скорее по памяти, чем руководствуясь зрением.

В поселке дождь, будто умоляя о чем-то, барабанил во все двери и окна, но люди заперлись внутри своих домов, и залитые водой улицы были пустынны. Никто не видел, как мы бежим мимо куч сорванной ураганом черепицы, мимо одинокой заблудившейся овцы, дикими воплями призывающей на помощь, мимо опрокинувшегося надворного туалета, извергающего на дорогу свое содержимое. Наконец мы подбежали к рыбной лавке. Дверь была заперта, но Бронвин выбила ее двумя мощными ударами, и мы вошли внутрь. Сунув руки в рукава плаща, Эмма обогрела и высушила пальцы, и ей наконец-то удалось зажечь огонь. Из-за стеклянной перегородки такими же стеклянными глазами смотрел на нас осетр. Я обогнул стойку, за которой Дилан целыми днями бормотал проклятия, чистя и разделывая рыбу, и толкнул ржавую боковую дверь. За ней находился ледник — небольшой сарай с грубыми дощатыми стенами, земляным полом и оцинкованной крышей. Сквозь неплотно пригнанные, дребезжащие от ветра доски в сарай просачивался дождь. Эмма осветила своим огнем небольшое помещение. Оглядевшись, мы увидели на деревянных подмостках с дюжину прямоугольных, заполненных льдом корыт.

— В котором из них его тело? — спросил Енох.

Я пожал плечами.

— Не знаю.

Мы бродили между корытами, пытаясь догадаться, в котором из них находится то, что мы ищем, но все они выглядели совершенно одинаково — эдакие заполненные льдом гробы без крышек. Мы поняли: чтобы найти Мартина, нам придется обыскать все корыта подряд.

— Только не я, — заявила Бронвин. — Я не хочу его видеть. Я не люблю мертвых.

— Я тоже их не люблю, но мы вынуждены этим заняться, — ответила Эмма. — Это наше общее дело.

Каждый из нас выбрал себе корыто, и мы начали рыться там, как собаки в цветочных клумбах, пригоршнями загребая лед и высыпая его на пол. Я опустошил уже половину своего корыта и перестал ощущать кончики пальцев, как вдруг Бронвин взвизгнула и бросилась прочь, зажимая руками рот.

Мы окружили ее корыто, чтобы взглянуть, что она обнаружила. Изо льда торчала застывшая кисть руки с волосатыми пальцами.

— Похоже, ты нашла нашего друга! — воскликнул Енох.

Мы стояли, закрыв лица руками, и сквозь растопыренные пальцы наблюдали за тем, как он методично освобождает ото льда всю руку до плеча, затем торс и наконец все изувеченное тело Мартина.

Нашим глазам предстало ужасное зрелище. Его конечности были вывихнуты под самыми немыслимыми углами. Живот был вспорот, а внутренности отсутствовали. Теперь пустую брюшную полость занимал лед. Когда из-подо льда появилась его голова, мы все стиснули зубы и шумно втянули в себя воздух. Половина лица представляла собой фиолетовый кровоподтек, а кожа свисала клочьями, напоминая жуткую карнавальную маску. Вторая половина тоже была изувечена, но позволяла опознать его обладателя. Сохранилась часть нижней челюсти, поросшей колючей бородой, а также фрагменты щеки, лба и один подернувшийся мутной пленкой, безучастно уставившийся на нас зеленый глаз. Одет Мартин был только в трусы и махровый халат. Он никак не мог отправиться на утесы ночью, в полном одиночестве и таком виде. Кто-то или что-то его туда затащило.

— Он очень плох, — произнес Енох, осматривая Мартина с видом хирурга, оценивающего состояние почти безнадежного пациента. — Я вас сразу предупреждаю — у нас может ничего не выйти.

— Мы должны попытаться, — ответила Бронвин, вместе с нами смело подходя к корыту. — Мы проделали весь этот путь не для того, чтобы уйти, ничего не предприняв.

Енох распахнул плащ и извлек из внутреннего кармана один из приготовленных свертков. Овечье сердце напоминало вывернутую наизнанку коричневую рукавицу кэтчера.

— Если он оживет, его это не обрадует, — обратился к нам Енох. — Поэтому держитесь подальше и не говорите, что я вас не предупреждал.

Мы все, за исключением Еноха, тут же сделали гигантский шаг назад. Енох подбежал к корыту и запустил одну руку в толщу льда, заполняющую грудную клетку несчастного. Он принялся вращать рукой, как будто искал в кулере банку тоника. Спустя мгновение он, похоже, что-то нащупал и, держа овечье сердце во второй руке, поднял его над головой Мартина.

Внезапно по телу Еноха пробежала дрожь, и овечье сердце начало сокращаться, рассеивая вокруг себя мелкую пыль консервирующего раствора. Енох часто и неглубоко дышал. Через него как будто шла какая-то энергия. Я всматривался в тело Мартина, чтобы уловить малейшие признаки жизни, но он оставался неподвижен.

Постепенно сердце в руке Еноха забилось медленнее, а потом сморщилось и приобрело сероватый оттенок, как мясо, слишком долго пролежавшее в морозилке. Енох бросил его на пол и протянул ко мне руку ладонью вверх. Я вытащил влажный вонючий сверток, который держал в кармане, и подал ему. Весь процесс повторился с самого начала: сердце билось и разбрызгивало жидкость, после чего увяло, как и предыдущее. Затем парень проделал это в третий раз, используя сердце, которое несла Эмма.

Теперь оставалось только сердце из кармана Бронвин — последний шанс Еноха. Подняв его над телом Мартина и с силой вонзая в него пальцы, он сосредоточился и напрягся. Когда сердце забилось и задрожало, как перегревшийся мотор, Енох закричал:

— Вставай, мертвец! Вставай!

Я уловил едва заметное движение. Что-то шелохнулось подо льдом. Я наклонился поближе, чтобы не пропустить первых признаков пробудившейся жизни. Очень долго не было ничего, но затем тело содрогнулось с такой силой, как будто сквозь него пропустили разряд тока напряжением в тысячу вольт. Эмма вскрикнула, и мы отскочили назад. Когда я снова отважился взглянуть на Мартина, его голова повернулась в мою сторону, а единственный мутный глаз завращался в глазнице, прежде чем уставиться на меня.

— Он тебя видит! — воскликнул Енох.

Я снова наклонился вперед. От мертвеца несло землей, водорослями и чем-то еще, гораздо хуже. Лед осыпался с его синей искалеченной руки, которая вдруг приподнялась, задрожала в воздухе и опустилась на мое плечо. Я с трудом подавил желание ее стряхнуть.

Его губы приоткрылись, а нижняя челюсть зашевелилась. Я наклонился поближе, чтобы услышать, что он говорит, но слышать было нечего. Иначе и быть не может, — подумал я. — Ведь его легкие, должно быть, лопнули. И тут он издал едва слышный звук. Я поднес ухо к его замороженным губам. Как ни странно, но в этот момент я вспомнил сточную канаву возле своего дома. Если прижать ухо к решетке и дождаться перерыва в движении, можно различить шепот подземного ручья, закованного в асфальт при постройке города, но все еще живого, струящегося в мире вечного мрака.

Все ребята стояли очень близко, но я был единственным, кто мог слышать голос мертвеца. Первым, что он произнес, было мое имя.

— Джейкоб.

Меня пронизал ужас.

— Что?

— Я был мертв. — Его речь была медленной и тягучей, как патока. Он тут же поправился: — Я мертв.

— Расскажите мне, что случилось, — попросил я. — Вы помните?

Воцарилась тишина. Только ветер свистел снаружи. Потом он произнес что-то, чего я не расслышал.

— Повторите, что вы сказали, Мартин, я вас очень прошу.

— Он меня убил, — прошептал мертвец.

— Кто?

— Мой старик.

— Вы хотите сказать — Огги? Ваш дядюшка?

— Мой старик, — повторил Мартин. — Он вырос и стал сильным, очень сильным.

— Кто стал сильным, Мартин?

Его глаз закрылся, и я решил, что он замолк уже навсегда. Я посмотрел на Еноха. Он кивнул. Сердце у него в руке продолжало биться.

Прикрытый веком глаз Мартина дернулся. Он снова заговорил, медленно, но отчетливо, как будто декламируя стихи.

— Сотню поколений он спал, свернувшись, как плод в таинственном лоне земли, оплетенном корнями деревьев, пока лопата фермера не подняла его наверх, — грубая рука повитухи со странным урожаем на ладони.

Мартин замолк. Его губы дрожали.

— Что он говорит? — шепотом спросила Эмма, не сводившая с меня глаз.

— Не знаю, — ответил я. — Но это похоже на стихи.

Голос Мартина задрожал и одновременно окреп. Теперь его слышали и все остальные.

— Он возлежит здесь в черноте — чернее сажи нежное лицо, усохли руки, ноги, в головешки обратясь, в обломки кораблекрушенья… Остатки плоти — что увядшая лоза!

Наконец-то я узнал эти стихи. Их написал сам Мартин, посвятив болотному мальчику.

— О, Джейкоб! Я так хорошо о нем заботился! — произнес он. — Я протирал стекло. Я дал ему дом! Я относился к нему, как к собственному ребенку, пострадавшему от чужой жестокости. Я подарил ему столько тепла и заботы, но… — Он затрясся. По его щеке покатилась и тут же замерзла слеза. — Но он меня убил.

— Вы имеете в виду болотного мальчика? Старика?

— Отправьте меня обратно, — взмолился Мартин. — Мне больно.

Его холодные пальцы сжимали мое плечо, а голос звучал все тише.

Я посмотрел на Еноха, прося его о помощи. Он крепче стиснул сердце и покачал головой.

— Времени почти не осталось, дружище. Поторопись.

И тут я кое-что понял. Хотя Мартин явно описывал болотного мальчика, его убил вовсе не он. Они становятся видны всем остальным, когда едят, — рассказывала мне мисс Сапсан. — То есть когда уже слишком поздно. Мартин увидел пустоту. Ночью, под дождем, когда это страшное существо рвало его на куски. Он принял его за самый ценный экспонат своего музея.

Во мне проснулся былой ужас, обволакивая страхом все мои внутренности. Я обернулся к друзьям.

— Это сделала пустота, — произнес я. — И она где-то на острове.

— Спроси его, где именно, — предложил Енох.

— Мартин, где она? Я должен знать, где ты его увидел.

— Пожалуйста, мне больно.

— Где ты его увидел?

— Он пришел к моей двери.

— Старик?

Его дыхание странным образом участилось. На него больно было смотреть, но я вынудил себя не отворачиваться. Я проследил за направлением взгляда его единственного глаза, который повернулся в глазнице и устремился куда-то мне за спину.

— Нет, — ответил Мартин. — Это был он.

И тут по нам скользнул луч света и громкий голос рявкнул:

— Кто здесь?

Эмма сжала ладонь, и пламя, зашипев, погасло. Обернувшись, мы увидели, что в дверях стоит мужчина с фонарем в одной руке и пистолетом в другой.

Енох выдернул руку изо льда, а Эмма и Бронвин стали плечом к плечу возле корыта, закрывая своими телами Мартина.

— Мы не хотели сюда вламываться, — произнесла Бронвин. — Честное слово, мы уже уходим.

— Всем оставаться на местах! — снова заорал мужчина. Его голос был невыразителен и лишен какого бы то ни было акцента. За лучом света я не видел его лица, но, взглянув на многочисленные слои курток, сразу понял, что перед нами «орнитолог».

— Мистер, мы целый день ничегошеньки не ели, — заныл Енох, в кои-то веки зазвучав, как двенадцатилетний подросток. — Мы только хотели взять пару рыбешек, а больше ничего.

— В самом деле? — усмехнулся мужчина. — Хорошую вы себе выбрали рыбку. Дайте взглянуть. — Он помахал фонарем, как будто пытаясь раздвинуть нас при помощи его луча. — В сторону!

Мы расступились, и он осветил изувеченное тело Мартина.

— Бог ты мой, какая странная рыба! — воскликнул он, ничуть не удивившись чудовищному зрелищу. — Должно быть свежая, раз все еще шевелится.

Он посветил в лицо Мартину, губы которого беззвучно двигались. Но это был уже просто рефлекс, потому что жизнь, данная ему Енохом, медленно покидала тело.

— Кто вы? — спросила Бронвин.

— А это зависит от того, у кого спрашивать, — отозвался «орнитолог». — А поскольку я знаю, кто вы такие, то это вообще не имеет ни малейшего значения. — Указывая лучом фонаря на каждого из нас, он заговорил, будто читая секретное досье. — Эмма Блум, искра, брошенная у стен цирка после неудачной попытки родителей продать ее циркачам. Бронвин Брантли, берсерк^[15], не догадывалась о собственной силе до того самого вечера, когда сломала шею своему подонку отчиму. Енох О’Коннор, воскрешатель мертвых. Родился в семье гробовщиков, которые не могли понять, почему от них уходят клиенты.

Я видел, как мои друзья по очереди съеживаются от его слов. Наконец он направил фонарь в мою сторону.

— И Джейкоб. Странная у тебя компания, однако.

— Откуда вы знаете мое имя?

Он откашлялся, а когда заговорил снова, его голос изменился самым радикальным образом.

— Неужели ты так быстро меня забыл? — с новоанглийским акцентом произнес он. — Но с другой стороны, я всего лишь бедный водитель автобуса, зачем тебе меня помнить?

Это было совершенно невозможно, но этот человек в точности копировал голос мистера Баррона, водителя школьного автобуса, возившего нас, когда мы учились в средних классах. Этого неприятного раздражительного человека ненавидели все без исключения. Как-то раз нам в руки попала его фотография, которую мы продырявили скобками степлера столько раз, что мистер Баррон начал походить на собственное чучело, расположившееся на водительском сиденье. Я как раз пытался вспомнить фразу, которую он произносил каждый день, когда я выходил из автобуса, как вдруг «орнитолог» мерзко пропел:

— Приехали, Портман! Выходим!

— Мистер Баррон? — удивленно спросил я, пытаясь разглядеть его лицо за ярким лучом фонаря.

Незнакомец засмеялся и откашлялся. Его акцент снова изменился.

— Может, он, а может, садовник, — произнес он, растягивая слова на манер уроженцев Флориды. — Вашим деревьям не помешает стрижка. Дорого не возьму!

Он детально воспроизвел голос человека, годами подстригавшего нашу лужайку и чистившего наш бассейн.

— Как вы это делаете? — ахнул я. — Откуда вы знаете этих людей?

— Все очень просто. Эти люди — это все я, — произнес он, вновь делая свою речь абсолютно плоской.

Он расхохотался, наслаждаясь моей растерянностью.

До меня постепенно начало доходить. Видел ли я хоть раз глаза мистера Баррона? Вряд ли. Он всегда носил гигантские старомодные солнцезащитные очки, закрывавшие почти пол-лица. Садовник тоже носил темные очки и широкополую шляпу в придачу. Присматривался ли я внимательно хоть к одному из них? Сколько других ролей сыграл в моей жизни этот хамелеон?

SPECIAL_IMAGE-/i/80/398480/i_048.jpg-REPLACE_ME — Что происходит? — спросила Эмма. — Кто этот человек?

— Заткнись! — оборвал ее мужчина. — Будешь говорить, когда я тебе скажу.

— Вы за мной следили, — произнес я. — Это вы убили овец. Это вы убили Мартина.

— Кто, я? — с невинным видом переспросил он. — Лично я никого не убивал.

— Но ведь вы тварь, верно?

— Это их словечко.

Я ничего не мог понять. Я не видел того садовника с тех пор, как три года назад мама наняла другого человека. Мистер Баррон исчез из моей жизни еще после восьмого класса. Неужели они… он… и в самом деле за мной следили?

— Как вы узнали, где меня найти?

— Ну как же, Джейкоб, — заговорил он, в очередной раз изменив голос, — ты сам мне об этом рассказал. По секрету, конечно.

Теперь у него был мягкий акцент образованного культурного жителя Среднего Запада. Он наклонил фонарь так, чтобы свет упал на его лицо.

Борода, с которой я видел его на днях, исчезла. И не узнать его было невозможно.

— Доктор Голан.

Грохот ливня по цинковой крыше заглушил мой хриплый шепот.

Я вспомнил наш телефонный разговор, состоявшийся несколько дней назад. Этот шум на заднем плане. Он сказал, что находится в аэропорту. Вот только приехал туда он не для того, чтобы встретить сестру, а для того, чтобы прилететь сюда, ко мне. Я попятился и уперся спиной в корыто с телом Мартина. Передо мной все плыло, а по телу быстро распространялось странное оцепенение.

— Сосед, — пробормотал я. — Старик, поливавший лужайку в ту ночь, когда умер мой дедушка. Это тоже были вы.

Он улыбнулся.

— Но ваши глаза…

— Контактные линзы, — усмехнулся он и, подцепив край линзы большим пальцем, уронил ее на пол, демонстрируя белое глазное яблоко. — Поразительно, чего только теперь не делают. И, предупреждая дальнейшие расспросы, сразу отвечу: да, я дипломированный психотерапевт с собственной практикой. Меня давно занимает то, что происходит в умах обычных людей. И несмотря на то что наши сеансы основывались на лжи, я не считаю их пустой тратой времени. Более того, я уверен, что и в дальнейшем мог бы тебе помогать. Или, скорее, мы могли бы помогать друг другу.

— Джейкоб, прошу тебя, не слушай его, — взмолилась Эмма.

— Не волнуйся, — успокоил я ее. — Когда-то я ему доверял. Но не повторю этой ошибки.

Голан продолжал, как будто и не слышал меня.

— Я могу предложить тебе безопасность, деньги. Я могу вернуть тебе твою жизнь, Джейкоб. Все, что от тебя потребуется, — это работать на нас.

— Нас?

— На меня и Малтуса, — пояснил он и, обернувшись назад, позвал: — Малтус, иди сюда, поздоровайся.

В проеме двери позади него возникла какая-то тень. Мгновение спустя на нас нахлынула волна невообразимого смрада. Бронвин попятилась, и ее едва не вырвало. Эмма стиснула кулаки, как будто готовясь броситься на врага. Я коснулся ее руки и одними губами произнес: Подожди.

— Вот и все, что я тебе предлагаю, — продолжал Голан, стараясь говорить как можно непринужденнее. — Находить таких людей, как ты сам. Взамен ты сможешь не бояться Малтуса и таких, как он. Ты будешь жить дома, а в свободное время путешествовать со мной по всему миру. Мы будем щедро тебе платить, а твоим родителям скажем, что ты мой научный ассистент.

— Если я соглашусь, что будет с моими друзьями? — спросил я.

Он лишь небрежно отмахнулся рукой с пистолетом.

— Они уже давно сделали свой выбор. Самое главное — это то, что существует великий план, и ты, Джейкоб, будешь способствовать его осуществлению.

Думал ли я над его предложением? Полагаю, что да, пусть и в течение всего нескольких секунд. Доктор Голан предлагал мне именно то, чего я хотел: третий вариант. Будущее, которое не ограничивалось двумя другими: останься здесь навсегда или уйди и умри. Но одного взгляда на заострившиеся от тревоги лица моих друзей мне хватило, чтобы отвергнуть этот соблазн.

— Итак? — поинтересовался Голан. — Каков будет твой ответ?

— Я скорее умру, чем стану вам помогать.

Он начал пятиться к двери.

— Что ж, Джейкоб, очень жаль, что у нас больше не будет наших сеансов. Впрочем, я не считаю это полной неудачей. Вашей четверки вполне хватит для того, чтобы наконец вывести Малтуса из его недостойного состояния, в котором он так долго находился.

— О нет, — захныкал Енох. — Я не хочу, чтобы меня съели.

— Не реви, это унизительно, — оборвала его Бронвин. — Нам просто придется их убить, вот и все.

— Жаль, что я не могу остаться и полюбоваться тем, что будет здесь происходить, — уже от самой двери донесся голос Голана. — Я обожаю подобные зрелища.

Затем он исчез, а мы остались наедине с этим существом. Я слышал, как оно дышит в темноте, как капает на пол его липкая слюна. Мы дружно сделали шаг назад, потом еще один и замерли, прижавшись спиной к стене, как приговоренные к расстрелу на месте казни.

— Мне нужен свет, — прошептал я Эмме, которая от потрясения, вероятно, забыла о своих способностях.

Через мгновение ее рука вспыхнула, и я увидел притаившееся между корытами чудовище. Я оказался лицом к лицу со своим кошмаром. Оно стояло, совершенно голое, ссутулив безволосые плечи, с которых вялыми складками свисала серовато-черная кожа, покрытая какими-то пятнами. Его глаза были воспалены, а с век капал гной. Я в ужасе разглядывал его кривые ноги, косолапые ступни, скрученные в бесполезные клешни руки. Все его тело было иссушенным и изможденным, как будто принадлежало глубокому старику. Зато челюсти — его главная черта — изобиловали острыми, как разделочные ножи, зубами, такими длинными, что плоть его рта не могла их скрыть, и губы были постоянно раздвинуты в безумной улыбке.

И вдруг эти жуткие зубы разомкнулись, а рот разверзся, выпуская наружу три гибких языка толщиной с мое запястье. Языки размотались футов на десять, если не больше, и замерли, подрагивая и извиваясь в воздухе. Существо прерывисто дышало сквозь два окруженных чешуей отверстия в лице, как будто пробуя нас на запах и размышляя, каким способом нас лучше поглотить. То, что убить нас было легче легкого, стало единственной причиной, по которой мы все еще оставались живы. Существо никуда не спешило, подобно гурману наслаждаясь предвкушением вкусного обеда.

Остальные не видели его так, как я, но на стену падала тень от самого чудища и его похожих на веревки языков. Они тут же узнали ее. Эмма напрягла руку, и пламя вспыхнуло еще ярче.

— Что оно делает? — шепотом спросила она. — Почему оно на нас не нападает?

— Оно с нами играет, — ответил я. — Оно знает, что мы в ловушке.

— Ничего подобного, — пробормотала Бронвин. — Дайте мне только дотянуться до его хари. Я ему все зубы вышибу.

— На твоем месте я бы постарался держаться от его зубов как можно дальше, — шепотом отозвался я.

Пустота проковыляла на несколько шагов вперед. Ее языки размотались еще дальше и разделились, протянувшись одновременно ко мне, Еноху и Эмме.

— Пошел вон! — вскрикнула Эмма, факелом выбрасывая руку вперед.

Язык отдернулся от ее пламени, а потом застыл, напоминая готовящуюся к броску змею.

— Мы должны попытаться добежать до двери! — крикнул я. — Пустота у третьего корыта слева, поэтому держитесь правее!

— Мы не успеем туда добежать, — заплакал Енох.

Один из языков прикоснулся к его щеке, и он отчаянно вскрикнул.

— Бежим на счет «три»! — закричала Эмма. — Раз!

И тут Бронвин бросилась на эту мерзость, завывая, как банши^[16]. Существо взвизгнуло и отпрянуло, его обвисшая кожа натянулась. Оно уже собиралось метнуть в нее свой чудовищный язык, но девушка опередила его: она налегла всем весом на огромное корыто с телом Мартина, просунула под него руки, приподняла, а затем и полностью подхватила его. Через мгновение корыто пролетело по воздуху и с ужасающим грохотом обрушилось на пустоту.

Бронвин развернулась и ринулась к нам.

— ПРОЧЬ! — закричала она, и едва я успел отскочить в сторону, как необыкновенная девушка врезалась в стену, пробив дыру в трухлявых досках.

Енох, как самый маленький из нас, нырнул в отверстие первым, за ним выбралась Эмма. Я не успел ничего возразить, потому что Бронвин схватила меня за плечи и вышвырнула в темноту и дождь. Приземлившись на живот прямиком в лужу, полную ледяной воды, я пришел в дикий восторг — я был все еще жив!

Эмма и Енох помогли мне вскочить на ноги, и мы бросились бежать. Мгновение спустя Эмма громко позвала подругу и остановилась. Мы обернулись, осознав, что нашей спасительницы с нами нет.

Мы звали ее, вглядываясь в темноту, но не осмеливаясь вернуться.

— Смотрите! — вдруг закричал Енох, и мы увидели Бронвин, которая прислонилась к углу сарая-ледника.

— Что она делает?! — воскликнула Эмма. — БРОНВИН! БЕГИ!

Мне показалось, что она обнимает угол строения. Потом силачка отошла назад, разбежалась и врезалась плечом в угловую опору. Сооружение зашаталось и рухнуло, как домик, сложенный из спичек. Взметнулись в воздух клубы ледяной крошки и древесной трухи, которые тут же подхватил и, смешивая с дождем, понес по улице ураганный ветер.

Мы закричали и запрыгали, а Бронвин уже мчалась к нам с ликующей улыбкой на лице. Вдруг она остановилась и, обернувшись к тому, что осталось от ледника, обняла себя за плечи и засмеялась, не обращая внимания на ветер и ледяной дождь. Впрочем, наша радость была недолгой, потому что до нас внезапно дошел весь ужас только что происшедшего. И тогда Эмма обернулась ко мне с вопросом, который, видимо, терзал их всех.

— Джейкоб, откуда эта тварь так много знала о тебе… и о нас?

— Ты называл его доктором.

— Он был моим психиатром.

— Психиатром! — вскинул руки Енох. — Этого нам только не хватало! Он не только выдал нас твари, так еще и оказался психом!

— А ну забери свои слова обратно! — крикнула Эмма, что было силы толкая его в грудь.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒