XVIII. ОБ АВТОРАХ

Во время утренней вигилии[1] его мысли витали далеко. Стоя на коленях рядом со своими братьями и склонив голову к рукояти меча, он очень походил на рыцаря, прилежно размышляющего о грядущем Крестовом походе. Но на самом деле он предавался воспоминаниям о доме и мире, который его ненавидел.

Калибан.

Это название вызывало улыбку на лице, скрываемую под капюшоном. Калибан – смертоносный рай, где жгучее лето сменяет ужасную зиму, бескрайние леса не пропускают солнечные лучи, а древние деревья защищают себя ядовитым соком, служащим им кровью; где всякая охотящаяся тварь наделена жуткими когтями, обладает фантастической ловкостью или изрыгает прожигающий насквозь яд. Жалящие насекомые разносят чуму, от которой целые поселения становятся безмолвными и безжизненными за считаные дни. Стрекочущие тучи саранчи год за годом опускаются на землю, уничтожая все на своем пути…

Печальной обязанностью рыцарских орденов является сожжение опустошенных поселений с наступлением нового годичного цикла. На Калибане число имен, внесенных в списки умерших, не уступало количеству внесенных в списки родившихся. В имперских учетных книгах этот мир именовался In Articulo Mortis, или проще говоря – «мир смерти». Корсвейн рассмеялся, впервые увидев такую надпись в архиве.

Усердные клерки определили его мир как не имеющий ценности и не заслуживающий колонизации. Ему даровали свободу от уплаты имперской десятины, в то время как все прочие миры страдали от непомерных аппетитов чиновников с Терры, и планета платила дань лишь своими сыновьями, отдавая их в добровольное рабство в Первый легион Императора.

Отрицательным чертам планеты не было счета: скверные погодные условия, влияющие на работу чувствительных орбитальных спутников связи; древесина из материковых лесов, непригодная к использованию из‑ за небезопасного биохимического состава местной флоры; фауна Калибана, которую множество длинных и скучных исследований объявили едва ли не самой опасной из когда‑ либо обнаруженных в колонизированных мирах – от самого жалкого паразита, нисколько не боящегося человечества, до великих зверей, к счастью, уже практически истребленных.

Корсвейн знал все это и даже кое‑ что похуже. Но это был его дом, которого он не видел три долгих десятилетия и не надеялся когда‑ либо увидеть снова. В его тайной улыбке во время утренней вигилии сквозила грустная радость.

Когда служба закончилась, его окликнул Алайош. Остальные рыцари по одному покидали зал размышлений; их белые стихари полностью не скрывали боевые шрамы, украшавшие каждый черный доспех.

Мы ведем эту войну уже два года, а я помню каждый день, каждую ночь и каждый приказ обнажить клинки, каждый сделанный в гневе выстрел.

Два года с того момента, как Хорус совершил свое первое безумство. Два года, как Восьмой и Первый легионы получили приказ начать сражение в космосе за право обладать целым субсектором. Ни одна сторона не утратила своих территорий, не отвоевав взамен другие; если кто‑ то из противников переходил в атаку, подставлял незащищенный фланг под удар другого. И ни один легион не проиграл сражение, в которое его вел сам примарх.

Два года гражданской войны. Мир против мира, флот против флота, брат против брата.

– Привет, – сказал Алайош.

Корсвейн кивнул в ответ.

– Что‑ то случилось?

Алайош, как и его братья, был облачен в полный боевой доспех, скрываемый стихарем, а его лицо скрывалось под надетым капюшоном.

– Нас призывает Лев.

Корсвейн проверил оружие.

– Прекрасно!

III

Лорд Первого легиона сидел, как часто бывало этими ночами, откинувшись на спинку богато украшенного трона из слоновой кости и обсидиана. Его локти упирались в резные подлокотники, пальцы сложенных домиком ладоней едва не касались губ. Немигающие глаза – ярко‑ зеленые, как зелень лесов Калибана, – смотрели прямо перед собой, созерцая танец далеких звезд. Время от времени в неподвижной фигуре возникал едва заметный намек на движение: поднимались и опускались закованные в броню плечи, вздрагивали веки, увенчанная короной голова покачивалась в беззвучном отрицании.

Доспех полководца был такого же насыщенного, незамутненного черного цвета, как космическая пустота, в которую он смотрел. Украшающие его нагрудник и поножи рычащие львы из красного золота – редчайшего металла, добываемого из пылевых поверхностных отложений Марса, – скалились на усердно трудившуюся на мостике команду. В эти минуты отдыха он не носил шлем, но грива пепельно‑ серых волос была собрана в тугой хвост на затылке, не затеняя смуглое лицо, увенчанное простым серебряным ободком. Эта безделица не имела ничего общего с бахвальством, скорее, отголоском традиции, идущей от упраздненных рыцарских орденов мира, ставшего для Льва приемным домом. По таким простеньким коронам когда‑ то узнавали лордов‑ рыцарей Калибана.

Алайош и Корсвейн вместе приблизились к трону, обнажили клинки и преклонили колени перед своим сюзереном. Лев безразлично смотрел на эти знаки почтения. Когда он заговорил, голос был подобен раскату грома на горизонте – ошибиться в его нечеловеческой природе было невозможно.

– Встаньте.

Они поднялись согласно приказу и вернули мечи в ножны. Алайош по‑ прежнему стоял в капюшоне и не сводил глаз с повелителя, не обращая внимания на суету на командной палубе. Корсвейн держался более непринужденно, сложив руки на груди поверх нагрудника. Его доспех украшала шкура с густым белым мехом, заброшенная за спину. Зубастая голова существа, с которого содрали шкуру, свисала поверх наплечника, скрепляя импровизированный плащ.

– Вы звали нас, сеньор?

– Звал. – Лев по‑ прежнему сидел, прикасаясь руками к губам. – Два года, мои младшие братья. Два года… Едва ли я могу это одобрить.

Корсвейн позволил себе улыбнуться.

– Не более чем полчаса назад я думал то же самое, сеньор. Но что заставило вас вспомнить об этом?

Теперь Лев поднялся, оставив свой длинный меч и шлем лежать на выгнутых боковинах трона.

– Причина не в том, что я разделяю твое нетерпение, Кор.

Алайош фыркнул. Корсвейн ухмыльнулся.

– Идите за мной, – бесстрастно произнес лорд, и три воина направились к гололитическому столу в центре командного зала. По приказу Льва облаченный в рясу сервитор включил проекторы, и возникшие мерцающие голографические изображения залили их призрачным зеленым светом. Парящий перед ними в воздухе дисплей, состоящий из множества экранов, показывал солнца подсектора Эгида с их планетами. Геральдор и Трамас сияли ярче остальных, и обе системы были помечены множеством рун, обозначавших Механикум.

Корсвейн не увидел ничего нового. Длинный полумесяц из пульсирующих красным миров обозначал распространение систем, втянутых в открытый мятеж; это были миры, не повинующиеся Империуму и стремящиеся под знамена Хоруса Луперкаля и Механикум Старого Марса. Целые солнечные системы, нарушившие волю Императора, и не меньшее количество взывающих об имперской помощи и терранских подкреплениях.

– Партак пал сегодня вечером, – Лев указал на одну из систем в кольце из марсианских глифов. – Губернатор‑ фабрикатор Гулгорада объявил о своей победе четыре часа назад. – Едва заметную радость примарха могли заметить лишь приближенные. – Он уже не так ликовал, когда я сообщил ему, что из‑ за его стремления взять Партак остался без защиты Йаэлис, который около часа назад захватили мятежники.

– Он переоценил свои возможности. – Корсвейн какое‑ то время наблюдал за мерцающими глифами, потом взглянул на своего сеньора. – Опять.

Алайош заговорил прежде, чем Лев успел ответить.

– Он хотя бы предложил принести извинения за то, что не прислушался к вашим словам, когда вы предрекали то, что теперь случилось?

– Разумеется, нет. – Лев склонился над столом, опершись кулаками о его гладкую поверхность. – И вы здесь не поэтому. Так что обойдемся без негодования, даже если оно справедливо.

– Есть связь с Империумом? – Алайош позволил надежде прозвучать в голосе.

– Нет. – Лев махнул рукой в латной перчатке сквозь гололитическое изображение, глубоко погрузившись в свои мысли. – Наши астропаты по‑ прежнему немы из‑ за турбулентностей в варпе. Насколько я помню, последний зафиксированный контакт состоялся четыре месяца и шестнадцать дней назад. – Примарх не отрывал взгляда холодных зеленых глаз от гололитического изображения. – Два года стычек в космосе, планетарных осад, глобальных вторжений и отступлений; атаки с орбиты и эвакуации с воздуха… Наконец у нас есть шанс со всем покончить.

Корсвейн прищурился. Он никогда не слышал, чтобы Лев рассуждал о вероятностях. Примарх всегда говорил как прагматик, наделенный аналитическим умом. Любое его военное распоряжение основывалось на логике, а любое замечание, прежде чем слететь с уст, проверялось и рассматривалось со всех сторон.

– Курц, – рискнул предположить Корсвейн. – Сеньор, мы нашли Курца?

Лев покачал головой.

– Мой ядовитый братец, – он вновь махнул рукой в сторону гололита, – сам нашел нас.

Гололит задрожал, и стало слышно, как система потрескивает, переключаясь на другой образ.

– Один из наших сторожевых кораблей, «Серафическое бдение», получил это послание от маяка дальней космической связи, установленного на пути его патрулирования.

Корсвейн прочел искаженные при воспроизведении слова, мысленно проговаривая их про себя, как делал всегда. От прочитанного по коже поползли мурашки.

– Не понимаю, – признался он. – Это же одна из лютеровских поправок к «Изречениям». И кстати, не самая популярная. Зачем понадобилось ее оставлять? Чтобы мы нашли?

Соглашаясь, Лев заговорил вполголоса, хотя звук больше походил на свирепый рев:

– Чтобы заманить нас с помощью насмешки и используя слова, наиболее для этого подходящие – по мнению Курца. Кроме сообщения маяк передавал координаты. Похоже, мой дорогой братец желает наконец встретиться.

– Это наверняка ловушка, – сказал Алайош.

– Разумеется, – согласился Лев. – И все‑ таки на этот раз мы полезем зверю в пасть. Нельзя целую вечность понапрасну губить воинов с обеих сторон, как это делалось в последние годы. Если этому Крестовому походу и суждено когда‑ нибудь закончиться, то только после нашей с братом встречи.

– Тогда лучше продолжим охоту, – настаивал Алайош. – Захватим их флотилии…

– А они в ответ захватят наши. – Лев говорил сквозь стиснутые зубы; бронированные плечи поднимались и опускались в такт тяжелому дыханию. – Двадцать шесть месяцев я гонялся за ним. Двадцать шесть месяцев он удирал от меня, сжигая миры перед самым нашим прибытием, перерезая пути снабжения и уничтожая аванпосты Механикум. Уходил от любой засады, как песок сквозь пальцы. За каждую нашу победу вознаграждает поражением. Это не охота, Алайош. Пока примарх не погибнет, война не кончится. И ни он, ни я не можем погибнуть иначе, чем от руки своего брата.

– Но, сеньор…

– Помолчи, Девятый капитан. – Голос Льва был по прежнему ровным и тихим, но в глазах вспыхнуло холодное возбуждение, почти гнев. – Мы – один из последних верных Империуму легионов, сохранивших полную численность, и единственные в космосе пытаемся не дать королевству развалиться, в то время как глаза всех прочих обращены на Терру. Вы полагаете, я не хочу стоять рядом с Дорном на стенах отцовского Дворца? Считаете, что мне охота торчать тут, в космическом безмолвии, пытаясь собрать осколки разлетевшейся империи? Мы не можем добраться до Терры. Уже пытались. И не смогли. Эта война закрыта для нас благодаря предательским течениям варпа. Но остальная Галактика тоже погружается во тьму, и, возможно, мы – последний легион, несущий среди звезд свет Императора.

Лев снова выпрямился, его глаза сверкали от еле сдерживаемых чувств.

– Это наш долг, Алайош из Девятого ордена. А легион всегда исполнял свой долг. Мы должны победить в этой войне. Целый подсектор миров‑ кузниц тратит свои интеллектуальные и материальные силы на то, чтобы выжить, а не на то, чтобы поддержать другие имперские силы. То же происходит в рыцарских мирах и мирах‑ житницах, в гостевых мирах и на рудных. Чем быстрее мы завершим этот Крестовый поход, тем раньше они смогут поддержать каждый сектор Империума своими ресурсами, и тем скорее мы воссоединимся с Жиллиманом. – При этих словах Лев вздохнул. – Где бы он ни был.

Корсвейн выслушал все это молча. Когда затихли последние слова, оставив после себя надежду, рыцарь прочистил горло, собираясь говорить.

– Сеньор, я понимаю, почему вы хотите поднять перчатку, брошенную вам примархом Курцем. Но для чего вы позвали нас?

Лев медленно выдохнул, указывая на мир на самом краю Восточной Окраины на гололитической карте.

– Координаты указывают на эту систему. Я не могу рисковать неучастием в Крестовом походе целого флота легиона из за своих семейных проблем. – Он усмехнулся, и эта усмешка была совсем не похожа на его обычную умную и искреннюю улыбку. Это был тигриный оскал. – Я возьму с собой лишь одну роту, несколько кораблей и вспомогательных судов. Достаточно, чтобы защитить себя и ускользнуть в случае предательства, если таковое произойдет. Но мало, чтобы появился риск утратить наши позиции в этом презренном и вечном противостоянии, если оно окажется ложным следом.

Алайош немедленно отсалютовал.

– Девятый орден почтет за честь служить вам в качестве личной охраны.

– А я почту за честь, что он служит мне. – Лев понимающе кивнул. – Кор. Ты, похоже, о чем‑ то задумался, мой младший брат.

– Как называется этот мир? – спросил Корсвейн.

Лев сверился с данными на мониторе, стоявшем на его стороне стола.

– Тсагуалса. Зарегистрирована как пустынный мир, непригодный для колонизации, без признаков поселений времен Древней Ночи.

– Значит, кровный враг позвал нас на мертвый кусок камня на краю Галактики. – Корсвейн бросил взгляд на Алайоша. – Если весь флот Повелителей Ночи там соберется, возможно, ты сможешь снова скрестить клинки с Севатаром.

Капитан скинул капюшон, открыв изуродованное лицо. Большая его часть представляла собой жуткое переплетение неровных шрамов и бесцветных бугров синтетической плоти, не до конца зарастившей рану. А вместо зубов торчали тусклые стальные штифты, закрепленные в восстановленных деснах.

– Отлично. – Алайош прищурил глаза – практически единственную непострадавшую часть лица. – Я у него в долгу.

Ударный крейсер «Неистовство» перенесся в систему один. Под рев протестующих двигателей он ворвался в безмолвие реального пространства и включил торможение, выскочив из варпа. Заработали гасители инерции, расположенные в носовой и средней части корпуса; вспомогательные тормозные системы взвыли, замедляя полет боевого корабля.

Для наблюдателя из космоса замедление хода до самого малого произошло тихо и элегантно. Для тех, кто находился на борту, содрогающийся корпус в сочетании с воем двигателей создавал куда менее изящную картину. Сотни обливающихся потом членов экипажа в помещениях машинариума поддерживали работу огромных плазменных печей, в то время как одетые в форму офицеры на командной палубе вызывали по очереди все отсеки корабля, требуя данные о состоянии систем и механизмов.

Трон Льва на борту «Неодолимого разума» был намного пышнее всего, что стояло на мостике «Неистовства», и вместо того чтобы занять место капитана, Лев предложил Келлендре Врай формально продолжать командовать кораблем. Пока эта седеющая женщина с волосами, собранными в тугой пучок, восседала на своем небольшом троне, Лев стоял рядом, скрестив руки на груди и глядя на экран окулюса.

Пред ними в пустоте вращалась Тсагуалса – серая, безжизненная, наделенная лишь тончайшим слоем облаков над видимым полушарием.

Корсвейн и Алайош, стоя в стороне от своего господина, тоже разглядывали планету.

– Позвольте сказать откровенно, сеньор.

Лев кивнул, не отрывая глаз от окулюса.

– Позволяю, Кор.

– Противник заманил нас в настоящую выгребную яму.

Губы Льва скривились. Стоявшим рядом с ним людям слова показалось насмешкой – для его воинов это был признак тайного веселья.

– Я обязательно включу это в хроники нашей кампании. Ауспик?

Офицер за ауспик‑ станцией посовещался с тремя сервиторами, одетыми в форму и подсоединенными к консоли. Мгновением позже он доложил Льву:

– Как показывают приборы, на планете нет жизни, милорд. Атмосфера разреженная и приемлемая, но без признаков какой бы то ни было жизни. Почва, судя по всему, слегка радиоактивная – есть слабое естественное излучение. На ночной стороне планеты, на высокой геоцентрической орбите находится флот с кодами Легионес Астартес.

– Какая точность, – рыкнул Лев. – Численность флота? Расположение?

– Учитывая ненадежность ауспиков на дальнем расстоянии и отражения варпа, похоже, там семь кораблей: один крейсер и шесть вспомогательных судов, построение стандартное.

Лев положил ладонь на рукоять меча в ножнах.

– Как только наши корабли поддержки окажутся в системе, пойдем к ним в свободном строю. Старший вокс‑ офицер, когда мы будем в пределах досягаемости сигнала, поприветствуйте вражеский крейсер.

Флотилия Ангелов, хоть и достаточно скромная, прибывала по одному кораблю в течение следующих трех часов. Когда последний эсминец, «Седьмой сын», занял место в строю, «Неистовство» включило двигатели и повело флотилию к мертвому миру.

– Нас уже приветствуют, – доложил старший вокс‑ оператор. – Только аудио‑ сигнал.

Лев кивнул. В следующее мгновение из динамиков мостика полился мягкий голос, искаженный треском помех.

– Так‑ так‑ так! Посмотрите, кого к нам занесло.

– Узнаю этот голос. – Тон Льва был ледяным. – Хватит брехать, пес! Скажи, где я могу найти твоего хозяина?

– Разве так приветствуют любимого племянника? – Тихий голос издал короткий смешок. – Мой господин готовится прогуляться по поверхности этого мира и ждет, что ты к нему присоединишься. В знак наших добрых намерений наш флот уйдет подальше с орбиты, за пределы расстояния, необходимого для обстрела поверхности. А пока можешь просканировать этот мир. В северной оконечности крупнейшей из западных континентальных платформ найдешь развалины крепости. Мой примарх встретится с тобой там.

– Все равно это пахнет западней, – предостерег Алайош.

Лев не ответил. Вместо этого он обратился к вокс‑ голосу:

– Что мешает мне обстрелять эту точку с орбиты?

– Конечно, на здоровье! Делай что угодно, чтобы развеять свои подозрения. Когда перестанешь паниковать и палить по призракам, пожалуйста, сообщи мне. До этого момента я попрошу моего лорда подождать.

– Севатар. – Корсвейн никогда еще не слышал, чтобы Лев вложил так много смысла в одно слово.

– Да, дядя? – снова хихикнул голос.

– Скажи хозяину, что я встречусь с ним там, где он пожелает. Но пусть сократит свою почетную стражу до двух воинов, я поступлю так же.

Лев чиркнул большим пальцем по горлу, давая сигнал прекратить вокс‑ связь. Его холодные глаза обратились на двух ближайших сынов, и он потянулся за шлемом.

– Алайош. Корсвейн. Пойдете со мной.

Он ненавидел делать это.

– Позвольте быть откровенным, сеньор.

Лев уже стоял в полном боевом облачении. Его лицо скрывалось под оскалившимся шлемом, который венчал гребень в виде распростертых ангельских крыльев. Раскосые красные линзы выразили неодобрение еще до того, как из ротовой решетки шлема прозвучал рокочущий баритон Льва:

– Не теперь, Кор. Сосредоточься. – Меч, висевший на поясе у Льва, был длиной в рост Легионес Астартес в полном боевом доспехе. Левая рука примарха покоилась на рукояти, и весь его облик представлял нечто среднее между пиратской грацией бандита и благородной почтительностью рыцаря, готового обнажить клинок.

Корсвейн умолк, сжав в руках болтер. В этом отсеке почти не было готических украшений, потолок и стены усеяны гудящими и опутанными кабелями устройствами – телепортационными генераторами Механикум. Из‑ под кожухов некоторых механизмов по непонятной Корсвейну причине почти непрерывно поднимались струи пара.

– Начинайте, – приказал Лев.

Техники в надвинутых на глаза капюшонах, стоявшие вдоль стен, перевели рычаги и взялись за огромные бронзовые колеса, приводящие в движение скрипучие механизмы. За работой они нараспев читали строки бинарного кода, словно пели странную математическую песню, как всегда делали матросы.

Механизмы задрожали и взвыли, вращаясь все быстрее. На возвышении запели хором девять астропатов с закрытыми глазами. Их григорианский хорал странно контрастировал с бормотанием техников.

Корсвейн терпеть не мог перемещаться таким образом. Поэтому ему не нужно было дважды предлагать занять место в десантном отсеке «Грозовой птицы», с визгом пронзающей нижние слои атмосферы и мчащейся прямо навстречу вражескому огню. Он был готов исполнить свой долг, забившись в десантную капсулу, или вывалиться из нутра кружащего на орбите корабля, чтобы врезаться в землю несколькими километрами ниже.

Но телепор…

* * *

…тация – совсем другое дело.

Еще не погасли бело‑ золотые вспышки, а он уже ощутил на доспехах слабое дыхание этого мира. Сил у ветра едва хватало на то, чтобы колыхать его стихарь и свитки с обетами, прикрепленные к наплечникам. За считаные секунды, пока его зрение прояснялось от пахнущего химией тумана телепортации, болтер уже был снят с предохранителя и готов к бою. В ушах еще гремели раскаты искусственного грома переместившегося воздуха, сниженные авточувствами шлема до приемлемого уровня.

Облачко клубящегося тумана продержалось бы дольше, если бы не ветер. Корсвейн постоял мгновение, чтобы почувствовать твердую землю под ногами и убедиться, что он цел и невредим. Затем, стиснув зубы и ощущая, как по коже ползут мурашки, он повел стволом болтера вокруг.

Пыльный ветер шелестел по поверхности его визора, пока он разглядывал в прицел линию горизонта. Они материализовались в самом центре кратера диаметром не менее километра в любую сторону. Из земли поднимались фундаменты из черного камня – слишком новые, чтобы быть развалинами: низкие стены и столбы, которые лягут в основание огромного здания. Повелители Ночи что‑ то строили здесь. Крепость… Однако рабочие бригады убрали, чтобы освободить место для встречи.

Ни движения. Ни звука.

– Чисто, – доложил он, и в следующий миг Алайош сделал то же самое.

Лев подошел к одной из черных каменных колонн и провел рукой в перчатке по ее резной поверхности. Корсвейн был уверен, что от глаз примарха не ускользнуло: камень добыли явно не на этой планете, а завезли.

– Слышите что‑ нибудь? – спросил Лев.

Алайош повернулся к примарху.

– Только ветер, сеньор.

Корсвейн ответил не сразу. Действительно ли рецепторы его шлема уловили что‑ то еще помимо настойчивого царапанья ветра? Что‑ то, кроме его собственного медленного дыхания и механического биения счетчика пульса в левом углу ретинального дисплея? Движением век он отключил активный ретинальный экран.

Воющее дыхание мира осталось.

– Только ветер, сеньор.

– Прекрасно, – ответил Лев. – Теперь будем ждать.

VII

На исходе третьей минуты очередная звуковая волна перемещенного воздуха возвестила о появлении противника. Корсвейн вглядывался в постепенно рассеивающееся на ветру туманное облако – переместившийся сюда воздух вражеского корабля. Его линзы недостаточно быстро отфильтровывали воздух, и Корсвейну пришлось моргнуть, чтобы прочистить глаза, болящие после телепортационной вспышки. Выступили непрошеные слезы – не от боли или страдания, но как биологический ответ организма на раздражение.

Лев предугадал его движение и приказал:

– Опустить оружие, братья.

– Да, сеньор, – с явной досадой пробормотал Алайош, ощутив, как его соратники приготовились к бою.

Увидев, кто стоит перед ним, Корсвейн едва совладал с благоговейным страхом. Бог, бледный как мертвец и облаченный в полночь, с силовыми клинками длиной с косу на каждом пальце латных перчаток. Черные волосы развевались по ветру, открывая безжизненное лицо. Черепа на цепочках стучали о доспех, испещренный рунами, воспевающими былые злодеяния и прославляющими зверства в отношении людей. Эта тень былого благородства и изможденный дух, ничем более не напоминавший принца, оскалил заостренные зубы и раскрыл перед Львом радушные объятия.

– Брат мой, – прошипел Конрад Курц, лорд Восьмого легиона. У него была змеиная улыбка, хищная и бесстыдная в ненасытной жажде крови. – Я скучал по тебе.

Лев колебался. Он поднял руки к вороту, отстегнул замки, находящиеся в нем, и снял шлем. На его лице читалось неподдельное изумление, и все же черты были ангельски прекрасны – не лживым совершенством из древних религиозных мифов, но той истинной красотой, что ведома искусству Терры: лицо, словно высеченное из коричневатого мрамора; одухотворенные изумрудно‑ зеленые глаза и, в противоположность им, рот, не умеющий передавать чувства.

На взгляд Корсвейна, Курц по сравнению со Львом был отвратителен и жалок. Мерзкая оболочка против господина рыцаря, когти против меча.

– Курц? – спросил Лев. В его зычном голосе царило недоверие. – Что с тобою стало?

Повелитель Ночи оставил вопрос без внимания. Его голос был пронизан таким лицемерием, что у Корсвейна заныли зубы.

– Спасибо, что пришел. Я рад тебя видеть.

Лев медленным, точным движением обнажил меч, но не принял защитную стойку и не стал угрожать брату‑ примарху. Сжав рукоять обеими руками в черных латных перчатках, он поднял ее к лицу и взглянул на Курца поверх крестовины.

– Я спрашиваю тебя в первый и последний раз: почему ты предал нашего отца?

– И я мог бы спросить тебя кое о чем, брат, – улыбнулся Курц, демонстрируя заточенные зубы. Глаза когтистого примарха лихорадочно блестели, свидетельствуя о скрытой болезни. – А почему ты не предал?

Лев опустил меч в знак окончания приветствия. Рыцарские приличия были соблюдены.

– Наш отец поручил мне привезти на Терру твою голову.

– Мой отец ничего тебе не поручал, поскольку он прячется в своих донжонах, коллекционируя тайны Вселенной и ни с кем не делясь ими. Лоргар и Магнус видели все, что наш отец хотел бы оставить в тайне, так что не прикрывайся этой милой маленькой ложью, Лев. Ты – ищейка Дорна, примчавшаяся сюда, к Восточной Окраине, потому что он тебе приказал. – Курц облизнул острые зубы. – Ну же, брат! Давай будем честными, окажем друг другу такую услугу. Я ведь знаю Дорна. – Повелитель Ночи снова улыбнулся, жутко, словно мертвец. – Он послал тебя исполнить то, что боялся сделать сам.

– Я пришел не для того, чтобы играть словами, Конрад. А чтобы завершить Крестовый поход.

Повелитель Ночи покачал головой. Его мертвенно‑ бледное лицо при тусклом свете луны казалось серым. Губы являлись единственным цветным пятном во всем облике, но и они были синими, обескровленными.

– Поговори со мной, брат! Выслушай, ответь на мои вопросы и тогда решай, должны ли мы продолжать эту войну.

– Тебе не смутить меня своими лживыми словами.

Курц, ничуть не удивившись, кивнул. На миг его ужасная маска дала трещину, явив воина, каким он был когда‑ то, – пусть небезупречного и несвободного от внутренних мук, но способного на другие эмоции, кроме покровительственной горечи. Глубокие морщины горя исчезли с его лица, змеиная улыбка покинула губы. В голосе по‑ прежнему звучала боль, но теперь к ней примешивались нотки печали.

– Я знаю. Что плохого случится, если мы просто поговорим в последний раз?

Лев кивнул.

– Ждите здесь, – приказал он своим сыновьям. – Я скоро вернусь.

VIII

Двум Повелителям Ночи не было нужды представляться, поскольку их имена известны всем Адептус Астартес. У обоих на шлемах выгравирован череп. Оба носили при себе трофеи – огромные черепа и шлемы Темных Ангелов, подвешенные на бронзовых цепях к боевым доспехам. Оба стояли непринужденно, разглядывая воинов из Первого легиона сквозь красные глазные линзы. Один из них опирался на древко длинной алебарды – оружия, прославившего его. Другой, в черном плаще, наброшенном на одно плечо, держал в опущенной руке болтер.

– Твое лицо мне знакомо, – сказал первый воин, кивая на Алайоша. – Мы встречались на Крууне, верно?

– Точно, – прорычал в ответ Алайош. – Встречались.

– Да, теперь я вспомнил. – Повелитель Ночи тихонько рассмеялся и изобразил удар алебардой с двух рук. Деактивированное лезвие цепного топора на конце древка было более метра в длину и молча скалило свои неподвижные зубы. – Удивляюсь, что ты выжил, Ангел. Небрежность с моей стороны. Как личико?

Корсвейн положил руку на болтер брата.

– Спокойно, капитан. Не позволяй его ребяческим насмешкам причинить тебе боль, – обратился он к Алайошу по внутренней вокс‑ связи, чтобы не услышали Повелители Ночи.

Алайош кивнул. Когда Корсвейн отошел, он ответил:

– Все быстро зажило. Однако несколько минут царапины все‑ таки пощипало.

– Приятно слышать. Ты прав, что надел на этот раз шлем, кузен. Когда я видел твое лицо в последний раз, оно в основном состояло из клочьев мяса, вдавленных в землю моим сапогом. Мои братья из Первой роты очень любят эту историю, ведь тогда я впервые начал сдирать кожу с еще живого Ангела.

Алайош в ответ захрипел, руки у него свело от желания вскинуть болтер и открыть огонь.

– Я убью тебя, Севатар. Клянусь жизнью!

– Кузен, кузен… Я ведь старше тебя по званию, правда? Для тебя, Ангелочек, я Первый капитан Севатар.

– Успокойся, – велел по воксу Корсвейн. – Успокойся, брат! Месть еще свершится, и тем слаще будет этот миг.

На сей раз заговорил воин в плаще:

– Эй, Ангел в шкуре, ты знаешь меня?

Корсвейн повернулся. Он чувствовал, как ветер усиливается и треплет мех у него на плечах.

– Да, Шенг. Я знаю тебя.

– Эта шкура, которую ты носишь как трофей. Никогда раньше такой не видел. Что это за зверь?

Корсвейн усмехнулся.

– Зверь, который никогда не умирает в моих снах.

– Примитивная калибанская поэзия? В нашем родном мире поэтов немного, но их стихи заставили бы тебя плакать. Наш язык очень хорошо подходит для мелодичной прозы.

– Nath sihll shah, vor'vorran kalshiel, – бегло произнес Корсвейн на нострамском. Шенг и Севатар дружно рассмеялись.

– У тебя ужасный акцент, – признал Севатар, – но все равно здорово. Будет жалко убивать вас обоих, когда придет время. Клянусь тебе – здесь, на земле Восьмого легиона, что мы сделаем трофеи из ваших шлемов. Меньшего вы не заслуживаете.

– Какое утешение, – рассмеялся вместе с ними Корсвейн. – У меня тоже есть к тебе вопрос.

Севатар отвесил шутливый поклон.

– К твоим услугам, кузен.

– Твои перчатки. – На этом Корсвейн умолк.

Севатар поднял свободную руку, а другой продолжая сжимать алебарду. Алая как кровь латная перчатка резко отличалась от его доспеха цвета полночного неба с росчерками молний.

– В нашем легионе это символ позора, – в голосе Повелителя Ночи слышалась скорее удивление, чем раскаяние. – Перчатки воина так помечают, если он серьезно подвел своего примарха и заслуживает смерти. Знак неудачи он носит на своих руках до казни, время которой определяет примарх.

Корсвейн разглядывал вражеского капитана через фильтр ретинального целеуказателя.

– Занятный обычай.

– Возможно. Как и то, что вы прячете доспехи под одеждой.

Корсвайн поймал себя на том, что вновь улыбается.

– Рыцарская традиция моего родного мира.

Севатар кивнул.

– А это – гангстерская традиция нашего. На руках предателей и глупцов их родня делала красные татуировки, чтобы показать, что это смертники. Знак того, что ни банда, ни семья не намерены терпеть серьезный провал, но что приговоренный должен еще завершить кое‑ какие дела, прежде чем ему позволят умереть.

– И кто ты – предатель или глупец?

Голос Повелителя Ночи выдавал его улыбку, скрытую бесстрастным шлемом.

– И то и другое.

Алайош начал терять терпение.

– Почему ты веселишься вместе с этими негодяями, брат? И что ты говорил на их змеином языке?

– Сказал, что они совокупляются со свиньями.

– Бред какой‑ то! У них что, совсем нет чести? Почему они смеются после такого оскорбления?

– Потому что они не рыцари. У них есть свое понятие о чести, и оно не похоже на наше.

– Пожалуй, тебе надо поменьше сидеть в архивах за изучением языков и обычаев убийц. – В голосе Алайоша ясно слышалось неодобрение. Почти осуждение.

– А как же насчет «познай своего врага? ». Возьми себя в руки и помни, я на твоей стороне. – Корсвейн взглянул на запад, откуда неспешно возвращались примархи, продолжая негромкий разговор. – Лев возвращается. Приготовься.

Алайош снова хмыкнул. У него было слишком скверное настроение, чтобы размениваться на слова.

Воины умолкли, когда возвратились их повелители – они были еще в некотором отдалении, но уже достаточно близко, чтобы расслышать их слова. Лев приветствовал своих воинов коротким кивком. Они отсалютовали в ответ, сотворив знак аквилы. Курц проигнорировал своих сыновей и продолжал обращаться только к брату.

– Хорус лично поручил мне передать тебе эти слова, – сказал он.

Если раньше Повелитель Ночи был похож просто на труп, то теперь напоминал труп эксгумированный. Глаза примарха, в которых почти не видно было белка из‑ за расширившихся зрачков, неестественно налились кровью. Костлявое лицо блестело от мельчайших капелек холодного пота, из носа стекала струйка темной крови. Он смахнул ее тыльной стороной перчатки. – Все мы и каждый – слишком жестокое и опасное оружие, чтобы владеть им безнаказанно. Это все, что останется от нас в истории. Даже от тебя, Лев.

Лев покачал головой, увенчанной венцом.

– Ты недооцениваешь Империум нашего отца.

– А ты переоцениваешь человечество. Взгляни на нас. Посмотри, как мы воюем последние два года тут, в пустоте. Крестовый поход между двумя легионами и бесчисленным множеством миров, и это только начало. Два года ты гонялся за мной по бесчисленным полям сражений, а почему мы встретились сегодня? Потому что я так решил.

Лев легонько кивнул, подтверждая его правоту.

– Ты прячешься по щелям, будто хищник с приходом зари.

Курц пожал плечами, едва заметно шевельнув одним наплечником.

– Ты ни за что не доберешься до Терры вовремя, чтобы защитить ее, брат. Варп тебе не позволит. Не позволит Крестовый поход. Не позволю я. Думаешь, архивисты будущего благосклонно воспримут твое отсутствие?

Курц прервал свою диатрибу, вытерев очередную струйку крови.

– Или, может, человеческие потомки Империума станут читать твою легенду и украдкой сомневаться в ней? Вдруг они спросят, почему тебя не было там, чтобы защитить Тронный Мир, и станут твердить заведомую ложь, будто Лев был не настолько преданным и честным, как могучий и непогрешимый Рогал Дорн? Быть может, Лев и его Темные Ангелы отсиживались в глубинах космоса, высматривая, выслушивая и решая вступить в битву, лишь когда станет виден явный победитель?

Глаза Повелителя Ночи вновь заблестели от удовольствия и печали.

– Вот твоя судьба, Лев. Вот твое будущее.

– Прости меня, брат.

Курц склонил голову набок:

– За что?

Корсвейн наблюдал за обоими примархами и все‑ таки не заметил, что произошло, столь стремительными были движения Льва. Братья только что беседовали, и лицо Льва было задумчивым, а глаза Курца, предвещавшего ему жалкую участь, горячечно блестели. Но уже в следующий миг лицо Курца исказилось от страшной боли, и сквозь судорожно стиснутые зубы хлынула кровь – Лев крепко сжимал рукоять меча, до крестовины погруженного в живот брата. Сверкающая и обагренная кровью сталь больше чем на метр торчала из доспеха Курца на спине.

– За такой подлый удар, – прошептал Лев в бледное, окровавленное лицо Курца. – Мне все равно, кто будет знать правду сегодня, завтра или через десять тысяч лет. Верность – сама по себе награда.

Он выдернул меч, и Повелитель Ночи упал навзничь.

Цепное лезвие алебарды Севатара мгновенно ожило.

Корсвейн перемахнул через низкую стенку и скорчился за ней, целясь поверх стены. Дисплей его визора перенастроился, и сетка прицела заметалась туда‑ сюда, ловя пустоту. Едва был нанесен первый удар, Севатар и Шенг исчезли. Алайош и Корсвейн вскинули оружие, но перед ними была лишь пустота. Лев уже преследовал хромающего Курца, оставив своих воинов позади.

Теперь Алайош вжался в колонну и пропыхтел по воксу:

– Я не видел, куда они делись.

– Я тоже, – признался Корсвейн. – Корсвейн из Девятого вызывает «Неистовство». Ответьте!

– Говорит «Неистовство», капитан Врай. – Каким спокойным был ее голос! Корсвейн едва не рассмеялся.

– Остерегайтесь измены в небе, – сказал он. – Мы ведем бой. – Среди целого леса колонн он успел заметить Льва, наседавшего на отступающего Курца. Их клинки сталкивались по несколько раз в секунду.

– Вы нуждаетесь в обратной телепортации? – дошел ответ капитана‑ смертной.

Корсвейн рискнул еще раз глянуть поверх стены, но не увидел и следа Севатара или Шенга. Они затаились где‑ то в фундаментах будущей крепости, невидимые, но от этого не менее опасные.

– Нет. Нам нужно двигаться. Вы не сможете создать переходный шлюз.

Алайош выглянул из‑ за каменной колонны.

– Пошли!

Корсвейн двинулся за ним, пригибаясь к земле и надеясь, что рев ветра заглушит стук его башмаков о землю.

Примархи сражались, не обращая внимания на охоту, устроенную их сыновьями. Клинок Льва исполнял изящный танец, а Курца подстегивала боль. Повелитель Ночи не реагировал на кровавую рану в животе, предоставив своей таинственной генетике самой ее исцелить. Он сражался так, как делал это всегда, – словно убийца, загнанный в угол. Смертоносные косы выскользнули из пазов на тыльной стороне громадных латных перчаток примарха, и воздух зазвенел от ударов металла о металл, сопровождаемых шипением и треском противоборствующих силовых полей.

Лев рывком высвободил меч, и серебристая сталь, стремительно вращаясь, рассекла воздух, расплывшись в полумесяц, в котором отражались небесные луны. Каждый удар натыкался на подставленные когти Курца. Оба воина двигались с быстротой, недоступной смертным, человеческий взгляд не успевал за ними. И все же один был рыцарем, а другой – убийцей. Ухмылка Курца и в лучшие времена была ненадежной маской; теперь она превратилась в хрупкое стекло.

– Мы ведь никогда не устраивали с тобой тренировочных боев, верно? – почти со скукой в голосе спросил Лев, слова которого все еще транслировались по воксу. Каждые несколько секунд на доспехе Курца или на лице появлялись новые раны. Он был достаточно проворен, чтобы не позволить Льву убить себя, но недостаточно умел, чтобы как следует защититься от его атак.

– Я никогда не интересовался мечами. – Курц нырнул под летящий сверху клинок, нанеся удар обеими руками. Лев отклонился назад, со сверхъестественной легкостью удерживая равновесие. Когти Курца распустили на полосы стихарь цвета слоновой кости, едва царапнув по многослойному керамиту доспеха под ним.

– В тебе нет ни капли элегантности. – Лев повернул меч, отбивая клинком удар сразу обеих рук. – И ни капли верности. Когда‑ то я считал тебя лучшим из моих братьев. Никто не рос вдали от цивилизации, только ты и я.

Курц, щурясь от напряжения, облизнул заостренные зубы.

– Тебе следовало бы быть с нами, брат. Даже твой собственный легион это чувствует. Про распри внутри Первого легиона известно даже магистру войны.

– Никаких распрей нет.

Их клинки сошлись, и Курц поймал меч Льва в паутину своих сомкнутых когтей.

– Нет? – Повелитель Ночи выплюнул это слово, как проклятие. – Нет угрозы грехопадения праведных Ангелов? Когда ты в последний раз был на Калибане, гордец?

Лев улыбнулся – Курц впервые увидел его улыбку, – но от этого движения губ его похожее на изваяние лицо не стало ни на каплю теплее. От камня исходило больше тепла, чем от этой улыбки. Другого ответа не последовало.

Курц тоже ответил улыбкой, как всегда неискренней и безжизненной. В тот же миг он прекратил бой, отказался от заранее просчитанной дуэли и с воем прыгнул к своему брату. Если прежде поединок примархов был демонстрацией человеческих талантов в военном искусстве, то теперь чувство равновесия, ловкость и изящество Льва не стоили ровным счетом ничего. Они сцепились, как обычные братья, и покатились по земле, вцепившись друг другу в глотки.

Когда они остановились, Курц стоял на коленях на груди Льва. Розовая слюна слетала с его бледных губ; он навалился на брата, сжимая когти и желая его задушить, убить самым медленным и личным способом из всех возможных, когда убийца и жертва смотрят друг другу в глаза.

– Умри, – выдохнул Курц. Отчаяние лишило его голоса, и хриплые слова с трудом сползали с кровоточащих губ. – Не надо было тебе выживать в том скверном мире, который ты зовешь своим домом.

В ответ бронированные пальцы Льва тоже сомкнулись на горле брата, но преимущество Повелителя Ночи было очевидно. Курц встряхнул Льва за шею, ударяя брата затылком о каменистую землю снова, и снова, и снова.

– Умри же, брат. И тогда история будет к тебе добрее.

XII

Он бежал все дальше, петляя по лесу из каменных колонн и рокритовых стен, забравшись так далеко, что Алайош счел нужным его предостеречь:

– Осторожнее, брат. За нами охотятся.

– Почему ты не вызовешь Девятый орден?

Алайош хмыкнул:

– Уже вызвал. Десантным капсулам нужно семь минут, чтобы добраться до нас.

Корсвейн перебежал к очередной колонне, его глаза сверкали красным, а табард в темноте казался желтоватым.

– Я собираюсь помочь Льву.

– Корсвейн… – снова предостерег Алайош. – Он не нуждается в нашей помощи, чтобы покончить с этим упырем.

– Я видел, как он упал в пыль. – Корсвейн рискнул выглянуть из укрытия еще раз. Основание крепости представляло собой настоящий лабиринт из каменных колонн и стен, а ветер, завывавший в кратере, не оставлял никакой надежды услышать гудение силовых доспехов Повелителей Ночи.

– Что ты видел? – теперь голос Алайоша не был таким уверенным, в нем чувствовались сомнения.

– Вампир прыгнул на Льва, и они упали на землю. – Корсвейн прислушался к ветру, низведенному шлемом до негромкого гула. – Кажется, я их вижу. Прикрой меня.

– Подожди!

Корсвейн не стал ждать. Он метнулся через строительную площадку и почти сразу залег под огнем. Шенг, больше некому! Не обращая внимания на предостерегающие крики Алайоша, он принялся петлять, уходя от обстрела слева. Несколько снарядов попали в цель, по стенам застучали черные осколки его доспеха, и на броне появились выбоины. Каждое попадание разрывного снаряда сопровождалось сильным толчком, лишая равновесия, словно лягался боевой конь, Но Корсвейн не мог думать ни о чем, кроме Льва, поверженного в пыль, и его слабой шеи в лапах еретика.

Вражеский огонь стих. Алайош пропыхтел по воксу:

– Я… убью… Шенга. – Звон клинка послужил аккомпанементом к его словам. Капитан уже сражался с Повелителем Ночи. – Сзади! – в очередной раз предостерег он по воксу.

Едва Корсвейн помчался к своему распростертому на земле повелителю, позади него раздалось знакомое ворчание цепного лезвия. Севатар наконец обнаружил себя, но рыцарь не обернулся и не прервал стремительного бега.

– Я опережу его, – выдохнул он в вокс. Рычание цепной секиры уже затихало. Его сердца стучали, как копыта лошадей по мерзлой земле. Вокруг колонн, через невысокие стены он мчался и петлял, делая все, что мог, на случай, если Севатар откроет огонь.

Позади было тихо. Лишь из вокса доносился звон клинка о клинок.

– Брат, – позвал Алайош, – беги. – Тон, каким это было сказано, заставил Корсвейна оглянуться, не замедляя бега. Перескочив через очередную стенку, он бросил взгляд поверх своего укрытого плащом плеча – как раз вовремя, чтобы увидеть, как умер его капитан.

XIII

Кроме того что Алайош был Девятым капитаном, он еще был преданным сыном, прилежным рыцарем, талантливым тактиком и воином, прекрасно разбиравшимся во всех тонкостях планирования и организации жизни подразделений во время Крестового похода. Также он был одним из лучших фехтовальщиков Первого легиона и однажды почти целую минуту продержался против самого примарха.

Он подозревал, что из других Легионес Астартес превзойти его могут от силы человек двадцать – и это во всех легионах. Одним из них был Эзекиль Абаддон из Сынов изменников, другим – Джубал‑ хан из Шрамов, ну и храмовник Сигизмунд из Кулаков, несомненно, – третьим.

Как и Севатар. Его имя объединяло людей по обе стороны имперской гражданской войны. Одни его славили, другие проклинали.

Шенг был всего лишь нострамским отребьем из трущоб, он не представлял почти никакой угрозы, хотя и был телохранителем своего примарха. Когда Алайош уверял Корсвей на, что убьет Повелителя Ночи, он не похвастался, потому что мог и должен был сделать это. Первые же удары поведали Алайошу все, что ему нужно было знать о другом воине: Шенг – агрессивный убийца, предпочитающий колоть, а не рубить, уходить от удара, а не блокировать его. Но еще одна истина открылась ему, как открывается она всегда тому, кто знает, что искать. Шенг был медленнее Алайоша. И слабее. К тому же менее опытен. Уворачиваясь от ударов, он терял равновесие. И всякий раз, закрываясь от удара мечом, держал его не под тем углом.

Ужасно неэлегантное фехтование! Он должен был умереть в считаные минуты. Алайош втянул его в обмен ударами и сразу показал все, на что способен, будучи абсолютно уверен в победе.

Когда Севатар выскочил наконец из укрытия за спиной у Корсвейна, Алайош шепотом предупредил брата. Но Корсвейн побежал дальше. И Севатар – лопни его глаза! – решил не преследовать противника. На глазах у Алайоша тяжелые сапоги Корсвейна грохотали все дальше, а Севатар, крадучись, вернулся на помощь своему гнусному братцу, Шенгу.

Теперь Алайош сражался с обоими, подняв меч и защищаясь от выпадов Шенга и рычащей алебарды Севатара. Повелители Ночи подбирались все ближе, их трофеи – черепа и шлемы Темных Ангелов – постукивали о керамитовые доспехи, болтаясь на своих цепях.

Повинуясь внезапному порыву, Алайош сорвал с головы шлем. Если это конец, то, во имя крови Императора, все будет сделано по правилам. Он вскинул меч, салютуя им обоим, и поцеловал его рукоять, как того требовал обычай, глядя на приближающихся врагов.

Затем опустил клинок и приготовился к атаке.

– Я – Алайош, – сказал он им. – Капитан Девятого ордена Первого легиона. Брат всем рыцарям, сын одного мира и слуга одного господина.

Севатар опустил алебарду, намереваясь нанести ею удар, будто копьем. Вращающиеся зубья с нетерпеливым жужжанием кромсали воздух.

– Я – Севатар Осужденный, – прорычал он, – и еще до того, как на небе вспыхнет рассвет, я буду носить твою шкуру вместо плаща.

– Что ж, попробуй, – рассмеялся Алайош, хотя смеяться ему сейчас хотелось меньше всего. Они налетели на него одновременно. Один – нанося удары коротким клинком, другой – режущим копьем. Ангел с трудом отбил атаку: его длинный меч с неловкой грацией поймал на клинок оба удара. Тем временем он кружил по площадке и пятился, увлекая Повелителей Ночи за собой.

В его собственном легионе лишь два рыцаря были способны победить его в тренировочном бою. Астелан, последние несколько лет не принимавший участия в Крестовом походе, и Корсвейн, паладин Девятого ордена, обладатель Мантии Чемпиона.

Ценой собственной смерти Алайош сохранит жизнь своему брату.

– Брат, – выдохнул он в вокс, – беги!

XIV

Ретинальный дисплей Корсвейна на миг утратил резкость, перефокусируясь. Авточувства повиновались его импульсу, выискивая далекое движение, и приблизили картинку, показав Алайоша, отступающего перед двумя противниками.

Все было кончено оскорбительно быстро, хотя капитан и отбил несколько ударов за считаные секунды. Даже с такого расстояния зернистое изображение прибора ночного видения свидетельствовало, что Севатар превратился в неудержимый вихрь, его длинная алебарда режет и рубит, с каждым ударом подбираясь все ближе к Ангелу.

Развязка наступила, когда меч Шенга вонзился Алайошу в бедро, заставив рыцаря упасть на одно колено. Ответный удар Ангела пришелся Повелителю Ночи в предплечье и отсек руку – вместе с мечом, который она держала. Хотя Шенг отшатнулся, Севатар взмахнул своей алебардой.

Корсвейн видел, как голова его брата отделилась от бронированных плеч: убийство, не состоявшееся несколько месяцев назад, было завершено.

Он отвернулся и побежал дальше, огибая последнюю колонну. Жертва Алайоша подарила ему драгоценные секунды. Он использовал их, чтобы запрыгнуть на спину примарху и вонзить меч в тело одного из сыновей Императора.

Запрокинув жуткое лицо к небу, Курц завопил. Кровь снова потекла с его бледных губ, а жуткое давление на спину и грудь усиливалось, пока нагрудник не поддался с громким хрустом, расколовшим ночную тишину. Раненый полубог ухватился за кончик меча, торчавший из его грудинной пластины, визжа, словно человек, которого облили зажигательной смесью. Это был не просто крик боли, а настоящая звуковая атака, отбросившая Корсвейна назад. Меч выскользнул из руки рыцаря, и тот в отчаянии ухватился за то, до чего смог дотянуться: одна рука вцепилась в гладкие черные волосы примарха, другая нащупала толстую цепь, свисавшую с наплечника Курца.

Примарх Повелителей Ночи поднялся, пошатываясь и увлекая за собой упирающегося воина. Корсвейн запрокинул его голову назад, вырвав клок спутанных волос. Оторванная от наплечника бронзовая цепь послужила ему оружием. Вместо того чтобы бить ею примарха по голове, словно плетью, он захлестнул ее вокруг шеи Курца, крепко ухватившись за оба конца. Холодная металлическая удавка затягивалась тем сильнее, чем больше Повелитель Ночи бился и метался. Корсвейн продолжал давить, слыша сквозь хриплые вздохи Курца, как с негромким влажным хрустом трескаются позвонки.

В бытность земледельцем на Калибане Корсвейну доводилось объезжать лошадей. В первый раз, когда конь встал под ним на дыбы, инстинкт заставил напрячь все мускулы – и лошадь немедленно сбросила его окаменевшее тело. Чтобы объездить лошадь, особенно гордого и сильного боевого коня, которого так ценили рыцари его родного мира, ловкость и внимательность были нужны не меньше, чем сила. Разгадка в том, чтобы двигаться вместе с лошадью и сохранять баланс, не напрягая мышцы, чтобы иметь возможность приспособиться к любым выходкам живого существа. Корсвейн давно не вспоминал о тех днях, но, вновь оседлав бьющееся и мечущееся существо, он был поражен, насколько быстро вернулись те навыки. Он понимал, что пробыл на спине у примарха не дольше нескольких секунд, но они показались ему вечностью.

Курц вновь извернулся, на этот раз с такой силой, что Ангел не удержал тяжелую цепь. Падение Корсвейна завершилось мощным ударом о каменную колонну – от прочнейшего камня откололся кусок. Его просто стряхнули, словно докучливое насекомое. Даже придушенный, избитый, истекающий кровью, израненный и изрезанный, Курц отбросил его без особых усилий.

Боль. Кровь Императора. Какая боль! И все же он кое‑ как поднялся на ноги и потянулся к мечу, валявшемуся в грязи. Если бы он смог…

Его накрыла тень. Что‑ то – судя по силе, горная лавина – вновь подбросило его в воздух. Земля вращалась, и она стала небом, потом небо и земля смешались. Корсвейн почувствовал, что с грохотом катится по каменистому склону и наконец останавливается, врезавшись в каменную стену. На мгновение единственным, что он мог видеть и чувствовать, были пыль и кровь.

Ощущение дурацкой неуязвимости проходит слишком быстро, оставляя его на милость ран. Голова превратилась в гудящий от тупой боли шар, застряв в шлеме, спасшем череп от того, чтобы разлететься вдребезги. Сила в его теле сменилась болью; вся левая сторона была разбита, буквально раздроблена на кусочки. Попытка встать заставила кричать от боли. Лишь одна нога и одна рука повиновались ему. Одна разбитая глазная линза еще давала искаженную, рассинхронизированную картину строительной площадки. Другая не показывала ничего. Он ослеп на один глаз и ощущал в разбитой глазнице что‑ то теплое, мокрое и бесполезное. Когда он закричал во второй раз, изо рта вылетели три зуба и со стуком ударились о его шлем.

Остатками зрения он видел, как его сеньор встает. Лев – истекающая кровью статуя – наступал на Курца с мечом в руке. Тот в ответ выпустил когти. Несколько когтей клинков сломались, и их обломки валялись на земле. Примархи опять сошлись, и от сверкающей стали посыпались искры.

Мышцы Корсвейна обожгло болью от внезапного вброса в кровь химических стимуляторов: внутренние системы его доспеха старались сохранить жизнь. Он сомневался, что их хватит надолго. Что‑ то плотное и тяжелое давило ему на грудь изнутри, и казалось, что он всякий раз выдыхает огонь. Что‑ то внутри него, несомненно, лопнуло. Едкая слюна текла у него изо рта, скапливаясь лужицей на загерметизированном вороте доспеха. Если в ближайшее время он не снимет шлем или по крайней мере не разгерметизирует дыхательную решетку, просто захлебнется собственной кровью и слюной.

Чья‑ то фигура заслонила от него примархов. Фигура с копьем в руках.

– Немного же от тебя осталось, – хрипло рассмеялся Севатар по вокс‑ связи.

– Луны плачут, – выдохнул Корсвейн и рухнул на колени. Меркнущий взгляд его единственного глаза был обращен к небу, где луны исходили огненными слезами.

XVI

Первая десантная капсула ударилась о засыпанный гравием склон, и пепельно‑ серые камни брызнули от удара во все стороны. Термозащита на ее черном корпусе еще светилась, раскалившись во время спуска в атмосфере; воющие турбины с шипением исходили паром. Запорные крепления отщелкнулись с хлопками, похожими на выстрелы, и борта капсулы раскрылись во всей своей грубоватой красоте, будто лепестки механического цветка. Темные Ангелы выскакивали с болтерами наготове и сразу начинали стрелять.

Вторая капсула приземлилась аккуратнее, за ней третья и четвертая. Все три угодили точно в кратер, выпуская рыцарей на строительную площадку.

Как быстро все меняется. Теперь на окровавленном лице Корсвейна, скрытом под шлемом, растянулась широкая ухмылка. Тени – Севатар и Шенг – исчезли так же внезапно, как появились.

С небес, словно град, со стуком сыпались все новые десантные капсулы. Одни были черными согласно цвету их легиона, другие – в результате прохождения через атмосферу. Оба оставшихся на орбите флота отправили воинов на поверхность, хотя сами наверняка сражались в космосе. Корсвейн не мог практически ничего разглядеть. Он слышал, как сошлись легионы под визг цепных клинков по керамиту, и назойливый треск болтеров, но видел ничтожно мало. Единственной послушной рукой он стащил с себя шлем, морщась от прохладного ночного воздуха, коснувшегося его разбитого лица.

Лев тоже был сильно изранен. Его окружили воины в черных одеждах. По его затылку текла кровь, словно жидким плащом укрывая плечи. Корсвейн не представлял, как примарх еще жив – у него разбит почти весь череп.

Курц рассмеялся – по крайней мере попытался, – когда собственные воины оттаскивали его назад, как Ангелы оттащили Льва. Два примарха, пошатываясь, оторвались друг от друга, осыпая друг друга проклятиями через головы собственных детей, оба едва передвигали ослабевшие ноги и были ужасно изранены, наполняя воздух резким запахом своей генетически божественной крови.

Огромный меч выпал из руки Повелителя Ангелов и воткнулся в землю. Курц не мог шевельнуть когтем.

Корсвейн попытался подойти к своему примарху, но почувствовал, что снова соскальзывает на землю. Сильные руки протянулись к нему и подхватили, вынуждая сделать то, чего не позволили бы ему его мускулы. Он повернул голову, вглядываясь здоровым глазом.

– Алайош, – выговорил он.

– Капитан мертв, ваша милость. Это я, сержант Траган.

– Здесь Севатар. Присмотри за ним. Он здесь, клянусь! Он убил Алайоша. Я видел, как это было.

– Да, ваша милость. Пойдемте… вот сюда. «Громовые ястребы» уже летят. – И закричал по воксу, обращаясь ко всем, кто был еще жив: – Первый легион, отступаем!

Корсвейн обмяк в руках брата, смутно размышляя, не умирает ли он. Было похоже на то, хотя, поскольку он еще никогда не умирал, мог только догадываться.

– Не умираете, ваша милость, – рассмеялся сержант Траган. Корсвейн не сознавал, что бормочет вслух.

Последним, что он увидел, были примархи: оба стояли чуть ли не на коленях и в окружении растущих фаланг своих воинов. Курц тянулся когтями ко Льву, рыча и ругаясь; слишком ослабевший, чтобы сопротивляться своим легионерам, волокущим его прочь с поля боя. Лев вел себя точно так же, словно отражение в кривом зеркале, что выглядело еще ужаснее из‑ за его красоты. Кровоточащие ангельские губы изрыгали проклятия, пока собственные сыновья утаскивали его прочь.

За шумом боя Корсвейн услышал крик Севатара:

– Смерть Ложному Императору! Смерть его Ангелам‑ в‑ Черном! – И по коже у него побежали мурашки от этих слов. Какая убежденность. Какая ненависть.

– Трамасский крестовый поход, – вздохнул Корсвейн. – Они правы, правы все. Эта война только начинается.

– Ваша милость?

– Мой меч. – Корсвейн протянул руку, словно пытаясь коснуться сидящих напротив воинов.

– Где он, ваша милость?

– Его нет. – Корсвейн закрыл единственный глаз. – Я оставил его в хребте у примарха.

XVII

Зверь в его снах никогда не умирает. Он видит, как существо крадется среди деревьев, припадая гибким телом к земле; его движения отвратительно плавные, будто в нем вовсе нет костей. Уши прижаты к голове. Когтистые лапы бесшумно ступают по глубокому снегу. Существо ведет охоту – напряженную, но бесстрастную. В его пустых кошачьих глазах мерцает равнодушный голод.

Мальчик стреляет и промахивается.

Треск выстрела разрывает холодный воздух, и зверь извивается на снегу, легкий как призрак, и рычит. Подрагивающие черные иглы поднимаются из плотного белого меха на спине и шее – инстинктивная защитная реакция. Зверь угрожающе бьет хвостом, сворачивая и распрямляя его в такт ударам сердца мальчика.

На мгновение мальчик видит то, о чем говорили другие и что сам он считал выдумкой стареющих рыцарей, пытающихся придать налет поэзии ветхим историям. Тем не менее в черных глазах зверя есть нечто большее, чем банальное желание выжить. В них светится понимание: примитивный и злой разум, несмотря на дикую простоту. Этот краткий миг кончается, когда зверь дает выход своей ярости. И нечто среднее между раскатистым рыком льва и хриплым ревом медведя раздирает холодный воздух.

Мальчик снова стреляет. Затем эхо еще трех выстрелов летит по лесу, стряхивая снежные шапки с веток. Трясущиеся пальцы пытаются перезарядить примитивное оружие, но прицел был верен, и отцовский пистолет поет победную песнь. Теперь зверь хромает, приближаясь к стрелку неуверенной походкой.

Мальчик чувствует, что мощные патроны вываливаются из его ладони и падают в снег. Слишком холодно, чтобы еще раз перезарядить пистолет онемевшими, потерявшими чувствительность пальцами. Мальчик отбрасывает пистолет – не от боли или страха, а потому, что ему вот‑ вот понадобятся обе руки – для того, что последует дальше.

Сталь со свистом выходит из ножен – меч длиной почти в рост человека, рукоять которого сжимают две дрожащие ладони. Когда тварь подкрадывается ближе, мальчик видит, что злобный голод в ее глазах сменился яростью. Зверь умирает, но это лишь придает ему сил. Судя по зловонному дыханию, ему уже нечего терять. Теперь существо охотится только из чувства злобы.

Снежные хлопья падают на клинок и застывают на стали, украшая ее ледяными бриллиантами.

– Ну, давай же, – шепотом выдыхает мальчик. – Давай…

Зверь прыгает и обрушивается на него. Ощущение такое, словно в грудь лягнул жеребец, и мальчик опрокидывается навзничь. Тварь действительно весит как хороший боевой конь, ее подрагивающая туша навалилась на гибкое мальчишечье тело. Тупая боль в груди и какое‑ то похрустывание, будто легкие набиты сухими листьями. Мальчик знает, что у него сломаны ребра, но боли почти не чувствует. Дымящаяся кровь стекает по клинку ему на руки.

Наконец существо перестает дергаться. Мальчик собирается с силами и считает до трех, перекатывая отвратительно пахнущий трофей набок. Иглы еще подрагивают и выделяют прозрачный яд. Он старается их не касаться.

Меч в его руках прилип к пальцам, поскольку остывающая кровь зверя уже начинает свертываться. Он роняет меч в снег и вытаскивает из сапога зазубренный нож для снятия шкур. В ветвях над головой поют птицы, хотя их пение на Калибане и не отличается мелодичностью. Хищники ревут, вызывая друг друга на бой, а стервятники спускают пронзительные крики, почуяв мертвечину.

Мир вокруг медленно бледнеет и меркнет. До сознания начинают доходить другие, настоящие звуки: жужжание вентилятора в воздухоочистителе, шаги на верхней палубе, вездесущий гул работающих двигателей.

Наконец он открывает глаза.

Оба глаза. И они видят. Он смотрит на массивные светосферы над головой, вдыхает острый запах дезинфекции и медицинского отсека.

Застонав от боли, Корсвейн поднимается и просит:

– Воды!

XVIII

Во время утренней вигилии его мысли витали далеко. Стоя на коленях рядом со своими братьями, Корсвейн, чье тело, еще изнывающее от боли, было раскрашено разноцветными кровоподтеками, обнаружил, что ему стало гораздо труднее добиваться безмятежности духа и чистоты помыслов. Склонив голову к рукояти меча, он очень походил на рыцаря, прилежно размышляющего о грядущем Крестовом походе. Но на самом деле он предавался воспоминаниям: его мысли летели в мир, который его ненавидел.

Тсагуалса.

Это название заставило его презрительно усмехнуться и спрятать усмешку под капюшоном, скрывавшим лицо. Тсагуалса, мертвый мир, который Повелители Ночи объявили своим; мир, где братья‑ примархи превратились в орущих друг на друга ублюдков; где однажды будет заложена крепость, чтобы стать оплотом врага.

Когда служба закончилась, Корсвейна окликнул Траган. Остальные рыцари по одному покидали зал размышлений; их белые стихари не полностью скрывали боевые шрамы, украшавшие черную броню.

– Ваша милость, – приветствовал его Траган, подходя ближе.

Корсвейн улыбнулся в ответ.

– Не нужно больше звать меня так, капитан. Что‑ нибудь случилось?

Траган, как и его братья, скрывал под белой накидкой полный боевой доспех. Капюшон был откинут, вставив на всеобщее обозрение резкие орлиные черты его лица.

– Нас призывает Лев.

Корсвейн проверил бы оружие, будь оно по‑ прежнему при нем. Вместо этого он кивнул.

– Прекрасно!

XIX

Лорд Первого легиона сидит, как часто бывало этими ночами, откинувшись на спинку богато украшенного трона из слоновой кости и обсидиана. Его локти упираются в резные подлокотники, пальцы сложенных домиком ладоней едва не касаются губ. Немигающие глаза – ярко‑ зеленые, как зелень лесов Калибана, – смотрят прямо перед собой, следя за мерцанием воюющих звезд в подрагивающем гололите.

Траган и Корсвейн вместе приблизились к трону. Действуя совсем не в лад, капитан обнажил клинок и преклонил колени перед сюзереном, в то время как Корсвейн проделал все это гораздо медленнее – его тело еще болело, и мускулы плохо повиновались. Лев безразлично смотрит на эти знаки почтения. Когда он заговорил, его голос оказался подобен раскату грома на горизонте – ошибиться в его нечеловеческой природе было невозможно. От бледного шрама на смуглой шее он не стал мягче.

– Встаньте.

Они поднялись, как было приказано. Корсвейн стоял в напряженной позе, скрестив руки на груди. Его доспех украшала шкура с густым белым мехом, заброшенная за спину. Зубастая голова существа, с которого ее сняли, легла поверх наплечника, скрепляя импровизированный плащ.

– Вы звали нас, сеньор?

– Звал. – Лев по‑ прежнему сидит, прикасаясь к губам пальцами сложенных рук. – Мы установили связь с имперскими силами.

– Новые распоряжения? – спросил Корсвейн, чувствуя, как быстрее забилось его сердце. – Нас призывают?

– Ни то и ни другое. Пока эти системы наши, мы не покинем Трамасский крестовый поход. Империум живет и умирает благодаря тому, что мы делаем здесь, в глубинах космоса. Какой смысл защищать Терру, если весь остальной Иммпериум обратится в прах?

– Я не понимаю, сэр. Кто именно связался с нами?

Лев качает увенчанной короной головой, разглядывая гололит. В его глазах отражаются яркие созвездия и миры, а голос был необычно мягок.

– Мы установили контакт с некоторыми из моих братьев и их легионами, – сказал он, – впервые с того момента, как расстались с Волками.

– Так это Король Волков, сэр? – Корсвейн даже не пытается скрыть недовольства. Ангелы и Волки расстались далеко не по‑ братски.

– Нет, Кор. Весточка пришла от Жиллимана и наших кузенов из Тринадцатого легиона. Зная, что мы не можем вовремя добраться до Терры, лорд Ультрамара хочет, чтобы мы присоединились к нему.

Прежде чем воины что‑ либо скажут, Лев щурит свои калибанские зеленые глаза.

– Империум в своем бесконечном тщеславии породил не воинов с горячими человеческими душами, но ангелов с ледяными сердцами. – Он встает с трона и обходит вокруг гололитического стола, наблюдая, как планеты вращаются вокруг своих звезд. – Сыны мои, – улыбается Лев, но в этой улыбке нет ни капли тепла. – Похоже, Хорус – не единственный, кто считает себя наследником Империума.

ОБ АВТОРАХ

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 17 181920 21 22 Следующая ⇒