Золотой ключ

Золотой ключ

Последняя большая война непроглядной тучей на нашу землю шла. Только солнце-то наше взошло высоко, не застить его никому!..

В том-то и сила наша, потому-то и широк у наших людей разворот в любом деле.

Февраль седыми гривами метелится на дворе, лес дрогнет на ветру, знобит его сиверко. А непогодица-метель запустила свои неугомонные прялки, прядет и прядет на околице и в поле. Столько она напряла, раскатила белые полотна по всей земле, во все концы!

Зима сердитая. Трещит мороз. Ветер улюлюкает, воет, лоскутья дыма теребит, над фабриками носит. Фашист из Ржева в подзорную трубу мутным глазом разглядывал на кремлевской стене зубцы, бойницы, башенки считал, прикидывал, мол, сколько их. Да так и не сосчитал, не пришлось.

Как он ни пялил глаза, с каждой версты лезут к нему в подзорную трубу березовые кресты вперемежку с осиновыми. Фашистами эти украшения строганы. Крестовинами фашисты свой бесславный путь метили.

В ту памятную зиму и приехал к нам Михаил Иванович Калинин; приехал он с народом потолковать, помочь, указать, за что следует похвалить, а другого, может, строгой товарищеской критикой полечить. Это лекарство надежно, в любое время полезно.

Простое слово он привез, доходчивое, всякому понятное, потому-то оно и золотое, такое, что и цены ему нет!

Кто же Михаила Ивановича не знал? Кто же его не любил?

Вся его большая судьба, вся его славная борьба связана с миллионами рабочих людей. И крестьянам от него также всегда почет, уважение и внимание.

На слете колхозников выступал он. Так говорил, будто слово свое каждому колхознику в душу клал. Это-то и дорого. Сколько колхозов в нашей области, и все они перед ним на виду! Все знает: где чисто жнут, а где грачей подкармливают прямо на полосе. Ну, таким-то не больно весело было сидеть на скамейках. И в жар и в холод бросало! А тихо он говорил. О руководителях не забыл. С руководителей-то, говорил, мы в первую очередь спрашивали и спрашивать будем — не слов да посулов, а хороших дел, расторопности, разворотливости да хозяйской заботы о большом и малом.

До каждой избы, до каждой конторы, до каждого колхозника донесли его наказы и советы делегаты, когда разъехались по своим местам.

В те дни собирались ткачи на Большой Новой мануфактуре, старые и молодые работники и работницы. Думы у всех на одном сошлись: пригласить бы, мол, нам его, Михаила-то Ивановича, к нам на фабрику хоть на самую короткую минуту.

Молодой помощник мастера веснушник Венька Обручев, — он еще вот-вот собирался заявленье подавать в комсомол, — так он, этот самый Венька-то, может, жарче всех желал, чтобы навестил именно их Большую новую мануфактуру Михаил Иванович. Новой она названа не зря: в первую пятилетку выстроена, в ней все, начиная с самого нижнего камня фундамента и кончая острым стальным шпилем на крыше, сделано советскими мастерами.

Старая ткачиха Анисья Пантелеевна была в тот день счастливее всех.

— Я, — говорит она, — дорогого Михаила-то Ивановича слышала еще в двадцать четвертом году, стояла с ним рядышком, все слова его помню. Приезжал он тогда к нам в Родники, когда собирались пускать на полную мощь Родниковский комбинат.

Много, много хорошего припомнила она. Венька-то Обручев слушал ее, наслушаться не мог.

Пока-то они думали, как позвать к себе Михаила Ивановича, кого послать за ним, а он той порой, на радость всем рабочим, без провожатых, сам нашел дорогу на Большую Новую мануфактуру.

Приехал, стало быть. Идет прямо к рабочим в цех. На шапке, на воротнике не успели растаять снежинки, сверкают блестками.

Белым платом он очки протер. Заметно, что годы-то большой работы легли ему на плечи. В глазах его — ясных, правдивых — всю его душу читай. Под заводскими сводами он сам с малолетства рос. Завод, фабрика ему давно знакомы. С рабочим человеком он как с братом брат.

Будто вместе с ним в корпусе к рабочим праздник пришел. Всякому хочется услышать, увидеть его. Всем его мудрое слово было нужно, всем оно было дорого.

Разве такие беседы перескажешь?

Остер слух у Веньки, да ноги еще коротки, чье-то высокое плечо застит ему. Но он не упал духом, приклонился, вынырнул из-под чьего-то локтя и очутился ну прямо-таки близехонько от Михаила Ивановича. Сердце у Веньки так и токает от радости, норовит оно ласточкой на восходе из гнезда выпорхнуть, вскрылить выше всех.

Слушает Венька, сам думает: «Напишу-ка я сегодня же письмо на фронт отцу, скажу ему, что стоял-то я рядом с самим Михаилом Ивановичем Калининым, что работаю я теперь еще лучше, как он мне присоветовал».

Хочется Веньке хоть одно бы словечко промолвить Михаилу Ивановичу — и то дорого, самым счастливым человеком на земле стал бы Венька. Но духу, смелости нехватает у него. Да и как ты прежде старших сунешься? Даже оторопь, равно озноб, пробирает его.

Тихо Михаил Иванович говорил, но так, что никогда его слов нельзя забыть. Будто слово свое золотое он из глуби сердца брал и всем в душу клал.

И того, помнится, коснулись, много ли сил у нас, хватит ли их, чтобы гитлеровца-захватчика вогнать в гроб и кол осиновый забить.

Михаил Иванович обвел всех своим взором, рукой указал на всех:

— Сила наша неисчислима и неизмерима, сила наша — это мы с вами, наша надежда в борьбе только на себя, на свои плечи и руки, на свой ум, на свою сметку.

Сила-то наша непоборима, растет, зреет она, множится в фабричных и заводских корпусах, на колхозных и совхозных полях, сила наша под каждой крышей. А дорога у нас в жизни самая верная, самая справедливая, вернее нашей ленинской дороги нет и не было. Вехи на той дороге поставлены дорогим Владимиром Ильичем, а ведет нас по той дороге товарищ Сталин. Он дальше тот путь торит, все вперед и вперед его прокладывает для всех нас. Не звали мы войну, навязали нам ее. До войны из всех сил в мире сильнее нашей силы не было, а после войны силы у нашего государства не убудет, во сто крат прибавится.

Стали тут ткачи про свою работу объяснять Михаилу Ивановичу: мол, у нас тоже стар и мал, всяк свое старанье отдает отечеству. Стали также советоваться с Михаилом Ивановичем, как еще лучше работать впредь. Про большие успехи ткачихи докладывали. Первой назвали Анисью Пантелеевну. И по заслугам.

Про нее говорят, а она тут же рядом, вроде смущается. Михаил Иванович ясные очи чуточку прищурил, улыбочка сверкнула под глазами, по белому лицу скользнула она и ушла в серебристую бороду. Подает он руку Пантелеевне, приветствует ее по-доброму, по-знакомому.

— Здравствуй, здравствуй, Пантелеевна! Помнишь ли? Двадцать годков тому назад Родниковский комбинат пускали после разрухи?

— Дорогой Михаил Иванович, — отозвалась она, — разве такое когда-нибудь забудется?

Пантелеевна счастлива на добром слове, а народу и того радостнее, что память у Михаила Ивановича надежна, неизменчива до хороших людей, до мастеров своего дела. Заботы, любви к народу у него много, но и беспощадности к врагам не меньше. Да ведь и то верно: кто не умеет ненавидеть, тот не умеет и любить.

Вот такой-то человек на все государство виден!

— Кто смело впереди идет и других за собой ведет, почет и сердечное спасибо от родины таким вожакам. Но коренной-то узел лежит глубже, он не только в работе передовых, коренной-то узел, — в успехе всех вместе. Скажем, знатная стахановка полей на своем участке на тысячу колосьев больше вырастила, а остальные только по десяти лишних колосьев сняли. Но гораздо больше лишних колосьев мы соберем тогда, когда каждая колхозница хотя бы только по одной сотне вырастит, но зато каждая! А сколько их, полеводческих бригад! Тогда лишних-то соберутся не тысячи, а миллионы. И во всяком деле так — в поле, на фабрике, на заводе. Вот ты, Пантелеевна, допустим, к примеру, двести метров сняла лишней ткани, это очень хорошо. А другие, к примеру, еле-еле норму свою сделали! Велик ли в том успех, если ты на передней линии воюешь одна? Невелик… Один в поле не воин. Он, этот успех, не мал для одной, а на всех его разделить — получится не много. А вот когда мы добьемся, что каждая соткет лишь десять метров лишних, но зато каждая, то сколько сверх плана даст стране одна ваша фабрика? Подсчитаем-ка давайте!

Все согласились с Михаилом Ивановичем. Перед каждым становился яснее путь.

Вдруг до вязочек ушанки на голове у Веньки дотронулся Михаил Иванович:

— Забывать также не следует, что вот и этим молодым рукам надо скорее дать больше опыта. Надо заботливо растить молодых мастеров, они наша надежда, будущее страны.

В тот день, кажется, у каждого силы втрое прибыло. Обещали ткачи Михаилу Ивановичу доброй работой любовь свою к советской отчизне подтвердить.

Слово свое они сдержали.

До ворот всей фабрикой провожали дорогого гостя. Как вышли вместе с ним на широкий фабричный двор, проглянуло солнце, засверкало около заборов на нетронутом снегу.

Когда Михаил Иванович садился в машину, — народ-то с этой стороны, а дверца открыта с другой, — вдруг набрался Венька смелости, шмыгнул к машине, протянул руку:

— До свиданья, Михаил Иванович! Спасибо вам, что приехали!

Михаил Иванович пожал Веньке руку, как большому. И покатилась весело машина. Венька руку-то проворно сунул под ватник, приложил горячую ладошку к сердцу, словно тепло дорогой руки хотел сохранить. Засияли глаза у него, оглянулся он еще раз да как припустился бежать к ткацкой, а за ним кинулся Аксютка Малышев, чумазый, словно галчонок, ученик из слесарной.

— Венька, Венька, покажь: чего это он тебе дал? — догоняет и кричит Аксютка.

Нагнал. Остановились. Запыхались, никак не отдышатся.

— Чего это у тебя?

— Ничего.

— Ну, да! Не сказываешь, таишь…

— Честное слово, ничего нет!

— А покажи руку, чего ты прячешь?

— Э, не покажу, — спохватился Венька.

— Тогда хоть скажи: чего?

— Золотой ключ он мне подарил, такой чудесный ключ — к каждой гайке подходит, любой станок им починишь. А у тебя, Аксютка, нет такого ключа. Эх, недогада, попрощался бы за руку с Михаилом Ивановичем, глядишь, и ты бы от него такой же ключ получил!

— Полно тебе! — проворчал Аксютка.

Венька нахлобучил до бровей шапчонку на Аксютке и шмыгнул в дверь. Аксютка поправил шапку; Веньки перед ним как и не бывало. Венька такой ли складень на разные хорошие выдумки. Бежать за ним в ткацкую некогда, пора возвращаться к себе в слесарную.

Так он и не показал золотого ключа Аксютке. Инда блеск у того в глазах, — все это от любопытства. Вот такой бы ключ да Аксютке в руки, а руки у него не крюки, со смекалкой.

Пошел Аксютка в слесарную, сам думает: «Пожалуй, верно говорит Венька. Все возможно, что на самом деле Михаил Иванович подарил Веньке какой-нибудь чудесный инструмент. Хотя, может, ключ-то и не золотой, но из наилучшей стали и самой прочной закалки. Дороже всякого золота то, что попал-то он в руки Веньке из рук самого Михаила Ивановича. Он знает все наши первоклассные заводы, где изготовляются лучшие инструменты. И в инструментах он лучше всякого инженера разбирается, сам работал когда-то слесарем. Он везде бывает. Вот приехал же к нам на фабрику! »

О замечательной жизни Михаила Ивановича Аксютка и сам читал и беседу слушал в красном уголке.

Работает Аксютка, сам все на часы поглядывает. Хочется ему поскорее встретить у ворот Веньку после смены, узнать доподлинно, что за вещицу таит Венька у себя под ватником.

Вот встретил он Веньку вечером у ворот.

— Вот он! Теперь покажешь, — схватился Аксютка за карман.

— Э, я оставил его в ящике с инструментами.

Опять ничего не выведал Аксютка. Вскорости, в обед, пока Венька столовал, Аксютка пробрался к его инструментальному ящику, громыхал, громыхал инструментами, а диковинки так и не отрыл.

Той порой среди мальчишек-то пошло гулять по фабрике, что действительно Михаил Иванович подарил Веньке Обручеву золотой ключ. Другие мальчишки тоже рылись в ящике у Веньки, но ничего не нашли.

У Веньки дело с каждым днем лучше да лучше. Он за помощника мастера обихаживал двадцать два станка, да его товарищ Славка Гребнев столько же. Обоим по пятнадцать лет недавно сошлось. Оба только осенью пришли из ремесленного. Уступил им свой комплект Арефий Арефьевич Когтев, а сам ушел на фронт.

Мастерство-то, вестимо, славится не бородой, бывает, что и молодой мастер не уступит старому, но практику надо пройти.

После приезда Михаила Ивановича, с того дня, работа у Веньки так сама от рук и отлетает. За что он ни возьмется — всякое дело его слушается. Сначала они шли со Славкой наравне, а потом стал отставать Славка. Но тоже прилежный, не назовешь парня печегнетом. Но сколько он ни старается, нет ему той удачи. А Веньке, кажется, она сама ложится в его счастливые руки. Нет удачи — нет и того почета от ткачих помощнику мастера.

Где же загадка? Годов обоим поровну, руки у обоих одинаковы, за одной партой сидели в ремесленном, друзья закадычные. А вот поди ж ты, нет одному отличья, а к другому так и валит. Что же за гайка такая упрямая?

Вызвал Венька своего дружка на соревнование. Месяц прошел, стало ясно, что Венька обогнал своего соседа.

Заявление о приеме в комсомол вместе подавали. Призадумался Славка: мол, как же это я так отстал? Из-за кого? Ведь могут и в комсомол не принять.

А когда Славка о ключе золотом помянет, Венька только усмехнется и тут же разговор переведет на другое. Тоже, видно, парень себе на уме, своей честью дорожит.

Сколько ни бился Славка, но так и не догнал Веньку. Только бы им поравняться, а Венька уж на шажок вперед шагнул. Ткачихи соседние нет-нет да и подденут своего молодого помощника мастера:

— Что же это вы, Всеслав Иваныч, отстаете на ступенечку от сверстника Венедикта Захарыча? Ты сними чертежик с его золотого ключа да порадуй нас и себя. Ведь когда у тебя плохо дело клеится, и нас досада берет. Вон венедиктовы-то работницы нет-нет и подтрунят над нами, что, мол, мы не торопко спешим…

Горько Славке. Но чем оправдаться? Чем он порадует ткачих? Что скажет в свое оправдание?

Стал Славка попристальнее приглядываться к каждому повороту товарища, к каждому его движенью за работой. «Ага, — думает он, — ключ-то ключом, но, кроме ключа, у Веньки еще секрет есть».

Как-то пришел Славка в расстроенных чувствах принимать смену. Начали работать. Прямо наказанье, незадачливый день: то одна ткачиха кличет к себе — станок разладился, то другая. А там, глядишь, у третьей сразу пара отказалась. Минуты спокойной нет. Бегал, бегал он, рубашка взмокла, закружился, из сил выбился.

А у Веньки, словно часы, работают все станки, любо посмотреть на его комплект. А он только похаживает да поглядывает за своим большим механическим хозяйством, будто прогуливается по цеху, со стороны глянешь — ему и делать нечего. Коль что чуть закапризничал станок, он по стуку определяет, не ждет, пока ткачиха позовет, сам идет.

Едва он коснется, и снова гремит, стучит послушный станок. Самому мастеру приятно, и работницам его весело. У него в комплекте, кажись, не только люди, но и станки-то веселее, чем у Славки.

Совсем сбился с ног Славка. Не нашлось нужного инструмента. Пустился он за чем-то в слесарную. А четыре станка той порой отдыхают, бездельничают, Одна сметливая моложавенькая и машет Веньке: мол, иди-ка ты с золотым ключом, выручай нас.

Венька не из гордецов, но и не из простачков. Однако на приглашение отозвался без проволочки. Явился к соседям в комплект. Он бы, может, давным-давно открыл все тайны перед Славкой, но одним Славка был плох — чересчур горделив, самолюбив, считал за унижение достоинства звать на помощь кого-то. Ну, раз так, то и не вмешивался Венька в его неполадки. А вот стоило Веньку позвать — и он к услугам.

Сверкнул ключ у него в руке — заработал станок, подошел к другому — и тот застучал. Да так-то, пока Славки не было, он все хворые станки вылечил, наладил и преспокойно направился в свой комплект. И нос к потолку не задирает.

— Ну, что ты только у нас за ключик золотой! Цены нет твоему умельству! — кричит ему на ухо молоденькая ткачиха.

Славка бежит с инструментами, а станки все на полном ходу. Он так и опешил.

— Как так? Кто без моего ведома посмел ковыряться в моих машинах? Кто звал? — так и петушится он.

Как же, тщится сохранить свой авторитет на высоте. Кичится перед работницами. Молоденькая ткачиха и шепни ему на ухо, а то не услышит, ведь стук, гром:

— Золотой ключ нашли, пока ты бегал. Ты почаще отлучайся, поменьше простоев у нас будет.

Ну, обозлился он вгорячах-то.

«Наверно, Венька сунулся в чужие сани, где его не просят», — подосадовал он.

Вскоре захворал Славка. Грипп его одолел.

Сменный мастер тужит, никого в запасе нет, подменить некем, пока тот хворает.

Венька и просит:

— Как некем? А я что же, не мастер, что ли? Пора и мне принять полный комплект под свое начало.

— А справишься? Возьмешься за гуж, не говори, что не дюж!

— Волков бояться — в лес не ходить. Я золотой ключ ношу в кармане спецовки, — отвечает Венька.

— Что ж, попробуй.

Все сорок четыре станка признали Веньку единогласно своим рачительным хозяином, настоящим заботником. Хоть годы-то его молодые, да руки-то оказались золотые. Тут он и показал полный разворот своих молодых сил.

Работницы его не отпускают из своего комплекта. Полюбился.

Пока хвороба ломала кости у Славки, не только ткачихи, а и челноки-то с погонялками привыкли к новому сметливому распорядителю на том участке. Такой славный работяга, что поищешь другого такого.

Славка выздоровел. Пришел. В своем знакомом комплекте ему больше и делать нечего. Обидно. Но на что и на кого ты станешь жаловаться? Поставили его в другой комплект. Но станков у него теперь вдвое меньше, чем у Веньки.

Венька первый протянул руку на подмогу своему дружку, чтобы обоим шагать локоть о локоть. Так он адресовался: мол, Славка, нам нужно о моем золотом ключе поговорить. Показать его я тебе не покажу, но всю тайну о нем, если ты хочешь, расскажу.

А Славка, жалеючи свой комплект, возгордился пуще прежнего, да и обидно ему стало: дескать, меня затирают, поддержки не чую.

— Я, — говорит, — и без тебя не меньше понимаю.

— И больно хорошо. Хлеб за брюхом не ходит.

На том и разговор короткий оборвали. Понимать Славка, может, и понимал, но умения, сметки недоставало. А без сметки — не оторвать и старой подметки.

По вечерам перестали вместе ходить в кино дружки.

Между тем Аксютка, как воробей, порхал по всем углам фабрики, все он знал, где что делается, кто шибко ладит между собой, а кто не особенно. Проведал он, что между Славкой и Венькой пробежала черная кошка. Аксютке стало жаль Славку. К тому же он во что бы то ни стало собирался разгадать венькину тайну. Вот он и говорит Славке:

— Хочешь, я тебе золотой ключ достану, такой же, как и у Веньки, себе тоже. Только ты пока что помалкивай. Вот тогда мы и покажем Веньке.

— Я и без золотого ключа свое дело знаю, не хуже других. Однако ради любопытства достань, если можешь.

В какой мастерской проныра Аксютка подсмотрел золотой ключ, знал только он один, но дал твердое слово, что золотой ключ скоро будет у него в руках.

А сделал он вот что: взял да и послал письмо Михаилу Ивановичу в Москву. Все описал: дескать, так-то и так-то, после вашего отъезда Венедикт Обручев завладел вашим подарком. Несправедливо он поступает, хотя и большие успехи имеет в работе, на первое место вывел свой комплект. А мы, мол, со Славкой и другие мальчишки считаем, что золотой ключ вы подарили на счастие не одному Венедикту, а нам всем. Мы все хотим хорошо работать. Пришлите и нам со Славкой по такому же ключу. Мы будем работать, чтобы оправдать ваш подарок. Вот в таком-то роде все и выложил. Послал. Ждет-пождет.

В клубе собралось большое собрание. Веньку-то выбрали в президиум. Славка пониже, на скамье, во втором ряду. Аксютка-проныра, говорун веселый, этот на передней. О работе лучшие мастера говорили, делились опытом. Дошло дело и до молодого помощника мастера Венедикта Обручева. Просят его, чтобы он открыл перед своими товарищами те пути, которыми он впереди всех идет и других за собой ведет. Мол, про тебя пустили слух, что ты золотым ключом завладел. Так это или не так?

Улыбка на лице у Венедикта. Только было он начал, а в этот момент подают письмо Аксютке Малышеву. Прочитал он, да как крикнет на весь клуб, забыл, что на трибуне стоит Венедикт:

— Товарищи, да вы только послушайте! От Михаила Ивановича нам всем поклон.

Так-то сказал — ну и зашумели! Не слышно, что говорит, Венедикт. А он и не говорит, стоит на трибуне да вместе со всеми в ладоши бьет. Славка тоже. Аксютку просят на сцену с письмом.

— Читай! — кричат.

Аксютка даже своим глазам не верит. Раз просят, надо читать. А в письме все просто, все ясно. И о золотом ключе будто к слову было упомянуто. В просьбе Аксютке не отказано, но указано: мол, такой дорогой ключ, каким владеет Венедикт Обручев, ни из платины не отлить, не отковать из красного золота. Каждый из нас владеет этим ключом. Дал этот ключ к счастью каждому человеку товарищ Сталин. У кого этот ключ, тому всякое дело по плечу.

Вскорости и у Славки с Аксюткой вся работа пошла не по-старому, не попрежнему. Нашли и они свой золотой ключ.