(подготовка текста не завершена) 5 страница

Кстати, именно в этом заложено основание для самостоятельного существования логики. Главное для людей — это их деятельность, способы деятельности, а представления объектов — нечто необходимое, но уже вторичное. Те, кто утверждал, что мир имеет структуру языка, те, кто утверждал, что логические формы задают нам типы и строение объектов, были по-своему, во всяком случае в прагматическом плане, совершенно правы, ибо они тем самым создавали условия для своей деятельности.

Зная некоторые характеристики продукта деятельности, исходного материала и т. п., зная некоторых характеристики технологии моей деятельности, я включаю и то, и другое, и третье в свою деятельность в качестве средств. И тут они работают. Но мы не можем и не должны трактовать все эти представления как изображение самой нашей деятельности. Более того, создавая все указанные выше знания, мы перед собой ставим задачу организовать и обеспечить средствами нашу деятельность, но мы не ставим задачи естественнонаучным образом описать нашу деятельность. И прежде всего потому, что подобное, естественнонаучное описание деятельности нужно не для того, чтобы мы могли осуществить или построить соответствующую деятельность, а совсем для других целей и задач, которые нужно было бы обсуждать особо. Люди действуют — строят фабрики и заводы, ведут войны и вступают в союзы друг с другом, решают даже некоторые политические вопросы — и все это они делают не зная, что представляет собой их деятельность и каковы закономерности ее существования, функционирования и развития. Лишь тогда, когда люди ставят перед собой особую и специфическую задачу — овладеть своей собственной деятельностью, научиться управлять ею, научиться организовывать ее с учетом будущего развития и т. д. и т. п., лишь тогда они приходят к специальной установке и задаче естественнонаучным образом описать саму деятельность как таковую.

Этот принцип действует по всюду: мы обучаем детей, не зная ни того, что такое обучение, ни того, что происходит с психикой и способностями детей в процессе обучения. Но несмотря на это мы обучаем их и пускаем в мир, и они живут там. Пятьдесят лет назад, когда не было всех этих разговоров о научном обосновании педагогики, не было Академии педагогических наук, заполняющей мир идиотическими работами, а были просто хорошие педагоги и методисты, которые методом искусства строили свою деятельность, обучение подрастающих поколений шло гораздо лучше, чем сейчас, во всяком случае это касается тех, которых действительно обучали в гимназиях и реальных училищах.

Все эти разнообразные проявления одного и того же связаны с принципиальным различием наших способов ассимиляции мира. Один способ ассимиляции представляет собой включение чего-то в саму деятельность, применение к нему процедур. Другой способ ассимиляции — фиксация или изображение чего-то в знании. Чтобы сделать нечто предметом деятельности, не нужно делать это же предметом специального научного знания. Эти предметы не совпадают друг с другом, они не тождественны друг другу. И все это в полной мере относится также к построению и разным способам ассимиляции деятельности. Чтобы уметь построить некоторую деятельность, не обязательно иметь научное знание об этой деятельности.

Установив эти моменты, мы можем вновь вернуться к той работе, которую проделал Аристотель. Правила силлогизма, конечно, определяют деятельность рассуждения, но эти правила не изображают ту деятельность, которую они определяют и в которую они включаются в качестве управляющих средств. С одной стороны, таким образом, они выступают как средства деятельности, с другой стороны, они выступают как норма продукта этой деятельности. Но, кроме того, они каким-то образом реализуются в самих процессах или процедурах деятельности и могут быть рассмотрены также и в этом аспекте. Он задает третью сторону рассмотрения правил и схем силлогизма. Наконец, когда мы начинаем рассматривать все рассуждение, то опять-таки выделяем эти схемы или правила и считаем, что они каким-то образом задают и характеризуют объект, с которым имел дело Аристотель, а также объект, с которым имеем дело мы. Так получается четвертая и пятая стороны того, что мы рассматриваем. Именно отсюда возникает та удивительная многозначность в трактовке логики — ее предмета и объекта. Мы получаем возможность трактовать логику и как описание самой мыслительной деятельности, и как описание тех или иных знаковых структур, включенных в деятельность, скажем, структур норм или структур средств.

Но хотя исходным материалом и источником всех этих разных знаний и трактовок являются одни и те же структурные схемы, тем не менее изображения продуктов деятельности, с одной стороны, средств деятельности, с другой, процедур, с третьей и самой деятельности как целого — это принципиально разные изображения, относящиеся к разным действительностям. И поэтому мы не только вправе, но и обязаны спросить, чем собственно является логика.

Конечно, в ее длинной и тяжелой истории мы можем найти самые разные подходы и самые разные аспекты. Но опять-таки, если это и так, то они должны быть разделены и разнесены по разным рубрикам — как зародыши, начала или источники разных научных дисциплин, создающих разные объекты для своего изучения. Во всяком случае, мы можем достаточно твердо заявить, что силлогистическая логика Аристотеля не была и не могла быть теорией мышления.

Но, наверное, эта теория или подобная ей теория, описывающая деятельность вообще или мышление как деятельность, должна быть. Знания, образующие эту теорию, взятые по отдельности или в системе, мы можем назвать «неформальной логикой». Мне кажется, что мы можем это сделать, учитывая традицию, ибо как Г. Шольц, так и другие, на мой взгляд, вводя это выражение, имели в виду именно такого рода знания.

Если такая теория возможна и должна быть, то мы уже сейчас, заранее, можем обсудить вопрос о том, как она будет относиться к традиционной формальной логике. В частности, мы должны выяснить, можно ли получить систему теории мышления, дополнив некоторыми признаками и характеристиками те объекты, которые по традиции рассматривались в формальной логике. Получим ли мы путем этих добавлений то, что называется логикой научного исследования, или же, напротив, чтобы получить логику научного исследования, мы должны построить специальную онтологическую картину, изображающую процессы и процедуры получения научных знаний, и только от этой картины, описывая ее, можно будет затем перейти к построению теоретической системы логики науки?

Я могу рассмотреть эту же проблему с несколько иной стороны. Появляются люди, которые начинают говорить о какой-то логике научного исследования. При этом они ссылаются на некоторые контингенты уже работающих людей, которые по их мнению, нуждаются в знаниях, которые будут создаваться этой логикой науки. И это действительно так. Скажем, начинающим аспирантам нужно сделать за довольно короткий срок диссертацию. И они спрашивают, как это нужно делать, какие существуют нормы и регулятивы подобной работы. Им нужны правила, по которым они могли бы построить свою научно-исследовательскую деятельность... Есть Президент Академии наук СССР, от которого Правительство требует план развития научных исследований на двадцать лет вперед. А он говорит: «Мне нужны некоторые знания и некоторые правила построения подобных планов, и тогда бы я сделал то, что от меня требуют» (я имею в виду идеального Президента, соответствующего своему месту). Но точно так же ученый-теоретик просит дать ему правила научного исследования, чтобы он мог исследовать новые объекты, не описанные до сих пор наукой и с трудом описываемые существующими средствами.

И я утверждаю, что можно ответить на все эти вопросы и дать соответствующие правила научной работы, не создавая при этом полной теоретической картины мышления как особого вида деятельности. Правда, потом тотчас же возникает вопрос, насколько эффективными будут все эти правила, в каких рамках и границах они будут помогать аспиранту, Президенту и ученому-теоретику. Обсуждая его, мы неизбежно в конце концов выйдем к вопросу о том, где, когда, при каких условиях создание общей теории мышления, т. е. собственно научной логики, становится необходимым и неизбежным. И если мы решим с какого-то момента, что построение собственно научной логики становится необходимым, то здесь мы уже не обойдемся без специальной онтологической картины, изображающей объект логики, т. е., как я сейчас думаю, без картины мышления. Тогда нам придется специально вводить эмпирическую область логики, вводить в нее эксперименты и т. п.

Таким образом, два основных вопроса стоят сейчас передо мной. Один из них: что такое логика научного исследования? Означает ли это требование — что мы должны выдвинуть новую группу практических запросов, отличных от тех, которые породили традиционную формальную логику, и сформулировать новую совокупность нормативных и методических правил, дающих возможность решать задачи, соответствующие этим потребностям? Или же, наоборот, логика научного исследования должна быть соотнесена с теорией мышления и развития, как некоторая теория, описывающая процессы создания новых знаний?

Нам важно понять, что можно идти вперед как по одному, так и по другому пути. Совершенно очевидно, что второй путь намного сложней и объемней первого и вполне возможно, что на нем мы действительно захлебнемся своей собственной кровью, как об этом сказал А. А. Каценелинбойген. Нам важно развести эти два пути и детальнейшим образом обсудить каждый. Вот на чем я настаиваю. А мое собственное мнение — что второй путь необходим и вполне возможен. Это уже нечто сверх той проблемы, которую я сейчас поднимаю. Это уже особая позиция в решении поднятого вопроса.

Теперь я хочу коснуться последнего вопроса. Я постараюсь сказать, в чем же, на мой взгляд, состоял основной дефект всех предпринятых до сих пор попыток построения неформальных логик. Этот дефект заключался прежде всего в том, что существовало неправильное представление об объекте и предмете логики, а неправильность состояла в первую очередь в психологической ориентировке, которой были почти в равной мере захвачены как формалисты, так и неформалисты.

Я считал бы полезным специально показать, что психологистами были также все те, кто считал и объявлял себя антипсихологистами. Родоначальником психологизма, как вы знаете, был Пьер Абеляр, и с тех пор в течение уже более пятисот лет человечество не можете вырваться из гипноза психологических представлений. Психологистом до конца своих дней остался и знаменитый борец против психологизма Эдмунд Гуссерль.

Второй важный момент, характеризующий этот дефект, заключался в выборе эмпирического материала для логических исследований. По сути дела, таким материалом были прежде всего вторичные схемы, уже выработанные в конструктивной, нормативной работе. Эти схемы слишком плоско накладывались на эмпирический материал — в эмпирическом материале выявлялось и виделось лишь то, что уже было заложено в самих схемах, а сами они не привносили никакого специального содержания. Это было главным, но, кроме того, можно указать еще на массу дефектов — ограничение области исследования одним лишь доказательством и формальными знаниями, игнорирование математических систем, построенных в специальном языке математики, пренебрежение историей развития научных знаний, недостаточный учет философского внедрения в науку через категории и т. д. и т. п.

Третьим моментом этого дефекта был, как мне кажется, неправильный выбор средств исследования. Все вертелось вокруг уже существующих схем формальной логики, они канонизировались благодаря особым способам образования фиксирующих их понятий, таких, как логическая форма, суждение или предложение, понятие-термин и т. д. Всякий раз, когда делалась попытка каким-то образом вырваться за пределы этих средств, трансформировать их и таким путем построить новые средства, непререкаемость традиции выступала страшным сковывающим тормозом.

Четвертым моментом, характеризующим указанный дефект, были методы и способы, какими обрабатывался известный эмпирический материал. Здесь я имею в виду прежде всего принцип параллелизма, подробно разрабатывавшейся мною в ранних статьях.

Наконец, во всех неформальных логиках до сих пор не было поставлено задачи выработки особых научных средств анализа. В неформальных логиках до сих пор не разделялось создание изображений изучаемого объекта и создание специальных средств для построения этих изображений. Вторая задача в обобщенной форме может быть поставлена как задача создания понятийных средств и специальные графики для изображения мышления или мыслительной деятельности как объекта совсем особого типа. И хотя эти две работы, конечно, связаны тесно друг с другом, я могу утверждать, что пока они не разделены и не оформлены в двух разных задачах, до тех пор нет и не может быть подлинных успехов в исследовании мышления, до тех пор не будет построена наука о мышлении.

Такова система вопросов и предварительных посылок, которые необходимы мне для того, чтобы в следующий раз приступить к систематическому разбору тех проблем, которые встают в каждом из названных направлений, и к попыткам соотнесения их друг с другом, а также оценить сквозь их призму те ходы, которые делались до сих пор в истории логики. Это есть вместе с тем установка на реализацию всех указанных выше пяти моментов.

⇐ Предыдущая 1 2 3 45