«ПОЛЮБИТЬ ТО, ЧТО С ТОБОЙ ПРОИСХОДИТ»

Эти слова 44-летний Леонид считает теперь девизом своей новой жизни. Дадим ему слово.

«Я заболел, это случилось буквально в один день, хотя до этого никаких симптомов не было. Правда, я замечал, что мясо есть тяжело стало. В один день у меня отказала полностью вся система пищеварения. Кроме кефира, я ничего не мог есть. Мне поставил диагноз «рак» мой близкий друг, врач в больнице имени Калинина, он проводил все исследования.

Отчаяние у меня длилось минут 30. Я стоял на крыльце больницы, смотрел на проходящих мимо людей и видел, что они остаются, а меня вычеркнули из этой жизни. Я считал себя не самым плохим человеком: я не был ни подлецом, ни жадным выжигой, и тут вот такое. Было обидно. Резаться я однозначно не хотел. И минут через 40, наверное, я успокоился. Я вдруг понял, что мне следует делать. У меня более тысячи часов налета на параплане. В среднем, если брать по одному часу полета, больше тысячи взлетов. Каждый раз на одной чаше весов полет, на другой — твоя жизнь. Любой полет может оказаться последним. Все, кто у нас летает, готовы к этому. И я готов умереть за то, что я люблю делать. Но при этом ведь останутся недоделанные дела, долги. Я понял: Господь только лишь тому позволяет знать дату своей смерти, кого любит. Мне дается целых два месяца, чтобы я мог достойно уйти из жизни. Я, конечно, не знал точно день, но знал срок. Я сумел ощутить это счастье и начать радоваться своим последним дням.

Это глупо звучит, может быть, но ты должен научиться этому радоваться. Потому что, если ты уходишь несчастливый из жизни, в депрессии, — это неблагодарность Богу. Ощущение обиды в конце жизни — это прежде всего неблагодарность Богу за то, что Он дал тебе эту возможность жить. Ты должен быть счастливым не только тогда, когда живешь, но и тогда, когда умираешь.

Я пришел к вере довольно сложным путем. Отец у меня был убежденным коммунистом, он работал первым секретарем райкома партии Хворостянского района десять лет, а у нас даже не было машины. С того момента, когда он умер в 1986 году, со мной начали происходить странные вещи. Я слышал внутри себя голос. Он говорил: «Сейчас остановится автобус, из него выйдет такой-то человек», — так и происходило. Сначала я этим забавлялся, а потом понял: это для того, чтобы я поверил во все, что мне начнут говорить. Как только я это понял, все сразу кончилось. Я начал читать Библию. В начале 1990-х годов я занимался бизнесом, это были заграничные поездки, очень многое зависело от везения, от удачи. Я видел, что никаким умом своим и расчетом не сумею долго продержаться, а ответ, как это везение удержать, я находил, как ни странно, в Библии. Но глубокой веры тогда еще не было.

Я решил не делать операцию. Мне сказали: максимум два-три месяца протянешь, а потом начнутся наркотики. Навел справки, узнал, что умирать с таким диагнозом — удар по близким. И решил, что умирать я буду где угодно, но только не дома. За месяц я успел попрощаться со всеми, отдать все свои долги, простить тех, кто должен мне, переписал имущество на жену, объехал все дорогие мне места, съездил в Ульяновск, где прошла моя юность, там повидался с моей первой любовью. Мы с ней до сих пор дружим, она приезжает к нам со своей семьей, у нас теплые отношения. Отправляясь к ней, я не знал, какой подарок она мне сделает. Я просто увидел у нее в доме в каждой комнате цветные изображения монаха в черной одежде, вставленные в изящные рамочки. Всюду это изображение соседствовало с иконой. Я сказал ей, что мы видимся в последний раз. Она рассказала об этом своей маме. Молитвы тети Зины я слышал, когда ушел. В день, когда она умерла, я вижу такой сон. Я будто бы иду по какому-то селу, говорю: так хочется полетать! Меня берут на руки, поднимают над собой, я начинаю махать руками, лечу все выше и вижу, что летит группа людей, а в середине — немолодая женщина. И все машут руками, чтобы лететь, а она машет, чтобы не отличаться от нас. На мой вопрос — почему, она отвечает: «Это зависит от размера души». В этот день тетя Зина умерла.

О своем диагнозе я только за неделю до ухода сказал жене и близкому другу. Для дочери, жены, матери, сестры я что-то сделал, как-то их обеспечил. Какая разница для них, прожил я сорок лет и два месяца или сорок лет и четыре месяца. Я хочу прожить эти последние два месяца для себя. Пообщаться не с ними и не с кем-то, а с Богом. Он дал мне эту жизнь. Должен я хоть раз сказать Ему спасибо за нее. И мне дается этот шанс.

Жена... Как она меня могла не отпустить, если я всю свою жизнь был бродягой! Я же не говорил, что ухожу навсегда. Я сказал, что пойду поброжу. Все, что я мог унести с собой, — это спальный мешок, кусок брезента, икона с ликом Святой Девы и маленького Христа и Библия. И изображение святого Шарбеля, которое, прощаясь, дала мне моя первая любовь.

Палатку я не брал, потому что было тяжело, за месяц на кефире потерял килограммов десять. 29 августа 2002 года меня вывезли на машине за город. На Московском шоссе за постом ГАИ я вышел. Постоял час и почувствовал, что меня тянет не туда, куда я изначально собирался. Поехал в Ташлу, искупался в святом источнике, у меня сразу что-то высыпало на теле. После Ташлы, как только я переехал Волжскую ГЭС, я понял, что не хочу никуда, хочу быть здесь. Побродил по Жигулям, вспомнил про Муромское городище, дошел туда, где два оврага сходятся в один. Там был построен большой древний город, он был уничтожен, здесь до сих пор сохранились заградительные валы, на полях встречаются кости. Я остановился. Молился, спал очень мало. Ничего не ел, только пил воду из источников. Иногда забредали грибники. Я выглядел очень дико, заросший весь. В тех местах много яблонь, я выбрал себе свою яблоню, под которой ночевал, — с этой яблони яблоки упали самыми последними. Я это наблюдал — а что еще было делать? Тем более что над тобой висят такие крупные яблоки — для дикуши это крайне редко. Мне очень хотелось их попробовать, но я точно знал, что сорок дней ничего в рот не возьму. Два лучших яблока я положил в развилку яблони, чтобы попробовать их после. Но я забыл про эти яблоки, когда прожил сороковую ночь и понял, что я это сделал.

Мне всегда нравилось все экстремальное. В юности я впервые прочитал в Евангелии о том, как Господь сорок дней и ночей постился в пустыне. И мне захотелось попробовать, что такое сорок дней в лесу одному, без еды. Религиозный аспект для меня был тогда далек. Я собирался много лет, начиная с 1990 года планировал: вот, на следующее лето уйду на сорок дней. Но нужно было зарабатывать деньги, я знал, что если я уйду, обрубятся многие связи. А

Я выдержал эти сорок дней и не умер. Понял: надо возвращаться. И вернулся. Еще понял, что должен быть верен прежде всего Тому, Кто меня спас. Я обязан Богу за вторую жизнь и буду служить только Ему.

И там я встретился с ним — святым ливанским старцем, Божиим угодником Шарбелем. Была ночь. И было какое-то особое состояние. Вдруг я понял, что сейчас могу увидеть что-то, чему никогда не будет разумного объяснения. Я внезапно почувствовал, что мне дается эта возможность, на меня смотрят: насколько я поддамся своему любопытству — или я увижу только то, к чему сейчас готов. Я знал, что сейчас должен поднять выше взгляд и... увидеть. Было мгновение — имею ли я право это сделать? Настолько несопоставимые вещи: я и святой. Я поднял взгляд. Это было мимолетно. «Возвращайся», — было сказано. Наверное, это самое большое, что я вынесу с собой из своей жизни, уходя в жизнь иную.

Диагноз болезни у меня сняли через два месяца после моего возвращения — в той же больнице имени Калинина. Врачи просто развели руками.

И я почувствовал необходимость делать что-то, что стало бы для меня благодарением. Если в первый раз в 20G2 году я шел в голодовку в последний раз, думая, что не вернусь, то второй раз это был уже акт благодарности. Я пошел в горы через год в тот же самый день 29 августа, чтобы просто сказать спасибо за то, что мне продлили жизнь. В первый раз у меня с собой были только Библия, иконки, нож, спальный мешок и брезент, больше я с собой унести не мог. Назад я сумел принести только Библию и иконы, все остальное пришлось бросить. Во второй раз я уже взял с собой палатку. Первая голодовка была крайне тяжелой, а во второй был только один тяжелый день, было очень хорошо и легко. Хотя я шел туда с большим страхом. В третью голодовку я был удивлен, что сумел сфотографировать 46 храмов.

После той осени у меня изменилась жизнь. Началом новой жизни я считаю 2002 год. Я понял, что не буду заниматься прежней работой. Что жизнь слишком коротка для того, чтобы просто зарабатывать деньги. Что я никогда не буду жить так, как жил раньше. У меня появились новые друзья, хотя многие прежние от меня отвернулись. После первой голодовки со мной начали происходить странные вещи. Практически все мои мечты, даже детские, начали исполняться. Я обрел другое отношение к жизни, к себе, к людям. Второе лето было такое, когда все приходило само собой, надо мной всегда было самое голубое небо, под ногами — самая зеленая трава, вокруг — самые замечательные люди. И я испугался. К концу лета мне стало казаться, что я взял не свое. Я попытался это отдать, если это не мое. В третий мой уход первое, что я сделал, я встал на колени и сказал: « Ты мне дал гораздо больше, чем я имел до 2002 года. Если это не мое, то забери это». Я испугался, что поклонился не тому. Слишком многое мне стало даваться. Но у меня не взяли.

Когда я ухожу в голодовку и с параплана снимаю храмы, я должен отречься от всего. Есть я и есть мой Бог. Вот эту часть своей жизни, эти сорок дней в году я должен посвятить общению только с Ним. Не думая о том, кому и что я должен. Я должен только Ему. А потом можно вернуться и заниматься обычными делами. Для меня было очень сложно отречься от всего, особенно в первый раз, именно отречься.

Я чувствую себя счастливым человеком. Но не потому, что я летаю. А потому, что я узнал, что такое смерть. Если бы я не летал, я все равно был бы счастливым. Только узнав, что такое смерть, человек узнает, что такое жизнь. Вот тогда он начинает жить, а не откладывать жизнь на потом, потому что основная масса людей считает, что сначала надо заработать деньги, воспитать детей, а потом можно начать жить. Ведь смерть — это прежде всего взгляд назад, на то, как ты прожил, что от тебя осталось. Я прожил почти сорок лет и, оказавшись на пороге смерти, понял, что ничего не оставляю после себя. Дети, деньги, жена, построенные дома, посаженные деревья остаются после всех. Мы думаем, что после нас остается только это. На самом деле после нас остаются наши поступки... »