Таблица 6. Зависимость смертности жителей Санкт-Петербурга в 1909–1912 годах от их социального положения

Группы участков с преобладанием жителей	Средняя годовая плата за квартиру (руб. )	Среднее число жителей на 1 комнату	% неграмотных в возрасте старше 6 лет	Числоумерших детей до одного года на 1000 родившихся в 1909–1912 гг.	Коэффициент смертности
Богатых		1, 5	15, 7		12, 6
Зажиточных		1, 57	16, 4		14, 3
Достаточно обеспеченных		2, 06	17, 8		18, 3
Со средним достатком		2, 26	22, 0		19, 9
Малообеспеченных		2, 64	24, 7		21, 9
Недостаточно обеспеченных		2, 91	29, 6		24, 5
Бедных		3, 30	35, 1		27, 2

Смертность в бедных кварталах была в 2, 15 раза выше, чем в тех районах города, где жила богатая публика.

Весьма характерно течение заболеваемости туберкулезом. Он всегда был широко распространен в России, особенно среди беднейшей части населения. Более всего страдали городские жители. В 1895–1904 годах смертность от туберкулеза в Санкт-Петербурге колебалась от 14, 5 на 10 тыс. населения в фешенебельном Адмиралтейском районе до 34, 4 в пролетарском Выборгском районе. В центральной части Москвы она была значительно меньше (11, 5–13, 4), чем на окраинах, где достигала 65, 7 [12].

1. Урланис Б. Ц. Рождаемость и продолжительность жизни в СССР. М., 1963.

2. Новосельский С. А. Смертность и продолжительность жизни в России. Пг., 1916.

3. Там же.

4. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении - это число лет, которое предстояло бы прожить одному человеку из некоторого гипотетического поколения родившихся при условии, что на протяжении всей жизни этого поколения уровень смертности в каждом возрасте останется таким, как в годы, для которых вычислен показатель.

5. Цит. по: Урланис Б. Ц. Указ. соч.

6. Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Демографическая история России: 1927–1959. М., 1998; Население России 2000. Восьмой ежегодный доклад. М., 2001. С. 82-83.

7. Новосельский С. А. Указ. соч.

8. Хлопин Г., Эрисман Ф. Современное санитарное состояние России // Россия: энциклопедический
словарь. СПб., 1898. С. 224-227.

9. Урланис Б. Ц. Эволюция продолжительности жизни. М., 1978.

10. Соколов Д. А., Гребенщиков В. И. Смертность в России и борьба с ней. СПб., 1901. С. 30.

11. Новосельский С. А. Вопросы демографической и санитарной статистики. М., 1958.

12. Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Терапия. Туберкулез легких. М., 1951. Т. 25.

Так один из инициаторов создания монархической организации «Всероссийский национальный союз» Михаил Осипович Меньшиков писал в 1909 году:

«С каждым годом армия русская становится всё более хворой и физически неспособной... Из трёх парней трудно выбрать одного, вполне годного для службы... Плохое питание в деревне, бродячая жизнь на заработках, ранние браки, требующие усиленного труда в почти юношеский возраст, — вот причины физического истощения... Сказать страшно, какие лишения до службы претерпевает иногда новобранец. Около 40 проц. новобранцев почти в первый раз ели мясо по поступлении на военную службу. На службе солдат ест кроме хорошего хлеба отличные мясные щи и кашу, т. е. то, о чём многие не имеют уже понятия в деревне... »[13].

В довоенный период заработная плата на российских промышленных предприятиях, по сравнению с данным показателем в ведущих индустриальных державах мира, была невелика. Если сравнивать номинальную зарплату, получаемую рабочим текстильной промышленности России с доходом от труда в той же отрасли подданного Великобритании на первую половину 1914 г., то полученное соотношение будет явно в пользу последнего: в сфере обработки хлопка пропорция составляла 176 к 397 руб.; в области обработки шелка – 179 к 329 руб. (в сопоставимых расценках); на предприятиях, специализировавшихся на обработка льна, – 142 к 287 руб. Средний месячный заработок рабочего в России на 1914 г. составлял около 22 руб., в то время как доход его «собрата по классу» в Великобритании за тот же период составлял примерно 45 руб. [1]

Здесь важно также указать на принципиальное различие между реальной и номинальной заработной платой. Последняя представляет собой установленную, зафиксированную в расчетной ведомости или в иных документах величину заработной платы в денежном выражении, характеризующую уровень оплаты труда вне связи с ценами на товары и услуги и денежными расходами работника. Реальная же заработная плата учитывает покупательную способность денег, т. е. прежде всего показывает, какое количество предметов потребления и услуг работник может фактически приобрести на свою заработную плату[2].

К началу мировой войны наибольшие темпы роста номинальной зарплаты были характерны для Владимирской губернии, в то время как Ярославская губерния являлась лидером по рассматриваемому показателю. Подобная тенденция привела в итоге к тому, что к началу войны разница в зарплате рабочих губерний исследуемого региона стала достаточно заметной (если во Владимирской она в среднем равнялась сумме в 188 руб. 46 коп., а в Костромской – 189 руб. 40 коп., то в Ярославской ее размеры составляли 213 руб. 85 коп. )[3].

При этом реальная заработная плата рабочих района Верхнего Поволжья росла значительно меньшими темпами. К началу войны реальная зарплата на фабриках выросла до 137 руб. 07 коп., 137 руб. 75 коп. и 155 руб. 53 коп. соответственно (в среднем по Московскому промышленному округу данный показатель равнялся 159 руб. 24 коп. ). Следовательно, в целом реальная заработная плата на территории каждой из трех губерний на момент начала войны была ниже среднего показателя по Московскому округу. При этом наибольший рост заработной платы наблюдался на территории Ярославской и Костромской губерний, менее развитых в промышленном отношении, в то время как лидер в индустриальном отношении – Владимирская губерния – демонстрировала более чем скромные темпы[4].

В период войны предприниматели увеличили расценки за выполнение работ и ввели «военные» прибавки к зарплате, однако они не могли компенсировать рабочим понесенные в результате стремительного роста цен потери в реальном заработке. Примечательно, что на отдельных предприятиях Иваново-Вознесенского района наблюдалось даже сокращение расценок. Именно на его территории в наибольшей степени (в пределах Верхнего Поволжья) увеличился разрыв между номинальной заработной платой и ценами на продукты питания. Во многом эта ситуация объяснялась тем, что продовольствие в местные населенные пункты доставлялось преимущественно по железным дорогам, в работе которых наблюдался полный беспорядок, в то время как Кострома и Ярославль могли использовать в качестве транспортной артерии еще и Волгу[5].

Рабочий день увеличился в годы войны из-за часто практиковавшихся сверхурочных и при экстраординарных ситуациях доходил до 18 часов в день[6]. Для большинства занятых на производстве людей (более 90 % от их общего числа) его продолжительность составляла 10 часов. Однако при этом не учитывались получившие в рассматриваемый период широкое распространение сверхурочные работы. Так, на металлообрабатывающем заводе Калашникова в Иваново-Вознесенске они проводились, в связи со срочностью армейских заказов, 3 – 4 дня в неделю, а их продолжительность, как правило, ежедневно превышала 3 часа[7]. В том же городе к сверхурочным работам в праздничные и выходные дни прибегали также на отбельной фабрике Д. Г. Бурылина, предприятиях Фокиных, Витовой, Н. Гарелина[8]. В Костромской губернии сверхурочные практиковались на фабриках Товарищества братьев Горбуновых в с. Киселево Нерехтского уезда и фабрике Товарищества Нерехтской Мануфактуры К. А. Брюханова, в Ярославской – на ЯБМ и Норской мануфактуре[9].

Формально рабочие могли отказаться от исполнения сверхурочных работ даже в случае их разрешения губернским по фабричным делам присутствием. Однако на практике, как отмечалось в документах фабричной инспекции, они всегда являлись обязательными. В случае отказа отношение администрации к работнику могло измениться в худшую сторону. Здесь необходимо отметить, что зависимость рабочих от администрации предприятия выходила далеко за пределы производства и распространялась на социальную сферу (предоставление жилья, питания, медицинской помощи). Поэтому обострение отношений с управляющим было крайне нежелательно для любого работника[10].

Неблаговидную картину представляло собой и рабочее место верхневолжского рабочего. Санитарно-эпидемиологические нормы на предприятиях соблюдались неудовлетворительно, результатом чего явилось масштабное развитие среди рабочих глазных, кожных и грудных инфекционных заболеваний. Особенно распространенным был сыпной тиф. Согласно отчету больницы при Ярославской Большой мануфактуре, только лишь за 1913 г., было учтено 32 875 больных (при общей численности рабочих около 9 тыс., т. е. среднестатистически на каждого рабочего приходится 3 – 4 обращения за медицинскими услугами за рассматриваемый период). Потери рабочего времени по болезни составляли примерно 42 % от общего количества пропущенных часов, что говорит о слабом здоровье рабочих[11]. В течении 1915 г. врачами больницы при фабрике Гратри, Жерар и Михиной «Анонимного общества Костромской льнопрядильной и бумажной мануфактуры» было учтено более 25 тыс. больных. За период 1915 – 1916 гг. за услугами врача в больницу при фабрике «Товарищества Большой костромской льняной мануфактуры» в г. Кострома обратилось 47 809 человек из числа рабочих[12].

На протяжении периода войны значительных улучшений санитарно-эпидемиологических условий работы на предприятиях не произошло. К примеру, в июле 1915 г. на ситцевой фабрике А. М. Гандурина в Иваново-Вознесенске по причине отсутствия вентиляции произошло экстремальное повышение температуры, которое в совокупности с использованием токсичных красителей, привело к отравлению 12 работниц[13]. За период войны произошел рост уровня профессиональных заболеваний среди рабочих, также в их среде вырос показатель смертности. Согласно данным фабричной статистики, только лишь на Большой Костромской льняной мануфактуре в течение 1916 г. умер 51 чел., из которых 31 чел. – от туберкулеза и прочих легочных заболеваний. Число последних к 1917 г. выросло почти в два раза по сравнению с 1914 г. (соответственно 16 % и 8 % от общего числа рабочих). Общий же показатель смертности на предприятии на протяжении только 1916 г. вырос на 69 %. Не лучше обстояли дела на бумаготкацкой фабрике Товарищества А. Красильщиковой в Родниках, на которой смертность за период войны (вплоть до февраля 1917 г. ) увеличилась на 75 %. Такое крупное предприятие, как фабрика льняных изделий Товарищества Гаврило-Ямской мануфактуры, демонстрировало рост данного показателя за период войны на 57 %[14].

Высок был и уровень производственных травм на предприятиях исследуемого района. В начале войны губернии Верхнего Поволжья были безусловными лидерами по размерам данного показателя по всей Европейской России. Так, в 1914 г. на три губернии региона приходился каждый пятый случай (! ) производственного травматизма по всей стране[15]. Во многом это объяснялось тем, что промышленность Верхневолжья росла быстрыми темпами. Соответственно, низко квалифицированные рабочие приходили на владимирские, костромские и ярославские фабрики в большом количестве, и их неумение работать со сложной техникой оборачивалось ростом травматизма. Кроме того, повышенные темпы развития промышленности, а также необходимость срочного выполнения правительственных заказов предопределили и более высокую степень интенсивности труда. Работники быстрее уставали, теряли бдительность и становились жертвами несчастных случаев[16].

Помимо того, рабочие фабрично-заводской промышленности испытывали ряд иных проблем, в число которых входили периодически повторяющиеся факты оскорблений и физического насилия со стороны представителей администрации предприятия, шантаж посредством угрозы увольнения, домогательства сексуального характера (по отношению к женщинам)[17]. Наряду с улучшением фабричного законодательства, а также усовершенствованием условий найма, увольнение конкретных служащих, издевавшихся над рабочими, являлось часто повторяемым требованием в ходе большинства забастовок в регионе вплоть до 1917 г. [18]

В качестве иллюстрации приведем следующие факты. В начале 1915 г. на ткацкой фабрике в Гусь-Хрустальном работницы обратились к директору Араповскому с просьбой о ремонте станков. Араповский велел им выбрать от себя для переговоров 5 ткачих, что они и сделали. Как сообщали местные агенты жандармов, «когда эти выборные пришли к Араповскому, то он им сказал: «к черту надо вас всех погнать, не умеете работать, я вот подам заявление хозяину, чтобы ткацкую совсем закрыли», на это ткачихи ему сказали: «взяли бы вы лучше и закрыли, чем мучить людей понапрасну, мы вот работаем по 40 и более лет, а этого сроду не бывало, как теперь стало при Вас, замучили Вы нас, а правильно направить выработку не можете», на это Араповский им сказал «убирайтесь к черту и берите расчет». Так ткачихи и ушли ни с чем по своим местам, а работа все не ладится»[19].

На ткацкой фабрике Торгового дома С. Я. Куренкова в г. Коврове среднее число рабочих за 1915 г. сократилось со 100 до 20 человек. Как отмечал унтер-офицер Владимирского губернского жандармского управления, уход работников с предприятия объяснялся тем, что они были недовольны заведующим этой фабрикой. В документах указывается, что рабочие «называют его выродком из немцев (Вильгельмом) за то, что он обращается с ними грубо, строго и за маловажные проступки увольняет от работы»[20].

На Дуниловской мануфактуре в с. Дунилово Шуйского уезда по приказу заведующего фабрикой И. Н. Самаринского был заперт ватерклозет на втором этаже, в результате чего для отправления естественных надобностей рабочим приходилось спускаться вниз, следствием чего явилось замедление работ. Тем же Самаринымбыло отдано распоряжение о снятии на втором этаже часов для того, чтобы рабочие работали больше положенного времени. [21]

В пользу того, что материальное положение значительной части промышленных рабочих Верхнего Поволжья (как и страны в целом), было достаточно тяжелым, говорит тот факт, что основная часть их доходов уходила на приобретение продуктов питания, одежды и обуви. Так, расходы семейного рабочего из числа текстильщиков в с. Середа Нерехтского уезда Костромской губернии к началу Первой мировой войны на указанные цели составляли приблизительно 72, 4 % от общего дохода (из них на питание – 47, 3 %). При этом труженикам было необходимо также выделять из своего бюджета средства на квартирную плату, отопление и освещение комнаты и пр. В итоге весь расход на содержание жилища составлял 9, 7 % от размеров общего заработка. Таким образом, основная часть зарплаты рабочего уходила на то, чтобы просто поддерживать его физическое существование.

В предшествующее мировой войне десятилетие положение в сфере питания рабочих улучшилось за счет того, что многие промышленники организовали снабжение собственных харчевых лавок хлебом и крупами по низким ценам, зачастую равным закупочным. Подобная практика позволяла работникам по крайней мере ежедневно получать полноценный обед по умеренной цене. В 1914 г. на фабриках Балиных (Южа), Морокиных (Новая Гольчиха), Каретниковых (Тейково), в частности, этот показатель колебался в пределах 10 – 13 копеек. Однако даже в этом случае расходы на питание были достаточно велики. Работник-мужчина зарабатывал на указанных предприятиях в среднем около 24 руб. в месяц. Соответственно, на ежедневные обеды в месяц уходило приблизительно 3 – 4 руб. (от 15 до 20 % от заработка)[22].

С началом мировой войны страну поразила инфляция, которая сопровождалась значительным ростом цен. Если на протяжении войны фунт стерлингов обесценился лишь на 2 %, франк – на 12 %, германская марка – на 23 %, то рубль потерял 40 % своей стоимости. Уже к концу 1914 г. по сравнению с июнем того же года в губерниях Верхней Волги пуд крупы стал стоить 2 руб. 70 коп. вместо 1 руб. 75 коп., пуд гороха – 2 руб. вместо 1 руб. 40 коп., фунт керосина – 6, 5 коп. вместо 5, 5 коп., цена упаковки спичек возросла с 11 до 20 коп. [23]

По мнению представителей фабричной инспекции, цены росли слишком быстро, несмотря на то что на оптовых складах товары первой необходимости имелись в достатке: «Хотя несомненно, что условия текущего времени должны оказывать влияние в сторону удорожания жизни, тем не менее, приведенные цены слишком велики, чтобы найти себе оправдание в этих условиях. Перечисленные продукты все такие, которые имеются у нас в достаточном количестве, поэтому недостаток в них лежит в основе отмеченного явления, главным образом – спекуляции»[24].

Местные структуры фабричной инспекции не смогли трезво оценить сложившуюся ситуацию. Так, старший инспектор Владимирской губернии, признавая, что «все возрастающая дороговизна жизни» является «угрожающим обстоятельством», считал, что проблема решится сама собой, за счет выплат пособий рабочим со стороны казны, предпринимателей и общественных организаций, а также в связи с тем, что с открытием навигации по Волге стоимость основных пищевых продуктов рабочей массы должна существенно понизиться»[25]. Однако эти прогнозы не оправдались, и в дальнейшем ситуация лишь ухудшилась. Пик роста цен пришелся на зиму 1915 – 1916 гг. Стоимость товаров увеличилась в 2, 5 – 4 раза по сравнению с 1914 г. К началу 1917 г. цены на такие важные для населения товары, как крупа, масло, мясо, дрова возросли в 5 – 6 раз по сравнению с 1914 г. [26]

Ситуация обострилась настолько, что 10 декабря 1915 г. Департаментом полиции был разослан специальный циркуляр градоначальникам и губернаторам за подписью министра внутренних дел Н. Маклакова. Текст этого документа, сохранившийся в материалах канцелярии костромского губернатора, содержал в себе указание на то, что «в последнее время в некоторых местностях империи на почве недовольства беднейшей части населения вздорожанием съестных припасов и недостатком их (главным образом, хлеба и мяса) произошли уличные беспорядки, причем толпа пыталась громить лавки торговцев, подозревавшихся ею в сокрытии товара, в искусственном поднятии цен на него». Он также предписывал главам губерний и городов «подобные беспорядки … предупреждать и немедленно прекращать самыми решительными мерами, но при этом отнюдь не прибегать к действию оружием». Касательно последнего давалось пояснение, что «употребление оружия может вызвать сильнейшее раздражение населения против полиции и правительства. Такое отношение к властям, если оно получит распространение в действующей армии, несомненно отразится на её духе и может повлечь за собой самые тяжелые последствия»[27].

Однако надежды правительства на то, что проблему удастся решить «точечно», т. е. на уровне отдельных регионов, переложив ответственность за нее на плечи губернаторов и градоначальников, не оправдались.

В феврале 1917 г. иваново-вознесенский полицмейстер доносил владимирскому губернатору о том, что «в г. Иваново-Вознесенске в настоящее время полное отсутствие муки, крупы, пшена и всех других продуктов продовольствия. У торговых лавок стоят колоссальные хвосты. Прибывшие на днях несколько вагонов ржаной муки быстро были расхвачены. Подвоз муки в город опять прекратился»[28]. Еще более тревожные сведения сообщил начальник Владимирского ГЖУ в донесении от 21 февраля 1917 г.: «В г. Иваново-Вознесенске в настоящее время совершенно иссякли запасы муки… Пекарни, ввиду этого, хлеба не выпекают. На некоторых фабриках единичные рабочие обращаются к хозяевам с просьбой дать хлеба, так как от голода они не могут работать»[29]. В прочих местах Владимирской губернии, по данным жандармов, положение с продовольствием также было критическим, а больницы настолько переполнены, что на одной койке лежало по 2 – 3 человека. На фабрике В. Морозова в Орехово-Зуево вследствие недоедания значительно увеличилась смертность рабочих, при том что в распоряжении администрации предприятия имелись запасы хлеба лишь на три дня[30]. На фабрике А. Каретниковой в Тейково 20 февраля был временно прекращен отпуск продовольствия из лабаза по причине его отсутствия[31].

В целом свои впечатления от происходящего местные жандармы резюмировали следующим образом: «во Владимирской губернии по многим данным надвигается катастрофа в виде недостатка хлебных припасов. На этой почве растет тревога, как среди населения в городах и в тех деревнях, где своего хлеба нет или было мало и он уже съеден, так и среди фабрикантов, которые кормят своих рабочих. Недостаток продовольствия у фабричных рабочих особенно опасен, так как может вызвать забастовки на фабриках военного значения и беспорядки вообще»[32].

Сходная ситуация складывалась и других промышленных центрах Владимирской, Ярославской и Костромской губерний. Так, ярославский губернатор отмечал в феврале 1917 г., что «положение у нас совершенно плохо», в особенности – с поставками хлеба[33].

К этому времени требования, связанные с улучшением продовольственного снабжения, превратились в едва ли не основной мотив забастовок. Так, 4 января 1917 г. рабочие ткацкой фабрики в с. Чернцах, Шуйского уезда, не прекращая работ, предъявили к администрации фабрики требования о снабжении рабочих ржаной мукой. Когда же 7 января администрация фабрики объявила рабочим, что мука закуплена, но задержана в дороге, и прибавила рабочим 20 % на заработанный рубль, работы на предприятии были прекращены. 18 января 1917 г. рабочие бумаготкацкой фабрики «Товарищества Шуйской мануфактуры» также прекратили работы. Причиной этому послужил недостаток пшеничной муки в фабричной продовольственной лавке. На это хозяева фабрики могли лишь ответить, что недостаток муки вызван неисправной работой железной дороги и когда будет мука неизвестно[34].

На ухудшение ситуации со снабжением населения продуктами питания наложились и иные обстоятельства, связанные с падением уровня жизни рабочих.

В первую очередь, не лучшим образом обстояла ситуация в жилищной сфере. До 75 % рабочих региона проживали в казармах. Некоторые предприниматели строили для своих работников благоустроенные общежития с кухнями, погребами и даже вентиляторами на окнах[35]. К примеру, при Новой Костромской льняной мануфактуре к 1914 г. были возведены три благоустроенные казармы. На предприятиях Товарищества мануфактур И. Коновалова с сыном были построены казармы для одиноких и семейных рабочих, выросли два поселка из отдельных домов, которые рабочие получали в собственность, выплачивая их стоимость в течение 12 лет.

Хозяйское имущество подобных благоустроенных казарм чаще всего включало в себя котлы для артельного приварка, противни, железные жаровни, керосиновые лампы (там, где еще не было электрического освещения), лестницы, ведра, топоры на случай пожара, шкафчики и комоды, длинные столы и лавки. При некоторых кухнях были оборудованы ледники для хранения продуктов, особые сушилки для белья или приспособленные для этого чердаки. У подобных предпринимателей комнату могла получить даже семья, не все члены которой работали на предприятии. Быт обитателей казарм зачастую улучшался за счет внедрения различных новаций, таких как электрическое освещение и центральное отопление[36].

В большинстве же случаев казармы при предприятиях представляли собой поделенные тонкими перегородками на закутки ветхие помещения, которые редко отвечали даже самым элементарным санитарно-гигиеническим нормам[37]. Немногим лучше были жилищно-бытовые условия рабочих, арендовавших квартиры и комнаты у местных жителей. 71, 4 % снимавших жилые помещения рабочих такого промышленного центра, как Иваново-Вознесенск, обитали на так называемых «вольных квартирах» по 8 – 9 человек в одном помещении. В комнате габаритами 7 на 8 аршин при высоте до 3, 5 аршин помещались одновременно кухня и сдаваемые внаем углы, т. е. просто спальные места для ночлежников[38]. Однако реализация широких благотворительных мероприятий была возможна лишь на предприятиях крупных собственников, которые могли позволить себе содержание социальной инфраструктуры[39].

На период войны каких-либо обследований жилищных условий рабочих региона не проводилось, однако, учитывая общее ухудшение их материального положения, логично предположить, что к лучшему они измениться не могли. При этом произошло существенное увеличение арендной платы за жилье. Так, на фабриках Товарищества Кольчугина (Владимирская губерния) в апреле 1915 г. ее размер был повышен с 1 р. до 2 р. 50 коп. в месяц, т. е. в 2, 5 раза[40]. При этом имели место факты незаконного подселения жильцов в уже занятые квартиры по решению фабричной администрации. То же практиковалось на Иванищенском заводе Е. И. Панфиловой (7-ой участок фабричной инспекции Владимирской губернии). Наиболее вопиющим примером в данном отношении стал эпизод, когда управляющий предприятием разместил мастера и его семью в квартире, которую уже занимала жена фронтовика с четырьмя малолетними детьми, матерью и дядей. Примечательно, что при этом недостатка в свободных квартирах не наблюдалось, и некоторые из них даже стояли заколоченными[41]. В результате учащения подобных случаев были созданы губернские присутствия по квартирам, которые вводили фиксированные размеры платы, взимаемой за жилье[42].

Имелись также значительные проблемы с получением медицинской помощи. Формально услуги здравоохранения были легко доступны для рабочих. Стоимость годового абонемента («именного билета») в Иваново-Вознесенской больнице для рабочих и мастеровых (к началу войны – 350 койко-мест при штате из 12 врачей и 2 провизоров) составляла всего 70 копеек. Более того, обратиться за помощью в больницу мог и рабочий, не имевший именного билета. В подобном случае по окончанию лечения клиенту предъявлялся счет на основании общих правил о взыскании недоимок за пользование больных. Однако в период войны, несмотря на наличие потенциальной возможности оплатить лечение, значительная часть рабочих не могла ими воспользоваться, так как в условиях периодического голода и частых эпидемий спрос на услуги здравоохранения существенно превысил предложение. Положение усугубляло то, что часть врачей и фельдшеров была призвана на фронт[43].

Отдельные предприниматели региона практиковали строительство и обслуживание за собственный счет врачебных стационаров, приобретали современное медицинское оборудование. Однако подобные социально-ориентированные работодатели составляли меньшинство. В большинстве же своем мес

местные больницы представляли собой деревянные бараки для изоляции заразных больных. Иногда они даже не были приспособленные к выполнению лечебных функций. Так, во время масштабной эпидемии тифа во Владимирской губернии в 1915 г. расположенные на территории фабрик учреждения здравоохранения смогли оказать реальную помощь лишь 230 пациентам[44]. Кроме того, поток раненых, пребывающих с фронта стал причиной того, что значительное количество койко-мест стало недоступным для «гражданских» больных.

Земские управы и сами фабриканты ответили на это открытием новых госпиталей. В частности, в 1916 г. в пределах одной лишь Владимирской губернии были открыты следующие госпитали: при станции Чулково, Гороховецкого уезда – на 210 коек; в г. Иваново-Вознесенске – на 450 коек; при товариществе Меленковской льняной мануфактуры – на 7 коек; в г. Киржач при Воспущенской. Коробовщинской и Филипповской больницах – на 10 коек в каждой; при губернской земской больнице – на 100 коек; при Вязниковском комитете торговли и мануфактур – на 10 коек; при товариществе Демидова в Вязниковском уезде – на 9 коек; при фабрике Треумова в Ковровском уезде - на 5 коек; при Меленковской земской больнице – на 6 коек; при Болдинской земской больнице в Покровском уезде – на 25 коек; при Суздальской земской больнице – на 14 коек[45].

Однако предпринимаемые меры не приносили желаемого результата, и медицинское обслуживание оставалось роскошью для многих рабочих. Проблему осложняло также то, что отсутствие необходимого числа койко-мест оборачивалась тем, что и члены семей рабочих не могли воспользоваться услугами больниц. Как итог, возникали разного рода эксцессы, когда работники обращались к администрации предприятия с требованием распространить право пользования фабричной больницей на своих домочадцев. Так, подобное имело место 22 января 1916 г. на Норской мануфактуре. Как зафиксировал в своем отчете жандармский унтер офицер, «рабочие Норской Мануфактуры просили прибавки… и чтобы принимали в больницы не только рабочих, но и членов их семей»[46].

Все это не могло не сказаться на стачечной активности рабочих. Первоначально, благодаря последовавшему за началом боевых действий патриотическому подъему, рабочее движение на территории региона пошло на спад. Во Владимирской губернии с началом войны обозначилась явная тенденция к спаду забастовочного движения. Губернский фабричный инспектор докладывал 26 февраля 1915 г. начальству: «В течение 1914 г. в промышленных заведениях Владимирской губернии, подчиненных надзору фабричной инспекции, зарегистрировано 27 забастовок. По месяцам забастовки распределяются так: в феврале – 3, апреле – 3, в мае – 4, в июне – 10, в июле – 4, в августе – 1, в октябре – 1, в декабре – 1»[47]. Таким образом, из 27 забастовок, произошедших в 1914 г., на военные месяцы пришлось только три. Это было обусловлено, с одной стороны, подъемом патриотического движения в стране, в силу которого стачка расценивалась как действие, вредное для обороны страны, а с другой – опасением рабочих, что забастовщиков могут призвать в армию в первую очередь[48].

Однако впоследствии, по мере углубления экономического и, в частности, продовольственного кризиса, недовольство среди работников промышленных предприятий начало стремительно расти, и забастовочное движение приобрело значительные масштабы. На протяжении 1915 – 1916 гг. на территории региона Верхнего Поволжья вспыхнул целый ряд выступлений рабочих, которые являлись составной частью охвативших страну широкомасштабных волнений. В число основных требований бастующих входили: прибавка жалования, введение доплат, которые компенсировали бы разницу между ценами на предметы первой необходимости и реальной стоимостью заработной платы, выдача компенсаций за простои предприятия, произошедшие не по вине рабочих, выдача продовольственного пайка всем членам семьи, работавшим на фабрике или заводе, своевременная доставка продуктов питания в фабрично-заводские лавки и продажа их по твердым ценам[49].

Уже в конце 1915 г. 10-рублевые золотые монеты продавались за 16 – 17 бумажных рублей. Обесценившиеся кредитные знаки вытеснили из обращения сначала золото, а потом и серебро, в результате в обращении остались только бумажные деньги. К началу 1917 г. покупательная способность рубля упала по сравнению с 1913 г. в 7 раз. Результатом этого стал рост цен на продовольствие, сырье, полуфабрикаты и, как следствие, повышение стоимости промышленных товаров и падение уровня жизни населения, в том числе рабочих[50].

О том, сколь велики были в губерниях Верхней Волги проблемы, связанные с ростом цен, красноречиво свидетельствует тот факт, что уже в начале осени 1915 г. городской управе Иваново-Вознесенска вместе с местными предпринимателями пришлось осуществить с целью понизить расценки закупку муки, пшена, крупы, соли и дров для продажи городскому населению на общую сумму в 300 тыс. рублей[51].

Фабриканты были вынуждены пойти на широкое применение труда женщин и подростков на предприятиях, а также на введение сверхурочных работ. Всего по России доля рабочих-мужчин сократилась с 61, 3 % в 1913 г. до 56, 6 % в 1917 г., в то время как удельная доля женщин-работниц за это время выросла с 38, 7 до 43, 4 %. Фабриканты периодически обращались в губернские присутствия по фабричным делам с просьбами об увеличении рабочего дня для подростков 12 – 15 лет с 8 до 9 часов. Также собственники предприятий добивались использования труда женщин на фабриках и заводах круглые сутки в три смены по 8 часов каждая или в 4 смены по 6 часов. Следует также отметить факт того, что повышение уровня эксплуатации труда женщин и детей было отмечено даже на предприятиях, руководство которых традиционно проводило взвешенную социальную политику. К примеру, на фабрике Товарищества Балиных, издавна отличавшейся высоким уровнем социальной защиты работников, эксплуатация женского труда еще в предвоенный период была сведена к минимуму, а от труда детей и подростков отказались вовсе. Однако в годы войны директор А. К. Петров пошел на крайние меры и начал набирать работников из числа несовершеннолетних и малолетних. Как итог, здоровье многих из них оказалось подорвано. Врачи отмечали у работавших детей дефекты дыхательного аппарата при впалой грудной клетке, гипертрофию артериальной системы, признаки дистрофии, зачастую – отчетливо выраженное малокровие и т. д. [52]

Владимирский губернатор воспретил на вверенной ему территории «подстрекательство и принуждение к стачкам и забастовкам рабочих, служащих на фабриках, заводах и всякого рода промышленных и торговых предприятиях»[53]. Помимо того, государство пошло на такой шаг, как защита штрейкбрехеров, поставив вне закона «всякого рода действия, направленные к удалению поступивших на работу» и посягательства «по отношению к другим лицам с целью воспрепятствовать производить работу или исполнять обязанности». Совершение подобных правонарушений каралось в административном порядке заключением или же арестом на 3 месяца или денежным штрафом до 3 тыс. рублей. Показательно, что наложенные взыскания за нарушение указанных норм полиции полагалось приводить в исполнение не позднее 3 дней с момента предъявления обвинения, что явно указывает на чрезвычайный характер данных законов[54].

[1] Пажитнов К. А. Некоторые итоги и перспективы в области рабочего вопроса в России. СПб., 1910. С. 53.

[2] http: //dic. academic. ru/dic. nsf/econ_dict/9854. (Дата обращения 21. 03. 2012).

[3] Кирьянов Ю. И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX – начало XX в. ). М., 1979. С. 78.

[4] Свод отчетов фабричных инспекторов за 1900 год. СПб., 1902. С. 154, 155; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1901 год. СПб., 1903. С. 150, 151; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1902 год. СПб., 1904. С. 142, 143; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1903 год. СПб., 1906. С. 150, 151; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1904 год. СПб., 1907. С. 154, 155; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1905 год. СПб., 1908. С. 74, 75; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1906 год. СПб., 1908. С. 74, 75; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1908 год. СПб., 1910. С. 78, 79; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1909 год. СПб., 1910 С. 78, 79; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1910 год. СПб., 1911. С. 218, 219; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1911 год. СПб., 1912. С. 214, 215; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1912 год. СПб., 1913. С. 216; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1913 год. Пг., 1914. С. 222, 223; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1914 год. Пг., 1915. С. 217, 218.

[5] ГАКО. Ф. 133. Оп. Б. Ш. Д. 4221. Л. 8.

[6] Пажитнов К. А. Положение рабочего класса в России. В 3-х томах. Т. 3. М. ; Л., 1924. С. 40, 41; Гапоненко Л. С. Рабочий класс России в 1917 г. М., 1979. С. 200.

[7] Лаверычев В. Я. Рабочее движение в Иваново-Вознесенске в годы первой мировой войны 1914 – феврале 1917 г. М., 1957. С. 59.

[8] Там же. С. 59

[9] ГАКО. Ф. 1276. Оп. 1. Д. 319. Л. 1, 9, 10; ГАЯО. Ф. 906. Оп. 1. Д. 271. Л. 33.

[10] ГАВО. Ф. 266. Оп. 1. Д. 1470. Л. 3, 4.

[11] Борисова А. В. Социальная политика на текстильных предприятиях Ярославской губернии в начале XX века // Предприниматели и рабочие России в условиях трансформации общества и государства в XX столетии / под ред. А. М. Белова. Кострома, 2003. Часть 1. С. 179.

[12] ГАКО. Ф. 133. Оп. Б. Ш. Д. 3145. Л. 25 – 27.

[13] ГАВО. Ф. 266. Оп. 1. Д. 4887. Л. 3, 4.

[14] Лаверычев В. Я. Указ. cоч. С. 64.

[15] Свод отчетов фабричных инспекторов за 1902 год. СПб., 1903. С. 26, 27; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1913 год. Пг., 1914. С. 216, 217; То же за 1914 год. Пг., 1915. С. 190, 191.

[16] Свод отчетов фабричных инспекторов за 1902 год. СПб., 1903. С. 26 – 27; Свод отчетов фабричных инспекторов за 1913 год. Пг., 1914. С. 216-217; То же за 1914 год. Пг., 1915. С. 190 – 191.

[17] Кирьянов Ю. И. Рабочие в России на рубеже XIX–XX веков // Отечественная история. 1997. № 4.

[18] Там же. Ф. 46. Оп. 1. Д. 220. Л. 1.

[19] ГАВО. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1020. Л. 4.

[20] Там же. Д. 1108. Л. 120.

[21] Там же. Л. 100.

[22] ГАИО. Ф. 136. Д. 39. Л. 5 – 35, 47 – 62; Таланова О. Ю. Фабричные поселки ЦПР: социальная деятельность предпринимателей в начале XX в. // Предприниматели и рабочие России в условиях трансформации общества и государства в ХХ столетии: Материалы международной научной конференции, посвященной памяти профессора Ю. И. Кирьянова. Кострома, 2003. Ч. 2. С. 51.

[23] ГАИО. Ф. 266. Оп. 1. Д. 4489. Л. 19.

[24] Там же. Л. 20.

[25] ГАВО. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4489. Л. 10.

[26] Крузе Э. Э. Указ. cоч. С. 233.

[27] ГАКО. Ф. 133. Оп. Б. Ш. Д. 3145. Л. 18, 19.

[28] Иваново-Вознесенские большевики в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Иваново, 1947. С. 48

[29] ГАВО. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1020. Т. 2. Л. 410.

[30] Там же. Ф. 102. Оп. 126. Д. 11. Ч. 2. Л. 6

[31] Там же. Ф. 14. Оп. 5. Д. 3540. Т. 2. Л. 41.

[32] Там же. Оп. 1. Д. 1135. Л. 13.

[33] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 113. Д. 10. Л. 9.

[34] ГАВО. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1131. Л. 5, 8.

[35] Хлебников И. Н. Указ. соч. С. 33, 35, 36.

[36] Там же. С. 36, 37.

[37] Кирьянов Ю. И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX – начало XX вв. ). М., 1979. С. 64

[38]Там же.

[39] Крузе Э. Э. Указ. cоч. С. 218, 219, 240, 241.

[40] ГАВО. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4489. Д. 1020. Л. 130.

[41] Там же. Д. 4554. Л. 36.

[42] Там же. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1070. Л. 92.

[43] http: //www. cfoinfo. ru/attivanovo34. html. (Дата обращения 22. 07. 2012).

[44] ГАВО. Ф. 40. д. 24128. Л. 17.

[45] Доклады Владимирской губернской земской управы очередному губернскому земскому собранию сессии 1916 года. По 1 отделению. Владимир, 1917. Л. 120.

[46] ГАЯО. Ф. 906. Оп. 1. Д. 271. Л. 24.

[47] Крузе Э. Э. Указ. cоч. С. 233.

[48] Лаверычев В. Я. Указ. cоч. С. 77.

[49] Крузе Э. Э. Указ. cоч. С. 235.

[50] Законодательные акты, вызванные войной 1914 – 1915 гг. В 3-х томах. Т. 1. С. 67.

[51] ГАИО. Ф. 27. Оп. 1. Д. 36. Л. 32.

[52] ГАИО. Ф. 366. Оп. 1. Д. 1374. Л. 1 – 9.

[53] ГАВО. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1070. Л. 44.

[54] ГАВО. Ф. 704. Оп. 1. Д. 1070. Л. 44.

⇐ Предыдущая 12