ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРХЕОЛОГИЯ МОНТАЙЮ: ОТ ЖЕСТА К МИФУ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. АРХЕОЛОГИЯ МОНТАЙЮ: ОТ ЖЕСТА К МИФУ

Глава VIII. Жест и секс

Гомосексуалист

Арно де Верниоль, уроженец Памье, причетник и беглый францисканец, в детстве был посвящен в «гомофилию» более старшим товарищем, соучеником и будущим священником^[234]. Мне былс тогда десять—двенадцать лет. Это было около двадцати лет назад. Отец отправил меня изучать грамматику к метру Понсу де Массабюкю, школьному наставнику, который, впоследствии стал одним из братьев-проповедников^[235]^{154}. Я делил комнату с этим метром Понсом и другими учениками, Пьером де л’Ислем (из Монтегю), Бернаром Балесса (из Памье) и Арно Ориолем, сыном шевалье Пьера Ориоля. Этот Арно был из Ла Бастид-де-Серу. Он уже брил бороду, а теперь священствует. Еще там был мой брат Бернар де Верниоль и другие ученики, имена которых я забыл.

В общей комнате наставника и учеников я не меньше шести недель спал в одной постели с Арно Ориолем... На четвертую или пятую из проведенных вместе ночей Арно, полагая, что я уснул, принялся меня обнимать, шарить между ног и елозить там, как если бы я был женщиной. И таким образом он продолжал грешить каждую ночь. Я был еще совсем ребенком и мне такое не нравилось. Но от стыда я не осмелился никому признаться во грехе...

Позднее школа метра Понса де Массабюкю переехала. Арно де Верниоль приобрел других компаньонов по постели, в том числе самого наставника. Экономя на приобретении кроватей, тот спал сразу с двумя учениками. Никто более не пытался покуситься на добродетель юного Верниоля, но «зло» совершилось. Постельный промискуитет пробудил в школяре из Памье латентную склонность. Жертва детской попытки совращения была обречена стать гомосексуалистом.

В большом городе Тулузе, где Арно де Верниоль какое-то время продолжает обучение, эта ориентация становится окончательной — следствие случайного инцидента, который наш школяр, вероятно, преувеличил и истолковал неправильно. В те времена, — рассказывает Арно, — когда прокаженных сжигали, я жил в Тулузе и однажды «имел дело» с проституткой. После того как грех совершился, у меня начало вспухать лицо. Испугавшись, я совсем было уверился, что заболел проказой, и тогда поклялся, что впредь не лягу ни с одной женщиной. Храня верность клятве, я стал соблазнять мальчиков^[236].

Реальные причины того, что у Арно де Верниоля распухло лицо после экскурсии к шлюхе из Розового Города неизвестны: это мог быть отек Квинке^{155} или аллергическая реакция иного типа. Подобное могла вызвать цветочная пыльца, оказавшаяся в комнате проститутки, или незамеченный укус крупного насекомого — пчелы, паука, скорпиона... Гипотезу об инфекции (стрептококковой? ) тоже нельзя отбрасывать полностью. Одно несомненно — проказу Арно не подцепил. Но страх перед этой болезнью совпал с периодом массовой истерической травли прокаженных^{156}, аффектированной сексуальными страхами. Страх произвел на психику молодого человека эффект, аналогичный тому, который много позже породит в некоторых кругах страх перед венерическими заболеваниями, передающимися через проституток.

После этих двух травм Арно отвернулся от женщин. Активный, но таящийся педераст, он имеет несомненный мужской успех. Он совращает подростков и мальчиков от 16 до 18 лет, например (III, 49) Гийома Роза, сына Пьера Роза из Рибуисса (совр. Од), и Гийома Бернара из Годье (совр. Арьеж). Эти школяры, в большей или меньшей степени наивные, стали добычей бывшего школяра, совращенного в свое время в такой же школе: самовоспроизводство культуры. Гийом Роз и Гийом Бернар были уроженцами деревни, но проживающими в городе. Время от времени Арно без особых церемоний опрокидывал одно из своих завоеваний на кучу навоза. Иной раз ухаживал более церемонно: завлекал юную «жертву» в какой-нибудь деревенский домик посреди виноградников. Там он тешился добычей, вырывая более или менее пылкое согласие у своих жертв. Арно угрожал ножом, он вывернул мне руку, хотя я лягался, он силой утащил меня, бросил наземь и сдавил в слюнявых объятьях, изливая семя прямо между ног, — рассказывает Гийом Роз (III, 19). Но Арно де Верниоль отказывается признать, что подобная сцена насилия между ним и молодым человеком имела место. У нас все было по обоюдному согласию, — заявляет он по поводу этого эпизода (III, 43). Вполне естественно, что при совершении акта содомии Арно изощряется в различных позах: как с женщиной, сзади и т. д. (III, 31). Порой в деревенском домике или беседке, которые дали им приют, любовники наряжаются в хитоны, резвятся и танцуют, прежде чем совершить содомский грех. А то и раздеваются донага (III, 40—42, 44). По завершении телесных игрищ и забав Арно и его случайный дружок клянутся на Евангелии, на календаре (III, 40) или на Библии из монастырской трапезной никогда никому не передавать о том, что произошло между ними. Для сохранения тайны студент дарит соблазненным мелкие подарки: ножик и т. п. Такого свойства занятия заполняют досуг сего мужа: он забавляется только по праздникам. Среди сговорчивых подростков, монахов и нищенствующих братьев, которые образуют социальное окружение Арно, праздникам сопутствует усиление тяги к мастурбации (III, 43). Арно де Верниоль, если такое можно допустить, отнюдь не имел отчетливого сознания преступного характера содомии с точки зрения Римской церкви^{157}. Я сказал Гийому Розу, и вполне искренне, — заявляет он, — что содомский грех и блуд или умышленная мастурбация по тяжести равны друг другу. Более того, по простоте сердца я полагал, что содомия и обычный блуд относятся к числу смертных грехов, но много менее тяжких, чем лишение девственности, прелюбодеяние или кровосмесительная связь (III, 42, 49). Арно допускает такое сомнение, ссылаясь на церковную культуру, на ее догматическую и дисциплинарную практику. Мне было ведомо, — добавляет он, — что содомский грех может отпустить только епископ или доверенное лицо епископа (III, 43).

Социальные группы, в которых практикуется содомия, названные в регистре из Памье, составляют среду довольно благовоспитанную, городскую, однако не лишенную деревенских корней и связей: в этом «ансамбле» есть даже одна персона, проживающая исключительно в деревне. Но это отнюдь не простой мужлан: он принадлежит к категории людей с налетом культуры, из которой выходят гомосексуалисты этой эпохи. Он — экюйе^{158}, обитающий в районе Мирпуа. Сей благородный сельский экюйе первым совратил Гийома Роза еще ребенком (III, 41). А тот, в свою очередь, позднее стал другом игрищ и забав Арно де Верниоля.

В общем, школяры, столь притягательные для Арно и ему подобных, — это уроженцы деревни, но семьи их обладают определенным достатком и мотивацией, чтобы посылать их учиться в город, эти скромные юноши происходят из деревенской буржуазии или даже из сельской знати.

И все же в одном случае «мишень» Арно оказывается прямо из народной среды (но речь не идет о мелком земледельце). Упомянутый мальчик восемнадцати лет, уроженец Мирпуа, ученик сапожника в Памье Бернара из Тулузы. Этот зеленый подмастерье хвалится, что с красотками он накоротке (III, 45), и не заходит слишком далеко в своих гомосексуальных опытах с Арно. Тем более, что местом проведения опыта стала куча навоза (в Памье, как и в Монтайю, во дворе каждого дома или где-нибудь поблизости имелась куча такого добра). Затея ограничивается попыткой, иначе говоря, прерывается на стадии далеко зашедшего флирта.

Регистр Жака Фурнье категоричен в одном: несмотря на деревенские корни того или иного подростка, содомия — это Город. В Памье содомская зараза отметила не меньше тысячи персон, — утверждает Арно, преувеличивая количественные масштабы феномена, но точно фиксируя его городской характер (III, 32), свойственный среде, склонной к шику: гомосексуалисты, как мы уже видели, много легче рекрутируются среди школяров, нежели среди учеников ремесленников. Они могут встретиться уже вышедшими из нежного возраста и в среде белого духовенства: Арно частенько упоминает об одном канонике, который, выпив винца, заставляет либо лакея, либо служку, проживающего у него на полном пансионе, чесать ему пятки. Каноник не упускает случая обслюнявить и потискать своего чесальщика и, возможно, делает что-нибудь похлеще (III, 41, 44).

Братья-минориты, среди которых временами вдруг возникает Арно де Верниоль, тоже обвинялись в отходе от «правого пути» гетеросексуальности. Некий брат-минорит из Тулузы, то ли сын, то ли племянник метра Раймона де Годье, покинул свой орден, ибо монахи ордена, если поверить обвинениям упомянутого брата, предавались содомскому греху (III, 31—32). Арно де Верниоль демонстрирует городскую, клерикальную, относительно элитарную, короче говоря, — не крестьянскую (и не домашнюю) модель арьежских и тулузских гомосексуальных отношений. Это человек утонченный (в городском смысле слова), его культура, уже книжная, не имеет ничего общего с почти исключительно устной культурой, которую мы наблюдаем в Монтайю. В деревне желтых крестов обладание или просто временное пользование поступающими извне книгами есть факт экстраординарный, редчайший. Напротив, для Арно де Верниоля книга, приобретенная, заимствованная, одолженная Пьеру или Жану, совершенно обычная вещь. Среди томов, коими Арно таким образом пользуется, которые кидает время от времени в порыве гнева в головы своих дружков, можно отметить Библию, Евангелия, календари. А также, в эти раннеренессансные времена, Овидия. Овидия, теоретика и практика всех форм любви... ^{159}. Арно побывал в Тулузе, путешествовал в самый Рим (III, 33). В Памье он встречался с вальденсом Раймоном де ля Кот. Короче говоря, он обладал мирскими познаниями, связями, опытом.

Однако не будем делать из Арно символ социального успеха. Вышедший из народа, но отнюдь не стремящийся туда возвратиться, он представляет собой маргинала в самых разных смыслах этого термина. Если хотите, неудачника. Склонного к сексуальной маргинальности, равно как и малоуспешного в социальной карьере. Скромный брат-минорит, он никогда не добивался большего, чем положение субдиакона (III, 35). Его мечтой было пробиться к сану священника. (Нам знакомо неодолимое влечение к этому статусу, несколько примеров чего мы уже отметили в арьежском обществе. С этой точки зрения на общем фоне эпохи случай Арно не представляет собой ничего оригинального: обратите внимание на склонность Беатрисы де Планиссоль заводить любовников духовного звания. )

Таким образом, брат-гуляка Арно становится лже-священником: подобная узурпация идентификации была весьма распространенной в 20-е годы XIV века^[237]. Он не лишает себя возможности время от времени послушать исповедь юноши. Исключительно взволнованный, служит он свою «первую мессу»: она по определению недействительна. Он ведет двойную игру на всех уровнях: как тайный содомит и как псевдосвященник. Отношения его, как грешника, с католической церковью тоже амбивалентны. С одной стороны, сей муж изнывает от недостижимого желания стать священником: он хотел бы легально служить мессу и с полным правом отпускать грехи кающимся. Но, с другой стороны, он покинул орден францисканцев, стал «отступником». Таким образом, он оказывается в состоянии смертного греха по отношению к таинствам, которые мечтает совершать: он годами не исповедовался, не причащался.

В конечном счете, эта нелегальная практика священника и губит Арно: она вызывает первый донос епископу (III, 14). От ниточки — к иголочке: Жак Фурнье в конце концов разглядит за грехом ложной мессы и грех гомосексуализма. Само по себе это второе преступление, возможно, никогда не было бы раскрыто, ибо пряталось под покровом терпимого отношения определенной части памьенского общества (постольку, поскольку не афишировалось). Прочие содомиты Тулузы и Памье, более осторожные или более удачливые, и после этого тихо-мирно продолжают жизнь извращенцев: они не дают себя подловить на глупых затеях с ложными мессами.

Несмотря на относительную терпимость, длительное время проявлявшуюся местным обществом по отношению к его нравственности, Арно, по-видимому, не воспринимал свои гомосексуальные связи как настоящую любовь, осознанную и соответственно декорированную. Никогда в показаниях этого человека, хотя и знакомого с Наукой любви Овидия, мы не встретим слов amare (любить), adamare (пылать страстью), diligere (сильно любить), placere (испытывать нежность). Подобные чувства (почему бы и нет? ) Арно мог испытывать в отношении того или иного из своего дружков. Но он не дерзал или даже не думал о вербальном их выражении на дознании у епископа. Из страха сказать непристойность и оскорбить тем самым слух инквизитора? Это было бы удивительно. Жак Фурнье слыхивал всякое и был готов к любому признанию. Полагаю, что применительно к Арно скорее всего можно говорить о возможной культурной немоте, о некой «дискурсной лакуне». Памье — отнюдь не языческая Греция, и говорить о любви применительно к содомии, даже если эта любовь «объективно» была вполне реальной, не имело смысла. ^{160}

Таким образом, гомосексуальность в показаниях Арно предстает не выражением подлинных чувств, но средством от похоти. После одной-двух недель целомудрия нашего героя обуревает неодолимая тяга к мужскому телу. Разумеется, утолить желание было бы проще с какой-нибудь женщиной, но никак не представится случай. Или же опыт соития между особями мужского пола подавался мальчишкам, за которыми ухаживал Арно де Верниоль, как развлечение, что-то вроде презабавнейшей игры; а то и в манере педагогической: Я покажу тебе, как поступают каноники (заводя речь о том канонике с гомосексуальными наклонностями, который заставлял лакея чесать ему пятки).

Несмотря на культуру, чуткость и амбиции, Арно переживает свои тайные импульсы и страсти, в сущности, поверхностно. Лангедокский гомосексуализм железного века^{161} не нашел в нем ни своего трубадура, ни своего философа.

⇐ Предыдущая 12