Бежицын А 4 страница

Это про некоторых из них говорят, что они бывают в церкви всего два раза: когда их крестят и когда отпевают. И это все. Маловато, чтобы зачислять таковых в паству РПЦ. Но они нужны ей, потому что " Вопрос о численности православных в России имеет яркую политическую окраску. Завышать численность православных выгодно некоторым церковным деятелям, претендующим на материальную поддержку государства, политикам, разыгрывающим " православную" карту, и некоторым ученым, обслуживающим как первых, так и вторых" /60/.

Конечно, великая численность не есть признак истинности той или иной веры. Есть православные, которые убеждены в истинности православия независимо от его количественной оценки. Это, бесспорно, достойно уважения. Но точно так же бесспорно, что приукрашивание цифр на манер хозяйственников коммунистических времен никакого уважения не заслуживает и свидетельствует исключительно об отступлении от истины - как земной, так и, следовательно, небесной, ибо вторая никогда не достигается путем манипуляций с первой.

Отсюда вопрос, которым задается тот же автор: " а существует ли, вообще, в современной России Православная Церковь, если приложить к Московскому Патриархату традиционные догматические и канонические критерии церковности? Взгляд стороннего наблюдателя увидит в нынешней Русской Церкви прежде всего субъекта рыночной экономики в ее пост-советской модели, осуществляющего свою деятельность как сеть коммерческих предприятий (комбинатов ритуальных услуг)" /61/.

Может, приговор слишком суров, но какие-то основания для него есть. И не только количественные, но и качественные.

Дурная наследственность и добавления к ней

Выше была дана количественная оценка РПЦ эпохи второго храма Христа Спасителя. Качественно дела обстоят еще хуже. Наша " первенствующая", хотя и не такая уж многочисленная, церковь отягощена, полагают некоторые аналитики, многими пороками. К наследству " презренной Византии" у нас добавили очень многое, особенно в период Московского царства. А. К. Толстой, автор популярных пьес про русских царей, писал: " Я не горжусь, что я русский, я покоряюсь этому положению. Когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, до проклятой Москвы, еще более позорной, чем сами монголы, мне хочется броситься на землю и кататься в отчаянии от того, что мы сделали с талантами, данными нам Богом".

Таланты есть, а счастья нет. Потому что не таланты, не люди с талантами определяют наше бытие, а казенное православие и его служители, давшие нам, по выражению. Г. П. Федотова, " православное ханство", а потом стали определять коммунисты и их на редкость бесцветные и бездарные вожди (от колоритных и одаренных бед еще больше). И те и другие многое унаследовали не только от Византии, но и от язычества, а также от Орды, все это " творчески переработали и обогатили". Они отбросили, естественно, почти все достижения петровского периода нашей истории, но коммунисты вынуждены были сохранить часть их в сфере науки, прежде всего обслуживающей военно-промышленный комплекс, в которой и сохранились поэтому какие-то очаги приличия.

И все же утрачено было почти все положительное, а вот отрицательные черты не только не были утрачены, но укреплены и умножены. Несмотря на замахи большевиков, им так и не удалось преодолеть отрицательные последствия мироотрицающей составляющей нашего православия, прямо предписывавшей пренебрегать устроением как страны, общества, так и отдельной личности. И православные, и коммунисты много говорят о нашей необычайно высокой " нравственности" и " духовности", хотя их-то и не видно. Нравственность и духовность - это не разговоры про таковые и не " состояния духа", в которое погружаются избранные. Тут словоблудием и образцами (святыми или родственными им " ударниками коммунистического труда" ) не отделаешься. Добросовестность должна быть присуща если не всем, то многим, она должна проявляться вовне, в повседневной жизни - и определять ее.

Определяет же нечто совсем иное. Мироотрицание имеет практические последствия, которые касаются всех живущих в нашей стране. Последствия эти весьма неприятного свойства, ими тоже наградило нас казенное православие или, как минимум, не избавило от них, хотя обязано было. Состоят они в несоблюдении уже упоминавшихся элементарных нравственных требований - " не лги", " не укради", " не пожелай... ", " не убий". Это не просто житейские нормы, это еще и религиозные требования, насаждением которых обязана заниматься церковь. Наша - не занималась. Ее вообще очень мало трогало состояние народной нравственности, главное - идеал святости. " Не в земных добродетелях суть, это все второстепенное" - вот ее обычная реакция на проявления элементарной недобросовестности. Но если так плохо получается со второстепенным, то с главным тем более никогда ничего не получится.

Нет внутреннего отвращения ко лжи, к воровству - даже к убийству, которое должно же быть у нормальных людей. Эти вещи у нас вполне приемлемы, что иногда норовят объяснить " широтой русской натуры". А вся-то широта - в неспособности (а главное - в нежелании) соблюдать элементарные нравственные нормы. " Русские позволяют себе то, что другие не позволяют" - таким эвфемизмом иностранцы описывают эту самую нашу широту. (Салтыков-Щедрин: " ширина размаха, выражающаяся, с одной стороны, в непрерывном мордобитии, с другой - в стрельбе из пушек по воробьям, легкомыслие, доведенное до способности искренне лгать самым бессовестным образом". ) В сущности вся эта пресловутая широта натуры - неспособность и нежелание перейти к цивилизованному существованию.

Достоевский находил, что широк (русский) человек, надо бы сузить. Но он же сказал, что у нас обязательно найдется некто, который упрет руки " фертом" и скажет, что все это скучно - и устроит разорение. Потому что всякая упорядоченность бытия претит очень многим в России. А упорядоченность и есть " сужение", она и есть цивилизованность. Выполнение заповедей Христа очень сужает человека с " фертом", он им тяготится чрезвычайно. Наша церковь не " сужала" людей, широта так и осталась более предпочтительной. Словом, народ, не знающий никаких сдерживающих начал " народ без тормозов". " Без тормозов писал знаток русской жизни И. Соколов-Микитов, - черта русская, дикая, так и живут все " без тормозов", без уменья управлять чувством, языком, мыслью. Сумбур, шум" /62/. А один из самых крупных русских ученых, И. П. Павлов, писал о нас как о народе "... с очень слабым развитием важного тормозного процесса" /63/. Почему-то это самоистребительное свойство выдается за великое наше преимущество перед всеми другими народами.

Начнем, однако, с чего полегче - с непреодолимой склонности ко лжи. " Лживость московитов" и их вероломство отмечают все, писавшие о нашем любезном отечестве. Совсем недавно нам продемонстрировали новые образцы самой беспардонной лжи: Чечня, подводная лодка " Курск" и многое другое. Однако не вчера это началось, не случайно образы Хлестакова и Ноздрева почитаются одними из самых удавшихся Гоголю. А Ф. М. Достоевский одного из своих героев, Алешу Карамазова, аттестовал как человека честного, неспособного ни на какую ложь. И вынужден был довольно долго и нудно объяснять, что дураком он при всем том не был. Из чего неизбежно следует, что качество это редкое, приравниваемое к глупости. А в " Дневнике писателя" Достоевский отмечал: " Отчего у нас все лгут, все до единого?.. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями". И еще: " Ну а немец, как ни напрягайся, а нашего русского вранья не поймет". Мы и сами-то не понимаем, просто не можем без него - и все.

И сейчас сказать правду человеку у нас очень трудно. Ложь слетает с языка сама собой, без всяких затруднений, а вот для правды требуется некоторое усилие. " Если говорить честно... ", " По правде говоря... " - вот традиционные " зачины правдоговорения", которым, впрочем, доверять не следует: как раз после них соврать могут самым бессовестным образом. Чиновник любого ранга просто не понимает, как это - говорить " как есть", в его понимании государственные интересы требуют как раз обратного.

Оставим дела государственные - на бытовом уровне практически никто не приспособлен говорить правду даже близким людям. Все врут без всякой нужды совсем по Достоевскому, вдохновенно и без корысти, из любви к искусству вранья, из полного неумения и нежелания говорить правду. Просто нет такого у нас в заводе - правду говорить. При этих обстоятельствах утверждать, что именно мы являемся обладателями " высшей правды" не приходится: куда уж до высшей, если обыкновенной нет, если не можем преодолеть повседневную тягу ко вранью. Нечего надеяться (хотя многие ждут этого), что из нашей мелкой, средней и крупной лжи получится " великая русская правда", которой удивятся все народы и которой придут они поклониться.

Точно так же непреодолима у нас тяга к воровству. На него тоже нет внутреннего запрета почти ни у кого: как не украсть, если плохо лежит? Тоже грех не новый, все с удовольствием вспоминают слова Кармазина о том, что в России воруют. Стало быть, ничего не поделаешь - " не нами началось, не нами кончится". Но слова Писания поважнее слов Карамзина будут, а там сказано " Не укради", и почему-то эта заповедь представляется русскому человеку, воспитанному православной церковью, просто невыполнимой: " Это про святых, это не про нас".

Нет запрета на насилие над личностью. Высшее счастье для многих заехать в физиономию ближнему своему. Охотно и много говорят о нашей " прирожденной кротости", но еще Иван Солоневич писал: " Очень принято говорить о врожденном миролюбии русского народа, - однако, таких явлений, как " бои стенкой", не знают никакие иные народы". Даже воспетые всеми русскими поэтами деревенские " погулянки" никогда не обходились без драк и мордобоя, а нередко заканчивались и смертоубийством. И сейчас всякий там " День пограничника", " День десантника" и всех иных защитников родины непременно сводится к драке.

Да что ложь, что воровство, что драки - на убийство нет никакого внутреннего запрета. Убить просто так, ни за что - это в России самое обычное дело. Сын убивает отца по пьянке, отец сына по той же пьянке - кто не слыхал об этом? Нет деревни, где бы сын-пьяница не избивал старуху-мать и что? Где осуждение? Только похохатывают - " Во допился! " Это в западных детективах сыщики ломают голову над " мотивацией" - какие были мотивы убийства? В России для убийства не нужны никакие мотивы, просто так: по пьяной ссоре ткнул ножом, ударил топором, ломом, кирпичом - что под руку подвернется. Жизнь человека в России отнюдь не священна, она ничто и стоит дешево (" Жизнь две копейки / Двенадцать хлеб" - весело распевали в " Окаянные дни" ). При коммунистах ничто, кроме страха, не удерживало от воровства и убийств, сейчас с ослаблением страха воруют и убивают в охотку, в открытую, в наглую. Правда и раньше мало стеснялись.

Старый, дореволюционный еще анекдот:

- Я, тятенька, человека зарезал, а на нем всего копейка была, зря труждался.

- А вот и не зря! Сто душ, сто копеек - ан рубль!

Стоит ли удивляться, что при таком отношении к жизни с появлением " новых порядков", когда многое, слишком многое, отдано на усмотрение людей, совершенно к этому не готовых, когда страх перед наказанием исчез, киллерство превратилось у нас в весьма престижную и доходную профессию. " Заказывают" не только конкурентов - муж " заказывает" жену, жена - мужа, сосед - не понравившегося соседа. Установилась такса, есть охотники лишить человека жизни за " весьма умеренную плату" - и лишают. Ну а " заказать" конкурента, политического соперника, " вредного" журналиста - тут, кажется, действительно считают, что это и сам Бог велел. Угрызений совести не испытывают ни заказчики, ни исполнители - для последних это " работа как работа", ничего особенного. Мужа, отца, сына убивают на глазах жены, детей, престарелых родителей, а часто и их приканчивают, чтобы не оставлять свидетелей. И при выезде за границу наши соотечественники не оставляют прежних привычек, и там сложился стереотип: " все русские - убийцы и воры".

Не стесняются пыткой, легко идут на нее, тут даже излюбленный инструмент появился - утюг. Просто и действенно. Все-таки такого нет нигде, даже в самых что ни на есть отсталых странах. Только у нас могут создать сообщество по уничтожению стариков-пенсионеров с целью завладеть их квартирой, только у нас молодежь " для тренировки" может убивать бомжей. И, по всему судя, никаких неудобств от занятий таким гнусным делом никто у нас не испытывает.

Творятся дела и совсем мерзкие - могут разрыть могилу покойника на второй-третий день, чтобы содрать с него костюм, такие случаи у нас тоже описаны. И тоже не вызывают почти никакого отторжения - занятие как занятие, " всем жить надо". Или даже наше обычное: " Во дают! ".

Говорят, ценили когда-то на Руси " сердце милующее", было когда-то у нас милосердие. Скорее всего, это действительно так, хотя едва ли было оно широко распространено. Для примеров - достаточно, для жизненной нормы - нет. Как-то уж очень быстро сострадание и милосердие исчезли из нашей жизни, что свидетельствует: не были они укоренены в душе народной. Куда шире было распространенно злорадство: нигде так искренне не радуются чужой беде, как у нас. Горький, кажется, донес до нас рассказ солдатика эпохи Первой мировой войны: " Вышли утречком с земляками покурить, принесло шальной австрийский снаряд - как рвануло! От земляков только кишки на ветках висят. Никогда в жизни так не смеялся! "

Сейчас дела с милосердием и вовсе плохи. Нынешние русские люди просто не понимают - как это иностранцы могут брать на воспитание детей-инвалидов? Не иначе как " на органы". Милицейская дама по телевидению на всю страну строго вопрошает: " С какой это стати они едут в нашу страну кормить наших бомжей? " Ее не проведешь, она этих иностранцев насквозь видит. Есть вещи похуже. В начале перестройки провели опрос - что делать с детьми инвалидами от рождения. Подавляющее большинство: умерщвлять прямо в роддоме. А значительная часть: расстреливать родителей, которые заводят таких детей! И после этого говорить, что в нашей стране было христианство?

Вера у нас и сейчас такая, что водка оказывается сильнее Бога и очень многое вершится по пьянке. Это еще одна великая наша беда, от которой не отучала православная церковь. Некоторые вообще приписывают эту беду как раз нашему православию. И в самом деле, как только объявлялись в народе борцы за трезвость, всякие чуриковцы-анисимовцы-мироновцы-колосковцы, то неизбежно вступали они в конфликт с попами: " нерусское, неправославное это дело - не пить! " За Чуриковым пошли до 40 тыс. человек, давших письменное обязательство не пить. Кончилось конфликтом с церковными властями. Они, конечно, поминали равноапостольного Владимира и его " Веселие Руси есть пити". Пьянство у нас тоже требует удали, выпить больше всех, допиться до полного свинства - подвиг, которым хвастаются.

Трезвость, как и честность, как и трудолюбие, никогда не ценились Русской православной церковью. Скорее наоборот: в них она видела отвлечение от небесного. Наше духовенство, писал тот же В. В. Розанов "... сумело приучить весь русский народ до одного человека к строжайшему соблюдению постов; но оно ни малейше не приучило, а следовательно, и не старалось приучить русских темных людей к исполнительности и аккуратности в работе, к исполнению семейных и общественных обязанностей, к добросовестности в денежных расчетах, к правдивости со старшими и сильными, к трезвости. Вообще не приучило народ, деревни и села, упорядоченной и трезвой жизни" /64/. И находились люди, которые утверждали, что церковь наша совершенно сознательно предпочитает держать народ в пьяном дурмане. Итог ее деятельности: " народ наш пьян, лжив, нечестен" (К. Н. Леонтьев). Водка у нас всегда побеждала веру, а чаще были они неразлучны. Л. Н. Толстой: " К чему все это, когда вы не выучили народ даже воздерживаться от водки? " И вклад нашего официального православия в распространения этого великого зла весом и внушителен.

Церковь никогда не выдерживала конкуренции с кабаком. Есть пословица: " Церковь близко, да идти склизко, кабак далеко, да идти легко". Тот же Достоевский в " Дневнике писателя" о соотношении храма и кабака: " Загорелось село, и в селе церковь, вышел целовальник и крикнул народу, что если бросят отстаивать церковь, а отстоят кабак, то выкатит народу бочку. Церковь сгорела, а кабак отстояли". А вот современное свидетельство: " Пьяный житель деревни Верхолино поджег свое жилище, сел недалеко от " костра" и начал играть на баяне. Рядом с музыкантом находились икона и бутылка водки" /65/.

... Август 1995 г., по телевидению идет передача " Тема", посвященная возрождению православия в России. Говорят подобающие слова, есть, правда, скептики, но они в явном меньшинстве. Под конец передачи ведущий спрашивает у все время молчавшей женщины, каково ее отношение к обсуждаемому вопросу. Женщина неожиданно выпаливает: " А все-таки где православие - там обязательно хамство и пьянство! " Реакция, по всему судя, вполне спонтанная.

Церковь не приучала - и не приучила - к соблюдению даже элементарных норм поведения, хоть к какой-то сдержанности. Бессмысленный вандализм тоже, к сожалению, характернейшая черта нашего повседневного быта. Причем именно бессмысленный - превратить в туалет подъезд собственного дома или лифт ничего не стоит, на это тоже нет внутреннего запрета, и даже соображения целесообразности (" самому же будет плохо" ) не действуют. В сущности, это есть варварское стремление сокрушить все упорядоченное, размеренное, нормальное. Тут тоже какая-то глубинная внутренняя потребность все разорить и привести в непотребный вид и тем явить миру и самому себе всю непривлекательность собственной натуры и ее " широту", не считающуюся с соображениями целесообразности и морали.

Она особенно проявляется в нашем уголовном мире, где мерзейшим образом проявляется все скотство человеческой натуры. Этот мир создали мы сами, он у нас беспримесный, свой. Он совершенно открыто строится на бесчеловечности, тут откровенное " падающего подтолкни", " слабого добей", " умри ты сегодня, а я завтра" и иные " прелести", явно противоречащие всему, чему учил Христос. Тут свой " кодекс бесчеловечности", которую у нас иногда норовят выдать за кодекс особой морали. Но в уголовном мире все построено как раз на отрицании человеческой морали, что опять-таки никого не шокирует. У некоторых даже мир " уголовной романтики" вызывает восхищение.

Мало того: весь наш уголовный мир глубоко православен, чем РПЦ, кажется, гордится: " Даже такие люди признают обаяние православия! " Однако гордиться тут нечем. Православие не в состоянии заставить уголовника отказаться от звериных законов уголовного мира, даже не требует этого. Совершил преступление, пришел в храм, поставил свечку, попросил прощения у Господа, дал на церковь - и на новое " дело". А Господь все простит. Так учит РПЦ, за что так и нравится бандитам, которые удивительно щедры к ней.

Очень удобная вера: ни от чего не надо отказываться, ничем не надо поступаться. Как убивал, так и убивай, как грабил, так и грабь, как воровал, так и воруй. Бог, говорит, РПЦ, даже больше любит таких вот кающихся. Все-таки невозможно представить себе русского протестанта, русского католика, даже русского сектанта в роли бандита и убийцы, а вот православного - сколько угодно. И нет никакого осуждения преступной жизни, только умиление: и такие люди к нам приходят!

У нас нет действующих элементарных моральных норм - именно норм, которым следуют если не все, то большинство. Отдельные добросовестные люди все же есть, но не они делают погоду. Царит полная аморальность, и как раз это удручает больше всего. Рассуждений о нравственности много, в жизни ее нет. Как нет и практически никакого сопротивления окружающему нас злу. Какая-то поразительная беспомощность: то перед коммунистами, то перед уголовниками, то перед бутылкой водки. И все это, конечно, от отсутствия нравственного стержня. Его дает вера, а вот наша официальная вера так и не дала.

Говорят, случаи дикого зверства есть везде. Верно, есть. Но " везде" это именно случаи, при общем отвращении к такого рода фактам. У нас же явления такого рода отнюдь не периферийные, не исключительные, а самые что ни на есть будничные: " Ничего особенного! " Единственные островки (скорее даже точки) цивилизованности и культуры - люди и те их сообщества, которые связаны духовно с петербургским периодом нашей истории. Есть такие люди - и даже островки - в нашем православии, но не они определяют его лицо. Оно очень мрачное, непросветленное. И само наше официальное православие совершенно бесплодное, с ним России не только не выбраться из пропасти, но и не уцелеть во времена грядущие.

Нищета как знак особого благословения?

Многовековой стон: неустроены мы и нищи, хотя и народ наш не обделен талантами, а про природные ресурсы и говорить нечего. Отчего ж все никак не получается? Почему никак не можем ни талантам дать дорогу, ни ресурсами распорядиться с умом? Когда-то, в XIX веке, наши крестьяне, посмотрев, как живут немцы-колонисты, пришли к выводу: " у немцев лучше, потому что вера другая", и ударились во всякого рода секты. Над этим много потешались - тоже мудрецы-богословы выискались! Однако их умозаключение свидетельствует как минимум о здравом понимании того, что такое подлинная вера, что такое достаток, - и каковы отношения между ними.

Выше уже говорилось о мироотрицающей составляющей русского казенного православия, придется сказать еще. Но сначала вот о чем. В христианстве действительно много предостережений об опасности богатства, достаточно вспомнить слова Христа: " Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие" (Мк 10: 25). Все так, но немало в Библии и слов о том, что богатство есть верный признак благоволения Божьего: " И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий" (Еккл 5: 18).

Так что бывает и богатство " от трудов", что иногда на словах признает и русское православие, но на деле отрицает его. А иногда отрицает и на словах: оно " видит в богатстве решительное препятствие для духовной жизни" /66/. И все-таки не всегда оно " решительное препятствие". Да, богатство может быть неправедным, само по себе оно отнюдь не свидетельствует о Божьем благословении. Но вот нищета совершенно однозначно свидетельствует об отсутствии такого благословения. Связь материального благополучия с духовным видел Ф. М. Достоевский, сказавший в " Дневнике": "... чем нация богаче духовно, тем и материально богаче". А В. С. Соловьев отмечал: " бедствия экономические принадлежат к порядку следствий" /67/, и следствий именно духовной нищеты, следствий господствующих у нас представлений о человеке и его назначении в этом мире.

И тут, конечно, не обойтись без сопоставления христианина западного и христианина восточного, православного. Как писал тот же В. С. Соловьев: " Для восточного христианства религия вот уже тысячу лет как отождествилась с личным благочестием, и молитва признана за единственное религиозное дело. Западная церковь, не отрицая важности индивидуального благочестия, как истинного зачатка всякой религии, хочет, чтобы этот задаток развился и принес плоды в общественной деятельности, направленной во славу Божию на всеобщее благо человечества. Восточный человек молится, западный человек молится и работает. Кто из двух правее? " /68/.

Ответ вроде бы ясен - ан нет, и в России эпохи второго храма Христа Спасителя исповедуют те же взгляды. " Русская идея, заставляющая народ творить чудеса, наднациональна. Нас не увлекает мещанская идея всех прочих народов - обустройство собственного дома", - вещает некий патриот /69/. И он глубоко прав - не увлекает. Она вообще не может увлечь православие, ибо по выражению опять же В. В. Розанова, это Запад " 1) думал, 2) страдал, 3) искал, а Восток просто 4) спал" /70/.

И просыпаться ему никак не хочется, наше православие и сейчас считает, что делать ничего не надо, все и так образуется - " со молитовкой". Отсюда неустроенность и неухоженность России. И менее всего она устроена и ухожена как раз в тех областях, которые более всего были " поражены" нашим официальным православием. Именно там все спились, изолгались и проворовались, и только на окраинах - на Севере (" архангельский мужик" ), в казацких землях (казаки, что бы они ни говорили сейчас, составлялись из беглецов не только от власти, но и от казенного православия), да в Сибири, крае ссыльных староверов и сектантов, еще теплится какая-то надежда. Сердцевинная же Россия, безраздельно отданная нашему православию, вырождается, дичает, пашни зарастают, дома разваливаются. Спасение придет если оно вообще придет - не из деревни. Сколько бы ни писал Солженицын о том, какие чудесные люди есть у нас в глубинке, не они определяют ее лицо. С трудом найдут на три деревни одного неспившегося мужика - радость-то какая! Значит, выберемся

Едва ли, мало таких. Везде мерзость запустения, полное бесплодие всего, чего коснулось наше казенное православие. " Странный дух оскопления, - писал В. В. Розанов, - отрицания всякой плоти, вражды ко всему вещественному, материальному - сдавил с такой силою русский дух, как об этом на Западе не имеют никакого понятия" /71/. И еще: " все радостное, земное, всякое просветление через религию собственно самой жизни и ее условий враждебно основным тенденциям Православия" /72/.

Все эти проблемы вновь встают в эпоху Второго храма, когда России, чтобы уцелеть, надо опять просыпаться и включаться в мировые процессы, как это было при Петре. Нет, никак не получается. Мешает все то же: пьянство, безынициативность, безответственность и, конечно, нечестность, отчетливее всего проявляющаяся все в тех же лживости и воровстве. Вроде есть православные, которые задаются теми же вопросами: "... попробуем хотя бы только поставить вопрос а не имеют ли своим источником то же Православие такие качества, как легкое впадение в жестокость, низкая инициативность, слабое чувство личной ответственности, стремление быть " как все" (конформизм)? " /73/. Вопрос риторический: конечно, имеют.

Другой православный автор пятнадцать лет спустя пишет: "... в Православии отсутствует концепция полноценной жизни христианина " в миру", отсутствует, например, христиански осмысленная светская трудовая этика. Монашеское служение остаJтся несоизмеримым по своей значимости со служением мирян (православных в миру). Таким образом, в сознании многих православных существует жесткий дуализм между " духовным" и " мирским", " церковным" и " светским". За этим дуализмом кроется вопрос: каким образом спасение, понимаемое в эсхатологическом смысле, совместимо со спасением как благоустроением человеческой жизни на земле, с христиански осмысленной ответственностью за всJ происходящее в этом мире, с религиозным осмыслением того, что принято называть " земным благополучием". Если все земное несущественно, так следует ли им всерьJз заниматься? Слишком велик соблазн духовного эскапизма для верующего, внутреннего ухода из этого мира, минимизации отношений с ним".

Но только мало таких вопрошающих православных, все больше " Гром победы раздавайся! " слышится. А всего-то надо: ровно (а не истеричными порывами, как у ударников) повседневно трудиться, тогда и результаты не замедлят. Не надо выдавать разгильдяйство и недисциплинированность за проявления духовности. И еще лень, о которой много писали наши мудрецы, но которая особенно заявила о себе после Катастрофы. Бунин в " Окаянных днях" отметил эту особенность " новой жизни": " Поголовно у всех лютое отвращение ко всякому труду".

Следует сказать, что особенно плохо с качеством труда у классов, которые в России принято было называть " трудящимися" и " передовыми", на том основании, что они " ближе всего к производительным силам", развитие коих якобы и обеспечивало прогресс общества - все-таки до такого идиотизма только в России могли додуматься. К этим классам относили только рабочих и с оговорками крестьян, а всех остальных по стародавней привычке записывая в " паразиты". По марксистскому учению, была еще прослойка " интеллигенции", далеко не передовая, которую нужно было постоянно воспитывать.

Однако нельзя же отрицать, что только эта " прослойка" более или менее выдерживает сравнение с " мировыми образцами". В интеллигенцию у нас зачисляли учителей, инженеров, врачей, ученых. Так вот, наши педагоги (всех уровней - от детского сада до университета), инженеры, врачи и ученые вполне успешно конкурируют с западными представителями тех же профессий, и во многом их превосходят. Но это их в России топчут с наслаждением, хотя только они чего-то стоят. Да, есть среди них профессиональные дилетанты, пустомели, витающие в облаках, и вред от них может быть немалый, особенно когда до власти дорвутся. Но пропорционально их в своем слое ничуть не больше, чем страшных людей в " трудящихся классах", которые, дорвавшись до власти, вон что учинили. (Бунин в " Окаянных днях" о встрече с таким персонажем: " Закрою глаза и вижу как живого: ленты сзади матросской бескозырки, штаны с огромными раструбами, на ногах туфельки от Вейса, зубы крепко сжаты, играет желваками челюстей... Во век теперь не забуду, в могиле буду переворачиваться! " ).

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒