ВЫБЕРИ УТРО

Речь героев скорректирована в соответствии с нормами русского языка первой четверти XXI века. Незнакомые сегодняшнему читателю реалии заменены на адекватные по смыслу.

Саша не любила погружаться в настройки резко. Ей нравилось, когда реальность проявляет себя неторопливо, как в старинных романах. Вот героиня проснулась, выглядывает в окно: что-то хмуро!.. Неспешно завтракает, одевается по погоде и наконец выходит на улицу – в лицо валит мелкий дождь.

Элементы грядущего дня Саша обдумывала ещё накануне, ложась спать, и заранее предвкушала, как завтра ласковый голос в виске разбудит её и скажет: «Сашенька, выбери утро! »

В последнее время кривая Сашиных предпочтений склонялась в сторону осени. Саше хотелось тумана, резкой октябрьской свежести, паутины на «праздной борозде» и прочих прелестей забытой русской литературы. В архивах настроек ей удалось разыскать режим «Тургенев» с неплохим выбором ландшафтов, погодных условий и аудиокарт. Правда, после одного из Конгрессов звуки охоты были исключены из меню как возможный призыв к насилию. На них требовалось получать специальное разрешение. Саша с этим не заморачивалась – её вполне устраивало курлыканье журавлей.

Мировой референдум по Закону о выборе личной реальности стал главным событием позапрошлого века. У закона были противники, сумевшие внести в проект множество нелепых поправок. К примеру, несколько первых десятилетий настройки разрешалось использовать исключительно для нейтрализации неблагоприятных условий жизни, таких как плохая видеоэкология мегаполисов или слишком короткий световой день.

Спустя годы ограничения были сняты, и вот уже два столетия с хвостиком люди Земли обладали правом индивидуально настраивать свой мир. Они шли путём ошибок. Многие увлекались бесконтрольной настройкой эмоций – до тех пор, пока не был принят запрет на моделирование чувств. Радость должна возникать в результате правильного образа жизни, а не искусственного воздействия на мозг. Гнев и печаль следует изживать путём работы над собой. Человек – не робот и не зомби, он должен оставаться человеком и как раз поэтому достоин самостоятельно определять, в каких условиях ему жить.

Право выбора личной реальности было признано величайшей ценностью цивилизации и в начальный период вызвало всплеск фанатизма. Доходило до того, что люди отправлялись в отпуск на тёплое море лишь затем, чтобы включить в разгар солнцепёка режим русской зимы. Со временем пафос угас. К настройкам привыкли и начали воспринимать их как нечто, что было и будет всегда.

Однако Саша не принадлежала к легкомысленному большинству. Пять лет назад – ей исполнилось тогда четырнадцать – она узнала на собственной шкуре, что значит лишиться настроек. А как весело было жить в неведении, играть с подружками в реальности «аниме» и верить, что мама – добрая фея Весна из режима «Боттичелли»!

В тот несчастливый день, выйдя на прогулку в городской парк, они с мамой выбрали в настройках июнь, тропу над морем, аромат диких цветов, ветер. На тропе оказалось людно. Бодрые путешественники, красавцы и красавицы, одетые в ретро начала двадцатого века, некоторые с походной тростью и цветком в петлице, улыбаясь, шли им навстречу.

На повороте, там, где тропа скрывалась за горным уступом, раздался предостерегающий крик, и в то же мгновение из-за скалы выскочил и устремился Саше в лоб мальчонка на старомодном велосипеде.

Саша метнулась в сторону и через миг очутилась на земле. Страшная боль в ноге выбросила её из настроек. Схватившись за щиколотку, Саша задержала дыхание: не шевелиться! К ней тут же подбежала и опустилась на корточки немолодая женщина в термокостюме, с проседью в ёжике волос:

– Как ты? Можешь встать? – спросила она встревоженно и потеребила Сашу за плечо.

Саша приподнялась и увидела под локтем землю с раздавленными оранжевыми цветами. Упав, она снесла край грядки. От смешанных с землёй лепестков шёл запах поздней осени, а в ямке из-под Сашиного локтя барахтался чёрный жук со сломанной лапкой. Саша поскорее отвернулась от жука и, озираясь в поисках исчезнувшей феи Весны, позвала:

– Мама!

– Сашенька, я здесь! – сказала женщина и вздрагивающей рукой погладила Сашу по спине. – Потерпи, котик! Сейчас приедет помощь.

Саша, не понимая, уставилась на незнакомку и вдруг сообразила: ну конечно, это и есть мама! Её мама без настроек.

Пока ждали врачей, мимо них по аллее шли вразнобой, уклоняясь на автопилоте от столкновений, люди в облегающих термокостюмах. Порой кто-нибудь замечал Сашу и улыбался, а одна дама даже весело ей подмигнула. Видимо, в её режиме случившаяся с Сашей беда выглядела как нечто забавное.

А затем пошёл косой дождь со снегом. На коротко стриженные головы гуляющих наползли капюшоны, на лица легло защитное напыление из водоотталкивающих частиц. Саша зачарованно, как во сне, провела рукой по своему лицу и ёжику волос. Костюм отключился. Напульсник мерцал и отказывался возобновлять настройки. Некуда было деться от пронизывающего ноября.

Наконец подоспела помощь. Повреждённую связку починили прямо на месте в кабине коррекции. А жука, сколько Саша ни просила, чинить отказались. В нём не было обнаружено учётного сигнала, а значит, он не мог претендовать на заботу государства.

Дома Саша включила нейтральный режим и, отдыхая в голубоватой пустоте неба, попыталась представить себе Покой, как учил лицейский психолог, но в голову всё время лезли снежные хлопья, жук и тоскливый запах оранжевых цветов, смешанных с землёй. Что-то страшно одинокое было в этом – остаться без настроек. Словно ты попал в космос, где движется по орбитам несметное число небесных тел, но ни одно не замечает другое.

Перед сном Саша сказала маме:

– Я хочу понять, как они жили без настроек. Ведь это страшно, когда ты ничего не можешь выбрать: ни погоду, ни как должны выглядеть близкие! Наверно, они были очень смелыми?

– Котик, они были рабы и даже не знали, что такое свобода, – сказала фея Весна. – А ты, если будешь думать о глупостях, останешься, как тётя Лара, без работы!

Сашина мама была зубным генетиком и с детства пугала Сашу дефицитом рабочих мест. «Ты подумай, как без работы плохо! Государство тебя кормит, настройки развлекают. Ну а ты сама – за что же ты будешь себя уважать? »

Тётя Лара была маминой двоюродной бабушкой. Про неё в семье ходила легенда, будто в юности она целый месяц прожила без настроек и даже позволила себе критиковать величайшую ценность цивилизации. Неудивительно, что в результате тётя Лара схлопотала пожизненный запрет на работу.

Тёти-Ларины сто лет, отведённые каждому жителю Земли, подходили к концу. Закон о столетней продолжительности жизни был венцом общественной справедливости, и Саша об этом знала. Пожил сам – уступи место следующему. При этом твоё отсутствие не вечно. Генетическая информация бережно сохраняется, и человека сразу же после смерти ставят в очередь на жизнь. Когда очередь подойдёт – каждый сможет пожить ещё раз.

В Сашиных настройках тётя Лара была тощей вздорной колдуньей в остроконечном колпаке. Саша её побаивалась. Но теперь, после происшествия в парке, увидев тёти-Ларины костлявые руки, распахнутые к объятию, Саша расплакалась. Тётя Лара вдруг представилась ей жуком, которого скоро перевернут на спину и переломят, только уже не одну лапу, а совсем.

– Ну, вот видишь – опять слёзы! – воскликнула Сашина мама. – С того случая просто не узнаю ребёнка! Лара, она же последних друзей растеряла! Раньше хотя бы гуляла с девочками в общих настройках, а теперь бродит одна.

– Мама, а ты в курсе, какие они режимы выбирают? – вскричала Саша. – Плюс тридцать пять и карнавал какой-нибудь бразильский! Там вообще думать ни о чём невозможно! И разговаривать невозможно!

– Сашка, а где ж ты одна-то бродишь? – грозным контральто полюбопытствовала тётя Лара.

Саша отвернулась и промолчала. Она бродила по осени. Порой заказывала листопад, порой смешанный со снегом дождь. Ей были важны мелочи – ощутить на коже влагу тумана, пошуршать листвой по аллеям графской усадьбы…

Тётя Лара быстро добралась до Сашиных тайных мыслей.

– Хочешь познать натуральную жизнь? – спросила она, ястребиным взглядом вперившись во внучатую племянницу.

– Да, я хочу понять, как они жили. Но я боюсь, – сказала Саша.

– Сашка, а теперь я тебе открою секрет! – торжественно произнесла тётя Лара. – Можешь сколько угодно шляться без настроек – всё равно, как они жили, ты не поймёшь никогда! Мы не можем представить себе прошлое, потому что информации о нём больше нет, даже самой базовой. Она утилизирована! От космического лайнера отстыковали прицеп!

– А почему его отстыковали? – спросила Саша.

– Потому что в каком-то смысле история – это страшно тяжёлый контейнер с мусором. Нельзя вечно таскать за собой устаревшие реалии и ценности. Конечно, всегда будут чудики, которые умеют читать буквы и копаются в старых романах. Но рядового землянина это только затормозит в развитии.

На этих словах взгляд колдуньи потеплел и стал хитрым.

– Сашка, а может, тебе пойти на курсы чтения? Раньше после них выдавали доступ к архивной информации. Прочтёшь роман из девятнадцатого века – вот тебе и жизнь без настроек! Уверяю, ты ничегошеньки не поймёшь!

– Тётя Лара, ну куда ты её толкаешь? К чему ей? – забеспокоилась фея Весна.

– Ерунда! Сашке это на пользу! – возразила старуха. – Посмотри, что вы делаете с детьми! Ребёнок ещё говорить не научился, а его уже тащат в лабораторию – дитятко, давай копайся в генах! Ведь этот ваш культ науки сделал человека плоским! Он и радоваться не умеет, и про слёзы не слыхал.

Той же осенью, успев до Нового года, Саша закончила курсы чтения и получила доступ к файлам литературного хранилища. Забытые великаны прошлого, владевшие умами Сашиных предков, все как один оказались к её услугам. Содержимое «контейнера с мусором» поразило Сашу, но за два года, остававшиеся до поступления в университет, она осилила только «Войну и мир». Как и предсказывала тётя Лара, несмотря на подробные комментарии, Саша поняла в романе совсем немного, и всё же решение было принято: она посвятит свою профессиональную деятельность истории, а именно – изучению жизни без настроек.

После долгого спора с мамой Саша выбрала самый непопулярный факультет – «Архивы образа жизни». Туда совсем не было конкурса. На день открытых дверей Саша явилась в режиме «аниме». Мультяшные профессора соблазняли студентов увлекательными стажировками и перспективой трудоустройства. А затем на скалу взлетел молодой пылкий разбойник по фамилии Кувшинкин. Взмахивая кинжалом, он говорил о времени, когда люди воспринимали мир таким, каков он есть. О, что это были за счастливцы! Первая зелень апреля была им сладка, как свидание после долгой разлуки, а тоска по снегу вдохновляла душной ночью июля писать стихи! Вместо того чтобы «надеть» погоду по своему выбору, они надевали шубы или резиновые сапоги. И уж конечно, и речи не шло о том, чтобы подтасовывать образ возлюбленного!

– Ребята, предлагаю признаться! Настройки, в которых мы живём, – уже давно не свободный выбор разума, а намертво въевшаяся привычка! Для большинства из нас начать день без «Выбери утро» равносильно крушению вселенной. Нашей с вами задачей будет воссоздать в себе ощущение естественной жизни и исследовать его. Почему мы разучились творить? Где художники, поэты? Последнее поколение творцов создало библиотеку режимов, и на этом всё закончилось. Она не пополняется уже больше ста лет, потому что творческая способность утрачена!

– А зачем нам пополнять библиотеку? – спросил мальчишеский голос из зала. – Даже если мы каждый час будем менять режимы – всё равно их за тысячу лет все не перемерить!

Разбойник сдвинул брови и перекинул кинжал из ладони в ладонь, однако сдержался.

– Милые дети! Дело не в том, много режимов или мало. Дело в том, что мы не способны сочинить свой. Даже выбирают из имеющегося единицы, а большинство и этого не хотят – включают «перемешать», и довольны! Вы посмотрите на себя, вы ведь просто!.. – воскликнул он и запнулся. Употреблять в обществе ругательства вроде «зомби» было запрещено. – В общем, наша с вами дерзкая цель – возродить в человеке творчество! А для этого придётся провести эксперимент и понять, каково это – жить вне настроек! Большинство из вас не решаются даже просто увидеть себя в зеркале. Рискните – обещаю вам нехилую встряску!

Саша слушала, наморщив лоб.

– А теперь, дорогие дети, предлагаю вам поучаствовать в очень приятном, очень вкусном эксперименте! – продолжал разбойник. – Сейчас на ваших глазах я выну из оболочки кулебяку. Это пирог, испечённый по рецепту наших далёких предков. В настройках у вас наверняка есть модель его вкуса. Но я предлагаю вам ощутить настоящий! Если боитесь отключить все настройки сразу, освободите хотя бы вкус и обоняние!

На этих словах он водрузил на стол два больших свёртка и, развернув холстины, кинжалом покромсал пироги на куски.

– Налетай!

– У меня лаваш какой-то, с брынзой. А у тебя что? – спросила Саша у лицейского друга Никиты, поступавшего с ней за компанию.

– Кукурузная лепёшка, – ответил тот, пожевав. – Я же в Мексике!

– У меня чипсы с беконом! – крикнули из зала.

– Вот видите! У вас чипсы! – восторжествовал Кувшинкин. – Я так и знал – ни один из вас не решится снять настройки, хотя бы частично. Ну что ж, поздравляю! Вы лишили себя роскошного душистого пирога и грызёте какую-то дрянь! – Он оглядел аудиторию и погрустневшим голосом проговорил: – Ребята, я не призываю вас фанатеть от прошлого. Я о том, чтобы вы хоть иногда, для разнообразия, смотрели на мир своими собственными глазами!

Рисованный разбойник показался Саше забавным. Она поразмыслила и записалась к нему на курс.

Николай Родионович Кувшинкин был совсем молодым учёным, вернувшимся недавно из некой таинственной командировки. Поговаривали, будто он сделал важное для науки открытие – потому, несмотря на сомнительную репутацию, ему и доверили вести курс. В университете о Кувшинкине ходили странные толки. Он слыл революционером, едва ли не врагом настроек. Впрочем, Саша была уверена, что это враньё. Если бы нечто подобное обнаружилось, Кувшинкин был бы объявлен пожизненным безработным, как случилось с тётей Ларой, и уж точно его бы не допустили к студентам.

Тему Сашиной научной работы они определили быстро. Саша сказала, что хотела бы вникнуть в быт рядового учёного, скажем, нейробиолога из пограничной эпохи, когда настройки ещё не вошли в жизнь, но наука уже полным ходом стремилась к ним.

– У меня был предок, – доверительно сообщила она Кувшинкину. – Он работал в Москве, в научном институте, а в свободные дни жил на даче, читал книги. У прабабушки Лары сохранились старинные носители. Один с его записями, а другой с фотографическими изображениями сада, цветов – на нём написано: «Дача». Только их не на чем посмотреть. Надо ехать в архив исторических гаджетов. Я подумала: вот как раз…

– Фролова, ты что, смеёшься? Какая дача? Дачи все давно снесли! Где ты собираешься практическую часть вырабатывать? – воскликнул разбойник. – И потом, на кой нам чёрт нейробиологи! Наша миссия – возродить художественное творчество. Искусство! Слыхала о таком? Так что никаких пограничных эпох. Погружаться будем в самый расцвет! Раз уж ты Толстого читала, предлагаю середину девятнадцатого века. Культура русской усадьбы!

Саша жалобно смотрела на вихрастого разбойника и помалкивала.

– Я же не просто так советую, – смягчаясь, сказал Кувшинкин. – По той эпохе хотя бы сохранилась парочка заповедников. На один мы тебя забросим, там наша база. Поживёшь без настроек с недельку. Конечно, это будет жалкое подражание. Но для нас важна не точность деталей, а состояние души. Ты, Фролова, должна будешь в себе, не в настройках – а в душе, в душе (он постучал себя кулаком в грудь) почувствовать импульс к творчеству! Фантазию хоть какую! И зафиксировать ход своих переживаний. Подробно! Каждую слезинку! Если ты сделаешь это убедительно, это будет твой вклад в возрождение человечества.

На этих словах анимешные глаза Кувшинкина стали грустными и квадратными. Он умолк, и Саша догадалась, что ни в какое возрождение он не верит.

– Николай Родионович, а вы жили когда-нибудь без настроек? – шёпотом спросила она.

Кувшинкин уставился на Сашу, потом заржал и, махнув рукой, вышел из аудитории.

За лето Саша перерыла архивы настроек и, помимо уже исхоженного вдоль и поперёк «Тургенева», освоила «Покос в Ясной Поляне» и «Болдинскую осень». В качестве поощрения научный руководитель раздобыл для неё ретроблокнот и карандаши. Теперь во время прогулок, присев на скамью, Саша поглядывала вокруг: что бы такое ей воспеть? Попробовала нарисовать с натуры кленовый лист, но, повозившись пару минут, бросила. Хотела сочинить рассказ – и не смогла придумать о чём. Хоть убейте, она не понимала, какой смысл в её жалких стараниях!

Однажды, гуляя в настройках по аллеям Тригорского, Саша вспомнила жука и вмятые в землю оранжевые цветы. В груди зашевелилась жалость, забродили, цепляясь друг за друга, слова «грустно», «сыро», «солнце», «смерть». Солнце было лишним, но, Саша чувствовала, на его осеннем луче всё держится – и запах бархатцев, и копошения пораненного жука, и её собственное, какое-то трепещущее желание заслужить одобрение Кувшинкина. На миг ей пришло в голову: а вдруг это и есть творчество? Подумав так, Саша взялась за напульсник и сбежала в анимацию.

Решение о прохождении практики было принято в октябре, сразу после того, как научный руководитель ознакомился с результатами Сашиной работы в архивах. Материалы о процессах, протекающих в коре головного мозга в момент вдохновения, Кувшинкин забраковал сразу.

– Фролова, вот поэтому мы и погрязли в настройках! У вас у всех один «мозг» на уме! А где душа? Где человеческое достоинство? Эти твои «процессы» уже триста лет изучены! Ты бы лучше озадачилась вопросом, что в груди у них трепетало! Ныло там что? Почему у них были чувства острые, а у нас тупые?

– Николай Родионович, да просто без настроек им было скучно! – сказала Саша. – Вы представьте – всю жизнь одна и та же реальность. Это же с ума можно сойти! Поэтому, у кого было свободное время, у дворян… вот они все и творили.

Разбойник, сдвинув мультяшные брови-чёрточки, строго смотрел на Сашу.

– Скучно – это ещё не всё, Фролова! Кому скучно было, те горькую пили. А с тобой мне всё ясно. На этих вот компиляциях далеко не уедешь. Как смотришь на практику без настроек? Или боишься? – сказал разбойник, и в его угольных глазах загуляли красные блики.

– Совсем не боюсь! – решительно возразила Саша. – Я однажды уже была без настроек. Когда повредила ногу.

В день отъезда Саша включила режим «Поместье» – девятнадцатый век, солнечный день октября. Старой умной лошадкой правил кучер Кувшинкин – простой крестьянский парень. Господам же (в данном случае – Саше) полагалось усесться в коляску и ехать, охая на кочках, прямиком до поместья.

К сожалению, Кувшинкин не осознал свою роль. Даже не думая соблюдать субординацию, всю дорогу он давал барышне указания, в особенности напирая на ежедневный и искренний отчёт в дневнике.

– Все движения души – тоску, скуку, гнев! – анализируешь и записываешь! Это твоя главная задача. А то я вас знаю: пойдёте бродить в поля да слёзы лить, а через день заявите – верните напульсник!

– Я не заявлю! – твёрдо сказала Саша.

– Ты пойми, Фролова, мы тут не дурью с тобою маемся. В нашей работе, может быть, вся надежда Земли! Ты, конечно, этого не видишь, потому что сидишь в настройках. Но поверь мне, я-то каждый день любуюсь: сегодняшнее человечество – это обожравшиеся сахару мухи, больше ничего! И так мне жалко этих мух, вот честное слово. Ну разве это жизнь – ползать на брюхе по подоконнику и при этом воображать себя то бабочкой, то жуком-плавуном, то ещё кем…

Саша слушала, отвернувшись. Её взяло зло на Кувшинкина.

– А мне жалко тех, древних. Которые жили в плену обстоятельств! – сказала она. – А нас чего жалеть? Мы счастливые!

Кучер нахмурился и промолчал, но Саша ясно расслышала: «Дура! »

– Ну вот, Фролова, это наша база! – сказал Кувшинкин, помогая Саше выбраться из коляски. – Хмуровато с непривычки, зато как пахнет! Ты понюхай – грибами! Грибы собирала когда-нибудь? Давай вырубай настройки, не пожалеешь! Да куда ты пошла, вымажешься вся – не видишь, грязища!

Саша осмотрелась и нигде не обнаружила грязи. Под ногами нежно позванивала золоченая листва. Над прелестными, в дымке, лугами, кружили стрекозы, а на пригорке приветливо распахнула окна серо-голубая усадьба со свежевыкрашенными, словно накрахмаленными кружевами наличников.

– Ты не смотри, что дом облезлый, – сказал Кувшинкин, взяв Сашу за локоть и в обход луж ведя к усадьбе. – У них с краской проблемы. Выпускают музейную партию раз в десять лет. А сама понимаешь – ветра, сырость. Спасибо, что пока хоть не снесли! Усадебный дом тысяча восемьсот сорок девятого года постройки, после молекулярной реконструкции. Парк поддерживается. Хвойные, правда, не растут. Ну, они уж триста лет не растут. Ты хоть в режимах-то своих ёлку видела? Вот раньше, по документам, здесь ели были. Ну, зато остались липы, берёзы. Чего ждёшь? Снимай напульсник!

– Николай Родионович, я не могу. Я сначала должна освоиться, – смутилась Саша и на всякий случай прикрыла напульсник ладонью.

– Фролова! Зачем ты ехала сюда вообще? – вскипел Кувшинкин. – Мультики смотреть? Или вживаться в мироощущение предков?

– Я не могу сразу! – разволновалась Саша. – Я увижу всё это ваше облезлое, и у меня будет стресс!

– Стресс? – Вконец потерявший совесть кучер уткнул кулаки в бока. – Что значит – стресс? Ты учёный или кто? Думаешь, для меня не стресс каждый день вами любоваться? Все как один серые, бритые, чумазые поросята! Фролова, ты лоб в чём вымазала? Зубной распылитель у тебя на лбу, ясно? Хоть бы взглянула на себя разок в зеркало!

Саша потёрла лоб и сняла сухой комочек. Попробовала – в настройках на вкус это был шоколад.

– Ладно, – хмуро сказал Кувшинкин. – Иди в дом. Вызовешь завхоза Стеллу, отключишь настройки и сдашь ей напульсник на неделю – ясно? И костюм. Он тебе тут без надобности. Там у них целый шкаф одежды – хоть понаряжаешься раз в жизни! Девчонка всё же! Ну, я пошёл, инструкции у тебя есть, – заключил он и направился к площадке, где остался экипаж, однако через несколько шагов обернулся. – Саш, ты ж любопытный человек! Не понимаю, ну какая охота всю жизнь быть зомби!

Саша в растерянности смотрела, как удаляется кучер, теперь уже окончательно. К её удивлению, он сел не на козлы, а внутрь экипажа, стукнув дверцей. Коляска покатилась сама. Должно быть, от волнения в Сашиных настройках «слетела» лошадь.

По голубоватой, в стелющейся дымке, дорожке парка Саша прошла к нарядному крыльцу с резными балясинами. Из дверей ей навстречу уже выглядывала добродушная женщина в праздничном крестьянском уборе. Она представилась Стеллой и проводила Сашу в её спальню.

В миленькой, оклеенной синими обоями комнате пахло цветами. Саша огляделась и увидела на окне чуть прикрытую занавеской вазу с чайными розами, крупными и тяжёлыми, как яблоки. По стенам блестели зеленью и лазурью несколько итальянских пейзажей.

Саша села в обтянутое бархатом кресло, зажмурилась и рывком отлепила ленту напульсника. Без настроек воздух стал холодным и резким. Саша почуяла запах сырого дерева и ещё что-то знакомое, пряное и грустное. Открыла глаза и увидела голые деревянные стены, потолок с дождевыми потёками и окно без штор. На подоконнике, там, где в режиме «Поместье» была ваза с розами, стоял ящик с землёй. Из земли торчали листья-ёлочки и оранжевые, с коричневатой каймой, цветы на коротких стеблях. Такие же, как те, на которые она рухнула, когда повредила ногу.

Саша ошеломлённо поднялась с табурета и провела по доске сиденья рукой – нет, никакого бархата… Упала на застеленную кровать и почувствовала досаду и гнев на свою наивность. Семь дней в этом жалком подобии усадьбы!

По мысли научного руководителя, Саше предстояло пробыть без настроек неделю. Этого должно было хватить, чтобы студентка Фролова совершила открытия, которые возродят в «объевшихся сахара мухах» творчество. Как бы не так! Саша потянулась к брошенному на столе напульснику, дотронулась кончиками пальцев и, помедлив, передумала. Всё-таки жалко было разочаровывать Кувшинкина.

Немного свыкнувшись с безрадостной обстановкой, Саша подошла к старинному шкафу – там, согласно инструкциям, для неё была приготовлена одежда. Взялась за облезлую ручку. Дверца скрипнула и, распахнувшись, окунула Сашу в мутное зеркало. Из мглы веков на неё смотрела девочка с круглым лицом и коротковатым носом. Русые волосы подстрижены сантиметровым ёжиком, большего не позволяет термокостюм. Уши торчат.

Саша схватила с полки одежду – джинсы, футболку и красно-белый свитер с оленями – и в ужасе захлопнула дверцу.

«Нет, ну как они жили без настроек? Как они жили? – бормотала она, неуклюже переодеваясь. – Просто жили – и знали, что все видят, какие они страшные? И сами тоже прекрасно видели – кто красивый, а у кого уши? Ничего себе удовольствие! »

Твёрдо решив, что больше никогда не заглянет в зеркало, Саша открыла дверь в коридор и дрогнувшим голосом позвала:

– Я готова! Вот, возьмите, пожалуйста!

Стелла, преобразившаяся из нарядной крестьянки в обыкновенную бритую сотрудницу в термокостюме, отнесла Сашину одежду с напульсником в хранилище. Через полчаса она же пригласила Сашу завтракать.

Улыбаясь чему-то в сюжетах своих настроек, Стелла подала кофе и сливки в молочнике. Кувшинкин предупреждал – на подлинный вкус не стоит рассчитывать, в мире давно уже нет натурального молока. Саша даже не стала пробовать этот напиток, зато съела яблоко и выпила бокал артезианской воды. Она впервые пила воду без настроек и никак не могла понять, как можно охарактеризовать вкус, которого нет. «Вкус неба! – вдруг пришло ей в голову. – Да – вкус облаков! »

Завтракая, Саша поглядывала через открытые двери столовой в гостиную. Там было на что посмотреть. По стенам расположились горка с посудой, диван и таинственное мутно-чёрное пианино. Громоздкие предметы старины, как большие дружелюбные животные, ждали её внимания.

Покончив с трапезой, Саша подошла к пианино и подняла тяжёлую крышку. Желтоватые клавиши не шелохнулись, но в чёрной глубине загудело. «Подумать только! – поразилась Саша, осторожно нажимая на клавиши. – Когда-то не было иного способа извлечь фортепианную музыку, как только затаскивать в дом эту громилу! »

Звуки протекали через пальцы в кровь и, пробежав по жилам, отдавались в ступнях. Саша опустила крышку. Смятённо взяла из вазочки кусок колотого сахара и, отгрызая сладкие крупинки, отправилась гулять.

Пейзаж, открывшийся ей с крыльца, – небо в быстрых лиловых тучах и оранжевый березняк по кромке коричневых полей – был широк и дик. Сырой порывистый ветер гулял по холмам и долинам. Учитывая отсутствие термокостюма, Саша отказалась от дальней прогулки и пошла посмотреть усадебный парк.

Дорожки, присыпанные берёзовыми крестиками, обрамленные цветниками, за которыми ухаживала пара умных машин, постепенно становились всё уже и наконец превратились в лесные тропинки. Заметив указатель «пруд», Саша спустилась по одной из них к небольшому лесному водоёму. Чёрный и неподвижный, с неясной глубиной, он напомнил Саше пианино.

Ветер летал поверху, внизу была тишина. Даже когда березняк, задрожав, посыпал зеркальную черноту золотом, вода не шелохнулась.

Там, где мелководье сплошь поросло травой, Саша заметила чёрную клочковатую собаку. Она обнюхивала берег, потом вдруг замерла, приподняв переднюю лапу, и ринулась в воду. Тёмная глубина шевельнулась. Золото берёз побежало прочь, и в тот же миг, проколов тучи клинком, в воду ударило солнце. Пруд закачался, и у Саши, глядящей на смятые рябью облака, закружилась голова.

Тем временем собака выбралась на берег и, отряхнувшись после неудачной охоты, потрусила вверх по тропе, а Саша обошла вокруг пруда и заглянула под берёзы. Кувшинкин ошибся – грибов не было, и пахло совсем не грибами, а сыростью, увяданием всего, что так весело жило летом.

Солнечная рана затянулась – тучи стали сплошными, ветер спустился к земле. Свитер с оленями не согревал. Саша натянула «горло» свитера на подбородок и спрятала кулаки в рукава. Надо бы поискать одежду потеплее, но Саша вспомнила ту курносую, остриженную, с оттопыренными ушами в зеркале дверцы и решила, что лучше замёрзнет, чем снова откроет шкаф.

Первый опыт жизни без настроек произвёл на Сашу значительное впечатление. «Ну и влипла! – думала она, возвращаясь к усадьбе. – Узнала, что уродина, – раз! Наверняка заболею – два! А если ещё впаду в панику? » Некуда было скрыться от холода и запаха умирающей листвы. Без напульсника Саша не могла совершить даже простейшую правку реальности – заменить хмурое небо на ясное!

Выйдя к дому, на дорожке между хилыми цветниками Саша увидела недавнюю охотницу – искупавшуюся в пруду собаку. Мокрая шерсть висела клоками, обнажая худобу и старость. Саша впервые наблюдала вблизи столь неприглядное животное. Звери, встречавшиеся ей в разнообразных режимах, были молодыми и красивыми, а их движения – упругими, полными энергии.

Заметив Сашу, собака доверчиво приблизилась и повела носом возле кармана, где лежал остаток сахара. Со смесью жалости и досады Саша отступила на шаг. Собака подняла морду и поглядела с укором на непонятливого человека.

Мокрая шерсть пахла грустно, ещё грустней, чем оранжевые цветы. Нигде в настройках Саша не встречала запаха вымокшей дворовой собаки. На шее, в клочьях бурой от крови шерсти, виднелась широкая, с половину Сашиной ладони, рана. Саша вспомнила вдруг того чёрного блестящего жука в городском парке, которому, упав, она сломала ножку.

«Нет! Ну как всё это можно выносить! » – возмутилась она и решительно направилась к крыльцу. Там Стелла и её коллега, отвечающая за работу садовых машин, обсуждали маршрут прогулки по одному из заповедников Австралии.

– Тут животное ранено, – сказала Саша, показывая на собаку. – Где у вас кабина коррекции?

Сотрудницы удивлённо обернулись на Сашу.

– Кто ранен? – переспросила Стелла.

– Животное! Собака! Посмотрите вправо и вниз! – с трудом сдерживаясь, сказала Саша.

Женщины уставились на место, куда указывала Сашина рука, переглянулись и закатились дружным смехом. Саша и представить себе не могла, что там было у них в настройках вместо собаки – может, кенгурёнок или даже просто фонтанчик на воздушной подушке, каких полно во всех парках.

– Нет, это в кабину не нужно. Не вижу учётного сигнала, – отсмеявшись, сказала Стелла.

Она была права. Во всём, что могло претендовать на опеку государства и сотрудников, и в Саше, и в каждом посаженном в землю растении, должен был присутствовать учётный сигнал.

Саша посмотрела на собаку, потрусившую в сторону полей, и, задумавшись, вошла в дом. В комнате легла на кровать и уперлась взглядом в потолок с дождевыми потёками. От всего этого безобразия не рождалось ни мыслей, ни вдохновения, которое столь уверенно предрекал ей Кувшинкин.

В комнате оказалось холодно. Доисторический термометр на стене показывал двенадцать градусов по Цельсию. К сотрудницам обращаться не хотелось, и всё-таки, хорошенько промёрзнув, Саша отправилась к Стелле.

– В доме холодно! Как прибавить тепло? – спросила она, найдя её на кухне, за поглощением пюре – стандартного блюда с управляемым настройками вкусом.

– Холодно? – удивилась Стелла.

– Я без термокостюма! – терпеливо напомнила Саша. – Сделайте хотя бы двадцать градусов.

Стелла дружелюбно кивнула и, оставив еду, пошла выяснять у коллеги, можно ли отрегулировать тепло.

– Послезавтра приедет мастер! – объявила она, вернувшись.

– А сегодня? – изумилась Саша. – А завтра? Мне что здесь, замёрзнуть?

Стелла ободряюще улыбнулась:

– Вы можете запросить разрешение на досрочный доступ в хранилище. Тогда я смогу отдать вам напульсник и термокостюм.

Надежда на избавление радостно колыхнулась в груди. Саша мигом представила, как вернутся тепло и солнце, и вдруг почувствовала накат брезгливости.

– Спасибо, не надо! Зомби вы… – пробормотала она и, растолкав двери, вырвалась на волю.

– Счастливо! – приветливо отозвалась Стелла.

Вероятно, в её настройках Саша сказала: «Я пойду прогуляюсь».

Саша не понимала, что произошло, но чувствовала непоправимость случившегося. Её душу разом выбросило из родного племени, и свои стали врагами. Кто бы мог подумать, что через несколько часов «практики» она почувствует ненависть к собратьям, и всего лишь за то, что они, в отличие от неё, по-прежнему живут в настройках.

Вместо того чтобы гулять по парку, вдыхая правдивый запах осенних цветов, пить сваренный на огне кофе, трогать клавиши чёрной громилы и учиться рисовать карандашом, Саша рванула некошеным лугом в овраг. Оскальзываясь на мокрой листве, выбралась на другой берег и вышла на полузаросшую тропу вдоль распаханного поля.

Просторы и нешуточный ветер зарядили Сашу силой. Поначалу она шагала стремительно, но затем споткнулась на кочке и сбавила темп. По дороге Саша видела птиц, с трудом летящих против ветра, и листья, стаями снимающиеся с ветвей, видела сонную бабочку на шаткой соломинке и сизое облако в форме бегущей собаки. В какой-то момент, засмотревшись, Саша наступила сапогом на расклёванную мышку, вскрикнула и шарахнулась с дороги на пашню.

За полем начался перелесок и другое поле. Заповедник оказался обширен. Саша не была уверена, что вернётся в усадьбу, но всё-таки время от времени оглядывалась, примечая изгибы полей и рощ, чтобы при необходимости найти обратную дорогу. Вскоре решимость уехать победила. Если бы сотрудницы были, как и она, без настроек, Саша прожила бы в усадьбе все полагающиеся дни. Но вернуться к бессмысленно смеющимся роботам и умолять их прибавить тепла – нет, этого не будет!

Когда за лоскутом отдалённого луга завиднелось шоссе, Саша решила, что явится, как есть, без напульсника и костюма, в свитере с оленями – прямо в университет. Пусть Кувшинкин полюбуется, что с ней стало!

Транспорта на шоссе оказалось немного, и всё же достаточно, чтобы можно было рассчитывать на попутку. Коконы машин стремительно проносились над дорожным покрытием. В них грезили наяву Сашины братья по планете. Саша что есть силы махала им руками, пока не сообразила: если кто и заметил её, то, вероятно, в образе пальмы или, может быть, маленького безвредного монстра из мультика. Чтобы связаться с себе подобными и попросить о помощи, был нужен напульсник.

Припомнив расстояние до города и сообразив, что пешком ей не дойти, она развернулась и двинулась вдоль кромки луга в обратный путь. От гнева на собственную глупость усталая Саша почувствовала прилив бодрости и, прикинув маршрут, решила, что сэкономит не менее получаса, если пойдёт не в обход, а наискосок через поля.

Первое поле было сухим – Саша прошла его быстро. В перелеске присела отдохнуть и, достав из кармана джинсов обглоданный сахар, догрызла.

Второе оказалось куда мокрее. Ландшафт шёл вниз, комья глинистой земли были влажные, и кое-где уже начинала поблёскивать красноватым закатным солнцем вода в межах. Саша заволновалась и, вцепившись взглядом в далёкий усадебный холм, ринулась к цели.

Силы кончились на середине поля. Отдышавшись, Саша вылезла из неподъёмных от налипшей глины сапог и пошла босиком. Мрак конца октября медленно надвигался со спины, а затем сделал рывок и обогнал Сашу. Облепленные глиной босые ноги занемели от холода. То, что она, человек, царь вселенной, не может выбраться из болота пашни, что не осталось сил преодолеть пару километров до человеческого жилья, совсем раздавило её. Саша села на землю и расплакалась.

После слёз стало легче. Саша прилегла виском на глиняный ком покрупнее и постаралась дышать спокойно, чтобы набраться сил для марш-броска. В какой-то миг ей показалось, что по тёмному краю поля движется силуэт человека. «Меня ищет Стелла! » – догадалась она и, рывком вскочив, снова осела на колени – ноги подломились.

– Помогите! – тоненько крикнула Саша. – Хелп!

Тень остановилась и стала женщиной в старинной одежде – брюках и великоватой куртке.

– Эй! Ты что там делаешь? – крикнула она, заходя в пашню, как в воду, и, уверенно пройдя по волнам, помогла Саше встать.

Саша выбиралась, спотыкаясь, повисая без сил на локте незнакомки.

– Студентка? – спросила женщина. – Кто же вас таких посылает? Было дело, одну вашу еле из реки выловила. Пошли, галоши хоть дам тебе. А там пройдёшь по тропинке через рощу. Тебе ведь в усадьбу? Меня Анна зовут.

На пригорке, куда они поднялись, сохранилась облупленная приусадебная церквушка. Анна состояла на должности смотрительницы объекта.

Небольшая комната сторожки, где очутилась Саша, вся была заставлена стопками настоящих бумажных книг. Саше было не до реликвий, язык еле ворочался, и всё-таки она спросила:

– А «Война и мир» у вас есть?

– Есть, – усмехнулась Анна, поставив на пол перед Сашей таз с водой.

Пока Саша блаженствовала, отмывая ноги в тёплой воде, хозяйка слазила под кровать и добыла пару диковинной обуви.

– Меряй, не бойся. Садовые галошки. Потом вернёшь.

Саша послушно сунула ноги в резиновые башмаки, выстеленные мягкой тканью.

– Угощать мне тебя нечем, – сказала Анна, открыв шкафчик и оглядев полки. – Здесь муки нормальной и то не добудешь. – И поставила на стол кружку кипятку и пюре «основное», которым кормилась вся планета. Есть его без формирующих вкус настроек оказалось немыслимо.

– А что вы изучаете? – спросила Саша, кивнув на книги.

– Хочу разобраться, как проходило богослужение, – сказала Анна. – Историю христианства стёрли, научной информации нет, даже в архивах. Уж не знаю, чем им не угодило… – Она оборвала и, помолчав, продолжила. – Но церковные книги ещё можно встретить. Вот у меня здесь тоже есть несколько. Я, правда, понятия не имею, с какого боку к ним подойти. Ищу подсказки в художественной литературе – там всё подробно описано. Надо только внимательно перечитать и собрать воедино. Но, даже если смогу реконструировать по крупицам, всё равно служить-то некому. Нужен мужчина…

– Можно попросить нашего преподавателя, Николая Родионовича, он не откажется! – воскликнула Саша.

Анна улыбнулась и покачала головой.

– Николай Родионович ведь не священник… Нет, тут ничего уже не сделаешь. Только если чудо произойдёт. – И с тоской, словно упрекая невидимого чудотворца в бездействии, посмотрела в окно на тёмные облака. Только тут Саша заметила, что в лице у Анны нет надежды и от крыльев носа к губам тянутся печальные складки.

– Ну всё, пойдём, а то начнут тебя искать, – сказала Анна и подала Саше испачканный в земле свитер с оленями.

Проводив гостью до берёзового перелеска, Анна замедлила шаги.

– Дальше не пойду. Не надо, чтобы нас видели. Скажут, что я научных работников с толку сбиваю, а я и так здесь на птичьих правах.

– Ой! – спохватилась Саша. – Забыла сказать! Я сегодня встретила животное – собаку! Ей нужно полечить рану, а они не хотят пускать её в кабину коррекции! У вас есть кабина?

– Это ты Пегаса видела, – объяснила Анна. – Он уже прибегал, подрался с кем-то. Кабины у меня нет, но я ему намазала. А что касается этих ваших, так я сколько раз говорила Николаю – пусть похлопочет там у вас в университете! Прислали бы, наконец, живого человека в смотрители. Какой толк от этих дурных?

– Просто зомби! – согласилась Саша и почувствовала, как приятно забилось сердце от неожиданной солидарности со странной женщиной, знакомой, к тому же, с Николаем Родионовичем.

– Дома ноги попарь в горячей воде! – на прощание велела Анна.

– Я в кабину попрошусь, – сказала Саша и решительно вошла в березняк.

Роща, светлая от стволов, кончилась быстро. Совсем рядом на пригорке завиднелась усадьба – на её крыльце горел, разгоняя мрак, висячий фонарь. Саша ускорила шаг и почувствовала, как сильно ноют у неё ноги и саднит горло. Надо было срочно попасть в кабину коррекции.

Войдя в дом, она несколько раз попыталась вызвать Стеллу. Смотрительница не отвечала. Чувствуя, как нарастает страх, Саша выбежала на тёмный двор и, пройдя мимо цветника к зданию хранилища, где ночевали Стелла и её коллега, принялась стучать в запертую дверь.

Саша кричала до хрипа, била в дверь ногой, но рабочий день сотрудниц музея был закончен. Кто знает, в каком невероятном режиме качались их сны.

Отчаявшись достучаться, Саша вернулась домой, вынесла одеяло и, укутавшись, села на крыльце. На свет фонаря слетелись зелёные мотыльки. Саша думала о людях, проживших здесь жизнь безо всякого намёка на настройки. В тишине отошедшего мира, в этом, как выразилась тётя Лара, «контейнере с мусором», брошенном на задворках вселенной, ей сделалось вдруг уютно. Она была одна на планете, но и не одна. На другом холме, за поредевшим березняком, горел огонёк Анны. Пылал вдалеке отчаянный Кувшинкин. Эти редкие огни, как монастыри в заснеженных Гималаях, крепко держали друг с другом неподвластную законам физики связь. Огромное, величиной с планету, одиночество, не легло на плечи одного, а было разделено между всеми.

Ночью Сашу стал бить озноб. Горло болело зверски. В спальне она сняла облепленные глиной джинсы и свитер и, дрожа, сложила на стул. Открыла шкаф и, стараясь не глядеть в зеркало, взяла другую одежду. На этот раз ей досталось длинное шерстяное платье. Саша влезла в его колючую шкуру и забилась в гнездо из подушек и одеяла. Сегодня ей ещё обязательно надо было записать свои чувства в дневник. Без полного отчёта Кувшинкин не засчитает практику.

Уставившись в пустую тетрадь (научный руководитель настаивал, чтобы дневник вёлся древним способом – от руки), Саша раздумывала, что написать, и не могла решить. Она не знала, хорошо это или плохо – то, что она встретила сегодня собаку, что чуть не увязла в пашне, что побывала в гостях у странной женщины без настроек. Рада она всему этому или её разрывает тоска?

Вдруг ей вспомнилось утро после завтрака, дорога к пруду. По телу побежала берёзовая дрожь. Заволновавшись, Саша взяла карандаш. Она закончила курсы письма, но всё равно писала плохо, корявыми «печатными» буквами. Но теперь словно кто-то подхватил и уверенно повёл её руку.

«Пруд с холодной чёрной водой, – возникало на бумаге. – Он холодный и чёрный, как пианино и как спинка жука. Но в нём есть солнце. Когда собака окунает в солнце лапу, звучит музыка».

Невозможно было поверить, что так бывает! «Что это? – думала Саша, в смятении глядя на серый заборчик букв. – Николай Родионович, ведь это стихи, стихи? У меня получились стихи? »

Саша раз десять перечитала своё «стихотворение». Нежность, восторг, гордость и благодарность, тёплая и таинственная связь с настоящей жизнью – вот о чём она хотела бы записать в дневник, но уже не смогла. Её свалил сон.

А утром всё перевернулось. За несколько часов тяжёлого сна болезнь взяла власть над Сашиными телом и душой. Проснувшись в полубреду, Саша почуяла тоскливый голос бархатцев в ящике на подоконнике – ей показалось, что аромат «скулит», – и всё, что было вчера, поднялось из памяти серым дымом. Саша с ужасом вспомнила, как, обессилевшая и униженная, лежала на земле, как потом слушала бред сумасшедшей о реконструкции богослужений и как, наконец, ополоумела до того, что била ногами в дверь смотрительниц.

Когда пришло время завтрака, явилась Стелла и отвела горячую и смурную Сашу в кабину коррекции. «Вы болеете, – сказала она, посмотрев данные о Сашином состоянии, и приветливо улыбнулась. – Я должна сообщить вашим родственникам! »

К тому времени, как Саша закончила двухчасовую программу восстановления, за ней успела приехать мама. Саша встретила её на крыльце. Полузнакомая женщина в термокостюме встревоженно улыбнулась дочери.

Саша не видела маму без настроек с того самого дня, когда в парке повредила ногу. И теперь, глядя в её постаревшее лицо, понимала, как страшно было бы вдруг увидеть настоящих ребят из университета, настоящую тётю Лару и особенно – настоящего Кувшинкина.

При мысли о Николае Родионовиче Саша почувствовала, как в груди поднимается буря. Хотелось то ли стукнуть его кулаком в нос, то ли обнять и заплакать в плечо, и от этой неясности никак не получалось избавиться.

После коррекции боль в горле прошла, но чувство одинокого крушения, неисправимой отлучённости от «своих», сгустилось ещё плотнее. В растерянности Саша надела костюм и напульсник. Настройки никак не хотели слушаться. Сбивалась тактильность, и вместо нежного шороха листвы под ногами вязла глина. А пёс Пегас, прибежавший проводить Сашу, и вовсе не пожелал встраиваться в анимацию. Среди ярких и ароматных красок Сашиной любимой настройки то и дело промелькивала его клочковатая, пахнущая сыростью шкура.

– Мама, мне страшно, – сказала Саша, оглянувшись из окна машины на снова ставший нарядным, в свежем кружеве наличников, усадебный дом, и включила режим сна.

Мама разбудила её уже возле самого дома. Саша вышла из машины пошатываясь, и первым, кто бросился ей в глаза, оказался разбойник с вихром. Он дожидался её у подъезда, сидя на бортике клумбы. У Саши в настройке вместо цветов там рос красный японский клён.

– Фролова, ну что такое! Что ещё случилось! – вскричал он, ринувшись ей навстречу.

Нечётким промельком Саша увидела сквозь мультфильм встревоженное лицо незнакомого человека и повела рукой, отмахиваясь от видения, как от дыма.

– Николай Родионович, зачем вы меня туда отправили? – сказала она с упрёком. – Как я теперь буду? Я не смогу больше жить в этом вранье!

– Саш, ты, главное, не переживай! Поправишься – всё обсудим! – заговорил разбойник, почему-то очень волнуясь. – Подготовим научную статью. Я уже чувствую: ты – молодец, всё просекла!

На этих словах Кувшинкин вдруг вырвался из обличья разбойника и с открытым лицом и неожиданно длинными – ниже ушей – волосами, в джинсах и смешной дутой куртке вместо термокостюма решительно шагнул к Саше. Должно быть, он собирался встряхнуть её руку или ободряюще потрепать плечо. Но тут Весна с полотна Боттичелли грозно взметнула брови и волной цветения заслонила дочь от врага.

– Оставьте нас в покое, или я вызову власти! – громоподобно произнесла благоухающая цветами фея. – Посмотрите, что вы сделали с девочкой!

Саша болела долго. Остатки простуды подлечили за день, а вот стресс не поддавался. Днём она худо-бедно держалась, гуляла по мультикам, отдыхала на тёплых пляжах. Однажды даже рискнула задать в настройках межгалактическое путешествие. Вечером приходила мама и, как в детстве, укладывала Сашу спать, болтая с ней о впечатлениях дня. А с рассветом, когда время сна истекало и ободряющий голос в Сашином уме произносил привычное: «Сашенька, выбери утро! » – расстройство души вновь давало о себе знать. Сквозь меню режимов проступала тяжёлая глина полей, по её кромке трусила собака с пораненной шеей. Надвигалась холодная ночь, налетал грустным ветром запах сырой листвы и хилых оранжевых цветов, и Саше со страстью хотелось туда вернуться. Конечно, во всём этом невозможно было жить – это Саша поняла на собственной шкуре. Но и мир настроек больше не принимал её – какой бы она ни выбирала режим, всюду подступала тошнота и жалобно ныло сердце.

По совету мамы Саша примерила одинокое утро на горном озере, а приятель Никита настоял на режиме «полярной экспедиции». Но нет, ничего не помогало! Саша с угрюмой горечью смотрела на своих утешителей и чувствовала себя так, будто однажды, в младенчестве, они обокрали её. Отняли обманом причитающиеся ей богатства и вместо целого мира дали нищенский термокостюм.

Наконец мама отчаялась и повезла дочь на «диагностику» к тёте Ларе.

Несмотря на то что тёти-Ларин жизненный срок подходил к концу, колдунья выглядела бодрее, чем обычно. Крючковатые пальцы вцепились в Сашины плечи, взгляд впился в глаза.

– Ну и что ты, спрашивается, дуришь?

– Тётя Ларочка, но ведь ты-то хоть понимаешь, что это всё неправда! – сказала Саша, хныча от отчаяния. – Это только называется свободой, а на деле – трусость и бред. Вот я говорю с тобой и знаю, ты слышишь не мой голос, а какой-то чужой, из настроек. Видишь какую-то чужую куклу, а не меня.

– Сашка, сказать по правде, я вижу подругу моего детства, Ирку, – поскрёбши длинными ногтями колпак, призналась колдунья. – Она была у меня в настройках таким маленьким вредным эльфом, очень прыгучим. Так что ты у меня – маленький вредный эльф. И сидим мы с тобою сейчас под дубом на зелёном-зелёном лугу и трескаем эль. А переть против государственных ценностей, Сашка, – это верный путь к безработице!

Тёти-Ларин вердикт был прост и грозен.

– Немедленно веди её к врачу! – велела она Сашиной маме. – Она после жизни в полях совсем шалая! Пусть выпишут ей разрешение на радость!

– Правда, котик, давай сходим к доктору, выпишем тебе радость? – сказала мама.

– Ну уж нет! – крикнула Саша. – Хотите, чтобы я превратилась в овощ? А я не хочу! И очень хорошо, рада, что у нас запрет на настройку чувств! Я хочу эту жизнь терпеть, как раньше терпели, наживую, без галлюцинаций!

Колдунья со смягчившимся вдруг лицом положила худую лапу Саше на плечо и покачала головой:

– Эх-эх, – вздохнула она. – «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать! » – так, Сашка, говорили древние...

Единственное утешение – каждый день к тоскующей Саше заходил Никита, друг по лицею, а теперь ещё и однокурсник. Саша выбрала его образ в коллекции «лучшие друзья». Он получился соломенноволосым, с весёлым взглядом и без лишней романтики. Состыковав режимы, они с Никитой гуляли по небольшим городкам Сашиной любимой весенней Японии, катались на каруселях и ели мороженое.

– Никит, а ты знаешь, что у меня растопыренные уши? – однажды спросила Саша. – И курносый нос! Я вообще страшная!

Никита сперва растерялся, а затем произнёс тираду о том, что он, как представитель современного человечества, гордится правом выбирать для своих друзей тот облик, который они заслуживают. Саша уныло выслушала и возражать не стала.

«Просто за тот жуткий день ты разучилась мыслить как человек и начала как дикарь», – отругала она себя, но самокритика не помогла. Мир настроек больше не был пространством свободы – скорее пороком вроде пьянства, о котором она читала в русских романах.

Иногда, а если по правде, довольно часто Саша пыталась припомнить размытый образ человека, рванувшегося к ней из мультяшной настройки, и злилась, когда память подводила её. Она ненавидела Кувшинкина за увечье, которое он причинил ей, и любила как единственного человека в мире, способного понять её горе.

Порой она разговаривала с ним в мыслях. «Николай Родионович! Вы даже не представляете, как мне там было холодно! – бормотала Саша сама с собой. – Унизительно! Больно! Вы подумайте, как это страшно – понимать, что ты один на безлюдной планете, с тобой только жалкая собака – и всё. Остальные – в других мирах, каждый в своём. Они улыбаются и не слышат! »

Наконец восстановительный отпуск закончился. Накануне возвращения в университет Саша разволновалась. Ей было страшно увидеть Кувшинкина.

– Никит, а как там Николай Родионович? – спросила она.

Друг с весёлым взглядом и соломенными волосами смутился.

– А его же больше нет! – сказал он, виновато взглянув на Сашу. – Отстранили. Уже пару недель.

Почему – неизвестно, – докладывал он в ответ на Сашины расспросы. – Когда прощался с нами, грустный был такой, про тебя вспоминал. Сказал, ты единственная не-зомби. И чтобы мы тебя не обижали, когда ты выйдешь.

По университету ходили сплетни, будто Кувшинкин, прикрываясь историческими исследованиями, замыслил революцию. Его целью якобы являлась реставрация образа жизни без настроек и как следствие возвращение человечества в рабство естественных условий. И вот пару недель назад кто-то предъявил доказательства его преподавательской вредоносности.

Саша закрыла глаза. Через родной с детства облик Весны мелькнула немолодая седеющая женщина в кабинете декана. Она пришла с медицинским свидетельством о состоянии дочери…

– Просто отстранили или с пожизненным? – спросила Саша.

Никита вздохнул и увёл взгляд.

В университете Саше дали нового научного руководителя. Не доверяя произвольному выбору настроек, Саша «вручную» сделала его колобком на тонких ножках. Знакомясь с Сашей, колобок хихикал. «Ну вот… – пищал он. – И не следует путать профессиональную честность с фанатизмом! А ведь есть такие – якобы ради науки отказываются от свободы выбора! »

Саша, не дослушав, развернулась и вышла вон. В тот же день она сказала маме, что расхотела быть историком.

Мама обрадовалась. Она сразу добыла Саше пропуск к себе на работу, в стоматологическую лабораторию. Там у них как раз назревал научный прорыв. Если вопрос адамантовой прочности коренных зубов был решен на генетическом уровне уже два столетия назад, то выпадение молочных как процесс естественный и не патологический долгое время оставался без внимания. Мама в составе группы учёных разрабатывала программу исключения «молочного» цикла из развития человека. Зуб должен был возникать во младенчестве раз и навсегда, видоизменяться по составу и структуре в соответствии с возрастом ребёнка и строго согласовываться с темпами роста челюсти.

Саша, конечно же, признавала важность маминой работы и всё-таки то и дело ловила себя на мысли – вот бы разбить все их экраны и микроскопы. Пусть бы вся земля стала распаханным полем, по которому бредут чудаки в дурацкой одежде и бежит ободранный пёс Пегас.

Настроек Саша больше не отключала, но всякий раз, выходя из дома, чувствовала помехи – лёгкие сбои в ощущениях. Через тёплый майский воздух простреливали уколы метели, а шелест волн сменяло навязчивое стрекотание машин, убирающих улицы. Возможно, это напульсник испортился или костюм, или Сашина голова сошла с ума. Все эти предположения было легко проверить в кабине коррекции, но Саше не хотелось ничего проверять.

Однажды утром, когда сквозь цветение весны прорвался и ударил Саше в лицо снежный ветер, она изменила маршрут и свернула в парк. Вздрагивая в переменных волнах тепла и холода, она подумала: надо выбросить то, что сломалось. Снять настройки, которые больше не стыкуются с её мозгом. Решиться – и снять совсем.

Саша села на лавочку под благоухающей сакурой и включила режим обновления. «Сашенька, выбери утро! » – ласково шевельнулось в виске.

Стиснув зубы, Саша сорвала напульсник, сдёрнула капюшон вместе с обтекавшей лицо прозрачной маской. Метель захлестнула её колючим ветром, свежим запахом снега. Парк был полон гуляющих, и это показалось Саше забавным – в такую-то погоду! Соотечественники в одинаковых костюмах, зато каждый в своём мироздании, улыбаясь двигались по аллее. Саша смотрела на них без прежнего страха и отчуждения, скорее с любопытством опытного путешественника.

Немного поколебавшись, она достала из кармашка напульсник – на этот раз не для настроек, а чтобы связаться с абонентом.

– Здравствуй, Фролова, слушаю! – сказал молодой мужской голос, не высокий и не низкий, немного хриплый, как будто со сна.

– Николай Родионович, вы можете приехать в парк? Очень нужно!

– Что случилось? – хмуро спросил Кувшинкин.

– Ничего. У меня тут частично слетели настройки! – сказала Саша. Помолчала секунду и крикнула: – Нет! Я их выключила! Я сняла напульсник, совсем!

Дожидаясь, когда примчится Кувшинкин, Саша стянула перчатку и собрала в горсть наметённый на скамейку снег. Сжала в комок. Пальцы покраснели и заныли, как ни разу не бывало в настройках – снег там всегда оказывался пушистым, тёплым. «Интересно, какой он, Кувшинкин? – думала Саша, растирая ладони. – В целом ясно, а вот в деталях? » Она тогда совершенно не разглядела, какие у него уши.

Термокостюм остывал потихоньку, Саша начала дрожать, а Николай Родионович всё не шёл. Наконец её взгляд различил на аллее, среди потока сомнамбул, на автопилоте уклоняющихся от столкновений, парня с отросшими волосами и взволнованным лицом. Он тоже увидел Сашу и, ускорив шаг, подошёл к скамье.

– Классная курточка! – сказала Саша. – Николай Родионович, где вы добываете шмотки? В заповедниках?

– Фролова, ты чего? – спросил Кувшинкин и, склонившись к Саше, заглянул ей в лицо.

– А я вас вижу! – улыбнулась Саша.

– Да понял уже. – Кувшинкин озадаченно почесал нос. Снял затем смешную дутую куртку и накинул на Сашины обтянутые комбинезоном плечи.

Уже много дней Саша жила без настроек. Она привыкла к огромным, похожим на бесформенные облака, домам, к серым вереницам людей и к жалким, безлистым по зиме, но всё же отрадным деревьям и кустам городского парка.

Плохо, что она никому не могла признаться в своём отступничестве. Даже маме. Хотела сказать тёте Ларе, но не решилась. Всё-таки тётя Лара, хотя и продвинутый человек, давно уже не придерживается радикальных взглядов.

Иногда они встречались с Кувшинкиным и шли в парк – полюбоваться погодой и обсудить впечатления. Привычно текущий по аллеям поток сограждан не мешал их беседе. Всё равно деться от него было некуда. Изредка в толпе гуляющих вспыхивали странно одетые люди. С некоторыми Кувшинкин был знаком, они приветствовали друг друга.

Скоро Саша поняла: несмотря на присутствие в городе некоторого количества родственных душ, соратниками Кувшинкин не обзавёлся. Он был вовсе не «революционером», как поговаривали в университете, а обычным растерянным человеком, вроде Саши.

Говорили в основном об истории. Кувшинкин, лишившись работы, ещё глубже погрузился в любимую тему и каждую встречу с жаром пересказывал Саше свежие мысли. Например, о том, что началом великого одиночества, в которое погрузилась цивилизация, стали простые наушники, позволившие человеку уходить в свой мир не только дома, но и на улице, на работе, в путешествии. Или о том, что никто из граждан не задумывается, за чей счёт «банкет» – «основное» пюре, медуслуги и безбедная жизнь в настройках. Вечен ли ресурс, и есть ли кто-нибудь у штурвала, или все уже давно дремлют в настройках?

Саша слушала Кувшинкина вполуха, зато смотрела во все глаза и не могла насмотреться на его взволнованное лицо и вертикальную складку между бровями. Ей казалось, она влюбилась насмерть, как в лучших книгах.

Без работы Кувшинкин тосковал, но держался. Ему не жилось, но всё-таки он старался что-то придумать. «И ещё, Саш, у меня есть тайна! – как-то раз признался он ей. – Можно сказать, грандиозная. Я тебе её выдам при удобном случае, ты готовься! Но сначала сам немного разберусь».

Саша забеспокоилась: лишь бы только ему и правда не вошло в голову взламывать коды настроек и подстрекать студенчество к революции!

Когда любовь и тревога стали невыносимыми, Саша сказала:

– Николай Родионович, давайте уедем!

Кувшинкин сперва растерялся, а затем с азартом взглянул на Сашу:

– Ну а куда?

– Ну вот хоть в заповедник, к Анне!

Кувшинкин задумался.

– Нет, Саш. Ты давай-ка лучше учись, борись за работу. Поставь цель – пусть тебя назначат вот хоть на место Стеллы. Ну зачем нужна заповеднику обезьяна в настройках? А я уж тогда с тобой.

Однажды на людной улице, направляясь с Кувшинкиным в парк, Саша заметила нелепую фигуру в синей шляпе с плюмажем и длинном зелёном пальто. Высокая дама преклонных лет шагала, энергично помахивая худыми руками.

– Тётя Лара! – крикнула Саша и бросилась к ней навстречу.

Дама вздрогнула и завертела головой, отыскивая Сашу в толпе.

– Тётя Ларочка! Что с тобой? – подбежав и обняв тётку, воскликнула Саша. – Почему ты без костюма?

В заснеженном парке, куда отправились все втроём, тётя Лара отряхнула перчаткой скамью, присела и, подняв на Сашу взгляд, скорбно проговорила:

– Сашка, я устала бояться! Хочу скорее слиться со всем этим страхом, со смертью. Хочу с ней обняться! Даже в беспощадные древние века люди не знали свою дату смерти. А теперь что! О чём они только думают! – И покосилась на Кувшинкина. Тот стоял возле скамейки с суровым лицом, плечом привалившись к дубу.

– Тётя Ларочка, зачем же ты сняла настройки? – чуть не плача спросила Саша. – В прощальный год врачи ведь разрешают включать радость. Почему ты не хочешь?

Тётя Лара развела длинными руками и снова сложила их на коленях.

Кувшинкин с жалостью поглядел на Сашину тётку и, вдруг стиснув зубы, стукнул кулаком в дуб.

– Ну, с другой стороны, может быть, это и справедливо, – обернувшись к нему, сказала тётя Лара. – Планета перенаселена… Сашка, а это кто?

– Это Николай Родионович. Он теперь безработный пожизненно, – сказала Саша и, потянув к себе руку Кувшинкина, отряхнула с покрасневших костяшек пыль дубовой коры. – Мы хотим уехать. Только не знаем куда.

Не менее получаса, продрогнув снаружи, но разгорячившись в душе, они обсуждали имеющиеся варианты. Сказать по правде, выход был всего один, оставалось взвесить его плюсы и минусы.

– Ладно, согласен, – наконец сдался Кувшинкин. – Всё же место там пустынное, трансляции сигналов слабые, народу нет никого, две кукушки в настройках – и всё. Так что сразу не найдут. А с Анной я договорюсь.

– Тётя Ларочка, вот видишь, ничего не бойся! Ты будешь ещё долго-долго жить! – погладив старуху по шляпе, сказала Саша и с волнением обернулась на Кувшинкина.

– Сначала долго-долго, а потом ещё и вечно! – буркнул тот, с сочувствием взглянув на Сашину тётку, и вдруг улыбнулся. – Милые дети, скажите, вы что-нибудь слышали о Боге?

– Бога исключили из настроек два века назад, – заметила тётя Лара.

– Ерунда! Он туда и сам не захаживал! – возразил Кувшинкин. – Так вот, я это к чему? Вчера перед сном мы с Ним разговорились. Ну, в мыслях, конечно. Я спросил: Господи, куда же мне отсюда свалить? И Он сказал – свалить тебе, Коля, некуда. Но ты живи, а я прикрою!

– Так и сказал? – покосилась тётя Лара.

– Николай Родионович, это что, и есть та самая ваша тайна? – со вздохом спросила Саша.

Кувшинкин почесал нос и виновато взглянул на Сашу.

– А ещё там, тётя Ларочка, есть пёс Пегас! – сказала Саша, потеребив тётку за рукав пальто. – Я уже соскучилась, хочу посмотреть, как там зажила его рана. Только у Анны, конечно, тесно... Николай Родионович, вот где там жить? Может, возьмём для тёти Лары жилой прицеп?

Пока спорили о прицепе, лиловые тучи принесли нового снегу. Тётя Лара в осеннем пальто замёрзла и, отругав молодёжь за глупость и романтизм, пошла по заснеженной аллее к дому – зелёной ёлкой, каких не росло на Земле уже лет триста.

– А я, Саш, когда ложусь спать, прямо так и прошу: «Господи, выбери утро! » И Он выбирает. То одно выберет, то другое. Сегодня, вот видишь – снег! – говорил Кувшинкин, провожая Сашу домой. – А в первый раз знаешь, когда попросил? Вот как раз накануне того твоего звонка. Я лёг, и так мне было мутно! Ну и рискнул. Так и сказал: выбери Ты мне утро нормальное, наконец! Сплю – и вдруг слышу вызов. Думаю, что за чёрт, а это ты звонишь: мол, Николай Родионович, приезжайте, сняла настройки! Вот так вот, а вы говорите!..

Саша шла по заметённой снегом улице, приникнув к плечу Кувшинкина. Время от времени его голос относило метельным порывом в сторону, и она не различала слов. А он всё говорил, придумывая на ходу, как бы прожить в этом мёртвом царстве нормальную человеческую жизнь. Иногда он дёргал Сашину руку, чтобы она слушала внимательно – это всё-таки и её касается! Пока они шли, в бесцветном потоке пешеходов им пару раз встретились живые люди, одетые смешно и ярко. Дикие цветы, пробившиеся между серых камней.