Акцентуированные личности 18 страница

Призыв в армию К. воспринял более спокойно, чем ожидали родные. К. добросовестно выполнял служебные обязанности, но от товарищей по части держался в стороне и по поводу своих личных взглядов не высказывался. С женщинами в интимных отношениях не состоял. Одно время он был влюблен в девушку (на своем предприятии), однако так и не заметил, что она дружит с другим, пока не было объявлено о ее помолвке.

После работы он занимался собственными делами и никогда не скучал. Читал научные, технические книги, два научных журнала по своему профилю, которые систематически выписывал. С увлечением занимался различными ручными работами — строил усовершенствованные громкоговорители по своим схемам и т. д. К. охотно совершал длинные прогулки, учась при этом различать голоса птиц. Часто он делал магнитофонные записи птичьих голосов, а затем проигрывал их, находясь поблизости от птиц, чтобы приманить их и записать другие, новые голоса. Он постоянно читал книги по орнитологии. По-прежнему К. интересовался вопросами политики, но с малознакомыми вообще никогда не говорил на эти темы, а с близкими — лишь намеками. Его мнения отличались своеобразием.

В начале наших бесед К. всегда был сдержан, но постепенно становился все приветливее, а под конец был даже рад возможности «выговориться» с людьми, которые его понимали. Несмотря на готовность включиться в разговор, он всегда немного колебался, прежде чем дать ответ: К. было неприятно «выпаливать» ответы, не продумав. Мимика его также была сдержанной, но при общем стиле поведения воспринималась как нечто естественное. В общем с К. нам всегда удавалось наладить «эмоциональный» контакт.

Паранойяльные склонности у К. вырисовывались уже в детстве, когда он бывал зачинщиком школьных шалостей. Позднее они ярко проявляются в его непримиримости, в упорстве. Наиболее выразительно эти качества проявились во время экзамена на аттестат зрелости, когда он оказался готовым пожертвовать будущим, лишь бы не писать сочинения, противоречившего его убеждениям. Интровертированность до полового созревания еще не удается констатировать, — ведь К- тогда среди других в этом плане ничем не выделялся. Следует подчеркнуть, что в то время как все черты темперамента или характера личности проявляются уже в детстве, с интровертированностью это далеко не всегда так. Как уже говорилось выше, в период полового созревания у человека происходит переход от экстравертированности к интровертированности. Вероятно, во многих случаях речь идет о склонности, которая имелась и раньше, однако полностью проявилась лишь теперь. Но не исключено и другое положение: интровертированность возникает там, где в детстве не было и намека на нее. Мы полагаем, что у К. мы столкнулись именно с таким случаем. До периода полового созревания он был личностью экстравертированной, контактной, но после полового созревания стал интровертированным человеком. Он отдалился от людей, жил только своими интересами, обо всем имел свое индивидуальное, нестереотипное мнение, вследствие чего и превращался в одиночку.

Предположение, что сочетание застревающей и интровертированной сторон личности особенно благоприятствует паранойяльному развитию, у данного обследуемого не подтвердилось. Мы не наблюдали у него постоянного углубления аффекта с идеями нанесения ущерба в какой-то определенной области. Хотя идеи интровертированного человека и могут дать пищу для усиленных проявлений застревания, но это еще не значит, что эти идеи стимулируют развитие застревания. Опыт психиатров показывает, что параноическое развитие чаще всего встречается у гипертимических личностей, темпераментом значительно больше напоминающих экстравертированных людей.

Рассмотрим в качестве примера кверуляторный бред, который представляет собой наиболее частую форму параноического развития. Несомненно, дело здесь связано с той самой активностью, которой не хватает интровертированной личности. Следовало бы провести специальное исследование, чтобы выяснить, как часто среди кверулянтов встречаются люди, у которых гипертимия сочетается с экстравертированностью.

Не исключено, что наличие интровертированности может «прикрываться» определенным темпераментом. Но активность при всех условиях остается решающим фактором; без активности не могут поддерживаться те постоянные колебания чувств, которые лежат в основе развития. Нам, например, не раз приходилось констатировать, что кверулянты «неисчерпаемы» именно благодаря своей гипертимической деловитости, создающей все новые конфликты. Описанного же обследуемого К. никак нельзя назвать «активным» человеком. Если при сдаче выпускных экзаменов он еще предстает перед нами борцом за свои убеждения, то позднее он уже совсем не пытался защищать идеи, хотя всегда был принципиальным и оставался при своем мнении.

Мы полагаем, что если разделить всех параноиков на скрытых и явных, то скрытые параноики, которые противостоят окружающей действительности, но не делают из этого прямых выводов и не проявляют своей позиции в поступках, обладают изобретательской одаренностью, но довольствуются тем, что изобретают «для себя». Они могут сочетать в себе паранойяльность и интровертированность. У явных, открытых параноиков, такое сочетание невозможно.

Важную роль играет сочетание интровертированной и демонстративной акцентуации, так как оно стимулирует поэтическое дарование.

Маргит В., 1944 г. рожд., почтовый работник. В школе училась неровно; ее всегда очень стимулировали хорошие оценки, получив плохую, она сразу опускала руки. Иногда В. без причины пропускала школьные занятия. Соученики не любили ее, так как она постоянно и во всем стремилась играть первую роль. В 15 лет В. начала учиться в интернате. Обстановка в нем настолько ей не понравилась, что она через 4 недели убежала оттуда. Впрочем, в дальнейшем она чувствовала себя, как писала в дневнике, «и дома, как в тюрьме». В. начала вести дневник с 16 лет. У этого дневника был исключительно неаккуратный вид, масса зачеркнутых мест, записи разным почерком, с разным наклоном букв, с разным нажимом. В дневнике кроме описания событий дня имеются довольно высокомерные замечания о родителях, есть картинки настроений, несколько, правда, патетические, но впечатляющие.

Примерно в этот период В. начала писать стихи. Она очень любила музыку и хорошо играла на аккордеоне. Рисовала В. также неплохо. Подруг у нее почти не было, большую часть времени она проводила «с самой собой». В. долго не могла выбрать себе профессию. Вначале она работала помощником стоматолога, затем устроилась на почту. Она много раз меняла и место работы: успела поработать уже в нескольких поликлиниках и в нескольких почтовых отделениях. В. меняла место работы, аргументируя это тем, что «здесь тяжело работать». В 22 года вышла замуж.

Контакт с мужчинами В. устанавливала без всякого труда. Могла бы выйти замуж и раньше, если бы замужество представляло для нее интерес. Она хорошо, с пользой для себя и с полным удовлетворением умела проводить время одна: интересовалась педагогикой и психологией, читала книги по этим вопросам и серьезно задумывалась над их содержанием. Еще до этого увлекалась химией, говоря, что «в химических процессах чувствуется жизнь». Физика ей не импонировала, она считала ее «мертвой» наукой.

В. воспринимала все повышенно эмоционально. Некоторые фильмы ее очень волновали. По телевидению она предпочитала смотреть пьесы и телефильмы проблемные, ставящие перед зрителем всевозможные вопросы. По этим вопросам она любила дискутировать с матерью, с мужем, нередко отстаивала свое, оригинальное мнение. Ее политические взгляды весьма резко отличались от взглядов ее среды, родителей. Ее коньком была тематика религиозного и философского порядка. Читая книги, она задавалась «проклятыми» вопросами — как образовался наш мир, наша планета, есть ли бог — и способна была часами обсуждать их с близкими.

В. нравились и фильмы «о заморских странах». Ее живое воображение дорисовывало детали увиденного, она испытывала большое удовольствие. В. признавалась нам: «У меня фантазия на редкость богатая, фильмы словно внутри меня самой демонстрируются». Не только фильмы, а вообще разные жизненные события она часто переживала вторично — в своем воображении. С детства В, склонна была к снам наяву, к мечтаниям. Она представляла себе, что станет великим исследователем вечно актуальных вопросов жизни, что сделает важные открытия. Очень сожалела о том, что из ее исследовательской карьеры так ничего и не получилось. Впрочем, на неприятных и печальных мыслях В. задерживаться не любила, она умела «сбросить их с себя, как змеиную кожу». В. никогда не испытывала скованности и при публичных выступлениях. Выступая с докладом или с небольшой речью, была спокойна, уверена в себе. Для нее не существовало «предстартовой лихорадки», при сдаче экзаменов она совсем не волновалась.

Контакт с В. во время бесед у нас наладился превосходный. Она нисколько не была скованной, говорила свободно, охотно давала ответы на вопросы. Мимика, жесты ее были оживленными, но иногда явно утрированными.

У этой обследуемой явственно распознаются черты демонстративной акцентуации. С детства она стремилась быть в центре внимания, стараясь в то же время избегать неприятных переживаний, связанных со школой. Она сама говорит о способности «сбрасывать с себя» докучливые, тягостные мысли. В. обладает даром вытеснять из сознания вещи, которые заставляют ее нервничать, расстраиваться.

С такой же четкостью проявляется у В. интровертированность. В. не относится к жизни нейтрально-спокойно, все переживания ее глубоко затрагивают, она активно думает об увиденном и прочитанном, вступает в спор с собеседником. Хотя по образованию В. не имеет отношения ни к педагогике, ни к психологии, однако она проявляет интерес именно к этим областям, так как здесь много близких ей нерешенных проблем. Из тех же соображений она обращается к философии и религии.

Сочетание демонстративной акцентуации с интровертированностью лежит в основе склонности В. к снам наяву. Истерики вообще склонны к раскованному, образному мышлению. Если к этой склонности присоединяется интровертированность, то роль воображения, фантазии в жизневосприятии человека подчеркивается еще в большей мере. Все вместе взятое может оказаться почвой для развития поэтического дарования. Оно проявилось и у нашей обследуемой.

Я уже выделил в данной книге два типа акцентуации, которые способствуют развитию артистических данных у человека: это возбудимость эмоций у застревающих личностей и «демонстративная готовность» демонстративных личностей. Теперь к этим двум типам акцентуации я могу добавить в качестве фактора, стимулирующего творческую направленность личности, еще и третий тип: интровертированность. Выдвигаемый тезис не ограничивается одним лишь поэтическим даром, а в равной мере относится к изобразительным искусствам и созданию музыкальных произведений: для всех этих видов творчества фантазия и образное мышление являются насущной необходимостью.

Часть II

ЛИЧНОСТЬ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Многие писатели, как известно, являются превосходными психологами. Будучи весьма наблюдательными, они обладают способностью проникновения во внутренний мир человека. К тому же их литературный дар помогает облечь увиденное и воспринятое в прекрасную языковую форму. Перед нами предстают не отвлеченные рассуждения, а конкретные образы людей с их мыслями, чувствами, поступками. Писатели не всегда, конечно, предлагают решения поставленных проблем, предоставляя свободу для различных толкований. Порой причины поведения того или иного персонажа так и остаются нераскрытыми. И все же мотивы какого-либо поступка или поведения, хотя бы приблизительно, должны возникнуть в сознании читателя, в противном случае действия героев могут показаться странными, надуманными и потерять всякий психологический интерес.

Обращаясь к творчеству писателей, я, прежде всего, ищу не «проблемных личностей», требующих особой расшифровки и не всегда раскрывающихся однозначно. Пусть такие персонажи и представляют особый психологический интерес, пусть даже будят мысль, однако я не стремлюсь ни анализировать известные образы, ни предлагать их новую трактовку. Напротив, я стараюсь лишь извлечь из художественного творчества материал для собственного исследования, обогатить его примерами, подтверждающими мои соображения, придающими им наглядность. Я останавливаюсь лишь на тех художественных образах, которые позволяют легко определить, каким путем человек пришел именно к данным реакциям. Иногда писатель сам достаточно тщательно изображает мотивы поведения героев, иногда же эти мотивы сквозят непосредственно в речах и поступках действующих лиц. Правда, определяющие поведение мотивы (конечно, не исключено наличие и нескольких мотивов, иногда даже прямо противоположных) еще не свидетельствуют о тех или иных чертах личности, однако они объясняют позицию человека в данной ситуации. По содержанию произведения всегда можно установить, свойственны ли реакции, изображенные писателем при данных обстоятельствах, натуре человека или же эти реакции нетипичны, вызваны исключительными событиями, а может быть, просто надуманы.

Таким образом, многие образы художественной литературы, которые представляют особый психологический интерес, не могут служить материалом для нашего исследования, ибо поступки персонажей сложны и требуют специального толкования. С шекспировским Макбетом мы знакомимся в момент совершения им убийства, мы слышим его последующие слова, но как именно дело дошло до преступления — судить об этом Шекспир предоставляет нам самим путем собственных умозаключений. О характере Макбета, который, несомненно, сказывался еще за много лет до злодеяния, не сообщается почти ничего. Для нас ясно, что немаловажную роль в этом характере играли честолюбивые мотивы. Однако ясно и то, что в личности Макбета преобладают черты тревожности. В решающий момент страх, видимо, удержал бы его от убийства, если бы не подстрекательство леди Макбет. Опять-таки из-за постоянного страха перед чьей-то местью он впоследствии становится кровавым тираном. С нашей точки зрения, именно так следует понимать поведение Макбета, но задумал ли сам автор эволюцию его характера именно в таком плане, — этот вопрос остается открытым.

Поведение Гамлета также можно попытаться объяснить исходя из структуры его личности. В лице Гамлета перед нами личность безусловно интровертированная. Он даже друзьям весьма скупо приоткрывает свой внутренний мир. Этой чертой определяется линия его поведения, его постоянные колебания: с одной стороны, намерение отомстить за отца, с другой, его нежелание предпринять конкретные шаги в этом направлении. Об этических соображениях Гамлета едва ли приходится говорить, если уж он не задумываясь отдает в руки палача Розенкранца и Гюльденстерна. Бросается в глаза склонность принца датского постоянно предаваться раздумьям. Ярче всего это представлено в знаменитом монологе Гамлета из 3-го акта, который начинается словами: «Быть или не быть — таков вопрос». Далее следует:

Так трусами нас делает раздумье,

И так решимости природный цвет

Хиреет под налетом мысли бледным,

И начинанья, вознесшиеся мощно,

Сворачивая в сторону свой ход,

Теряют имя действия.

Великая склонность мыслить, взвешивать служит Гамлету помехой к принятию решений, которые диктуются конкретными фактами, иными словами, «налет мысли бледной» препятствует его активности. По-английски это место звучит так: «And thus the native hue of resolution/Is sicklied oer with the pale cast of thought». Интровертированность не только Гамлета, но и многих людей лишает радости принятия решения.

Многие проблемные образы мировой художественной литературы могут быть раскрыты при помощи анализа структуры их личности. Однако такой цели я перед собой не ставлю, для меня представляют интерес лишь те образы, которые не требуют особого толкования, которые достаточно раскрыты самим писателем.

Если искать в художественной литературе иллюстрации акцентуированных личностей, то речь может идти лишь о персонажах, вполне жизненных, хотя некоторые их черты и не лишены известного поэтического преувеличения. Наряду с ними в художественных произведениях встречаются и характеры совсем иного типа, например, личности идеальные или персонажи, представляющие собой воплощение какого-либо принципа — зла, добра, возвышенного начала, справедливости, насилия; иногда герои книг являются попросту глашатаями той или иной идеи. По этому поводу интересно высказывание Достоевского в его романе «Идиот» (с. 521):

Есть люди, о которых трудно сказать что-нибудь такое, что представило бы их разом и целиком в их самом типическом и характерном виде; это те люди, которых обыкновенно называют людьми «обыкновенными», «большинством» и которые действительно составляют огромное большинство всякого общества. Писатели в своих романах и повестях большею частию стараются брать типы общества и представлять их образно и художественно, — типы чрезвычайно редко встречающиеся в действительности целиком, хотя они тем не менее еще действительнее самой действительности. Подколесин в своем типическом виде, может быть, даже и преувеличение, но отнюдь не небывальщина. Какое множество умных людей, узнав от Гоголя про Подколесина, тотчас же стали находить, что десятки и сотни их добрых знакомых и друзей ужасно похожи на Подколесина.

Итак, по Достоевскому, в художественной литературе отнюдь не обязательно должны изображаться люди из реальной жизни, достаточно, чтобы они представляли какую-нибудь характерную жизненную черту. Будучи преувеличенной, эта черта особенно бросается в глаза, но персонаж из-за этого не перестает быть для нас подлинным, живым и чем-то близким нам человеком. Достоевский имеет в виду не только образы, созданные им самим. Он упоминает Подколесина из комедии Гоголя «Женитьба». Подколесин хочет жениться, но никак не может решиться на этот шаг. Друг убеждает его в необходимости вступить в брак, а он то приближается к решению, то скоропалительно отступает от него. В конце концов Подколесин перед самой свадьбой выпрыгивает из окна, чтобы избавиться от сей перспективы.

Конечно, многие мужчины робеют, говорит Достоевский, перед вступлением в брак, они пытаются отодвинуть окончательный шаг или даже вовсе его не делать. Но такое отношение к женитьбе остается в данном случае тем единственным обстоятельством, которое дает нам возможность почувствовать в Подколесине настоящего живого человека. Судить по этому моменту о структуре его личности едва ли возможно, ибо читателю совершенно неясно, почему он так трепещет перед женитьбой. Да и остальные черты его личности остаются в тени. Считать героя произведения типичным вполне возможно даже тогда, когда известна лишь одна его характерная черта, встречающаяся в психологическом плане у многих людей. Но в случае с Подколесиным мы имеем дело не с личностью, — ведь кроме одной этой живой черты, все остальное в нем — пустая оболочка.

То же можно сказать и о другом примере, приведенном Достоевским. Писатель указывает на Жоржа Дандена из комедии Мольера, цитируя его слова: «Ты этого хотел, Жорж Данден! ».

«Но боже, сколько миллионов и биллионов раз, — пишет Достоевский, — повторялся мужьями целого света этот крик отчаяния после их медового месяца, а кто знает, может быть, и на другой день после свадьбы! »

Безусловно верно, что некоторые мужья после медового месяца с ужасом замечают, что они попали впросак, потому что в основу будущего брака ими были положены только соображения сугубо материального порядка, но эта жизненная мудрость в комедии Мольера не связана с индивидуальностью персонажа. Данден вынужден покорно сносить насмешки жены и ее родителей, ибо ему дают понять, что брак с особой дворянской крови расценивается как оказанная ему милость. Жена нагло обманывает его. Когда же Дандену кажется, что вот она, наконец, попалась, жена в который раз изворачивается и ведет себя как ни в чем не бывало. В конце концов Дандену приходится униженно просить прощения у жены и ее любовника за якобы несправедливые обвинения в их адрес. Если бы Данден в психологическом плане был представлен как личность, читатель (или зритель) узнал бы, в силу какой внутренней позиции Данден очутился в столь плачевном положении и почему он, теряя чувство собственного достоинства, продолжает терпеть. Но об этом драматург ничего не говорит. И снова наблюдаем ту же картину, — характерные реакции в характерной жизненной ситуации как бы не принадлежат живому реальному человеку, а попросту помещены в пустую оболочку.

Остановимся теперь на образах художественной литературы, которые психологически выписаны более тщательно, а, может быть, и задуманы как специальные психологические этюды. В этих случаях усиливается не одна какая-либо жизненная черта с ее проявлениями, а изображается человек в целом, который мыслит, чувствует и действует. Однако те или иные индивидуальные черты данных героев не только гиперболизированы, они резко искажают действительность. Если необычная линия поведения героя выходит за пределы жизненных реакций, мы не можем ни прочувствовать такого поведения, ни сочувствовать такому герою: его поведение несовместимо с объективной действительностью, и мы психологически отрицаем его.

Например, в «Ироде и Мариамне» Геббеля Ирод дважды отдает распоряжение о том, что Мариамна должна быть убита, если он не вернется живым, так как она не должна стать женой другого мужчины. Между тем Мариамна, еще ничего не зная об этом распоряжении, поклялась покончить жизнь самоубийством, если узнает о гибели Ирода, которого глубоко любит. Узнав о его распоряжениях, она до такой степени возмущена и оскорблена, что возводит на себя ложное обвинение. Когда Ирод возвращается, она притворяется, что изменила ему, с тем чтобы тот приговорил ее к смерти.

Если бы такая ситуация в принципе была возможна, она, несомненно, представляла бы огромный интерес. Но едва ли можно вообразить себе нечто подобное: невинная любящая женщина идет на смерть, чтобы в такой форме сохранить свое достоинство и наказать мужчину, который попрал его. Ведь к смерти тут ведет принцип женской чести и женского достоинства, но принцип отвлеченный: мы не видим гнева живого человека, самолюбие которого задето.

Точно так же в «Брэнде» Ибсена принцип оказывается превыше всяких уз человеческих. Ригоризм такого масштаба, как у Бранда, его принцип «все или ничего», выходит за пределы психологически мыслимого. Изображение столь крайних позиций для психолога едва ли приемлемо еще и потому, что чувства, существующие у любого человека помимо этих крайностей, не принимаются писателем в расчет или, во всяком случае, недооцениваются. Бранд отрекается от матери, жертвует женой и ребенком. В «Кукольном доме» Ибсен как бы не замечает того, как привязана каждая женщина к дому, особенно к детям. Если Нора покидает мужа и троих маленьких детей, которых горячо любит, потому лишь, что на нее всегда смотрели как на женщину-куклу — это опять-таки можно понять исключительно как принцип, но не с точки зрения психологии. Правда, тот факт, что муж в час ее испытаний думает только о себе, о своей чести, тогда как Нора в тяжелые для него минуты в мыслях всегда была с ним, проливает некоторый свет на ее решение. Однако даже при этих условиях о материнской любви, о долге матери не так уж просто женщине позабыть.

Назову еще один пример — Ифигения из одноименной драмы Расина. Драматург может сколько угодно убеждать нас, что Ифигения с глубочайшей любовью и с необыкновенно развитым чувством долга относится к своему отцу, но психологически невозможно себе представить, чтобы девушка, которая по приказу отца должна быть зарезана на алтаре одного из богов, могла говорить (с. 180):

Отец, предательства не бойся; /Ты повелишь, и буду я послушна. /Жизнь моя принадлежит тебе. И если смерть / Избрать должна я, то достаточно тебе / лишь приказать. Спокойно и с удовлетворением во взоре, / Как было, когда меня соединял с супругом ты, /Я положу главу на камень жертвенный/И не испугаюсь, когда Калхаса меч ее отрубит. / Я буду благодарна за удар, / ведь нанесут его по твоему веленью / И так исполнится мое предназначенье.

Когда читаешь эти слова, понимаешь, что драматург изображает не живого человека, а опять же принцип, принцип безоговорочного повиновения детей отцам, проповедовавшийся в древности. Прообразом Ифигении Расина служит Ифигения Еври-пида. У Еврипида Ифигения произносит такие же высокопарные и психологически неправдоподобные слова, но они здесь в меньшей мере относятся к отцу, они обращены прежде всего к богам и к родине — Элладе (с. 187):

Ради отечества и всей Эллады / Себя готовно в жертву приношу. Пусть поведут меня / К богини алтарю и там как жертвенного агнца / Заколют. Ибо того потребовали боги.

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ С ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ БЕЗ ВЫДЕЛЕНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ ЛИЧНОСТИ

Часто писатели меньше уделяют внимания психологии своих героев, чем событиям, которые должны быть необыкновенными, напряженными, эмоциональными, поучительными и т. п. Случайности и невероятности психологического порядка в определенные литературные эпохи совершенно не смущают читателя и воспринимаются им как вещи самые обыкновенные. Так, например, «Новеллы» Сервантеса, который показал себя выдающимся психологом в «Дон Кихоте», изобилуют грубейшими психологическими натяжками и неправдоподобными деталями, нисколько, видимо, не удивлявшими читателей его эпохи. Неправдоподобные психологические ситуации нередко встречаются и у Лопе де Вега.

Когда в художественной литературе стали господствующими новые течения — реализм и натурализм, положение несколько изменилось, но натяжки психологического порядка все еще представлены в изобилии. Внешние перипетии сюжета продолжают играть немаловажную роль. По сравнению с необычностью самих событий индивидуальность героя как бы отступает на второй план, ни его характер, ни поступки не отличаются своеобразием. Если даже герой и вмешивается в происходящее, то его реакции ничем особенным не примечательны. Это реакции, свойственные в подобном положении любому человеку: герой страдает, борется с тяготами жизни, ищет выхода из создавшегося положения, когда к нему приходит счастье, старается удержать его, насладиться им сполна.

В других случаях реакции персонажей художественного произведения не столь общи. Герои могут оказаться, с моральной точки зрения, людьми добрыми или недобрыми, могут быть целеустремленными, обладать выдержкой, но могут обнаружить и малодушие, нерешительность; могут быть замкнутыми и, напротив, очень откровенными, некоторые предстают перед нами резкими и бесцеремонными, другие чутки, всегда готовы протянуть руку помощи и т. д. Но линии поведения каждого из них не разрабатываются авторами, читателю предлагается как бы готовый образец доброты, энергичности и т. п. Истинную психологическую основу повествование обретает лишь в том случае, когда писатель более четко обосновывает особенности поведения героя, т. е либо всесторонне показывает нам необычную человеческую индивидуальность, либо изображает эволюцию — своеобразие процесса развития данной индивидуальности.

Однако обычно писатели оставляют открытым вопрос, почему люди ведут себя именно так, а не иначе, отражается в поступках определенная структура личности или попросту так сложились обстоятельства, как принято говорить, такова судьба. Даже при крайних однозначных проявлениях характера может быть неясно, как и по какой причине они возникают. Например, герой новеллы Сервантеса «Ревнивый эстремадурец» невероятно ревнив. Он принимает всевозможные меры, чтобы изолировать свою юную жену от внешнего мира. Остается, однако, неясным, почему он стал таким ревнивым, ибо кроме этого голого факта о нем почти ничего не известно. Конечно, поскольку он стар, а жена его молода, можно понять, что он склонен к ревности, тем более, что ревнивцем был всегда и именно поэтому слишком поздно женился. Но почему именно он был всегда столь склонен к ревности и почему по отношению к жене дело дошло до того, что он запер ее, как в гробнице, в доме, где велел замуровать все окна, Сервантес ничего не говорит. Он задался целью изобразить до крайности ревнивого человека, который, несмотря на все свои варварские ухищрения, все-таки оказывается обманутым, только лишь это интересует автора, а вовсе не психологический вопрос — как человек доходит до таких поступков.

Поскольку психологические подробности остаются в тени, часто бывает неясно, не мог ли этот герой оказаться совсем другим, т. е., возможно, он лишь в данной частной ситуации реагирует подобным образом. Так, например, почему Альбрехт, сын герцога в романе Геббеля «Агнесса Бернауэр» ведет себя иначе чем другие аристократы? Лишь потому, что он полюбил благородную девушку из бюргерского сословия? Быть может, позднее, уже не будучи влюбленным, Альбрехт станет таким же, как и его отец, для которого положение в обществе значит больше, чем жизнь ни в чем не повинной женщины? А может быть, он по натуре другой человек? Мы этого так и не узнаем, ибо писателя интересует лишь фактическая, а также социальная сторона вопроса, т. е. конфликт между человечностью и государственной необходимостью, влияние такого конфликта на душу человека. Реакции личности не занимают его. Что касается Агнессы, то ее реакции вообще не представляют особого интереса. Она без ума влюбляется в Альбрехта, соглашается стать его женой, — все это более чем понятно с человеческой точки зрения. В дальнейшем к драматическому финалу Агнессу толкают обстоятельства, в которых она сама ничего не в силах изменить: она является не более чем любящей женщиной, которая, не будучи ни в чем виновной, должна взойти на эшафот.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒