Глава шестая

Наверное, чего-то я не понимала, но невольно сделала то, что поручик от меня ждал.

– Вы видели? – кивнул Зимин на захлопнувшуюся дверь погреба. – Вот вам еще один вариант.

Еще! Если быть объективным, то пока ни одного из вариантов нашего спасения он как раз и не назвал. Кроме того, что нас убьют или живьем замуруют.

– Может, сначала поедим? – осторожно предложил Джим, оглядываясь на спящую Хелен.

Наверное, раздумывал: будить бедную женщину или не будить?

В отличие от него поручик сантиментами не страдал. Он без предупреждения громко позвал:

– Просыпайтесь, Хелен, нам принесли обед.

А когда увидел мой свирепый взгляд, ничуть не смутился.

– Дневной сон в несколько раз продуктивнее, чем ночной. За двадцать минут дневного можно вполне наспать на два часа.

– Наспать! – передразнила я его, впрочем, уже в полный голос, потому что до сего момента мы говорили полушепотом, чтобы не разбудить уснувшую женщину. Она как раз заворочалась на своем жестком ложе, открыла глаза. Я ей предложила: – Пойдемте, я полью вам из кувшина, умоетесь.

Аксинье я лишь показала глазами на стол, и она стала расставлять миски, открыла судок с чем-то мясным, и по нашей темнице поплыл восхитительный запах съестного. Кажется, мы все поняли, как проголодались, потому никто не стал чиниться, а принялись за еду со здоровым аппетитом. Даже Хелен.

Насытилась я быстро и тут же опять вспомнила про Сашку: «Где его черти носят? Неужели нельзя придумать способ, чтобы дать о себе знать?! »

А что, если Осип его поймал и убил? С ним ведь можно и не церемониться, Сашка – такой же крепостной... Но тут же я сама себя и остановила. Убивать-то зачем? Его можно тоже посадить под замок. В какой-нибудь амбар...

Кажется, я заразилась от Зимина придумыванием вариантов. Или, может, это обычное свойство человеческой психики: додумывать то, что неизвестно, но о чем хотелось бы знать.

Однако нелегко давалась мне самостоятельная жизнь. Я напоминала себе бабочку, которая едва вылезла из кокона, как тут же попала в бурю, грозящую сломать ее хрупкие крылышки.

Но подумав так, я себя и одернула. Не такие уж хрупкие эти крылышки, если я не теряюсь в сложных ситуациях и не устраиваю истерик, а стараюсь быть по возможности полезной своим товарищам.

Кстати, мои товарищи – я имела в виду тех, что мужского пола – нашли все же в куче вещей две шпаги с богато отделанными эфесами и теперь, став в позицию, устроили нечто вроде турнира. Скакали, прыгали, гонялись друг за другом, чем вызвали у меня снисходительный вздох: мальчишки, да и только!

Предводительствовал, конечно же, Зимин. Я уже замечала, что при своей кажущейся неуклюжести двигался он быстро и бесшумно. Джим поначалу никак не хотел с ним фехтовать. Он посматривал на меня: мол, как я к этому отнесусь, но я сидела с каменным лицом, не подавая виду, что меня это смешит.

В конце концов я присела у кучи вещей и стала их перебирать, складывая отдельно посуду и одежду. Терпеть не могу сидеть без дела. Дома всегда чем-нибудь занималась: рисовала ли, читала, вышивала или пыталась гадать на картах, чему меня научила одна из питерских подруг.

Дело потихоньку двигалось к ночи. Хелен опять вернулась на свое лежбище, а мне, как назло, спать не хотелось.

Аксинья некоторое время сидела на лавке – я не позвала ее с собой. Потом потихоньку подошла ко мне, остановившись на небольшом расстоянии, а потом потихоньку придвинулась и ненавязчиво стала помогать мне. Света у нас было предостаточно, так что мы вполне могли вещи рассмотреть.

Чего здесь только не было! Зимин говорил про обоз, но чей? Если французский, то становилось ясно: везли награбленное в богатых домах, скорее всего поспешно брошенных своими хозяевами. Да и если не французы, то кто?

Я невольно произнесла это вслух.

– Мародеры, – подсказал мне Зимин, которому надоело фехтовать, и теперь он вместе с Джимом подошел к нам и стоял, глядя, что мы с Аксиньей вытаскиваем из кучи вещей.

Я укоризненно оглянулась на них. В самом деле, стоят над душой, уж лучше бы продолжали фехтовать!

– Что еще можно делать в винном погребе, где нет никакого вина?

Только поручик это произнес, как оно и нашлось. Я как раз засмотрелась на одну небольшую, но талантливо выполненную картину: маленькая девочка в розовом платьице, обнимающая за шею огромную собаку. А поручик приподнял какую-то мешковину и обнаружил бочонок, видимо, кем-то из разбойников и спрятанный.

– Если мне не изменяет нюх, здесь вино! – радостно сообщил он, взбалтывая бочонок и поднося к уху, чтобы лучше слышать булькающую жидкость. А потом точно так же поднес его к уху Веллингтона. – Джим, дружище, как вы на это смотрите? Не правда ли, это дар свыше, необходимый для того, чтобы скрасить наше убогое существование?

Веллингтон, которого я считала человеком крайне выдержанным и спокойным, тоже оживился.

– В таком бочонке не может храниться плохое вино.

– А я даже склонен продолжить ваше предположение: в таком бочонке хранят вино для дорогих гостей, – опять побулькал бочонком Зимин.

– Или для особых торжеств, – заключил Джим.

Слово за слово, они решили: пора свое предположение проверить. Выбили пробку из бочонка и стали разливать вино уже в золотые кубки, которые принесла нам все из той же кучи Аксинья. Впрочем, оказалось, что их – одинаковых – всего три, и тогда для себя Зимин взял найденный прежде серебряный кубок емкостью раза в два больше, чем наши золотые.

– Я не буду наливать доверху, – решил он в ответ на мой испуганный взгляд и нарочито завистливый Джима.

Аксинье вина тоже налили. Она вопросительно взглянула на меня и, получив одобрительный кивок, робко поднесла бокал ко рту.

– За наше скорейшее освобождение! – провозгласил Зимин, и мы выпили.

Потом, не сговариваясь, все четверо взглянули на спящую Хелен и переглянулись между собой, сопровождая взгляды понятными жестами. Кто все время спит, может проспать и царствие небесное.

Но вообще чем больше мы торчали в этом погребе, тем больше наше заключение казалось мне похожим на фарс. Я даже перестала бояться, что Осип против нас что-нибудь нехорошее предпримет. Точнее, мне вдруг стало все равно. Какая-то бесшабашность ударила в голову неизвестно почему.

Наверное, папа осудил бы такое легкомыслие.

– Никогда нельзя настолько расслабляться, дочка, чтобы ничего вокруг не видеть. Именно в такие минуты не только наши враги, но и сама судьба преподносят нам неприятные сюрпризы.

– Неужели ты веришь, что их можно избежать? – спорила с отцом я, тринадцатилетний сопленок.

Папа разрешал мне некоторые вольности. Может, оттого что, не получив сына, частично внес в мое воспитание несвойственные девицам твердость духа и умение держать себя в руках в трудную минуту. По крайней мере я никогда не падала в обморок и не умела истерически визжать, завидев, например, мышь.

Ну боялась, ну столбенела при виде этих серых тварей, но чтобы визжать...

– У женщин, видимо, слезные протоки расположены гораздо ближе к поверхности, чем мужские, – рассуждал папа. – Но я думаю, что постоянно рыдать и изливать влагу по поводу и без тебе не стоит. Только в крайнем случае.

– А разве человек может сдерживать слезы? – не поверила я.

– Может и должен, – категорически ответил отец.

Правда, с чем все же не соглашалась моя мама, так с тем, что считала издержками отцовского воспитания. При случае я могла употреблять слова, которые в речи девушек из благородных семейств не должны присутствовать. Папа с ней шумно соглашался:

– Крепкие выражения не для девушки. Ты, Анюта, ими не пользуйся. В смысле, выбирай выражения...

Но втихомолку при этом подмигивал мне. Мол, слушать – слушай, а там... Смотри по обстановке.

Итак, мы сидели за столом и пили вино. Наверное, в запарке наши пленители просто не подумали о том, что мы станем рыться в этих вещах и не только найдем мешок со свечами, зажжем их во всех углах, но и отыщем припрятанный ими бочонок.

Обычно за столом я могла лишь пригубить вино – до последнего времени мне попросту не разрешалось его пить по малолетству, но сегодня... Мне скоро должно было исполниться шестнадцать лет. Между прочим, моя подруга и ровесница Мила – дочь князя Серова – успела выйти замуж и недавно родила прекрасную девочку.

Я уже года два как уяснила: вопрос возраста – понятие относительное. Так и с вином. Когда-то мне пить не дозволялось, а теперь пришла пора и мне поднимать бокал наравне со всеми.

Таким образом успокоив свою совесть, я увлеклась и, как бывает с новичками, вовремя не остановилась. Причем вначале я еще обращала внимание на удивленно поднятые брови Зимина, который наблюдал, как я лихо выпиваю свой кубок, а потом, разозлившись – в самом деле, что это он смотрит на меня, как на несмышленого ребенка, – я и вовсе перестала сторожиться.

И напилась. Потом уже не помнила, кто меня уложил спать на таком же импровизированном ложе, на каком спала Хелен.

Проснулась я под утро с жутчайшей головной болью. На столе догорала одна из многих свечей из мешка. Но, едва поднявшись, я почувствовала, как содержимое моего желудка запросилось наружу. Все остальные спали, мужчины – у противоположной стены, так что никто не мешал мне извергать из себя выпитое, а заодно и съеденное накануне.

Возможно, кто-то и слышал издаваемые мной ужасные звуки, но, когда я вернулась к своей постели, никто не пошевелился и не взглянул на мое измученное, наверняка несчастное лицо.

Однако после этой неприятной процедуры мне сразу стало легче и я заснула так крепко, что проспала самое главное. То, о чем мне потом рассказала Хелен.

Утром нам не принесли завтрак, но зато, проведя некоторое время в ожидании, пленники услышали, как на двери нашего узилища загремел замок и чья-то незнакомая голова заглянула в погреб:

– Эй, люди, есть тут кто-нибудь?

– Есть, – отозвался Зимин, – и даже больше, чем просто кто-нибудь. Нас пятеро. А вы кто будете?

– Я – кузен княжны Болловской, граф Кирилл Никитович Ромодановский.

Он спустился на пару ступеней вниз и понизил голос до шепота:

– А почему вы сидите здесь, под замком?

Тут как раз я и проснулась. Сквозь сон почувствовала, как изменилась уже привычная обстановка. И еще слово «кузен» применительно к моей фамилии. Откуда у меня мог, скажите на милость, появиться какой-то кузен?

– Чей вы кузен? – громко поинтересовалась я, проводя рукой по волосам – выглядела я не иначе как огородное пугало: без зеркала, без приличной расчески – кстати, именно расческу среди кучи вещей мы почему-то не стали искать. Может, нашлась бы какая-нибудь золотая, с бриллиантами на ручке?

Наша компания, а-ля Ноев ковчег, приняла как само собой разумеющееся и эти золотые кубки, и сабли с украшенными драгоценностями рукоятями, и подсвечники, напоминающие собой музейные раритеты. Даже странно, что ни у кого из нас при виде таких богатств не загорелись глаза. Или загорелись, но это сумели скрыть?

Кстати, некто, назвавшийся моим кузеном, разглядел стоящие на столе золотые кубки первым делом. Он ахнул, всплеснул руками и так поспешно сбежал вниз, что оставалось только удивляться.

– Боже мой! – вскричал он, хватая золотые емкости, из которых мы накануне пили вино. – Это же императорские кубки!

– Что значит – императорские? – поинтересовался Зимин, скосив глаз на открытую дверь, но при этом не трогаясь с места.

– Двадцать лет тому назад они были похищены из дворца императрицы Екатерины.

– Вы нас упрекаете в воровстве? – холодно осведомился поручик, по-рыцарски присоединяясь к подозреваемым словом «нас».

Псевдокузен нежно погладил кубки и шумно выдохнул:

– Удостоился лицезреть!

– Не уходите от ответа! – Я стукнула по столу, чувствительно зашибив при этом ладонь и зашипев от боли. – У меня нет и не может быть никаких кузенов!

– Но как же, – оскорбился он, – вы, должно быть, не знаете, что ваша тетка по матери, Гликерия, вышла замуж за графа Евстигнеева и родила ему дочь, которая, в свою очередь, выйдя замуж за князя Ромодановского, родила сына...

– Сын княгини Аглаи Ромодановской умер во младенчестве, – холодно проговорила я, – и, насколько мне известно, больше у нее не было детей.

– Правильно, – кивнул Кирилл, если его и в самом деле так звали, – но у нее был пасынок, Александр Ромодановский, который, женившись на графине Извековой, родил сына Кирилла, то есть вашего покорного слугу.

– Понятно, седьмая вода на киселе, а не кузен, – пренебрежительно махнул рукой Зимин.

Ромодановский в момент оставил в покое кубки, встал по стойке «смирно» и даже каблуками прищелкнул.

– Позвольте узнать ваше имя, поручик! – сказал он с такой силой чувства, что даже сорвался на фальцет.

– Хотите на дуэль меня вызвать? – фыркнул Зимин. – Не трудитесь, голубчик, недосуг мне. Лучше скажите, каким образом вы сюда попали?

– То есть что значит – каким? – сразу успокоился мой якобы кузен. – Приехал в карете. Может, вы думаете, что ежели мы с Анной Михайловной и не прямые родственники, то я непременно из бедняков? Прибыл в приживальщики определяться? Могу показать, у меня есть наличные деньги...

Он вынул откуда-то из внутреннего кармана и в самом деле солидную пачку денег, чтобы, помахав ею в воздухе, спрятать обратно.

– Экий вы, голубчик, огонь! – не то восхитился, не то осудил Зимин.

В любом случае вышло это у него покровительственно. Разве что по плечу графа не потрепал.

Я понимала, что Зимин, будучи на деле ненамного старше Кирилла, нарочно взял в общении с ним такой снисходительный тон, чтобы надежнее вывести кузена из себя. Я нарочно про себя так и подумала – кузена, пусть его! Хочется человеку считать себя моим родственником – не буду ему в том препятствовать.

Потому – имея достойный пример перед глазами! – я изобразила из себя почтенную матрону и строго сказала:

– Прекратите, Владимир Андреевич, нашли, ей-богу, время! Из-за вас мы сидим в этом погребе, хотя давно могли бы выйти на волю и все вопросы выяснить там, наверху, а вовсе не в своей темнице.

И тут же я подала всем пример, решительно направившись к лестнице, быстро поднялась по ступенькам и, придержав юбки, шагнула наконец в коридор, ведущий к свободе.

Вроде и сидели мы внизу недолго, всего-то сутки, а показалось – целую вечность.

Мои товарищи по неволе устремились следом за мной, но никому не удалось меня обогнать, потому что я неслась к выходу на всех парусах и успокоилась, только очутившись на крыльце и с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух.

Воля. Как, оказывается, остро начинаешь ее ощущать, испытав подобное нашему пленение. Когда не можешь делать то, что хочешь, и вообще жить как хочешь. Интересно, что впервые в жизни у меня мелькнула мысль: «А не мечтают ли точно так же о воле наши крепостные? Или они, родившись в неволе, просто не знают, с чем свою привычную жизнь сравнивать? »

А потом я опять вспомнила о Сашке. Куда подевался этот шустрый малый? То же самое я подумала о шайке Осипа. Куда делись разбойники?

Все же странно, что мой так называемый кузен, прежде каких-то иных действий, едва приехав, открыл дверь именно в винный погреб. А что, если... Но думать, будто он каким-то образом мог быть связан с Осипом, мне не хотелось.

– Откуда вы узнали, что мы заперты в погребе?

Я обернулась и отыскала глазами Кирилла, чтобы задать ему этот вопрос.

Но ни мой пристальный, изучающий взгляд, ни вопрос Ромодановского не смутили. Он объяснил мне просто, как несмышленышу:

– Согласитесь, Анна, то, что я здесь застал, могло бы удивить любого. Я приехал в поместье и не увидел вообще никого в господском доме, притом что двери повсюду были распахнуты настежь. Я просто шел по коридору и заглядывал в каждую комнату, что встречалась на моем пути. Не найдя ни души, я остановился и стал слушать, не раздастся ли где какой-нибудь звук. И тут мне показалось, что я слышу разговор. Причем, как выяснилось, за дверью, закрытой с наружной стороны на засов. Несмотря на то что любому это показалось бы подозрительным, я все же взял на себя смелость запертую дверь открыть...

Разговоры, разговоры... Не слишком ли долго я прихожу в себя?

Переведя взгляд влево, я увидела и карету Ромодановского. Кучер его стоял рядом и, увидев, что я смотрю на него, низко поклонился. Но как-то изящно. Не всем корпусом, как кланяются наши крестьяне, а будто перетек из одного положения в другое.

Кожа у него была смуглая, но не российским южным загаром, а с примесью фиолетового цвета. Впрочем, ничего странного я в этом не видела. Богатые люди кого только себе не заводят: то уродцев, то карликов, по сравнению с которыми слуга Ромодановского особой экзотикой и не отличался.

Карета выглядела импозантно. С позолоченным орнаментом на дверце и гербом, который с крыльца я разглядеть не могла. Ничего, потом посмотрю.

– Вы не станете возражать, кузина, – обратился ко мне Кирилл, – если мой слуга будет жить поблизости от меня? Я счел неудобным брать с собой много слуг, и Орест у меня один делает работу троих, все умеет, и я привык, что он всегда находится рядом со мной...

Очевидно, поймав себя на многословии, Ромодановский запнулся, а потом быстро докончил:

– Особого комфорта он не потребует.

– Говорите, он у вас смышленый малый?

– Ручаюсь!

– Нам как раз понадобятся смышленые слуги. Если вы заметили, мебели в комнатах нет, она нагромождена в танцевальной зале, причем я еще не успела разобраться, вся ли она здесь и хватит ли ее на все опустошенные комнаты.

– О, ваше сиятельство, насчет меня вы можете не беспокоиться. Я привык к жизни неприхотливой, так что временные неудобства приму без напряжения...

– Понятно, – кивнула я. – Тогда сперва отобедаем, поскольку мы нынче без завтрака, а потом за работу... Аксинья!

Служанка выдвинулась из-за спин господ.

– Пойди и приведи сюда всех, кого отыщешь на подворье. Скажи – зовет госпожа.

Она поклонилась и бегом направилась в глубь двора, где по правую руку располагались жилища для дворовых людей.

Людская комната в самом доме для прислуги, каковые всегда должны быть под рукой, теперь пустовала. Как сказал покойный староста, видимо, в избы дворовых людей загнали вообще всю прислугу, что жила в имении.

На мгновение у меня мелькнула мысль: «А не угнал ли с собой Осип всех моих крепостных? » – но я отвергла ее. Куда бы он их погнал? На рынок рабов? Так у нас его нет, да и кто станет покупать души безо всяких документов? У нас ведь не Америка...

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒