ЗАПИСАНО В РАЗНОЕ ВРЕМЯ

На уроке зоологии по партам пошло гулять какое-то послание. Я видела, как, читая его, ребята хихикали, посматривали то на меня и Марго, то на Пыжика, то на Валю и Нину.

Ну, конечно, кто-то остроумничает о наших похождениях в парке.

Я старалась сидеть спокойно, как будто меня и не касается глупое хихиканье, но легко ли изображать мраморный памятник, когда чувствуешь, как на тебя показывают пальцем. И самое неприятное было то, что ведь я даже не знала, какие гадости написаны о нас.

Наконец, обойдя все ряды, записка пошла гулять по нашему ряду, а скоро подошла и к нашей парте.

Сзади протянулась рука. Я услышала хихикающий шёпот Бомбы:

— Антилопа, тебе письмо от Нептуна! — И на мою парту упал свёрнутый клочок бумаги.

Я развернула его и увидела пять отвратительных уродов. Они мчались, широко открыв рот, к чудовищу с трезубцем. У ног чудовища стояла корзина. В руках чудовище держало пучок розог с лентой, на которой было написано мелко: «На память от грозы морей».

Под рисунком были стихи:

Мчатся в парк ужасным кроссом

Пять загадочных курносых.

Там, в аллеях тёмных, в парке

Раздаёт Нептун подарки.

Руки шире расставляйте!

Получайте! Получайте!

Вот с погибших кораблей

Пять заржавленных гвоздей!

Вот бечёвки! Вот записки!

Горсть песка из Сан-Франциско!

Две бутылки, шерсть китов!

Пять хвостов морских котов!

Ну, а это — для отваги.

С лентой розовой бумаги

Получите пустячок:

Розги, свитые в пучок!

Внизу была пометка: «Прочитай и передай дальше! »

И такие бездарные стихи, глупые, как поэт, который написал их, вызвали такой же глупый смех.

Я была возмущена. Что же тут смешного? Я чувствовала, как на меня смотрит весь класс. Уж не думают ли они, что я расплачусь? Ну, как бы не так!

Пожав плечами, я передала рифмованную гадость Марго.

— Не подавай вида, — прошептала я, — изобрази на лице презрение и отдай Пыжику.

Марго прочитала и, конечно, ужасно расстроилась.

— Я… порву это! — захныкала она.

— Не смей! Нас же тогда засмеют! Изобрази презрение!

Марго выпятила губы. Не знаю, понимает ли она, что такое презрение, но, по-моему, она изобразила сестрёнку Вали — Лильку, когда та принимает рыбий жир.

Я выхватила послание из рук Марго и перебросила его Пыжику.

Пусть все видят, что наша парта приняла стихи без особых переживаний.

Марго шепнула:

— Это Лийка! Это она сочинила!

Я посмотрела на Лийку.

Она сидела, вздёрнув нос, гордо посматривая по сторонам, как бы желая сказать:

— Вот она я! Смотрите! Это я, я, я сочинила. Вам никогда не написать таких стихов. А для меня ничего не стоит даже ещё ядовитее сочинить стишки.

Ну, погоди же! На большой перемене я научу тебя сочинять такие поэмы, что ты придёшь домой с расцарапанным носом и хорошенькими синячками на ручках. Я отучу эти ручки делать гадости. Пусть они научатся сначала убирать за собою постель, одевать тебя, а уж потом пишут, что им вздумается.

Я послала Пыжику записку:

«Это Лийка-кривляка сочинила. Она давно уже занимается такими гадостями. С третьего класса. Надо заманить её в большую перемену в пустой класс. Ты встанешь у дверей, а я зайду и хорошенько поговорю с ней. Ладно? »

Пыжик, прочитав записку, взглянул на меня и помотал недовольно головой, потом быстро написал что-то и передал мне.

Я прочитала:

«Если это Лийка, — имею другой план. После урока нам всем отважным (зачёркнуто) пятерым надо собраться. Предупреди Марго и Нину. Павликовой я сказал. Сбор на большой лестнице».

Я показала записку Марго. Она вздохнула так, будто в груди у неё скопились все ураганы, тайфуны, самумы и штормы.

— Пыжик теперь очень расстроится! — сказала она. — Пыжику это всех неприятнее.

Вот глупости какие! Почему же один Пыжик будет переживать? А я? А Валя? А Нина?

Ну, конечно, нам было сейчас не до зоологии. Я еле-еле дождалась конца урока, а как только услышала звонок, сунула учебник в парту и, кивнув Пыжику, побежала к большой лестнице.

Пожалуй, это самое удобное место для совещаний. Особенно в большую перемену, потому что орут и визжат здесь так, что можно спокойно обсудить любое дело и никто не услышит ни слова. Все секреты тут тоже очень удобно передавать.

Я прибежала к лестнице.

С визгом, хохотом и свистом, толкая и обгоняя друг друга, мчались мальчишки. Первоклашки скатывались, визжа от восторга, по перилам, не забывая, однако, зорко поглядывать по сторонам (а вдруг появится учитель? ). Стайка крошечных безобразников бежала за маленькой девочкой и хором квакала:

— Ква, ква!

Толстенький, румяный первоклассник, задыхаясь, тащил на спине ещё более толстого мальчишку. Наверное, они поспорили о чём-то и проигравший везёт в школьный буфет «на верблюдах» выигравшего пари.

— Вот устрица! — усмехнулась я. А давно ли я сама была такой же глупышкой?

Не прошло и минуты, как подошёл Пыжик и сказал:

— Я всё понял, но… давай не будем… с пустым классом… Во-первых, она пожалуется, и тогда у нас начнутся неприятности. А во-вторых, будем честно бороться. Будем бить её тем же, чем она стукнула нас. Стихами!

Я объяснила ему, что Лийку стихами не воспитаешь, а если расцарапать ей нос, она больше не станет писать гадости. Но тут подошла Нина и сказала:

— При чём здесь Лийка? Ребята просто поручили ей выступить со стихами. И только. Все знают, что Лийка пишет стихи и что они получаются у неё неплохо. И, кроме того, ведь это же почти всё правда.

— Почти! — задумчиво повторил Пыжик. — Она записала почти правду. Ну вот и мы напишем о ней почти правду. Писать, так уж всем писать. Давайте подумаем, какую же о ней сочинить почти правду?

— А вот какую! — сказала я. — Она финтифлюшка и воображала. Она сказала Лене Бесалаевой, будто в неё влюблены восемь семиклассников и все они так и ходят за ней по пятам.

— А это правда? — спросил Пыжик.

— Смешно! Какая же правда? — возмутилась я. — Ну, кто, подумай сам, может влюбиться в Лийку? Она увидела в кино, как там влюбляются, и завоображала о себе.

— Не говори! — остановила меня Нина. — Это всё-таки почти настоящая правда! Семиклассники действительно ходят встречать Лийку. И на катке катаются с ней. Но почему катаются, — вот это уже вопрос!

— Почему?

— Потому что её мама приглашает Лийкиных друзей каждое лето на дачу. А там у них моторная лодка, разные игры. Ребята говорят, на даче Лийки веселее, чем в пионерском лагере.

— Тогда понятно, — сказала я. — Тогда, конечно, можно и на катке с ней кататься, если летом… моторная лодка и вообще.

— Ладно, — сказал Пыжик, — что-нибудь сочиним! Я берусь написать стихи. Но хорошо сделать ещё и карикатуру. Кто из нас рисует?

Лучше всех не только среди пятерых отважных, но и во всём классе рисует, конечно, Марго. Её рисунки посылали даже на выставку детских рисунков в Индию, когда она училась ещё в третьем классе в сельской школе.

— Марго, нарисуешь? — спросил Пыжик.

— Ой, не знаю… А вдруг не получится? Вдруг не похоже?

— Ну, и что? Главное, чтоб посмешнее было! Она смеётся, и мы посмеёмся… Но что напишем — вот вопрос! О чём?

— Она же хвастунья, — напомнила я. — Хвастается своей «Волгой», хвастает, что ей покупают дорогие платья и чуть ли не котиковое манто, что её папа самый ответственный папа. Прожужжала всем уши о собственной даче, о курортах, где она бывает с мамой… Мировая хвастунья! Хорошо бы песню сочинить про неё.

— А музыка? — спросил Пыжик.

— Я бы подобрала что-нибудь, — сказала Нина Станцель. — Надо слова сначала написать. А может, сама сочиню музыку! У меня потом и разучить можно. У нас хорошее пианино.

Когда Пыжик узнал, что Нина играет на пианино и сочиняет музыку, он ужасно обрадовался.

— Напишем романс! — подскочил он и взъерошил на голове волосы. — Жестокий романс! Стихи напишу я сам. Мотивчик Нина сделает, а потом все вместе споём в классе.

Жестокий романс мы сочиняли и разучивали больше недели, и, наконец, наступил день мести.

Перед уроком английского языка Пыжик вышел на середину класса, пригладил волосы и, подмигнув нам, сказал:

— Братцы-ленинградцы, у нас плохо развивается художественная самодеятельность. Отстаём мы, короче говоря. А вам известно ещё с первого класса, что отсталых бьют. Вот мы и подумали, чем дожидаться, пока нас побьют, будем сами биться за нашу самодеятельность. Ещё короче говоря, мы тут кое-что придумали.

— Короче! — закричали ребята.

Пыжик поднял руку:

— Внимание! Сейчас выступит ансамбль песни и пляски. Будет исполнен романс «Горе без ума».

И мы запели, приплясывая и лихо притопывая:

Ах, какое дивное авто

Я имею всем на удивленье.

Мама купит завтра мне манто,

Не манто, а умопомраченье.

Есть у папы должность в Кишкотресте,

А у мамы — личный шифоньер.

Летом я поеду с мамой вместе

На курорт Ривьер де трепарьер.

У меня есть собственная дача,

Три моторки, сорок радиол,

Миллион пластинок «Кукарача»,

Персональный с сеткой волейбол.

Одного лишь только не хватает, —

Говорят мне па и моя ма,

Говорят и горестно вздыхают:

«Не хватает, доченька, ума! »

Ребята так и покатились от смеха.

Лийка вскочила, замахала руками и плачущим голосом закричала:

— Не смеете! Я буду жаловаться! Не честно! Подло! Я ваших родителей не трогаю, и вы не трогайте.

Пыжик покраснел и стал оправдываться. Он сказал:

— О чём ты? Опомнись, безумная, как говорил д'Артаньян своей лошади. Кто тебе сказал, что романс про тебя и про твоих родителей? Прими таблетку аспирина!

Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:

— Ребята, а мы действительно… Ну, как вы думаете: честно или не честно мы поступили?

Валя растерянно оглядела всех и сказала неуверенно:

— Кажется, не совсем честно! А по-вашему, как?

— А по-моему, — сказала я, — так ей и надо! Пусть не хвастается! И потом, ведь неизвестно же, о ком мы спели романс. Имени нет, фамилии тоже не было… А вообще-то пускай позлится!

Но меня не поддержали. Мы посидели ещё несколько минут молча, а потом, не глядя друг на друга, разошлись по домам.

Вся эта история всё-таки всплыла, и о нашем романсе, а также о войне с Лийкой узнал директор школы. Кто-то собрал всё наше творчество и передал ему. Может, пионервожатый, а может, Лийка! Я думаю, что это работа Лийки, а Пыжик говорит: у Лийки не такой характер, чтобы действовать исподтишка.

— Она бы в открытую напала на нас! — сказал он. — Всё-таки, при всех недостатках, от неё не отнимешь честного, открытого характера.

Директор вошёл с нашими произведениями в руках и спросил:

— Это один старается или же у вас все принимают посильное участие в творческой работе?

Марго вскочила и, глядя на Пыжика, сказала, заикаясь:

— Это я… Я одна… Рисовала и… вообще!

— Так! — сказал директор. — Значит, ты и есть классная Кукрыникса? Ну, что ж, рисунки неплохие! A кто поэзией занимается? Или поэты более скромны? Не пожелают называть себя?

И вдруг, к моему удивлению, Лийка вскочила и сказала:

— Стихи про Нептуна я писала. А родителей не задевала! При чём тут родители? Это бесчестно! Почему же они не считаются…

— Кто они?

Лийка посмотрела в нашу сторону и вздохнула:

— Они знают, кто писал! Пусть сами скажут!

— Пусть скажут! — кивнул Пафнутий. — Не возражаю!

Мы переглянулись. Говорить или не говорить?

— Они не хотят! — усмехнулся Пафнутий.

Пыжик вскочил и крикнул срывающимся голосом:

— Вот я! Стихи я написал! Но это же шутка была! Вы же, Пафнутий Герасимович, и сами, наверное, любили пошутить, когда были школьником.

— Любил! Не отрицаю! Да и сейчас люблю хорошую шутку! И весёлые, жизнерадостные шутники мне по душе. Но шутки бывают разные. Есть в нашей школе один паренёк — я не буду называть его, — который считает верхом остроумия дёргать девочек за косы.

Ребята захохотали. Ведь таких пареньков и в нашем классе сколько угодно.

— Смешно? — удивился директор. — Девочки, вам смешно, когда вас за косы подёргивают?

— Нет! — хором ответили девочки.

— Целый хор голосов! — улыбнулся директор. — Значит, одному солисту смешно, а всему хору огорчительно. Шутки, стало быть, как вы уже понимаете, хороши только тогда, когда от них все смеются или смеётся большинство и лишь один, осмеянный за дело, огорчается… Не подумайте, что я пришёл сказать вам: не балуйтесь, не шалите, не беснуйтесь. Да если бы и сказал, то вряд ли вы стали бы ходить с опущенными руками, на цыпочках. Я же вас знаю. И поэтому, когда я прочитал ваши стихи, подумал: не предложить ли вам одно весёлое занятие?

Мы переглянулись. Что это за весёлое занятие?

— Новую игру? — спросила Таня Жигалова.

Ребята насторожились.

Пафнутий никогда не говорит просто так. Уж если он начинает какой-нибудь разговор, — значит, за этим разговором вот-вот, сейчас, сию минуту всплывёт что-нибудь или очень приятное или же очень и очень неприятное. Между прочим, он преподносит и хорошее и плохое так спокойно, что по лицу никак не угадаешь, что же приготовлено у него для нас.

А вообще-то, ребята стараются подальше держаться от него, пореже встречаться с ним. И не потому, что часто приходится слышать от учителей: «Ты что же? Хочешь пойти к директору? Хочешь с ним поговорить, как надо вести себя на уроках? » — а просто потому, что при нём как-то теряешься.

В школу Пафнутий Герасимович приходит весь сияющий, блестящий. Костюм его отутюжен, на брюках — острые, как ножи, складки, галстук повязан как на картинке, гладко выбритые голова и щёки отливают стальной синевой и блестят, как новые. И весь он такой, что хоть на выставку мод посылай.

Когда я была первоклашкой, я старалась как можно реже встречаться с ним в коридорах. Мне казалось тогда: стоит ему заметить мою особу, он непременно подзовёт к себе:

— А ну-ка, ну-ка, подойди ко мне, замарашка! Покажи руки!

И руки мои сами прятались под фартучек при одной только мысли о такой встрече. (Ну кто же не знает, что в первом классе руки пачкаются так часто, что их просто не успеваешь мыть. )

Не знаю, любят ли его ребята, но уверена: относятся они к нему с большим уважением и, кажется, чуть-чуть побаиваются его. А вот почему боятся, — не могу понять. Он никогда не кричит на нас. Не повышает голоса. И всё-таки в нём есть что-то такое непонятное мне, как бы устрашающее, что ли! Не знаю! Во всяком случае при нём все как-то подтягиваются, перестают дурачиться, а самые большие безобразники становятся вежливыми.

А вот нашего милого Брамапутру мы все просто любим.

Когда я первый раз увидела Брамапутру, он показался мне неопрятным стариком. Я очень тогда удивилась, услышав от ребят, что его вся школа любит.

Когда он приходит в класс в помятом пиджаке, с каким-то петушиным хвостиком седых волос на голове, мы встречаем его дружескими улыбками, осматриваем с головы до ног. Всё ли на месте? Кажется, всё! Узел «вечного галстука» свисает ниже воротничка. Из бокового кармана торчит «вечный кончик», — уголок носового платка, которым — по словам ребят — пользовался в своё время прапрадедушка Брамапутры. Порядок! А где две пуговицы, которые висят на ниточке и должны не сегодня-завтра отвалиться? О, и пуговицы ещё на месте!

И мальчишки и девочки радостно улыбаются. И все дружным хором приветствуют Брамапутру:

— Здрасьте! Доброе утро!

Он видит улыбающиеся приветливые лица и сразу как будто молодеет от дружеской встречи.

Наверное, он раньше приходил в школу таким же отутюженным и сияющим, как Пафнутий, но сейчас ему трудно следить за собою. Брамапутра так стар, что ему и пуговицы не пришить самому, и помятого галстука не прогладить. Девочки старших классов заходят по очереди к нему на квартиру, как будто в гости, но, конечно, для того только, чтобы навести порядок, что-нибудь починить, погладить, пришить пуговицы.

Кто-то из ребят сказал однажды, будто Брамапутру «выживают из школы», будто другие учителя хотят, чтобы он ушёл на пенсию. Но куда пойдёт он, если, кроме нас и школы, у него нет никого и ничего на свете. Да и жалко было бы нам расстаться с ним, потерять такого учителя, уроки которого для нас настоящий праздник.

Иногда Брамапутра засыпает в классе. Тогда мы встаём у дверей и сторожим его сон. Ведь если учителя узнают, что он спит на уроках, — тогда его непременно переведут на пенсию.

Да, мы все его любим, но вся наша любовь похожа больше на жалость и на благодарность за чудесные уроки.

Я сказала Пыжику, что можно любить не уважая и уважать не любя. Он, не подумав, стал спорить. Тогда я сказала:

— Вот тебе пример: я очень люблю своих подшефных ребят в детском садике. Но как ты думаешь, могу я уважать их?

Пыжик посмотрел на меня с удивлением:

— А знаешь, я думал, что только у меня появляются в голове разные такие же вопросы… Но, кажется, в нашем возрасте все уже начинают думать по-настоящему!

Но вот директора можно лишь уважать. Даже не так я хотела сказать. Его не «можно уважать», а нельзя относиться к нему без уважения. Мы уважаем его за то, что он знает нас не хуже, чем мы сами знаем друг друга. А уж такому никто не скажет: «Простите, я не знала, что этого нельзя делать. Я больше не буду! »

Нет, ничего такого ему не говорят. Да и сам он не говорит разных жалких слов: «Это нехорошо, это неприлично! »

Он просто смотрит, смотрит и смотрит на тебя, потом прищурит глаз и спросит:

— Как же это тебя так угораздило?

И тогда приходится рассказывать всё по порядку.

Он молча выслушает и спросит:

— Ну, а ты-то как относишься к своему поступку? Одобряешь? Осуждаешь? Н-да, — побарабанит он пальцами по столу, — ты, конечно, скажешь сейчас, что осуждаешь свой поступок. Раскаиваешься! И, наверное, думаешь, что взрослые только для того и существуют, чтобы им можно было говорить о раскаянии. Но я хотел бы научить вас всех думать и понимать одну самую простую истину. Какую? А вот какую: когда тебе захочется сделать какую-нибудь гадость другому, подумай: понравилось бы тебе, если бы другой поступил бы так же, как поступаешь ты?

Вот какой у нас директор.

И когда он пришёл в класс и сказал, что может предложить классу кое-что весёлое, интересное, мы вытянули шеи, как гуси.

Директор сказал:

— Талантов у вас — хоть пруд пруди! И художники! И поэты! И прозаики, конечно, найдутся! А вот классная газета у вас такая беззубая, такая неинтересная, что можно подумать, будто в классе нет зубастых, нет интересных ребят. Что это такое? Лень одолевает вас? Времени не хватает? Нет желания?

Славка сказал:

— Это всё от названия! Она от названия скучная… Называется «За учёбу», ну… а это… В такой газете чего напишешь? За учёбу только и писать надо, не правда разве? А за учёбу уже… За учёбу нам учителя пишут! В дневниках! Двойки!

Все захохотали. Пафнутий сделал удивлённое лицо:

— Двойки за учёбу? Ой, за учёбу ли двойки пишут?

Птицын вскочил и начал объяснять, за что ставят двойки, но Пафнутий посадил его и сказал:

— Насчёт двоек, по-моему, всем и всё ясно без объяснений! А вот вопрос с газетой «За учёбу» нужно уточнить, обсудить, обдумать. Стало быть, по вашему мнению, название газеты мешает ей быть интересной, боевой газетой… Допустим! Так, так… А что если переменить название? Пойдёт дело на лад?

— Пойдёт! — крикнули разом мальчишки.

— Тогда в чём же дело? Привязали вас к этому названию, что ли? Не годится оно? Мешает? Тогда долой его!

— А можно, мы сами придумаем? — спросил Пыжик.

— Не только можно, но и должно! Кстати, неудачное название «За учёбу» никто за вас и не придумывал. Вспомните получше! Разве не вы сами когда-то решили назвать свою газету именно так, как называется она сейчас? Кто там хотел предложить другое название? Давайте!

— Халла-балла! — крикнул Пыжик.

Ребята захохотали.

— Что это? — спросил директор. — Боевой клич старьёвщиков или название газеты?

— Нет, я же серьёзно! — сказал Пыжик и, встав, пригладил обеими руками волосы на голове. — Ничего смешного не вижу. Ведь есть же у нас дела разные. Серьёзные! А есть просто халла-балла! И люди тоже! Одни — настоящие, а другие халла-балла. Трепачи! Вот я и думаю… и предлагаю… Пусть будет газета «Халла-Балла», и пусть в ней пишут против тех, кто не настоящий, и против того, что настоящая халла-балла… Критику!

Весь класс закричал:

— Правильно!

— Даёшь «Халла-Балла! »

— Хороший заголовок!

Директор почесал бровь и, подумав, сказал:

— Дело, конечно, ваше; но вам не кажется, что название это чем-то похоже на рахат-лукум, на хундры-мундры, на шашлык-машлык? Впрочем, вы ещё подумаете, надеюсь. Вероятно, будут и другие предложения! Ладно, потом мне скажете.

Когда директор ушёл, в классе сразу на всех партах началось оживлённое обсуждение названия газеты. Многим ребятам понравилось название «Халла-Балла», но никому не понравились слова Пафнутия о том, что наша газета будет чем-то похожей на какие-то «хундры-мундры».

Нина закричала:

— Не надо халла-балла! Другие классы скажут, что газету выпускают у нас старьёвщики. Я против.

— Тогда, — сказала Таня Жигалова, — я тоже присоединяюсь к Нине! Предлагаю назвать газету «Горчичник»!

— «Нокаут»! — крикнул Чи-лень-чи-пень.

— «Товарищ»! — предложила Лена.

И сразу со всех сторон посыпались разные названия:

— «Шило в бок»!

— «Спутник»! — закричала пронзительно Дюймовочка.

— «С лёгким паром»!

— «Спичка в нос»!

— «Розги»! — взвизгнула Лийка под общий хохот.

— «Папина машина»! — закричал Пыжик, вызвав тоже весёлый смех.

— «Четыре бороды»! — всхлипнула радостно Лийка.

— «Школьная гусыня»!

И тут уж начали выкрикивать разные глупости. Ребята так развеселились, что кричали только такие названия, которые могли насмешить всех. В классе поднялся невообразимый шум. Тогда на парту вскочила Дюймовочка и, ужасно волнуясь, запищала:

— Ну, ребята! Ну, что это вы? Мы первоклашки или шестой класс? Давайте же серьёзно! Очень же хорошее название «Спутник», а вы дурачитесь. — Она обвела руками вокруг себя. — Это же наш спутник? Так? И спутник Земли? Верно? И спутник школы! Скажете — нет? И спутник дружбы и товарищества… Лучшего названия всё равно не придумать. Вот сами увидите!

Чтобы было «всё хорошо», Дюймовочка предложила проголосовать и действовала так энергично, что ребята и опомниться не успели, как она уже организовала голосование, и мы, проголосовав быстро, утвердили единогласно название газеты «СПУТНИК», а заодно уж и выбрали редколлегию, в которую вошли Пыжик, Лийка, Марго, Бомба и я. Чудесное название мы придумали для газеты. Редколлегию выбрали тоже не плохую, но «Спутник» наш так и не вышел на орбиту шестого класса.

За окнами уже бродили школьные каникулы. Они как бы вздыхали под окнами, томились в ожидании, спрашивая неслышно: «Ну, скоро ли? Ой, когда же кончатся занятия? Когда же, наконец, можно будет купаться, загорать, собирать грибы и ягоды, не учить уроки? »

Приближалось лето, и все школьные дела вдруг потускнели, стали неинтересными, а мы так надоели друг другу, что только и ждали того часа, когда целое лето уже не будем встречаться ни с двойками, ни с товарищами по классу, когда не нужно будет вставать по утрам и торопиться (ой, как бы не опоздать в школу! ) и когда можно просыпаться и, потягиваясь, жмуриться от удовольствия: «Весь день сегодня мой, и я могу делать всё, что только захочу сама! »

⇐ Предыдущая 21 22 23 24 252627 28 29 30 Следующая ⇒