Записки сумасшедшего

Запись 1:

Мне подарили этот дневник. Сказали записывать все, что было интересно или нет сюда – вечером, перед сном. Сказали, что это такая терапия и что я болен. Но я не чувствую болезни, да и Рейчел говорит, что я здоров, а я ей верю. Верю больше, чем кому-либо еще. Сегодня мой День Рождения. Мне так сказали. Забавно, что я проснулся в прошлом году в одной больнице в этот день. Сейчас мне восемнадцать – так сказали. Но Рейчел – почему-то я ее люблю. Мне кажется она самой дорогой в мире – бесценной. Я не могу найти слов, очень волнуюсь…

Это ведь так здорово, что о тебе заботятся незнакомые люди. Ко мне домой приходят около десяти человек каждый день – двое из них всегда со мной – мне объяснили, что это мои родные. Забавно, они – мои самые близкие люди, а я их даже не помню. Сказали, это из-за травмы – из-за какой-то аварии… выжил только я, да и Рейчел тоже – она полностью здорова, а мне иногда снятся кошмары: все в огне и крики, а я ползу и ползу, потом оборачиваюсь… и вздрагиваю, просыпаясь, странно… Ко мне приходят разные люди, говорят, что я – герой, но я же просто человек – за последний год я не сделал ничего героического. Я волнуюсь… Опять Рейчел пришла, сказала, что я – молодец и что счастлива быть рядом. Я ей верю, потому что тоже счастлив рядом с ней. Я не знаю, почему, но когда я говорю, какая Рейчел хорошая, папа с мамой как-то затихают и смущенно улыбаются, будто согласны со мной, но что-то, кажется, не так. Я почти не выхожу из дома… Опять Рейчел… ладно, спокойной ночи, дневник.

Запись 2:

Второй вечер с моим теперь, наверное, самым верным другом. Сегодня опять снился кошмар: я ползу, вокруг огонь, я оборачиваюсь, вижу девушку, которая лежит без сознания и потом вспышка, и я просыпаюсь, слыша крик: «Нет! » в своей комнате, а потом глубоко вдыхаю. Родители стояли на пороге, когда я их увидел, и о чем-то шептались, видимо, обо мне. Мне страшно, не знаю, почему, но мне страшно, очень. Я не знаю, чего боюсь, но я в беспокойстве. Сегодня приходил доктор, он сказал, что мне нужно в больницу, на пару недель – для анализа моего состояния. После того, как он ушел, пришла Рейчел, она сказала, чтобы я верил и родителям, и доктору, что они хотят вылечить меня, хотя вчера она говорила, что я здоров. Но она лишь поцеловала меня в лоб и всем своим видом сказала: «Я ошиблась, » - я был расстроен. Но Рейчел подбодрила меня, сказав, что будет заходить почаще. Я успокоился.

Кстати, сегодня меня поздравила одна женщина – она сказала, что очень рада, что я жив. Но я ее никогда не видел раньше. Вот и все, на самом деле… А нет, сегодня днем я уснул – первый раз. Но сон мне приснился именно ночью, а утром необъяснимый ужас. Доктор тихонько сказал родителям, что это – паническая атака, но я его услышал. Вот на этом все. Мне уже пора спать, а завтра родители собираются везти меня в больницу.

P. S. Проще всего:

Странная комната. Неумело, будто наспех, заправленная кровать. Намекала на жило помещение. Огромные шкафы. Вдоль стен. От потолка до пола. В несколько рядов. Занимали все пространство. Оставляя лишь жалкий кусок прохода. От двери до кровати. При входе стоял стол. Монитор горел. Sekiro, God Of War, TES V Skyrim, Dark Souls, The Witcher, Detroit… Это лишь то, что попадало на глаза при первом взгляде на экран.

Игры. В комнате, где книги занимали больше места, чем муравьи в муравейнике, игры занимали больше места, чем книги. Казалось бы, что может быть интересного в играх? Все это для маленьких детей: битвы, кровь, оружие, опасность, дикость, злость, ярость, страх, волнение, боль, ненависть, улыбка, счастье, сюжет, смысл, картинка, композиция, символ, история, фольклор: Геральт из Ривии, голодный Волк шиноби, Кэра, Сэм, Коннор… Для детей… Игра – самый простой, самый творческий, самый вдохновляющий – самый детский способ познания мира. Игры не может и не должно быть в арсенале взрослого человека. Он слишком умный, занятой, важный, бесполезный, занудный, слепой, скучный, глупый – чтобы играть в игры.

Книга теперь заменяется альтернативами. Телевизор – лучше, мозг не напряжен; компьютер – лучше, соцсети расслабляют; газеты – лучше, новости помогают быть на передовой; радио – лучше, музыка приносит удовлетворение, сон – лучше, потому что завтра на работу; работа – лучше, потому что деньги на еду; еда – лучше, потому что меньше тратишь сил; лень – лучше, потому что человек не напряжен; смерть – лучше, потому что проще всего…

Запись 3:

Я в больнице. Родители прямо с утра, как я проснулся, повезли меня туда. Сегодня был сон: все то же, только я видел, как подбегаю к обломкам и заползаю под них. Странно, Рейчел говорит, что этот сон был наяву: похоже, тот случай, та авария теперь мне снится. Это очень страшно. Сегодня этой «панической атаки» не было, кстати. Я рад, что все хорошо. На приеме у того доктора сказали, что завтра в госпиталь для таких, как я. Кстати, Рейчел была на приеме и улыбалась, когда мне сказали это. Я объяснил это доктору, но он лишь печально покачал головой.

Приехав домой, я сразу стал собирать вещи, потому что так сказала Рейчел, она вышла из машины со мной – поцеловала в лоб, сказала, что завтра будет ждать меня там. А теперь спать. Мои вещи собраны, я спокоен и очень устал, не знаю почему. Все…

P. S. Первый урок

Безветренный летний вечер. Стаи мошкары и прайды комаров спокойно разгуливали по улицам города, пугая и тревожа всех, оказывающихся в их юдоли. Их многомесячный голод вырвался на свободу с приходом тепла. Жадный комар сел на руку мальчика – тот, не глядя, хлопнул по руке и машинально смел безжизненное тельце на землю.

Он шел один по безлюдным в это время улицам города. Все, кто не спал, находились либо в своих автомобилях, либо на шестом, третьем, ну или на втором, ярусах. Мальчик шел по первому. Мокрая одежда говорила о недавнем дожде, но обычно сюда не попадал его питательный эликсир, значит, это мойщик дорог подшутил над беднягой. «Ну а как еще развлекаться, когда тебя закинули работать уборщиком помойных улиц первого яруса? Да и зачем вообще чистить дороги этому сброду? »

Мальчик свернул в переулок и начал продвигаться сквозь мешки мусора и смрад, плотность которого была настолько велика, что его приходилось расталкивать руками, чтобы пройти вперед. Неожиданно он запнулся и упал. Какое-то мгновение не мог собраться с силами. Его пальцы поползли отыскивать предмет который из ниоткуда возник стеной между ним и его путем. Его рука нащупала что-то мягкое – он обернулся и увидел человека. Приглядевшись он понял, что это молодая девушка. Ее красота была настолько неописуема, что мальчишка испугался, машинально схватил, заранее приметив кирпич, который остановил его и бросился бежать домой. Через минуту его лицо прислонилось к двери и, нащупав в штанах ключ, он раскрыл ее и рывком заскочил внутрь, спасшись от вони.

Место скорее напоминало подвал, чем жилое помещение, однако интерьер говорил об обратном: здесь была железная кровать с продавленным матрацем, в противоположном углу стояли стол и стул, над ними висела лампочка накаливания, видимо, последняя на Земле.

Мальчик снял верхнюю одежду, повесил на спинку кровати и сел за стул, предварительно достав из своего плаща найденные сокровища. На столе лежала пальчиковая батарейка, черствая корка хлеба и какой-то узкий и тяжелый, но не для кирпича, предмет. Мальчик схватил его и протер тряпкой, лениво лежащей за дверью. Оказалось – книга. Он осторожно раскрыл ее. На первой странице прочел: «Платон». «Что-то знакомое – где-то я уже слышал о Платоне… А! Точно!.. по радио говорили: «Забудьте философию! Забудьте всех: Платона, Ари… Аристоля… Как его там? Интересно, почему всем нужно забыть об этом Платоне? » - и мальчик восьми лет стал читать. Спустя час он продвинулся лишь на пять страниц, так и не поняв смысла ни одного изречения и даже многих слов, которые там были…

Запись 4:

Меня разбудила Рейчел. Она кричала, как будто ей было больно… Я вскочил и стал искать ее, но как только открыл глаза – крики прекратились. Сегодня я уже буду в госпитале: сказали мне там будет лучше. Лучше, чем где? Почему я должен туда отправиться? Что со мной происходит?

Сегодня не было кошмаров. Странно, я к ним настолько привык, что не знаю, почему так волнуюсь… Сегодня был лучший сон за последние несколько месяцев. Рейчел обещала заскочить и проводить меня. Она хотела получить разрешение посещать меня в любое время, но врач что-то невнятно пробормотал.

Каша была на удивление безвкусная: пресная, пересоленая, как будто мама вместо сахара взяла поваренную. Я смотрел на родителей и не понимал, почему они такие унылые. Их уставшие, морщинные лица выглядели словно после бессонной ночи. Меня это встревожило, но я не стал об этом говорить – видимо, их болезнь моя так раздражает. Мама смотрела на меня моментами, случайно взглянув на нее, я увидел блестящие глаза полные то ли слез, то ли чего-то еще. Они ненавидели Рейчел, но в одночасье полюбили ее – это очень странно.

Меня поселили в 7 палату. Мой сосед оказался милым мужчиной. Он все время повторял «ри» и обрывался, как будто не мог договорить. Я хотел спросить, почему он здесь, но решил, что это будет не вежливо. Мы с ним почти не говорили, только он иногда заговаривал вслух и почти через каждые три слова повторял «ри». По его монологу я понял, что он пытался выговорить имя, но у него никак не получалось, тогда я в уме стал перебирать имена с «ри»: Мэри, Ринегада, Магдолерия, Цирилла, было еще русское имя Рита – у моей одноклассницы, классе в третьем…

Родители попрощались и ушли. Рейчел так и не было – мне стало досадно. Но вечером, прямо перед сном она появилась, радостная и веселая, с порога палаты она закричала что-то и бросилась ко мне. Спустя много минут, как мне показалось, мы успокоились и уселись на мою кровать. Она объяснила, что ей разрешили приходить в любое время, и даже по санитарным дням. Она была так счастлива, и я улыбался. Так мы провели вечер до закрытия, пока не сказали, что всем пора спать.

Мужчина все время мешал нам с Рей, все время говоря какую-то чушь и все время повторяя свое «ри» Мы уснули.

P. S. Чума

Он обнял ее. Его рука, теплая и крепкая, легла на ее талию и прижала ее тело к его телу. О на не решилась выбраться, точнее не хотела решаться, она смогла лишь обвить реками его шею и прижаться еще плотнее, словно хотела укутаться в нем, как в мягком пледе. Ее голова бессильно погрузилась на его грудь, и она улыбнулась. Эта улыбка тихого, милого, но крепкого счастья появилась на обоих лицах. И не важно, что вокруг черный снег, грязный асфальт, серые стены некогда красного кирпича, иссушенные и мертвенно напряженные ветви деревьев, холодный желтый фонарный свет и безлунная, беззвездная, затуманенная отягчающими облаками ночь, промозглая и худощавая – уставшая и угнетенная весной. Мимо проехала машина и, наскочив, в лужу облила любовь с ног до головы. Но ей было плевать, она знала, что здесь ее место, и подлая жестокая реальность теперь не могла быть угрозой. Любовь обрела свое воплощение и воплотила себя в это воплощение…

Прошло около получаса: замораживающий жизнь фонарь замигал, небо прояснилось, и показалась Луна, полная тепло-белая – она возбуждала жизнь в этих джунглях. Глубокие черные лужи блестели бесконечностью вселенной, деревья трепетали от холодно-освежающего ветра, серые стены посиневели и расплылись в этой уничтожающей укрытия линии горизонта, пролетающей над этим воскресшим островком со скоростью света. А любовь тут и стояла, обнимая свое воплощение – саму себя – и укрывая от безобразности эту парочку. «Тут красиво! » - возникло в одной голове, - «Да, тут великолепно…» - мигом отразилось в другой. «Я… тебя люблю…» - «Я тебя тоже…». Им не нужны были слова, не нужны были мысли, чувства, эмоции, голоса – они не тянулись друг к другу губами – им хватало объятий – им хватило объятий, чтобы воскресить давно уже погибшую здесь любовь, смерть которой унесла за собой всех трех дочерей Софии, оставив этому миру нисколько шансов на настоящность. Но теперь она здесь и уже сделала из мертвого склепа святилище, а из убитого двора – Эдем для своего воплощения, которое теперь будет биться за нее…

Но настал тот момент… Он прижал ее плотнее, давая понять, что вечер должен закончится. Она всем сердцем пыталась оттянуть этот миг, но он бы все равно настал. Его грудь опустела – и их лица приближались друг к другу. Остался один сантиметр между их губами. Сантиметр исчез…

Вдруг тучи закрыли Луну и небо, вернув свой темно-серый гнет, стена встала на свое место, вселенная ушла из-под ног, стоящая невдалеке машина теперь испускала какую-то неведомую угрозу – она стала чистилищем… деревья вернули свои трепещущие перед узурпаторшей весной ветки, которые бесконечно дрожали, будто страдая тремором, а ветер, отрезвляющий даже забито – забытого миром пьяницу, теперь опьянял любого, кто осмеливался оставаться открытым перед ним, мерцающий желтый фонарь теперь горел ярко каким-то бледно-золотым цветом… на молодых, еще не думающих о последствиях жуткой весны, кедах медленно расползалась грязь… Храм любви начал покрываться плесенью – она сама вздрогнула, и оберег, полчаса сдерживающий натиск остервенелого, порабощенного жизнью мира, рьяно, но слепо, пытавшегося пробить гранитные стены святилища, разбился, а нимбовая аура святых исчезла…

…сантиметр исчез. Теперь настал этот прощальный миг, когда дитя любви – честной, бескорыстной, искренней и вселенски малой сейчас, выросло и потребовало от матери свободы. Еще неокрепший птенец решил пролететь через целые полосы континентов туда, где его ждет бесконечное наслаждение, но вот в чем беда: с первого раза очень трудно взлететь.

…сантиметр исчез. Губы ее встретились с его губами и почувствовали ту безграничную невесомость, которая всегда загорается при первом поцелуе. Но она не загорелась так же, как и он, – она поверила той, что так упорно оберегала их, а он… Он решил, что способен, что пришла пора – не поверил матери, не стал делать то, что она требовала, точнее сделал это по-своему – и тут же в его поступок проникла та грязь, та распутная и развратная реальность, которая существовала всегда, а сейчас захватила весь мир.

Поцелуй… обычный поцелуй… Он всегда длится на одном дыхании, всегда вечно – и всегда в один миг. Он, бесконечный и одновременно лишь мгновенный, был извращен до неузнаваемости: настоящая любовь тут же была подменена изощренно и умело созданной в тайных цехах мира великой копией, которая так же умело и изощренно подменяла настоящую любовь, извращая ее до неузнаваемости.

Запись 5:

Я пишу это уже вечером. Здесь холодно – недавно проветривали. Удалось поговорить с соседом. Казалось, что ему легче, когда с ним разговаривают, он уже реже выкрикивал свое «ри», а когда я спросил из-за чего он здесь, его глаза заблестели – не знаю отчего: от слез или от радости, что его об этом спросили. Его история оказалась очень интересной и трагичной. Кстати, сегодня Рейчел не приходила, наверное, была очень занята, надеюсь завтра она зайдет. Так вот мой сосед, по имени Берни, рассказал:

«Я здесь уже несколько месяцев. Меня лечат очень активно, как будто уверены, что я вылечусь, но мне уже, боюсь, ничего не поможет…

Это было весенним вечером, в один из обычных будних дней. Тогда мы с дочкой решили съездить в большой магазин – там было все – и можно было просто прогуляться. А жена отказалась – нужно прибраться дома, и ужин еще не готов. Мы с дочкой сели в машину: я посадил ее вперед – она всегда мечтала ездить на переднем сиденье… я не стал пристегивать ее, потому что хотел, чтобы она побольше рассмотрела и вообще, чтобы ей было посвободней.

Мы ехали не быстро, разговаривая, смеясь и обсуждая, как скучны в тот вечер пешеходы, спешащие по своим домам забыться глубоким сном посреди рабочей недели. Мы выехали на маленькую улочку, где стоят старые, годные только под снос многоэтажки…

Дальше произошла авария. Я не знаю, как, но я сбил пешехода, а потом врезался в дерево. А дочка… дочка!.. »

Он зарыдал, не останавливаясь, крича теперь уже, видимо, полное имя своей дочери – Мэри. Я приобнял его, даже пытался успокоить… спустя пять минут, длившихся для меня вечно, он стал затихать. Потом неожиданно для меня и, кажется, для себя самого продолжил:

«В полиции потом мне рассказали, как все было: девушка, очень молодая – школьница – выбежала на улицу – она даже не смотрела по сторонам, будто убегала от кого-то. Потом обернулась назад и что-то прокричала…

В этот момент, как помню, я отвлекся посмотреть на дочку, которая заливисто смеялась, закрыв глаза от счастья.

…Благодаря тому, что та девочка бежала, я не задавил ее, а сбил…

Я хотел уйти от столкновения… но было слишком поздно: ворочать рулем я стал только после аварии – и подскочил на бордюре – мы несколько раз перевернулись, а Мэри сразу выпала из окна, я потерял сознание…»

Он снова заплакал, всхлипывая и бормоча:

«Когда очнулся, уже приехала полиция и реанимация. Меня уже доставали из машины. Я не видел ничего – все плыло – было слышно только чей-то крик: какой-то парень кричал, но я не понимал, почему.

Когда полицейский мне все рассказал, я не выдержал – после этого я попал сюда. На суде меня признали психически больным и направили в эту клинику. Вот и вся история…

Теперь я все время думаю о Мэри и той девочке, а мысли об аварии тут же дают о себе знать лихорадкой. Мне очень жаль ту девочку, оказалось – она умерла… как же ее звали… на Р – не помню… ах, точно Рей…»

В эту секунду он уже был вне себя… Медсестре удалось его успокоить, а мне она дала снотворное.

P. S. Доктор

Жуткие, бесконечно высокие и недостаточно жилые здания тянулись один за другим, строго разделяя узкие улочки на ровные квадраты. Сами улицы оставались в дневной тени небоскребных жилищ. Тут было темно, несмотря на полдень. Свет горел лишь в квартирах; желтый от лампочек накаливания, он уничтожал лучи солнца, итак теряющиеся где-то наверху. Люди здесь жили в совершенном мраке. Сумасшествие пребывало в каждом углу, под каждой раздавленной пачкой сигарет, в каждой голове, специально прячущей его под шапкой. Люди сновали туда-сюда, и если бы можно было видеть со стороны – сверху, как они движутся, мы бы скорее признали город муравейником, нежели домом для людей.

Каждый нес в себе информацию, чтобы можно было сидеть в офисе и клацать по клавишам дешёвой клавиатуры, и каждый, подобно работягам-муравьям, нес в себе больше информации, чем мог вынести и выдержать его ум. Все трудились на благо королевы-матки. Строгий путь друг за другом, словно по феромонам предыдущего собрата, расплескивал эти ниточки по своим местам: вереницы муравьев бежали друг за другом на свои работы.

Тут не было времени, поэтому ни у кого не было сна, обеда, завтрака, личного пространства – все это совмещалось в единый миг и в единое, далее не делимое, поле Вселенной, пребывающей одновременно и моментом, и всей жизнью. Здесь больше не было рамок, ограничений в виде самосозданных вспомогательных элементов переустаревшей жизни, но именно из-за этого больше не было развития. На весь город не нашлось бы и единственных часов или календаря – а зачем считать, если время теперь – пустой звук.

В желтом окне появился силуэт, тридцать седьмой этаж, некому было разглядеть его, хотя впервые за… много лет кто-то подошел к окну. Там стоял мужчина с вымытыми, но растопыренными волосами, уложенными на бок, с тонкими, почти бесцветными губами, видимо, от бесчисленных поцелуев с никогда не мытой кружкой… Суженные нарочно глаза подвергали сомнению его муравьиное начало. Обставленная со всех сторон самыми разными приборами кровать насквозь провоняла немытым несколько месяцев телом. Среди самых интересных были термометр, календарь, часы – они не находились в общей куче бесчисленных микроскопов, гальванометров, украденных со склада бракованной продукции – они висели, каждый на своей стене, а над изголовьем кровати располагалось самое жуткое для каждого школьника декартово перекрестье.

Мужчина оделся в то же, что и все – в форму рабочего – и вышел из квартиры. Продвигаясь к лифту сквозь дебри пустых стен и коридоров, он не оглядывался, но старался замечать все, что находилось в поле его зрения. Бесконечные ответвления вправо в рекреации были ужасно освещены: все, что доходило от единственной лампочки где-то в середине и отражение глаз, что представало в виде изощренной иллюзии самосвечения человека – все являлось мутным и холодно-желтым оттенком действительности.

Вдруг его взгляд приковался к такому же странному свечению. Как будто кто-то был там, кто-то прятался от людей, какой-то человек… Он чувствовал размытый и невидимый силуэт и смотрел как будто прямо в глаза. Глаза невидимки смотрели в ответ, и он как будто чувствовал это прожигание, эту пламенную нежность, с которой могли взирать только зажатые в угол, любящие очи. Он словно узнал взгляд, и она словно почувствовала его некогда крепкую руку.

В конце коридора, откуда он пришел, послышались шаги: мерные и ровные они одновременно были сухими и бессмысленными, пустыми, ватными. Видимо, ему так показалось. Бесшумно, но как можно быстрее, он вошел в темноту, прикладывая палец к губам, будто показывая, что не надо кричать. Но она и не хотела…

После вечной минуты молчания, отсчитываемой секундными шагами рабочей машины по имени человек, медленно скрывавшейся в другой рекреации, он сказал:

– Не стоит… Я не должен, не могу… Не смог однажды, не смогу и сейчас. Послушай, я виноват перед тобою, это я уничтожил нашу любовь, и я уничтожил весь мир, человека – все… Я всю жизнь посвятил борьбе с этой проклятой чумой – поискам настоящей любви – всю жизнь искал ответы. Теперь я знаю. Любовь не умирает. Но она не остается в человеке навсегда, она отпускает его, когда тот становится пустым, когда искренность заменяется правдой, ложь – честностью, честь – уважением, мысли – словами… Но я не становился таким. Ты, ты здесь, значит, у нас есть шансы все исправить… Нет! лучше начать все с начала – создать новый мир – мы можем…

В эту секунду несколько человек с фонариками вошли в коридор и осветили всю тьму: его лицо, полное решимости, ее – полное бесшумных слез, мусор, оставленный когда-то в углах проема, одинаковую одежду их обоих. Он попытался схватить ее за руку, но не дотянулся каких-нибудь пару сантиметров – его схватили трое мужчин и подняли, ее – двое – и понесли неизвестно куда…

…

– Здравствуйте, я – ваш доктор…

Намертво слипшиеся глаза стали медленно раскрываться… Искатель огляделся и увидел подле себя ее тело. Он успел взять ее за руку, упасть на нее и поцеловать так, как было нужно…

Запись 6:

Не знаю, сколько времени с последней записи. Я писал каждый день, но не всегда то, что должен был, я много вырывал и даже сгрызать пытался, комкал…

Мой сосед все чаще ворочается во сне – я все чаще не сплю по ночам. После того, как он мне рассказал свою историю, Рейчел не приходила… Ах, как я жду ее!.. но и я толком не высыпался. Я падал от бессилия, а вставал как будто с той же мысли, которая витала в сознании перед сном. Я отдыхал, но не высыпался – я не чувствую сна уже много времени. Мне увеличили дозу препаратов, думали я не замечу, но я же не слепой: таблетки те же, столько же штук, но действуют сильнее, не знаю, что происходит, но нет ни сна, ни Рейчел.

Я все думаю о чем-то. Мы с соседом стали мешать друг другу: у нас обоих все чаще случаются приступы, когда мы говорим сами с собой – мы перебиваем друг друга и кричим, громче – громче, перекрикиваем, но не замолкаем, срываем голос и не успокаиваемся все равно. Нас даже хотели расселить, но мы в один голос просим оставить нас вместе.

Мы ждем какого-то знамения. И я, и он – мы уверены, что скоро переживем все заново, все сначала – каждый свою трагедию от начала до конца… Мы жаждем этого. Мы устали. Я устал… я очень устал. Хочу спать, но не получается… Даже снотворное в кровь – не помогает…

Он опять бормочет… Он как-то усыпляет меня… Со…н…

P. S. «Ваша остановка»

Быстро мелькали деревья. Невозможно было заострить внимание ни на одном объекте за пределами поезда: даже солнце, висевшее в одной точке, расплывалось в разные стороны. Вагон не отличался от других: одинаково забитые битком места плацкарта, где-то впереди болтали пассажиры, не задумываясь о том, как, куда и зачем несет их это железное чудовище. Сзади слышалась кромешная тишина. Хотя за окном не было и полудня, все спали. Только одна дверь туалета никак не могла закрыться и отбивала марши колес, да гадалка не спала и раскладывала свой пасьянс.

У нее были обычные игральные карты – она не собиралась зарабатывать сегодня – она лишь хотела узнать жизнь других. Легкие, полные грации руки, с цепкостью и ловкостью шулера тасующие карты, то взмывали вверх, определяя широкий и полный досады и разочарования жест, то опускались, весело ниспадая на колени. Большие широко раскрытые глаза не только располагали к себе любого своим наивным и милым огоньком, но и сами доверяли любому гостю, заходившему на сеанс. Одета она была не очень заметно: потрёпанное платье, носимое женщинами несколько сезонов назад, да ботильоны, которые скорее походили на мужские кирзачи, чем на женские легкие весенние ботиночки. Завершала портретную композицию коса, доходившая милой девушке ниже плеч. Ее рыжие волосы не были уложены хорошо, казалось, что гадалка сама заплетала косу, как будто наспех. С правой стороны выступала прядь, лоснившаяся около лица и, не желая прятаться за ухо, сдувавшаяся ртом хозяйки. Вдруг она обернулась к проходу вагона.

У окна сидел ребенок, лет пяти, и глядел в него. Это был взгляд недоуменного любопытства, которое всегда возникает при первом знакомстве с каким-то явлением жизни. Глаза, ясные и яркие, блестели на солнце, но не было в них того огонька, что всегда бывает у детей, он как будто отразился внутрь, испепеляя душу и охлаждая обыденную реальность. Судьба этого ребенка была предопределена его взглядом, глазами, которые никогда не отразят мир – они смотрели на то, во что должен был превратиться мир. Его еще не существовало – он только создавался в сознании малыша.

Так миновал весь день. Солнце по своей радужной дуге прошло, выключив единственную лампочку в мире, оставив гореть ночное освещение вагона. Стремительная судьба бесконечного стального путеводителя несла с собой теперь уже полностью спящий вагон и одного мальчика, пытавшегося понять, куда делся мир за окном.

Скрежет тормозов разбудил эту задремавшую тишину. Однако весь пассажирский состав забылся в глубоком печальном сне о завтрашней рутине. Спустя несколько мгновений локомотив остановил своих подопечных на темной станции.

– Ваша остановка, – милая проводниц с гордостью потрепала мальчика за плечо.

Она взяла его за руку и повела к выходу. Храп, доносившийся из-за спины гордой, как за своего сына, проводницы и скорее слабой, но прямой, как струна, мальчишеской спинки, вызывал судорожные повороты головы ребенка.

– Вот, держи, – произнесла она с каким-то напутственным страхом, глядя прямо в глаза «сына».

Она дала ему клочок бумаги и коробок спичек, словно бы это спасло его от всех будущих страхов и без ночи, уже смиренно ожидавшей его…

– Не выходи!.. – в этот миг гадалка вскочила со своего места и встала на колени перед мальчиком.

– Ты не должен! – в глазах ее не читалось эмоций, они уже не горели юной задорностью – они уходили куда-то в глубину, внутрь ее самой.

Его глаза вдруг почему-то заблестели обычным детским огнем…

– Не надо… – умоляла гадалка и встала, ожидая требований пропустить мальчика на его остановке.

Но никто из них не сказал ни слова – взрослые понимали, что происходит.

– Ваша остановка, – повторила проводница, но голос изменился на деловой – материнская сентиментальность исчезла… Остался лишь мальчик и ночь…

Запись 7:

Рей! Ее нет! Рейчел! Рейчел!

Я кричу, плачу, ругаюсь – ее нет. Мои руки не могут передать бумаге то, что я чувствую. А Рей! Она мертва!.. ее сбила машина. Он ее сбил. И он это понимает. Мы вместе кричим: я о Рей – он о своей дочери.

P. S. Начало

Отчего-то черный, неясный дым исходил из трубы, которая раньше не позволяла себе столь пренебрежительного отношения к округе. Ее облака закрывали все небо и устилали крыши всех двухэтажных частных домов, испуская приторно-опасное благовоние. Заброшенный домик с двускатной крышей стоял поодаль – в глубине участка, жестоко нарушая красную линию домов. Его маленькое круглое окошко мансарды выдавало весь умело заросший деревьями маскхалат дома, вскрывая его наблюдательный пункт и заставляя всех прохожих глядеть на него, а потом безнадежно мотать головой.

По улице бежала маленькая девочка. Шестилетние глаза выдавали всю наивную покорность зенитному солнцу и радовались его лучам. Малышка двигалась в сторону дома не со страхом, а скорее с благоговейным восхищением и неким еще неизведанным трепетом предвкушения долгожданной находки. Стремительные ножки несли ее слишком медленно – ей казалось, что она стоит на месте, хотя за несколько секунд она пробежала два участка.

Еще мгновение, и она уже стояла напротив непроходимого лабиринта зелени, смешанной с восхищающе пахнущими цветами, предвкушавшими самый сочный урожай.

Малышка не дождалась приглашения и аккуратно шмыгнула в кусты. Неухоженные, пронзающие детскую кожу, чистую от царапин, ветки впивались до крови, оставляя неглубокие порезы, но опасные шрамы ожидали возникновения там, откуда сочилась, замирая, словно впервые увидевши небо, солнце, облака, алая вода…

Девочка шла, не думая о своих царапинах, как будто забывая обо всем, кроме страстного желания добиться цели во что бы то ни стало. Заросли кончились. Шестилетним, удивляющимся всему глазам предстал во всей красе дом. Белый округ крыльца подсырел и подгнил в остальных частях, замыкая ряд исковерканного умелой природой гения человека.

Справа от двери из стены выпирал кран с водой, создавая впечатление вырванного корня. Наблюдательный пункт мансарды высвечивался от желтой звезды, сиявшей только днем. Он отбрасывал тень, кутая в теплый полумрак прохлады… Вдруг поблескивающее оконце потемнело, будто кто-то выскочил супротив солнца.

Этот эпизод не остался незамеченным, и девочка вздрогнула и ахнула, прижав руку ко рту. В доме послышались торопливые шаги, будто слон вломился в актовый зал деревенской школы.

Маленькая девочка стояла с открытым ртом и долго не могла прийти в себя даже тогда, когда дверь распахнулась и оттуда вышел молодой человек, лет тридцати, с молодыми непослушными волосами, хитроумными глазами знатока всех секретов. Томный взгляд поэтически походил на насмешку, не только наигранную, но и неумело выставленную на показ.

Случайно встретившись с ним взглядом, девочка призакрыла рот, глубоко вздохнула и покорно опустила руки, ровно и смело шагая за призыв учителя пройти в класс. Ступив на последнюю ступеньку крыльца, она остановилась по велению его выпрямленной перед собой руки, требовавшей внимания.

Неизвестно почему, малышка подняла глаза и увидела над дверью герб, на котором в гнезде сидел ястреб и держал во рту веточку гвоздик. На стене за спиной висел портрет мужчины, лет сорока, очень похожего на молодого человека в дверях. Его рука опустилась, приглашая незваного гостя внутрь.

Запись 8:

Я трезв – я не болен. Мой сосед тоже. Мы договорились о самоубийстве сегодня ночью. Никто не узнает… я пишу это как раз перед всем этим. Прочтут его только наутро. Вот зашла медсестра, оставила лекарства, похвалила за тишину.

Я уже мертв… Прощай мама, прощай папа… Я не болен и здоровым ухожу из жизни. Прощайте все!..

(Рей! Я иду…)