Некрасов Н. А. –. Мороз, красный нос. Часть первая Смерть крестьянина
Некрасов Н. А. –
Мороз, красный нос
Часть первая Смерть крестьянина
I Савраска увяз в половине сугроба, — Две пары промерзлых лаптей Да угол рогожей покрытого гроба Торчат из убогих дровней.
Старуха, в больших рукавицах, Савраску сошла понукать. Сосульки у ней на ресницах, С морозу — должно полагать.
II Привычная дума поэта Вперед забежать ей спешит: Как саваном, снегом одета, Избушка в деревне стоит,
В избушке — теленок в подклети, Мертвец на скамье у окна; Шумят его глупые дети, Тихонько рыдает жена.
Сшивая проворной иголкой На саван куски полотна, Как дождь, зарядивший надолго, Негромко рыдает она.
III Три тяжкие доли имела судьба, И первая доля: с рабом повенчаться, Вторая — быть матерью сына раба, А третья — до гроба рабу покоряться, И все эти грозные доли легли На женщину русской земли.
Века протекали — все к счастью стремилось, Все в мире по нескольку раз изменилось, Одну только бог изменить забывал Суровую долю крестьянки. И все мы согласны, что тип измельчал Красивой и мощной славянки.
Случайная жертва судьбы! Ты глухо, незримо страдала, Ты свету кровавой борьбы И жалоб своих не вверяла, —
Но мне ты их скажешь, мой друг! Ты с детства со мною знакома. Ты вся — воплощенный испуг, Ты вся — вековая истома! Тот сердца в груди не носил, Кто слез над тобою не лил!
IV Однако же речь о крестьянке Затеяли мы, чтоб сказать, Что тип величавой славянки Возможно и ныне сыскать.
Есть женщины в русских селеньях С спокойною важностью лиц, С красивою силой в движеньях, С походкой, со взглядом цариц, —
Их разве слепой не заметит, А зрячий о них говорит: «Пройдет — словно солнце осветит! Посмотрит — рублем подарит! »
Идут они той же дорогой, Какой весь народ наш идет, Но грязь обстановки убогой К ним словно не липнет. Цветет
Красавица, миру на диво, Румяна, стройна, высока, Во всякой одежде красива, Ко всякой работе ловка.
И голод и холод выносит, Всегда терпелива, ровна… Я видывал, как она косит: Что взмах — то готова копна!
Платок у ней на ухо сбился, Того гляди косы падут. Какой-то парнек изловчился И кверху подбросил их, шут!
Тяжелые русые косы Упали на смуглую грудь, Покрыли ей ноженьки босы, Мешают крестьянке взглянуть.
Она отвела их руками, На парня сердито глядит. Лицо величаво, как в раме, Смущеньем и гневом горит…
По будням не любит безделья. Зато вам ее не узнать, Как сгонит улыбка веселья С лица трудовую печать.
Такого сердечного смеха, И песни, и пляски такой За деньги не купишь. «Утеха! » Твердят мужики меж собой.
В игре ее конный не словит, В беде — не сробеет, — спасет; Коня на скаку остановит, В горящую избу войдет!
Красивые, ровные зубы, Что крупные перлы, у ней, Но строго румяные губы Хранят их красу от людей —
Она улыбается редко… Ей некогда лясы точить, У ней не решится соседка Ухвата, горшка попросить;
Не жалок ей нищий убогий — Вольно ж без работы гулять! Лежит на ней дельности строгой И внутренней силы печать.
В ней ясно и крепко сознанье, Что все их спасенье в труде, И труд ей несет воздаянье: Семейство не бьется в нужде,
Всегда у них теплая хата, Хлеб выпечен, вкусен квасок, Здоровы и сыты ребята, На праздник есть лишний кусок.
Идет эта баба к обедне Пред всею семьей впереди: Сидит, как на стуле, двухлетний Ребенок у ней на груди,
Рядком шестилетнего сына Нарядная матка ведет… И по сердцу эта картина Всем любящим русский народ!
V И ты красотою дивила, Была и ловка, и сильна, Но горе тебя иссушило, Уснувшего Прокла жена!
Горда ты — ты плакать не хочешь, Крепишься, но холст гробовой Слезами невольно ты мочишь, Сшивая проворной иглой.
Слеза за слезой упадает На быстрые руки твои. Так колос беззвучно роняет Созревшие зерна свои…
VI В селе, за четыре версты, У церкви, где ветер шатает Подбитые бурей кресты, Местечко старик выбирает;
Устал он, работа трудна, Тут тоже сноровка нужна —
Чтоб крест было видно с дороги, Чтоб солнце играло кругом. В снегу до колен его ноги, В руках его заступ и лом,
Вся в инее шапка большая, Усы, борода в серебре. Недвижно стоит, размышляя, Старик на высоком бугре.
Решился. Крестом обозначил, Где будет могилу копать, Крестом осенился и начал Лопатою снег разгребать.
Иные приемы тут были, Кладбище не то, что поля: Из снегу кресты выходили, Крестами ложилась земля.
Согнув свою старую спину, Он долго, прилежно копал, И желтую мерзлую глину Тотчас же снежок застилал.
Ворона к нему подлетела, Потыкала носом, прошлась: Земля как железо звенела — Ворона ни с чем убралась…
Могила на славу готова, — «Не мне б эту яму копать! (У старого вырвалось слово. ) Не Проклу бы в ней почивать,
Не Проклу!.. » Старик оступился, Из рук его выскользнул лом И в белую яму скатился, Старик его вынул с трудом.
Пошел… по дороге шагает… Нет солнца, луна не взошла… Как будто весь мир умирает: Затишье, снежок, полумгла…
VII В овраге, у речки Желтухи, Старик свою бабу нагнал И тихо спросил у старухи: «Хорош ли гробок-то попал? »
Уста ее чуть прошептали В ответ старику: «Ничего». Потом они оба молчали, И дровни так тихо бежали, Как будто боялись чего…
Деревня еще не открылась, А близко — мелькает огонь. Старуха крестом осенилась, Шарахнулся в сторону конь, —
Без шапки, с ногами босыми, С большим заостренным колом, Внезапно предстал перед ними Старинный знакомец Пахом.
Прикрыты рубахою женской, Звенели вериги на нем; Постукал дурак деревенский В морозную землю колом,
Потом помычал сердобольно, Вздохнул и сказал: «Не беда! На вас он работал довольно, И ваша пришла череда!
Мать сыну-то гроб покупала, Отец ему яму копал, Жена ему саван сшивала — Всем разом работу вам дал!.. »
Опять помычал — и без цели В пространство дурак побежал. Вериги уныло звенели, И голые икры блестели, И посох по снегу черкал.
VIII У дома оставили крышу, К соседке свели ночевать Зазябнувших Машу и Гришу И стали сынка обряжать.
Медлительно, важно, сурово Печальное дело велось: Не сказано лишнего слова, Наружу не выдано слез.
Уснул, потрудившийся в поте! Уснул, поработав земле! Лежит, непричастный заботе, На белом сосновом столе,
Лежит неподвижный, суровый, С горящей свечой в головах, В широкой рубахе холщовой И в липовых новых лаптях.
Большие, с мозолями руки, Подъявшие много труда, Красивое, чуждое муки Лицо — и до рук борода…
IX Пока мертвеца обряжали, Не выдали словом тоски И только глядеть избегали Друг другу в глаза бедняки.
Но вот уже кончено дело, Нет нужды бороться с тоской, И что на душе накипело, Из уст полилося рекой.
Не ветер гудит по ковыли, Не свадебный поезд гремит, — Родные по Прокле завыли, По Прокле семья голосит:
«Голубчик ты наш сизокрылый! Куда ты от нас улетел? Пригожеством, ростом и силой Ты ровни в селе не имел,
Родителям был ты советник, Работничек в поле ты был, Гостям хлебосол и приветник, Жену и детей ты любил…
Что ж мало гулял ты по свету? За что нас покинул, родной? Одумал ты думушку эту, Одумал с сырою землей, —
Одумал — а нам оставаться Велел во миру; сиротам, Не свежей водой умываться, Слезами горючими нам!
Старуха помрет со кручины, Не жить и отцу твоему, Береза в лесу без вершины — Хозяйка без мужа в дому.
Ее не жалеешь ты, бедной, Детей не жалеешь… Вставай! С полоски своей заповедной По лету сберешь урожай!
Сплесни, ненаглядный, руками, Сокольим глазком посмотри, Тряхни шелко’выми кудрями, Саха’рны уста раствори!
На радости мы бы сварили И меду, и браги хмельной, За стол бы тебя посадили — Покушай, желанный, родной!
А сами напротив бы стали — Кормилец, надёжа семьи! — Очей бы с тебя не спускали, Ловили бы речи твои…»
X На эти рыданья и стоны Соседи валили гурьбой: Свечу положив у иконы, Творили земные поклоны И шли молчаливо домой.
На смену входили другие. Но вот уж толпа разбрелась, Поужинать сели родные — Капуста да с хлебушком квас.
Старик бесполезной кручине Собой овладеть не давал: Подладившись ближе к лучине, Он лапоть худой ковырял.
Протяжно и громко вздыхая, Старуха на печку легла, А Дарья, вдова молодая, Проведать ребяток пошла.
Всю ноченьку, стоя у свечки, Читал над усопшим дьячок, И вторил ему из-за печки Пронзительным свистом сверчок.
XI Сурово метелица выла И снегом кидала в окно, Невесело солнце всходило: В то утро свидетелем было Печальной картины оно.
Савраска, запряженный в сани, Понуро стоял у ворот; Без лишних речей, без рыданий Покойника вынес народ.
— Ну, трогай, саврасушка! трогай! Натягивай крепче гужи! Служил ты хозяину много, В последний разок послужи!..
В торговом селе Чистополье Купил он тебя сосунком, Взрастил он тебя на приволье, И вышел ты добрым конем.
С хозяином дружно старался, На зимушку хлеб запасал, Во стаде ребенку давался, Травой да мякиной питался, А тело изрядно держал.
Когда же работы кончались И сковывал землю мороз, С хозяином вы отправлялись С домашнего корма в извоз.
Немало и тут доставалось — Возил ты тяжелую кладь, В жестокую бурю случалось, Измучась, дорогу терять.
Видна на боках твоих впалых Кнута не одна полоса, Зато на дворах постоялых Покушал ты вволю овса.
Слыхал ты в январские ночи Метели пронзительный вой И волчьи горящие очи Видал на опушке лесной,
Продрогнешь, натерпишься страху, А там — и опять ничего! Да, видно, хозяин дал маху — Зима доконала его!..
XII Случилось в глубоком сугробе Полсуток ему простоять, Потом то в жару, то в ознобе Три дня за подводой шагать:
Покойник на срок торопился До места доставить товар. Доставил, домой воротился — Нет голосу, в теле пожар!
Старуха его окатила Водой с девяти веретен И в жаркую баню сводила, Да нет — не поправился он!
Тогда ворожеек созвали — И поят, и шепчут, и трут — Все худо! Его продевали Три раза сквозь потный хомут,
Спускали родимого в пролубь, Под куричий клали насест… Всему покорялся, как голубь, — А плохо — не пьет и не ест!
Еще положить под медведя, Чтоб тот ему кости размял, Ходебщик сергачевский Федя — Случившийся тут — предлагал.
Но Дарья, хозяйка больного, Прогнала советчика прочь; Испробовать средства иного Задумала баба: и в ночь
Пошла в монастырь отдаленный (Верстах в десяти от села), Где в некой иконе явленной Целебная сила была.
Пошла, воротилась с иконой — Больной уж безгласен лежал, Одетый как в гроб, причащенный. Увидел жену, простонал
И умер…
XIII …Саврасушка, трогай, Натягивай крепче гужи! Служил ты хозяину много, В последний разок послужи!
Чу! два похоронных удара! Попы ожидают — иди!.. Убитая, скорбная пара, Шли мать и отец впереди.
Ребята с покойником оба Сидели, не смея рыдать, И, правя савраской, у гроба С вожжами их бедная мать
Шагала… Глаза ее впали, И был не белей ее щек Надетый на ней в знак печали Из белой холстины платок.
За Дарьей — соседей, соседок Плелась негустая толпа, Толкуя, что Прокловых деток Теперь незавидна судьба,
Что Дарье работы прибудет, Что ждут ее черные дни. «Жалеть ее некому будет», — Согласно решили они…
XIV Как водится, в яму спустили, Засыпали Прокла землей; Поплакали, громко повыли, Семью пожалели, почтили Покойника щедрой хвалой.
Сам староста, Сидор Иваныч, Вполголоса бабам подвыл И «мир тебе, Прокл Севастьяныч! — Сказал, — благодушен ты был,
Жил честно, а главное: в сроки, Уж как тебя бог выручал, Платил господину оброки И подать царю представлял! »
Истратив запас красноречья, Почтенный мужик покряхтел: «Да, вот она жизнь человечья! » — Прибавил — и шапку надел.
«Свалился… а то-то был в силе!.. Свалимся… не минуть и нам!.. » Еще покрестились могиле И с богом пошли по домам.
Высокий, седой, сухопарый, Без шапки, недвижно-немой, Как памятник, дедушка старый Стоял на могиле родной!
Потом старина бородатый Задвигался тихо по ней, Ровняя землицу лопатой Под вопли старухи своей.
Когда же, оставивши сына, Он с бабой в деревню входил: «Как пьяных, шатает кручина! Гляди-тко!.. » — народ говорил.
XV А Дарья домой воротилась — Прибраться, детей накормить. Ай-ай! Как изба настудилась! Торопится печь затопить,
Ан глядь — ни полена дровишек! Задумалась бедная мать: Покинуть ей жаль ребятишек, Хотелось бы их приласкать,
Да времени нету на ласки, К соседке свела их вдова, И тотчас на том же савраске Поехала в лес, по дрова…
|